Мусины-Пушкины
Поделись знанием:
– Charmant, charmant, [Прелестно, прелестно,] – сказал князь Василий.
– C'est la route de Varsovie peut etre, [Это варшавская дорога, может быть.] – громко и неожиданно сказал князь Ипполит. Все оглянулись на него, не понимая того, что он хотел сказать этим. Князь Ипполит тоже с веселым удивлением оглядывался вокруг себя. Он так же, как и другие, не понимал того, что значили сказанные им слова. Он во время своей дипломатической карьеры не раз замечал, что таким образом сказанные вдруг слова оказывались очень остроумны, и он на всякий случай сказал эти слова, первые пришедшие ему на язык. «Может, выйдет очень хорошо, – думал он, – а ежели не выйдет, они там сумеют это устроить». Действительно, в то время как воцарилось неловкое молчание, вошло то недостаточно патриотическое лицо, которого ждала для обращения Анна Павловна, и она, улыбаясь и погрозив пальцем Ипполиту, пригласила князя Василия к столу, и, поднося ему две свечи и рукопись, попросила его начать. Все замолкло.
– Всемилостивейший государь император! – строго провозгласил князь Василий и оглянул публику, как будто спрашивая, не имеет ли кто сказать что нибудь против этого. Но никто ничего не сказал. – «Первопрестольный град Москва, Новый Иерусалим, приемлет Христа своего, – вдруг ударил он на слове своего, – яко мать во объятия усердных сынов своих, и сквозь возникающую мглу, провидя блистательную славу твоея державы, поет в восторге: «Осанна, благословен грядый!» – Князь Василий плачущим голосом произнес эти последние слова.
Билибин рассматривал внимательно свои ногти, и многие, видимо, робели, как бы спрашивая, в чем же они виноваты? Анна Павловна шепотом повторяла уже вперед, как старушка молитву причастия: «Пусть дерзкий и наглый Голиаф…» – прошептала она.
Князь Василий продолжал:
– «Пусть дерзкий и наглый Голиаф от пределов Франции обносит на краях России смертоносные ужасы; кроткая вера, сия праща российского Давида, сразит внезапно главу кровожаждущей его гордыни. Се образ преподобного Сергия, древнего ревнителя о благе нашего отечества, приносится вашему императорскому величеству. Болезную, что слабеющие мои силы препятствуют мне насладиться любезнейшим вашим лицезрением. Теплые воссылаю к небесам молитвы, да всесильный возвеличит род правых и исполнит во благих желания вашего величества».
– Quelle force! Quel style! [Какая сила! Какой слог!] – послышались похвалы чтецу и сочинителю. Воодушевленные этой речью, гости Анны Павловны долго еще говорили о положении отечества и делали различные предположения об исходе сражения, которое на днях должно было быть дано.
– Vous verrez, [Вы увидите.] – сказала Анна Павловна, – что завтра, в день рождения государя, мы получим известие. У меня есть хорошее предчувствие.
Предчувствие Анны Павловны действительно оправдалось. На другой день, во время молебствия во дворце по случаю дня рождения государя, князь Волконский был вызван из церкви и получил конверт от князя Кутузова. Это было донесение Кутузова, писанное в день сражения из Татариновой. Кутузов писал, что русские не отступили ни на шаг, что французы потеряли гораздо более нашего, что он доносит второпях с поля сражения, не успев еще собрать последних сведений. Стало быть, это была победа. И тотчас же, не выходя из храма, была воздана творцу благодарность за его помощь и за победу.
Предчувствие Анны Павловны оправдалось, и в городе все утро царствовало радостно праздничное настроение духа. Все признавали победу совершенною, и некоторые уже говорили о пленении самого Наполеона, о низложении его и избрании новой главы для Франции.
Вдали от дела и среди условий придворной жизни весьма трудно, чтобы события отражались во всей их полноте и силе. Невольно события общие группируются около одного какого нибудь частного случая. Так теперь главная радость придворных заключалась столько же в том, что мы победили, сколько и в том, что известие об этой победе пришлось именно в день рождения государя. Это было как удавшийся сюрприз. В известии Кутузова сказано было тоже о потерях русских, и в числе их названы Тучков, Багратион, Кутайсов. Тоже и печальная сторона события невольно в здешнем, петербургском мире сгруппировалась около одного события – смерти Кутайсова. Его все знали, государь любил его, он был молод и интересен. В этот день все встречались с словами:
– Как удивительно случилось. В самый молебен. А какая потеря Кутайсов! Ах, как жаль!
