Мур, Станфорд

Стэнфорд Мур
англ. Stanford Moore
Дата рождения:	4 сентября 1913(1913-09-04)
Место рождения:	Чикаго, Иллинойс, США
Дата смерти:	23 августа 1982(1982-08-23) (68 лет)
Место смерти:	Нью-Йорк, США
Страна:	США США
Научная сфера:	биохимия
Место работы:	Рокфеллеровский университет
Альма-матер:	Университет Вандербильта, Университет Висконсина-Мэдисона
Научный руководитель:	Карл Пол Линк
Известен как:	исследователь рибонуклеазы
Награды и премии:	Нобелевская премия по химии (1972)

Стэ́нфорд Мур (англ. Stanford Moore; 4 сентября 1913, Чикаго — 23 августа 1982, Нью-Йорк) — американский биохимик, член Национальной АН США и Американской академии наук и искусств. Проводил исследования в области химии белков (совместно с У. Г. Стейном). Применил ионообменную хроматографию для анализа белков; сконструировал аминокислотный анализатор. Установил в 1960 году первичную структуру фермента панкреатической рибонуклеазы. Лауреат Нобелевской премии по химии (1972) г. совместно с Кристианом Анфинсеном и Уильямом Стейном за основополагающий вклад в химию ферментов.

Юность и образование

Стэнфорд Мур родился в Чикаго, штат Иллинойс, когда его отец, Джон Говард Мур, был студентом юридического факультета Чикагского университета (J.D. 1917). Мама (в девичестве Рут Фаулер) окончила Стэнфордский университет. Его родители познакомились в Стэндорде и поженились в 1907 году. Говорят, именно в память о месте встречи, родители дали сыну такое имя. Учиться Стэнфорд начал уже в 4 года, в общеобразовательной школе города Виннетка, Иллинойс. Вскоре семья переехала в Нэшвилль, штат Теннесси, где его отцу предложили должность профессора юридического факультета Вандербилтского университета, где он и проработал до своей отставки в 1949 г. Джон Говард Мур умер в 1966 г. в возрасте 85-ти лет. В Нэшвилле Мур стал учеником школы Пибоди при педагогическом колледже Джорджа Пибоди. Он был отличником в течение всех 7 лет обучения в школе. С самого начала учебы Стэнфорда заинтересовали английский язык и наука, однако позже ему посчастливилось познакомиться с преподавателем, Р. О. Бошампом, пробудившим в нем интерес к химии. Поступив в 1931 г. Вандербильтский университет, Стэнфорд Мур колебался между авиастроением и химией. Но большое влияние на будущее Мура оказал Артур Уильям Ингерсолл, который развил его интерес к органической химии и молекулярной структуре веществ. В результате Стэнфорд выбрал в качестве основного предмета химию, закончил с отличием Вандербильтский университет в 1935 году со степенью бакалавра гуманитарных наук и получил медаль Фаундера как самый выдающийся студент. Осенью 1935 года Мур был награждён стипендией Научно-исследовательского фонда Висконсин Алумни, благодаря которой он получил возможность продолжить учебу в Висконсинском университете. Стэнфорд проводил исследования под руководством профессора Карла Пола Линка, который незадолго до этого работал в Европе вместе с Фрицем Преглем над микроаналитическими способами установления атомной структуры органических соединений. В 1938 году Мур получил докторскую степень за диссертацию, посвященную характеристике углеводов и производных бензимидазола. В ней было доказано, что продукты этой реакции, несколько бензимидазолов, могут быть легко выделены в виде стабильных кристаллических веществ, которые позволят идентифицировать разные моносахариды.

Начало карьеры, военные годы

С завершением Стэнфордом Муром докторской диссертации в 1939 году, стало понятно, что его будущее будет связано с биохимией. Мур присоединился к научной группе Бергманна, где его вовлекли в работу над одной из главных задач лаборатории — структурной химии белков. Особый интерес представляло развитие методов гравиметрической оценки аминокислотного состава белков с использованием селективных осадителей. Этому подходу был дал новый импульс за два года до этого, когда Уильям Стейн начал работать в лаборатории и показал, что ароматические сульфокислоты обладают подходящими для этой цели свойствами. Стейн и Мур сконцентрировали свои первоначальные усилия на двух сульфокислотных реагентах — 5-нитронафталин-2-сульфоновой кислоте для глицина и 2-бромтолуол-5-сульфоновой кислоте для лейцина — и показали, что хорошие результаты могут быть получены с продуктами гидролиза яичного альбумина и фиброином шелка. Работа шла полным ходом, но, когда страна оказалась в состоянии войны в конце 1941, исследование было остановлено. С началом войны в лаборатории Бергманна проводили специальное исследование для Управления научных исследований и разработок (УНИР). Их задача заключалась в изучении физиологического воздействия нарывного боевого газа (иприта, азотистый иприта) на молекулярном уровне, с надеждой на разработку лекарственных препаратов, которые могли бы использоваться для преодоления последствий этих соединений на организм человека. Основанием для работы было то, что эффективные защитные меры для предотвращения последствий этих токсичных соединений, а также способность нанесения ответного удара Соединенными Штатами и их союзниками, препятствовали бы использованию химических отравляющих веществ. Пока Стейн работал с Бергманном, а его коллеги проводили исследования в Нью-Йорке, Мур завербовался в 1942 году на административную работу в Национальном Комитете Оборонных Исследований (National Defense Research Committee) при Управлении научных исследований и разработок (УНИР), направляя работу университетов и промышленности на изучение биологического воздействия химических боевых веществ. Его база была в Вашингтоне, но он свободно ездил в Думбартон-Окс, где находился офис Национального Комитета Оборонных Исследований. Позже (в 1944 году) Мур был назначен в штат отдела координации новых разработок Химической службы, которым управлял Вильям А. Нойез-младший. Результаты работы службы были опубликованы в книге, увидевшей свет после войны, в неё внес свой вклад и Стэн, написав статью (в соавторстве с В. Р. Кернером) по психологическим механизмам воздействия химических веществ. Когда война закончилась, Мур служил на Гавайских островах в Оперативном научно-исследовательском отделе вооруженных сил.