– Что я вам говорил про Кутузова? – говорил теперь князь Василий с гордостью пророка. – Я говорил всегда, что он один способен победить Наполеона.
Но на другой день не получалось известия из армии, и общий голос стал тревожен. Придворные страдали за страдания неизвестности, в которой находился государь.
– Каково положение государя! – говорили придворные и уже не превозносили, как третьего дня, а теперь осуждали Кутузова, бывшего причиной беспокойства государя. Князь Василий в этот день уже не хвастался более своим protege Кутузовым, а хранил молчание, когда речь заходила о главнокомандующем. Кроме того, к вечеру этого дня как будто все соединилось для того, чтобы повергнуть в тревогу и беспокойство петербургских жителей: присоединилась еще одна страшная новость. Графиня Елена Безухова скоропостижно умерла от этой страшной болезни, которую так приятно было выговаривать. Официально в больших обществах все говорили, что графиня Безухова умерла от страшного припадка angine pectorale [грудной ангины], но в интимных кружках рассказывали подробности о том, как le medecin intime de la Reine d'Espagne [лейб медик королевы испанской] предписал Элен небольшие дозы какого то лекарства для произведения известного действия; но как Элен, мучимая тем, что старый граф подозревал ее, и тем, что муж, которому она писала (этот несчастный развратный Пьер), не отвечал ей, вдруг приняла огромную дозу выписанного ей лекарства и умерла в мучениях, прежде чем могли подать помощь. Рассказывали, что князь Василий и старый граф взялись было за итальянца; но итальянец показал такие записки от несчастной покойницы, что его тотчас же отпустили.
Общий разговор сосредоточился около трех печальных событий: неизвестности государя, погибели Кутайсова и смерти Элен.
На третий день после донесения Кутузова в Петербург приехал помещик из Москвы, и по всему городу распространилось известие о сдаче Москвы французам. Это было ужасно! Каково было положение государя! Кутузов был изменник, и князь Василий во время visites de condoleance [визитов соболезнования] по случаю смерти его дочери, которые ему делали, говорил о прежде восхваляемом им Кутузове (ему простительно было в печали забыть то, что он говорил прежде), он говорил, что нельзя было ожидать ничего другого от слепого и развратного старика.
– Я удивляюсь только, как можно было поручить такому человеку судьбу России.
Пока известие это было еще неофициально, в нем можно было еще сомневаться, но на другой день пришло от графа Растопчина следующее донесение:
«Адъютант князя Кутузова привез мне письмо, в коем он требует от меня полицейских офицеров для сопровождения армии на Рязанскую дорогу. Он говорит, что с сожалением оставляет Москву. Государь! поступок Кутузова решает жребий столицы и Вашей империи. Россия содрогнется, узнав об уступлении города, где сосредоточивается величие России, где прах Ваших предков. Я последую за армией. Я все вывез, мне остается плакать об участи моего отечества».
Получив это донесение, государь послал с князем Волконским следующий рескрипт Кутузову:
«Князь Михаил Иларионович! С 29 августа не имею я никаких донесений от вас. Между тем от 1 го сентября получил я через Ярославль, от московского главнокомандующего, печальное известие, что вы решились с армиею оставить Москву. Вы сами можете вообразить действие, какое произвело на меня это известие, а молчание ваше усугубляет мое удивление. Я отправляю с сим генерал адъютанта князя Волконского, дабы узнать от вас о положении армии и о побудивших вас причинах к столь печальной решимости».
Девять дней после оставления Москвы в Петербург приехал посланный от Кутузова с официальным известием об оставлении Москвы. Посланный этот был француз Мишо, не знавший по русски, но quoique etranger, Busse de c?ur et d'ame, [впрочем, хотя иностранец, но русский в глубине души,] как он сам говорил про себя.
Государь тотчас же принял посланного в своем кабинете, во дворце Каменного острова. Мишо, который никогда не видал Москвы до кампании и который не знал по русски, чувствовал себя все таки растроганным, когда он явился перед notre tres gracieux souverain [нашим всемилостивейшим повелителем] (как он писал) с известием о пожаре Москвы, dont les flammes eclairaient sa route [пламя которой освещало его путь].
Хотя источник chagrin [горя] г на Мишо и должен был быть другой, чем тот, из которого вытекало горе русских людей, Мишо имел такое печальное лицо, когда он был введен в кабинет государя, что государь тотчас же спросил у него:
– M'apportez vous de tristes nouvelles, colonel? [Какие известия привезли вы мне? Дурные, полковник?]
– Bien tristes, sire, – отвечал Мишо, со вздохом опуская глаза, – l'abandon de Moscou. [Очень дурные, ваше величество, оставление Москвы.]
– Aurait on livre mon ancienne capitale sans se battre? [Неужели предали мою древнюю столицу без битвы?] – вдруг вспыхнув, быстро проговорил государь.
Мишо почтительно передал то, что ему приказано было передать от Кутузова, – именно то, что под Москвою драться не было возможности и что, так как оставался один выбор – потерять армию и Москву или одну Москву, то фельдмаршал должен был выбрать последнее.
Государь выслушал молча, не глядя на Мишо.
– L'ennemi est il en ville? [Неприятель вошел в город?] – спросил он.
– Oui, sire, et elle est en cendres a l'heure qu'il est. Je l'ai laissee toute en flammes, [Да, ваше величество, и он обращен в пожарище в настоящее время. Я оставил его в пламени.] – решительно сказал Мишо; но, взглянув на государя, Мишо ужаснулся тому, что он сделал. Государь тяжело и часто стал дышать, нижняя губа его задрожала, и прекрасные голубые глаза мгновенно увлажились слезами.
Но это продолжалось только одну минуту. Государь вдруг нахмурился, как бы осуждая самого себя за свою слабость. И, приподняв голову, твердым голосом обратился к Мишо.
– Je vois, colonel, par tout ce qui nous arrive, – сказал он, – que la providence exige de grands sacrifices de nous… Je suis pret a me soumettre a toutes ses volontes; mais dites moi, Michaud, comment avez vous laisse l'armee, en voyant ainsi, sans coup ferir abandonner mon ancienne capitale? N'avez vous pas apercu du decouragement?.. [Я вижу, полковник, по всему, что происходит, что провидение требует от нас больших жертв… Я готов покориться его воле; но скажите мне, Мишо, как оставили вы армию, покидавшую без битвы мою древнюю столицу? Не заметили ли вы в ней упадка духа?]
Увидав успокоение своего tres gracieux souverain, Мишо тоже успокоился, но на прямой существенный вопрос государя, требовавший и прямого ответа, он не успел еще приготовить ответа.
– Sire, me permettrez vous de vous parler franchement en loyal militaire? [Государь, позволите ли вы мне говорить откровенно, как подобает настоящему воину?] – сказал он, чтобы выиграть время.
– Colonel, je l'exige toujours, – сказал государь. – Ne me cachez rien, je veux savoir absolument ce qu'il en est. [Полковник, я всегда этого требую… Не скрывайте ничего, я непременно хочу знать всю истину.]
– Sire! – сказал Мишо с тонкой, чуть заметной улыбкой на губах, успев приготовить свой ответ в форме легкого и почтительного jeu de mots [игры слов]. – Sire! j'ai laisse toute l'armee depuis les chefs jusqu'au dernier soldat, sans exception, dans une crainte epouvantable, effrayante… [Государь! Я оставил всю армию, начиная с начальников и до последнего солдата, без исключения, в великом, отчаянном страхе…]
– Comment ca? – строго нахмурившись, перебил государь. – Mes Russes se laisseront ils abattre par le malheur… Jamais!.. [Как так? Мои русские могут ли пасть духом перед неудачей… Никогда!..]
Этого только и ждал Мишо для вставления своей игры слов.
– Sire, – сказал он с почтительной игривостью выражения, – ils craignent seulement que Votre Majeste par bonte de c?ur ne se laisse persuader de faire la paix. Ils brulent de combattre, – говорил уполномоченный русского народа, – et de prouver a Votre Majeste par le sacrifice de leur vie, combien ils lui sont devoues… [Государь, они боятся только того, чтобы ваше величество по доброте души своей не решились заключить мир. Они горят нетерпением снова драться и доказать вашему величеству жертвой своей жизни, насколько они вам преданы…]
– Ah! – успокоенно и с ласковым блеском глаз сказал государь, ударяя по плечу Мишо. – Vous me tranquillisez, colonel. [А! Вы меня успокоиваете, полковник.]