Исследования аминокислот

После окончании войны Герберт Гассер, директор Рокфеллеровского института, предложил Уильяму Стейну и Стэну Муру место в бывшем департаменте Бергманна, дав возможность продолжить работу над анализом аминокислот, который они начали еще до войны. Ученые возобновили совместную работу в 1945 году, начав с изучения распределительной хроматографии как метода определения последовательности аминокислот в белках.

С использованием колоночной хроматографии

В качестве «отправной точки» Мур и Стейн выбрали метод колоночной хроматографии и им был необходим подходящий микрометод исследования аминокислот в колоночном растворителе. С этой целью Уильям и Стэн изучали реакцию нингидрина  — цветного реактива, известного с момента его открытия в 1911 году и взаимодействующего со всеми аминокислотами. Они обнаружили, что восстанавливаемый осадок продукта можно получить, когда реакция проведена в присутствии восстановителя, первоначально им был хлорид двухвалентного олова. Чтобы отслеживать изменения в разделении, производимом в крахмальной колонке, растворитель содержался в маленьких фракциях одинакового объема; они были обработаны нингидрином при восстановительных условиях, и образовавшиеся окрашенные вещества были измерены путём спектрофотометрии. Концентрации окрашенных веществ в каждой фракции указывались напротив номера фракции для получения так называемых кривых концентрата фильтрата. Пространство под каждым пиком таких кривых показывало количество аминокислот в образце.

Коллектор фракций

Изначально фракции собирались вручную, но достаточно быстро был разработан и сконструирован инструмент, в котором каждая капля фильтрата из колонки изменяла угол преломления луча света, освещающего фотоэлемент, тем самым воздействуя на регистратор. Капли собирались в спектрофотометрические тубы. Когда набиралось определенное количество капель, поворотный круг автоматически подставлял новую тубу. Хотя этот инструмент и не был первым коллектором фракций, он стал прототипом коммерческих инструментов, которые вскоре появились в лабораториях по всему миру. Благодаря этим изменениям стало возможно улучшить сами хромотографические процессы. Оригинальный коллектор фракций, который они разработали, по сей день находится в прекрасном рабочем состоянии в музее Caspary Hall.

В методах, описанных в 1949 году, для определения всех аминокислот в белковом гидролизате требовалось три подхода. Уильман и Стэн описали применение метода для определения состава бета-лактоглобулина и сывороточного альбумина. Для проведения эксперимента в три подхода требовалось менее 5 мг белка, и это с учетом стандартной погрешности менее 5 процентов — значительное достижение того времени. Понимая, какую огромную роль может сыграть эта методология в биохимии, Уильман и Стэн потратили много времени на то, чтобы детально описать все действия, необходимые для успешного применения в других лабораториях разработанных ими методов. Хотя крахмальные колонки и стали настоящей сенсацией в химии белка, у них существуют некоторые ограничения. Прежде всего, это медленная скорость тока вещества в колонках (на один полный анализ белкового гидролизата требовалось две недели). Более того, к каждому подходу исследования должна была быть приготовлена новая колонка, и процесс расщепления был очень зависим от присутствия в образце солей.

С использованием ионообменной хроматографии

Из-за существующих недостатков методов колоночной хроматографии, Уильман и Стэн решили обратиться в качестве альтернативы к ионообменной хроматографии, в которой использовалась полистирольная смола. У ученых быстро получилось эффективно разделить все аминокислоты в белковом гидролизате всего за один подход благодаря элюции с цитратом натрия и ацетатными буферами при увеличении pH и концентраций при различных температурах, однако было необходимо еще и стандартизировать внешний вид колонок. Наконец, все трудности были преодолены, и появились воспроизводимые смолы. Успешное развитие ионообменной методологии не только позволило значительно сократить затрачиваемое на анализ время, но и проводить достоверный анализ аминокислот, содержащихся в физиологических жидкостях: моче, плазме и экстрактах тканей, не содержащих белок. Применяемые методы дали значительные результаты в открытии и оценке новых компонентов этих жидкостей. Одновременно развивался потенциал ионообменной хроматографии для разделения пептидов и белков. Вскоре было обнаружено, что определенные стабильные белки — бычья панкреатическая рибонуклеаза и химотрипсиноген, а также лизоцим из белка куриных яиц — эффективно хроматогафируются на IRC-50 — смоле на основе полиметакриловых кислот. Элюция этих белков из обменника проходила при изменении pH и ионной мощности, в полном соответствии с высказываемыми предположениями. Позже было проведено успешное фракционирование гистона из вилочковой железы теленка.