Государь, опустив голову, молчал несколько времени.
– Eh bien, retournez a l'armee, [Ну, так возвращайтесь к армии.] – сказал он, выпрямляясь во весь рост и с ласковым и величественным жестом обращаясь к Мишо, – et dites a nos braves, dites a tous mes bons sujets partout ou vous passerez, que quand je n'aurais plus aucun soldat, je me mettrai moi meme, a la tete de ma chere noblesse, de mes bons paysans et j'userai ainsi jusqu'a la derniere ressource de mon empire. Il m'en offre encore plus que mes ennemis ne pensent, – говорил государь, все более и более воодушевляясь. – Mais si jamais il fut ecrit dans les decrets de la divine providence, – сказал он, подняв свои прекрасные, кроткие и блестящие чувством глаза к небу, – que ma dinastie dut cesser de rogner sur le trone de mes ancetres, alors, apres avoir epuise tous les moyens qui sont en mon pouvoir, je me laisserai croitre la barbe jusqu'ici (государь показал рукой на половину груди), et j'irai manger des pommes de terre avec le dernier de mes paysans plutot, que de signer la honte de ma patrie et de ma chere nation, dont je sais apprecier les sacrifices!.. [Скажите храбрецам нашим, скажите всем моим подданным, везде, где вы проедете, что, когда у меня не будет больше ни одного солдата, я сам стану во главе моих любезных дворян и добрых мужиков и истощу таким образом последние средства моего государства. Они больше, нежели думают мои враги… Но если бы предназначено было божественным провидением, чтобы династия наша перестала царствовать на престоле моих предков, тогда, истощив все средства, которые в моих руках, я отпущу бороду до сих пор и скорее пойду есть один картофель с последним из моих крестьян, нежели решусь подписать позор моей родины и моего дорогого народа, жертвы которого я умею ценить!..] Сказав эти слова взволнованным голосом, государь вдруг повернулся, как бы желая скрыть от Мишо выступившие ему на глаза слезы, и прошел в глубь своего кабинета. Постояв там несколько мгновений, он большими шагами вернулся к Мишо и сильным жестом сжал его руку пониже локтя. Прекрасное, кроткое лицо государя раскраснелось, и глаза горели блеском решимости и гнева.
– Colonel Michaud, n'oubliez pas ce que je vous dis ici; peut etre qu'un jour nous nous le rappellerons avec plaisir… Napoleon ou moi, – сказал государь, дотрогиваясь до груди. – Nous ne pouvons plus regner ensemble. J'ai appris a le connaitre, il ne me trompera plus… [Полковник Мишо, не забудьте, что я вам сказал здесь; может быть, мы когда нибудь вспомним об этом с удовольствием… Наполеон или я… Мы больше не можем царствовать вместе. Я узнал его теперь, и он меня больше не обманет…] – И государь, нахмурившись, замолчал. Услышав эти слова, увидав выражение твердой решимости в глазах государя, Мишо – quoique etranger, mais Russe de c?ur et d'ame – почувствовал себя в эту торжественную минуту – entousiasme par tout ce qu'il venait d'entendre [хотя иностранец, но русский в глубине души… восхищенным всем тем, что он услышал] (как он говорил впоследствии), и он в следующих выражениях изобразил как свои чувства, так и чувства русского народа, которого он считал себя уполномоченным.
| Мусины-Пушкины | |
 | |
|
Описание герба: Выдержка из Общего гербовника | |
| Том и лист Общего гербовника: |
I, 17 |
|---|---|
| Титул: |
графы |
| Части родословной книги: |
VI, V |
Подданство: | |
 Великое княжество Московское
| |
 Царство Русское
| |
 Российская империя
| |
| Имения: |
Иловна, Борисоглеб, Валуево, Староникольское, Андреевское, Бездна |
| Дворцы и особняки: | |
Эта статья — о дворянском роде. О носителях фамилии см. Мусин-Пушкин.
Мусины́-Пу́шкины — графский и дворянский род из колена Ратши.
Содержание
Происхождение и история рода
Происходит, по родословным сказкам, от «семиградского выходца знатного прусского рода» в XII веке Радши (в разных летописях имя упоминается как Ратша, Рачша, Рачьтша, Рача)[2]. Его потомок в десятом колене Михаил Тимофеевич Пушкин, по прозванию Муса, был (в XV веке) родоначальником Мусиных-Пушкиных. В первой половине XVII века некоторые Мусины-Пушкины были воеводами в небольших городах. Лишь в конце этого века род Мусиных-Пушкиных возвысился в лице Ивана Алексеевича Мусина-Пушкина, который был родоначальником первой графской отрасли Мусиных-Пушкиных, угасшей в 1836 году в лице обер-шенка графа Василия Валентиновича Мусина-Пушкина, женатого на последней графине Брюс и принявшего фамилию Мусин-Пушкин-Брюс.
Алексей Семенович Мусин-Пушкин († в 1817) был при Екатерине II посланником в Лондоне и Стокгольме; в 1779 году он получил графский титул Римской империи; потомства у него не было.
Род Мусиных-Пушкиных не прервался до наших дней. В настоящее время его представители проживают в Ярославской области, а также в США, Англии, Франции, Бельгии, в Африке и Австралии.[3]
Род Мусиных-Пушкиных внесён в V и VI часть родословных книг Екатеринославской, Казанской, Московской, Киевской, Костромской, Новгородской, Оренбургской, Санкт-Петербургской, Тверской, Тульской и Ярославской губерний (Гербовник, IV, 22 и I, 17).[4]
Известные представители
Известны представители нескольких ветвей Мусиных-Пушкиных.
Первая ветвь:
- Граф Иван Алексеевич (1659—1730), сын комнатного стольника, окольничий, потом боярин; был воеводой в 1683 году в Смоленске, потом в Астрахани, где защитой жителей от мятежных казаков и кубанцев и увеличением государственных доходов снискал расположение Петра Великого. Во время Северной войны сопутствовал Петру в походах и участвовал в Полтавской битве; в 1710 году пожалован в графы. С 1710 по 1717 годы состоял начальником монастырского приказа; в 1711 году назначен сенатором, в 1726 году — докладчиком Екатерины I, в 1727 году — заведующим монетным двором. После коронования Петра II (1728) известий о нём нет.
- Граф Платон Иванович (1698—1743) — обучался за границей; в 1716—1719 годах состоял в Голландии при после, князе Б. И. Куракине; в 1719 году ездил в Копенгаген для склонения датского короля к союзу против Швеции, в 1720 году — в Париж, тоже с дипломатическим поручением. Позже был губернатором в Смоленске, Казани и Эстляндии, с 1736 года президентом коммерц-коллегии, с 1739 года сенатором, начальником канцелярии конфискации и заведующим коллегией экономии. Своим возвышением П. И. Мусин-Пушкин был обязан А. П. Волынскому, с которым был дружен, и из-за него же погиб. Обвинённый в участии в деле Волынского, он, в 1740 году, был лишён чинов и графского достоинства и, после вырезания языка, сослан в Соловецкий монастырь; возвращён при Елизавете Петровне[4].
- Граф Валентин Платонович (1735—1804) — генерал-фельдмаршал и генерал-адъютант, сын сенатора, пострадавшего вместе с кабинет-министром А. П. Волынским в царствование Анны Иоанновны. Был вице-президентом военной коллегии. В шведскую войну в 1788—1789 годы дважды командовал русской армией, с малыми силами умел удержать завоеванные земли и крепости, но, в общем, действовал нерешительно.
- Граф Аполлос Эпафродитович (?—1771) — президент Берг-коллегии; сын Эпафродита Ивановича (?—1733), брата Платона Ивановича.
- Граф Василий Валентинович (1773—1836) — масон, после женитьбы пожалован правом на фамилию Мусин-Пушкин-Брюс; был знаком с А. С. Пушкиным. Потомства мужского пола не оставил, но имел трёх внебрачных дочерей от «ослепительной» красавицы-актрисы Нимфодоры Семёновны Семёновой (1788—1876), которую долгие годы содержал.
- Граф Аполлос Аполлосович (1760—1805) — учёный, известный своими трудами в области химии, минералогии и физики; бывший вице-председатель Берг-коллегии в Санкт-Петербурге; член лондонского королевского общества.