Структурный анализ белков

Для анализа Мур и Стейн выбрали небольшой фермент — рибонуклеазу, которую они уже изучали ранее, рассуждая о том, позволит ли знание её структуры понять и её ферментную активность. Эта работа проводилась параллельно с Кристианом Анфинсеном и его коллегами, но подходы двух лабораторий были различными и они выступали на научном поприще скорее как союзники, нежели соперники. Исследование структуры рибонуклеазы началось с образца окислившегося белка, который был выборочно гидролизован с расщепляющим белки ферментом трипсином. Появившееся в результате соединение пептидов было разделено с помощью ионообменной хроматографии в колонке примерно так же, как до этого расщеплялись аминокислоты. Структура этих пептидов показала, что была установлена вся последовательность аминокислот рибонуклеазы (124 аминокислотных остатка). Чтобы определить природу этих пептидов, окисленный фермент затем был гидролизован химотрипсином — протеолитическим ферментом отличной от трипсина формы — для получения второй парии пептидов, которые так же разделялись с помощью сульфонатного полистирола. Благодаря известным селективным качествам трипсина и химотрипсина, широко исследованными годами ранее Бергманом и его коллегами, был установлен порядок расположения трипсиновых пептидов в полипептидной цепочке. Подтверждение было получено из другой партии пептидов, выделенных из пепсинового гидролизата.

Автоматический аминокислотный анализ

Когда работа продолжилась, стало очевидно, что развитию исследований мешает ограниченность уровня, на котором проводился анализ аминокислот. С теми методами, которые были тогда в ходу, один только эксперимент требовал почти три дня и несколько сотен спектрофотометрических считываний. Так, в 1956 году началась работа по созданию автоматического аминокислотного анализа. Она началась только после всестороннего улучшения используемых инструментов, так что сам метод был опубликован в 1958 году. Со смолами, которые были тогда доступны, время анализа сократилось до 24 часов, а допустимая чувствительность достигла 0,5 микромоль. Последующее развитие привело к сокращению времени анализа в среднем на час и повышению чувствительности на два порядка величин. Важность знаний химии белка, открытых благодаря Муру и Стейну, нельзя переоценить. Оригинальный автоматический аминокислотный анализатор , описанный в 1958 году, и сейчас находится в рабочем состоянии, он до сих пор стоит в той же лаборатории Рокфеллерского университета, в которой был собран.

Полная ковалентная структура рибонуклеазы была опубликована в 1963 году — первое подобное исследование фермента. Затем было решено исследовать подавление активности рибонуклеазы йодоацетатом. В серии исследований, в которых изменение реакции при различных показателях pH сопровождалось аминокислотным анализом, было доказано, что подавление активности при pH 5 — результат карбоксиметилирования либо на азоте-1 гистидина-119, либо на азоте-3 гистидина-12, но не на обеих сторонах одной и той же молекулы рибонуклеазы. Подавление активности при более низком pH было обнаружено благодаря реакциям с метионином; при более высоком pH — при реакции с лизином-41. В этом случае можно было предположить, что гистидин-12 и −119 приближаются друг к другу на активной стороне рибонуклеазы. Это предположение, оказавшееся ключевым в последующих исследованиях рибонуклеазы, было в дальнейшем подтверждено в других лабораториях с помощью анализа рентгеновскими лучами. Благодаря этому, стало возможным интерпретировать кинетические исследования и работу по ядерному магнитному резонансу, что привело к детальному объяснению механизма действия фермента. Работа по рибонуклеазе получила всеобщее признание в виде присуждения в 1972 году Нобелевской премии по химии Муру, Стейну и Анфинсену. После этого лаборатория Мура-Стейна расширилась, в ней стали проводиться и другие исследовательские работы: определение аминокислотной последовательности панкреатической деоксирибонуклеазы, исследование реакции ионов цианата при взаимодействии с белками; структурные исследования с помощью пепсина; механизм воздействия и структура стрептококковой протеиназы; исследования последовательности и активной стороны рибонуклеазы Т1; выделение 2',3'-циклического нуклеотида, 3-фосфогидролазы и её ингибитора; исследования ингибиторов рибонуклеазы, а также множество исследований модификаций панкреатической рибонуклеазы. Сотрудничество Мура и Стейна продолжилось в Рокфеллеровском университете даже после того, как Уильмана Стейна разбил сокрушительный паралич в 1969 году. За исключением военных лет (1942—1945) Мур отсутствовал в Рокфеллеровском институте только один год — 1950. Полгода он провел в Брюсселе, в Бельгии, открывая лабораторию, посвященную аминокислотному анализу, а вторые полгода — в Англии, в Кембридже, деля лабораторию с Фредериком Сенгером и работая над изучением последовательности аминокислот инсулина. Стэн чувствовал, что этот год, проведенный в Европе, важен для его развития как ученого и его дальнейшей работы на международном научном поприще.

Личная жизнь и общественная деятельность

Мур выступал в сообществе биохимиков и как редактор, и как офицер Американского сообщества биохимиков, и как глава Организационного комитета международного конгресса биохимии, проведённого в Нью-Йорке в 1964 году. Конгресс стал выдающимся событием благодаря организации научных презентаций и гостеприимству Мура. Во время Конгресса Стэн ежедневно приглашал 8-10 гостей на завтрак и ланч: так что ученые могли встречаться с коллегами в непринужденной обстановке. Он продолжил эту практику в течение следующих 15 лет на международных конгрессах и ежегодных встречах Американского Общества Биохимиков. Лишь его пошатнувшееся здоровье прервало эту традицию. Стэнфорд Мур всю свою жизнь посвятил исключительно науке. Он никогда не был женат, избегал всего, что не касалось науки и ученых.

Конец жизни, наследие

В последние два года жизни, когда его здоровье ухудшилось, Мур жил с осознанием своей болезни — амиотрофического бокового склероза. Он ушел из жизни в своей квартире, 23 августа 1982 года, недалеко от любимой лаборатории Рокфеллеровского университета, где он провел столько успешных и плодотворных лет. Следует отметить, что никакой метод или инструмент, разработанный Муром и Стейном, не был запатентован. Они не думали о личной выгоде. Более того, Стэн Мур мало интересовался собственным имуществом, его маленький офис и холостяцкая квартира были обставлены с минимальными удобствами. Привязанность Стэна Рокфеллерскому университету и его преданность биохимии отразились и в его завещании, в котором он объявил, что его собственность «должна быть использована как пожертвование на зарплату и научные расходы исследователей биохимии». Как Стэн написал в письме Президенту Университета Джошуа Ледербергу, которое было доставлено уже после его смерти: «Я хочу (несмотря на скромность моих возможностей) помогать молодым учащимся также, как когда-то помогли мне».

Звания

• Профессор Рокфеллеровского университета (1952-82)
• Президент Американского биохимическог общества (1966-67)
• Почетный член Бельгийского биохимического общества
• Председатель секции биохимии Национальной Академии Наук (1969-72)
• Член Американской Академии Искусств и Наук (1960-82)
• Почетный доктор Медицинского факультета Брюссельского университета, 1954 г.
• Почетный доктор Парижского университета, 1964 г.
• Степень доктора наук Университета Висконсина, 1974 г.

Награды

(совместно с Уильямом Стейном )

• Награда в области хроматографии и электрофореза от Американского Химического Общества (1972)
• Медаль Ричарда, Американское Химическое Общество (1972)
• Медаль Линдерстрома-Ланга, Копенгаген (1972)
• Нобелевская премия по химии (1972).

Литература

• [www.nasonline.org/publications/biographical-memoirs/memoir-pdfs/moore-stanford.pdf Stanford Moore — Biographical Memoirs of the National Academy of Sciences]
• Stanford Moore, William H.Stein [www.annualreviews.org/doi/abs/10.1146/annurev.bi.21.070152.002513 Chromatography] Annual Review of Biochemistry, Vol.21: 521—546
• [www.nasonline.org/publications/biographical-memoirs/memoir-pdfs/Stein_William.pdf Стэнфорд Мур о Уильяме Стейне] (англ.)
• [www.sciencedirect.com/science/article/pii/0003269784903014/pdfft?md5=f91676fc078b2219ac9eb0bd3648543b&pid=1-s2.0-0003269784903014-main.pdf Stanford Moore: Some personal recollections of his life and times]
• Marshall, Garland R; Feng Jiawen A, Kuster Daniel J (2008). «Back to the future: Ribonuclease A». Biopolymers 90 (3): 259-77. doi:10.1002/bip.20845. PMID 17868092.
• Hirs, C H (January 1984). «Stanford Moore. Some personal recollections of his life and times». Anal. Biochem. 136 (1): 3-6. doi:10.1016/0003-2697(84)90301-4. PMID 6370037.
• Bernhard Kupfer: Lexikon der Nobelpreisträger. Patmos Verlag, Düsseldorf 2001, ISBN 3-491-72451-1
• Brockhaus Nobelpreise — Chronik herausragender Leistungen. Brockhaus, Mannheim 2004, ISBN 3-7653-0492-1

Ссылки

• [www.chem.msu.su/rus/elibrary/nobel/1972-Moor,Stein.html Стэнфорд Мур и Уильям Говард Стейн]
• [www.nobelprize.org/nobel_prizes/chemistry/laureates/1972/ Нобелевская премия по химии, 1972 г.] (англ.)

Отрывок, характеризующий Мур, Станфорд

4 го приезжает первый курьер из Петербурга. Приносят чемоданы в кабинет фельдмаршала, который любит всё делать сам. Меня зовут, чтобы помочь разобрать письма и взять те, которые назначены нам. Фельдмаршал, предоставляя нам это занятие, ждет конвертов, адресованных ему. Мы ищем – но их не оказывается. Фельдмаршал начинает волноваться, сам принимается за работу и находит письма от государя к графу Т., князю В. и другим. Он приходит в сильнейший гнев, выходит из себя, берет письма, распечатывает их и читает письма Императора, адресованные другим… Затем пишет знаменитый суточный приказ генералу Бенигсену.
Фельдмаршал сердится на государя, и наказывает всех нас: неправда ли это логично!
Вот первое действие. При следующих интерес и забавность возрастают, само собой разумеется. После отъезда фельдмаршала оказывается, что мы в виду неприятеля, и необходимо дать сражение. Буксгевден, главнокомандующий по старшинству, но генерал Бенигсен совсем не того же мнения, тем более, что он с своим корпусом находится в виду неприятеля, и хочет воспользоваться случаем дать сражение самостоятельно. Он его и дает.
Это пултуская битва, которая считается великой победой, но которая совсем не такова, по моему мнению. Мы штатские имеем, как вы знаете, очень дурную привычку решать вопрос о выигрыше или проигрыше сражения. Тот, кто отступил после сражения, тот проиграл его, вот что мы говорим, и судя по этому мы проиграли пултуское сражение. Одним словом, мы отступаем после битвы, но посылаем курьера в Петербург с известием о победе, и генерал Бенигсен не уступает начальствования над армией генералу Буксгевдену, надеясь получить из Петербурга в благодарность за свою победу звание главнокомандующего. Во время этого междуцарствия, мы начинаем очень оригинальный и интересный ряд маневров. План наш не состоит более, как бы он должен был состоять, в том, чтобы избегать или атаковать неприятеля, но только в том, чтобы избегать генерала Буксгевдена, который по праву старшинства должен бы был быть нашим начальником. Мы преследуем эту цель с такой энергией, что даже переходя реку, на которой нет бродов, мы сжигаем мост, с целью отдалить от себя нашего врага, который в настоящее время не Бонапарт, но Буксгевден. Генерал Буксгевден чуть чуть не был атакован и взят превосходными неприятельскими силами, вследствие одного из таких маневров, спасавших нас от него. Буксгевден нас преследует – мы бежим. Только что он перейдет на нашу сторону реки, мы переходим на другую. Наконец враг наш Буксгевден ловит нас и атакует. Оба генерала сердятся и дело доходит до вызова на дуэль со стороны Буксгевдена и припадка падучей болезни со стороны Бенигсена. Но в самую критическую минуту курьер, который возил в Петербург известие о пултуской победе, возвращается и привозит нам назначение главнокомандующего, и первый враг – Буксгевден побежден. Мы теперь можем думать о втором враге – Бонапарте. Но оказывается, что в эту самую минуту возникает перед нами третий враг – православное , которое громкими возгласами требует хлеба, говядины, сухарей, сена, овса, – и мало ли чего еще! Магазины пусты, дороги непроходимы. Православное начинает грабить, и грабёж доходит до такой степени, о которой последняя кампания не могла вам дать ни малейшего понятия. Половина полков образуют вольные команды, которые обходят страну и все предают мечу и пламени. Жители разорены совершенно, больницы завалены больными, и везде голод. Два раза мародеры нападали даже на главную квартиру, и главнокомандующий принужден был взять баталион солдат, чтобы прогнать их. В одно из этих нападений у меня унесли мой пустой чемодан и халат. Государь хочет дать право всем начальникам дивизии расстреливать мародеров, но я очень боюсь, чтобы это не заставило одну половину войска расстрелять другую.]
Князь Андрей сначала читал одними глазами, но потом невольно то, что он читал (несмотря на то, что он знал, на сколько должно было верить Билибину) больше и больше начинало занимать его. Дочитав до этого места, он смял письмо и бросил его. Не то, что он прочел в письме, сердило его, но его сердило то, что эта тамошняя, чуждая для него, жизнь могла волновать его. Он закрыл глаза, потер себе лоб рукою, как будто изгоняя всякое участие к тому, что он читал, и прислушался к тому, что делалось в детской. Вдруг ему показался за дверью какой то странный звук. На него нашел страх; он боялся, не случилось ли чего с ребенком в то время, как он читал письмо. Он на цыпочках подошел к двери детской и отворил ее.
В ту минуту, как он входил, он увидал, что нянька с испуганным видом спрятала что то от него, и что княжны Марьи уже не было у кроватки.
– Мой друг, – послышался ему сзади отчаянный, как ему показалось, шопот княжны Марьи. Как это часто бывает после долгой бессонницы и долгого волнения, на него нашел беспричинный страх: ему пришло в голову, что ребенок умер. Всё, что oн видел и слышал, казалось ему подтверждением его страха.
«Всё кончено», подумал он, и холодный пот выступил у него на лбу! Он растерянно подошел к кроватке, уверенный, что он найдет ее пустою, что нянька прятала мертвого ребенка. Он раскрыл занавески, и долго его испуганные, разбегавшиеся глаза не могли отыскать ребенка. Наконец он увидал его: румяный мальчик, раскидавшись, лежал поперек кроватки, спустив голову ниже подушки и во сне чмокал, перебирая губками, и ровно дышал.
Князь Андрей обрадовался, увидав мальчика так, как будто бы он уже потерял его. Он нагнулся и, как учила его сестра, губами попробовал, есть ли жар у ребенка. Нежный лоб был влажен, он дотронулся рукой до головы – даже волосы были мокры: так сильно вспотел ребенок. Не только он не умер, но теперь очевидно было, что кризис совершился и что он выздоровел. Князю Андрею хотелось схватить, смять, прижать к своей груди это маленькое, беспомощное существо; он не смел этого сделать. Он стоял над ним, оглядывая его голову, ручки, ножки, определявшиеся под одеялом. Шорох послышался подле него, и какая то тень показалась ему под пологом кроватки. Он не оглядывался и всё слушал, глядя в лицо ребенка, его ровное дыханье. Темная тень была княжна Марья, которая неслышными шагами подошла к кроватке, подняла полог и опустила его за собою. Князь Андрей, не оглядываясь, узнал ее и протянул к ней руку. Она сжала его руку.
– Он вспотел, – сказал князь Андрей.
– Я шла к тебе, чтобы сказать это.
Ребенок во сне чуть пошевелился, улыбнулся и потерся лбом о подушку.
Князь Андрей посмотрел на сестру. Лучистые глаза княжны Марьи, в матовом полусвете полога, блестели более обыкновенного от счастливых слёз, которые стояли в них. Княжна Марья потянулась к брату и поцеловала его, слегка зацепив за полог кроватки. Они погрозили друг другу, еще постояли в матовом свете полога, как бы не желая расстаться с этим миром, в котором они втроем были отделены от всего света. Князь Андрей первый, путая волосы о кисею полога, отошел от кроватки. – Да. это одно что осталось мне теперь, – сказал он со вздохом.


Вскоре после своего приема в братство масонов, Пьер с полным написанным им для себя руководством о том, что он должен был делать в своих имениях, уехал в Киевскую губернию, где находилась большая часть его крестьян.
Приехав в Киев, Пьер вызвал в главную контору всех управляющих, и объяснил им свои намерения и желания. Он сказал им, что немедленно будут приняты меры для совершенного освобождения крестьян от крепостной зависимости, что до тех пор крестьяне не должны быть отягчаемы работой, что женщины с детьми не должны посылаться на работы, что крестьянам должна быть оказываема помощь, что наказания должны быть употребляемы увещательные, а не телесные, что в каждом имении должны быть учреждены больницы, приюты и школы. Некоторые управляющие (тут были и полуграмотные экономы) слушали испуганно, предполагая смысл речи в том, что молодой граф недоволен их управлением и утайкой денег; другие, после первого страха, находили забавным шепелявенье Пьера и новые, неслыханные ими слова; третьи находили просто удовольствие послушать, как говорит барин; четвертые, самые умные, в том числе и главноуправляющий, поняли из этой речи то, каким образом надо обходиться с барином для достижения своих целей.
Главноуправляющий выразил большое сочувствие намерениям Пьера; но заметил, что кроме этих преобразований необходимо было вообще заняться делами, которые были в дурном состоянии.
Несмотря на огромное богатство графа Безухого, с тех пор, как Пьер получил его и получал, как говорили, 500 тысяч годового дохода, он чувствовал себя гораздо менее богатым, чем когда он получал свои 10 ть тысяч от покойного графа. В общих чертах он смутно чувствовал следующий бюджет. В Совет платилось около 80 ти тысяч по всем имениям; около 30 ти тысяч стоило содержание подмосковной, московского дома и княжон; около 15 ти тысяч выходило на пенсии, столько же на богоугодные заведения; графине на прожитье посылалось 150 тысяч; процентов платилось за долги около 70 ти тысяч; постройка начатой церкви стоила эти два года около 10 ти тысяч; остальное около 100 та тысяч расходилось – он сам не знал как, и почти каждый год он принужден был занимать. Кроме того каждый год главноуправляющий писал то о пожарах, то о неурожаях, то о необходимости перестроек фабрик и заводов. И так, первое дело, представившееся Пьеру, было то, к которому он менее всего имел способности и склонности – занятие делами.
Пьер с главноуправляющим каждый день занимался . Но он чувствовал, что занятия его ни на шаг не подвигали дела. Он чувствовал, что его занятия происходят независимо от дела, что они не цепляют за дело и не заставляют его двигаться. С одной стороны главноуправляющий выставлял дела в самом дурном свете, показывая Пьеру необходимость уплачивать долги и предпринимать новые работы силами крепостных мужиков, на что Пьер не соглашался; с другой стороны, Пьер требовал приступления к делу освобождения, на что управляющий выставлял необходимость прежде уплатить долг Опекунского совета, и потому невозможность быстрого исполнения.
Управляющий не говорил, что это совершенно невозможно; он предлагал для достижения этой цели продажу лесов Костромской губернии, продажу земель низовых и крымского именья. Но все эти операции в речах управляющего связывались с такою сложностью процессов, снятия запрещений, истребований, разрешений и т. п., что Пьер терялся и только говорил ему:
– Да, да, так и сделайте.
Пьер не имел той практической цепкости, которая бы дала ему возможность непосредственно взяться за дело, и потому он не любил его и только старался притвориться перед управляющим, что он занят делом. Управляющий же старался притвориться перед графом, что он считает эти занятия весьма полезными для хозяина и для себя стеснительными.
В большом городе нашлись знакомые; незнакомые поспешили познакомиться и радушно приветствовали вновь приехавшего богача, самого большого владельца губернии. Искушения по отношению главной слабости Пьера, той, в которой он признался во время приема в ложу, тоже были так сильны, что Пьер не мог воздержаться от них. Опять целые дни, недели, месяцы жизни Пьера проходили так же озабоченно и занято между вечерами, обедами, завтраками, балами, не давая ему времени опомниться, как и в Петербурге. Вместо новой жизни, которую надеялся повести Пьер, он жил всё тою же прежней жизнью, только в другой обстановке.
Из трех назначений масонства Пьер сознавал, что он не исполнял того, которое предписывало каждому масону быть образцом нравственной жизни, и из семи добродетелей совершенно не имел в себе двух: добронравия и любви к смерти. Он утешал себя тем, что за то он исполнял другое назначение, – исправление рода человеческого и имел другие добродетели, любовь к ближнему и в особенности щедрость.
Весной 1807 года Пьер решился ехать назад в Петербург. По дороге назад, он намеревался объехать все свои именья и лично удостовериться в том, что сделано из того, что им предписано и в каком положении находится теперь тот народ, который вверен ему Богом, и который он стремился облагодетельствовать.
Главноуправляющий, считавший все затеи молодого графа почти безумством, невыгодой для себя, для него, для крестьян – сделал уступки. Продолжая дело освобождения представлять невозможным, он распорядился постройкой во всех имениях больших зданий школ, больниц и приютов; для приезда барина везде приготовил встречи, не пышно торжественные, которые, он знал, не понравятся Пьеру, но именно такие религиозно благодарственные, с образами и хлебом солью, именно такие, которые, как он понимал барина, должны были подействовать на графа и обмануть его.
Южная весна, покойное, быстрое путешествие в венской коляске и уединение дороги радостно действовали на Пьера. Именья, в которых он не бывал еще, были – одно живописнее другого; народ везде представлялся благоденствующим и трогательно благодарным за сделанные ему благодеяния. Везде были встречи, которые, хотя и приводили в смущение Пьера, но в глубине души его вызывали радостное чувство. В одном месте мужики подносили ему хлеб соль и образ Петра и Павла, и просили позволения в честь его ангела Петра и Павла, в знак любви и благодарности за сделанные им благодеяния, воздвигнуть на свой счет новый придел в церкви. В другом месте его встретили женщины с грудными детьми, благодаря его за избавление от тяжелых работ. В третьем именьи его встречал священник с крестом, окруженный детьми, которых он по милостям графа обучал грамоте и религии. Во всех имениях Пьер видел своими глазами по одному плану воздвигавшиеся и воздвигнутые уже каменные здания больниц, школ, богаделен, которые должны были быть, в скором времени, открыты. Везде Пьер видел отчеты управляющих о барщинских работах, уменьшенных против прежнего, и слышал за то трогательные благодарения депутаций крестьян в синих кафтанах.
Пьер только не знал того, что там, где ему подносили хлеб соль и строили придел Петра и Павла, было торговое село и ярмарка в Петров день, что придел уже строился давно богачами мужиками села, теми, которые явились к нему, а что девять десятых мужиков этого села были в величайшем разорении. Он не знал, что вследствие того, что перестали по его приказу посылать ребятниц женщин с грудными детьми на барщину, эти самые ребятницы тем труднейшую работу несли на своей половине. Он не знал, что священник, встретивший его с крестом, отягощал мужиков своими поборами, и что собранные к нему ученики со слезами были отдаваемы ему, и за большие деньги были откупаемы родителями. Он не знал, что каменные, по плану, здания воздвигались своими рабочими и увеличили барщину крестьян, уменьшенную только на бумаге. Он не знал, что там, где управляющий указывал ему по книге на уменьшение по его воле оброка на одну треть, была наполовину прибавлена барщинная повинность. И потому Пьер был восхищен своим путешествием по именьям, и вполне возвратился к тому филантропическому настроению, в котором он выехал из Петербурга, и писал восторженные письма своему наставнику брату, как он называл великого мастера.
«Как легко, как мало усилия нужно, чтобы сделать так много добра, думал Пьер, и как мало мы об этом заботимся!»
Он счастлив был выказываемой ему благодарностью, но стыдился, принимая ее. Эта благодарность напоминала ему, на сколько он еще больше бы был в состоянии сделать для этих простых, добрых людей.
Главноуправляющий, весьма глупый и хитрый человек, совершенно понимая умного и наивного графа, и играя им, как игрушкой, увидав действие, произведенное на Пьера приготовленными приемами, решительнее обратился к нему с доводами о невозможности и, главное, ненужности освобождения крестьян, которые и без того были совершенно счастливы.
Пьер втайне своей души соглашался с управляющим в том, что трудно было представить себе людей, более счастливых, и что Бог знает, что ожидало их на воле; но Пьер, хотя и неохотно, настаивал на том, что он считал справедливым. Управляющий обещал употребить все силы для исполнения воли графа, ясно понимая, что граф никогда не будет в состоянии поверить его не только в том, употреблены ли все меры для продажи лесов и имений, для выкупа из Совета, но и никогда вероятно не спросит и не узнает о том, как построенные здания стоят пустыми и крестьяне продолжают давать работой и деньгами всё то, что они дают у других, т. е. всё, что они могут давать.


В самом счастливом состоянии духа возвращаясь из своего южного путешествия, Пьер исполнил свое давнишнее намерение заехать к своему другу Болконскому, которого он не видал два года.
Богучарово лежало в некрасивой, плоской местности, покрытой полями и срубленными и несрубленными еловыми и березовыми лесами. Барский двор находился на конце прямой, по большой дороге расположенной деревни, за вновь вырытым, полно налитым прудом, с необросшими еще травой берегами, в середине молодого леса, между которым стояло несколько больших сосен.
Барский двор состоял из гумна, надворных построек, конюшень, бани, флигеля и большого каменного дома с полукруглым фронтоном, который еще строился. Вокруг дома был рассажен молодой сад. Ограды и ворота были прочные и новые; под навесом стояли две пожарные трубы и бочка, выкрашенная зеленой краской; дороги были прямые, мосты были крепкие с перилами. На всем лежал отпечаток аккуратности и хозяйственности. Встретившиеся дворовые, на вопрос, где живет князь, указали на небольшой, новый флигелек, стоящий у самого края пруда. Старый дядька князя Андрея, Антон, высадил Пьера из коляски, сказал, что князь дома, и проводил его в чистую, маленькую прихожую.
Пьера поразила скромность маленького, хотя и чистенького домика после тех блестящих условий, в которых последний раз он видел своего друга в Петербурге. Он поспешно вошел в пахнущую еще сосной, не отштукатуренную, маленькую залу и хотел итти дальше, но Антон на цыпочках пробежал вперед и постучался в дверь.
– Ну, что там? – послышался резкий, неприятный голос.
– Гость, – отвечал Антон.
– Проси подождать, – и послышался отодвинутый стул. Пьер быстрыми шагами подошел к двери и столкнулся лицом к лицу с выходившим к нему, нахмуренным и постаревшим, князем Андреем. Пьер обнял его и, подняв очки, целовал его в щеки и близко смотрел на него.
– Вот не ждал, очень рад, – сказал князь Андрей. Пьер ничего не говорил; он удивленно, не спуская глаз, смотрел на своего друга. Его поразила происшедшая перемена в князе Андрее. Слова были ласковы, улыбка была на губах и лице князя Андрея, но взгляд был потухший, мертвый, которому, несмотря на видимое желание, князь Андрей не мог придать радостного и веселого блеска. Не то, что похудел, побледнел, возмужал его друг; но взгляд этот и морщинка на лбу, выражавшие долгое сосредоточение на чем то одном, поражали и отчуждали Пьера, пока он не привык к ним.
При свидании после долгой разлуки, как это всегда бывает, разговор долго не мог остановиться; они спрашивали и отвечали коротко о таких вещах, о которых они сами знали, что надо было говорить долго. Наконец разговор стал понемногу останавливаться на прежде отрывочно сказанном, на вопросах о прошедшей жизни, о планах на будущее, о путешествии Пьера, о его занятиях, о войне и т. д. Та сосредоточенность и убитость, которую заметил Пьер во взгляде князя Андрея, теперь выражалась еще сильнее в улыбке, с которою он слушал Пьера, в особенности тогда, когда Пьер говорил с одушевлением радости о прошедшем или будущем. Как будто князь Андрей и желал бы, но не мог принимать участия в том, что он говорил. Пьер начинал чувствовать, что перед князем Андреем восторженность, мечты, надежды на счастие и на добро не приличны. Ему совестно было высказывать все свои новые, масонские мысли, в особенности подновленные и возбужденные в нем его последним путешествием. Он сдерживал себя, боялся быть наивным; вместе с тем ему неудержимо хотелось поскорей показать своему другу, что он был теперь совсем другой, лучший Пьер, чем тот, который был в Петербурге.
– Я не могу вам сказать, как много я пережил за это время. Я сам бы не узнал себя.
– Да, много, много мы изменились с тех пор, – сказал князь Андрей.
– Ну а вы? – спрашивал Пьер, – какие ваши планы?
– Планы? – иронически повторил князь Андрей. – Мои планы? – повторил он, как бы удивляясь значению такого слова. – Да вот видишь, строюсь, хочу к будущему году переехать совсем…
Пьер молча, пристально вглядывался в состаревшееся лицо (князя) Андрея.
– Нет, я спрашиваю, – сказал Пьер, – но князь Андрей перебил его:
– Да что про меня говорить…. расскажи же, расскажи про свое путешествие, про всё, что ты там наделал в своих именьях?
Пьер стал рассказывать о том, что он сделал в своих имениях, стараясь как можно более скрыть свое участие в улучшениях, сделанных им. Князь Андрей несколько раз подсказывал Пьеру вперед то, что он рассказывал, как будто всё то, что сделал Пьер, была давно известная история, и слушал не только не с интересом, но даже как будто стыдясь за то, что рассказывал Пьер.