Другая графская ветвь (от четвероюродного брата графа Ивана Алексеевича — Якова Савича):
- Граф Алексей Иванович (1744—1817) — внук Якова Саввича Мусина-Пушкина, известный археолог, член Российской академии; был обер-прокурором Священного синода, президентом Академии художеств и сенатором. Его жена — Екатерина Алексеевна (урожд. Волконская).
- Граф Иван Алексеевич (1783—1836) — генерал-майор, гофмейстер; старший сын Алексея Ивановича, кавалер ордена Святого Георгия IV класса
- Граф Александр Алексеевич (1788—1813) — сын Алексея Ивановича, убит в битве под Люнебургом. Его «Дневник», многочисленные его стихотворения, переводы и исторические исследования сгорели в Москве во время пожара 1812 года; уцелел только напечатанный перевод «Речи Флавиана патриарха Антиохийского к греческому императору Феодосию» (Москва, 1804 и 1813, с биографией переводчика в предисловии) и сохранились известия об его похвальных словах царям Иоанну Алексеевичу и Алексею Михайловичу, о нескольких проповедях на русском и французском языках.
- Граф Владимир Алексеевич (1798—1854) — сын Алексея Ивановича, капитан лейб-гвардии Измайловского полка. В августе 1925 года был принят в Северное общество полковником Бородинского полка М. М. Нарышкиным[5]. После ареста и следствия, не обнаружившего за ним никакого активного участия в декабристском движении, высочайшим повелением 17 июня 1826 года было предписано «лейб-гвардии Измайловского полка графа Мусина-Пушкина, продержав ещё месяц в крепости, выписать тем же чином в полки 23-й пехотной дивизии»[6]. Был переведён в Петровский пехотный полк, а в феврале 1829 года — в Тифлисский пехотный полк. С 1931 года — в отставке. Был близко знаком с Пушкиным. Встречался с ним на Кавказе и, неоднократно, в Петербурге[7].
- Граф Алексей Иванович (1825—1879) — внук собирателя древностей графа Алексея Ивановича Мусина-Пушкина.
- Граф Александр Иванович (1827—1903) — сын Ивана Алексеевича, генерал от кавалерии, командующий войсками Одесского военного округа.
- Граф Владимир Владимирович (1870—1923) — член IV Государственной думы от Московской губернии, товарищ министра земледелия.
- Граф Александр Алексеевич (1855—1918) — гофмейстер; попечитель Одесского и Петербургского учебных округов
- Граф Владимир Алексеевич (1868—1918) — член Государственного Совета, предводитель дворянства Черниговской губернии.
- Граф Александр Александрович (1856—1907) — сын Александра Ивановича, вологодский и минский губернатор.
- Граф Иван Александрович (1857—1928) — сын Александра Ивановича, дипломат, генеральный консул во Флоренции.
Ветвь от Петра Савича, воеводы Красноярского острога, дала:
- Граф Алексей Семёнович (1730—1817) — российский дипломат, граф Священной Римской империи (с 1779), российский посланник в Великобритании (1765—1768 и 1769—1779) и в Швеции (1768—1769), с 1799 года — действительный тайный советник.
- Пётр Клавдиевич (1765—1834) — российский командир эпохи Наполеоновских войн, генерал-лейтенант; племянник Алексея Семёновича.
- Сергей Клавдиевич (ок. 1780 — 1853) — майор Черниговского драгунского полка, участник Бородинской битвы, георгиевский кавалер.
- Иван Клавдиевич (1781—1822) — российский командир эпохи Наполеоновских войн, генерал-майор.
- Иван Петрович (1783—1863) — полковник, участник наполеоновских войн; племянник А. С. Мусина-Пушкина.
- Алексей Петрович (?—?) — генерал-майор, георгиевский кавалер, командир Преображенского полка.
Его сестра, Екатерина Петровна, была известна как фаворитка Николая I, выданная замуж за С. В. Трубецкого; другая сестра, Еликонида Петровна (1810—1896) — замужем за Иваном Алексеевичем Орловым.- Семён Александрович (1858—1907) — поэт и публицист; известность приобрела также его двоюродная сестра Дарья Михайловна — их прадед, Александр Семёнович (1747—1819), приходился родным братом графу Алексею Семёновичу Мусину-Пушкину.
- Алексей Петрович (?—?) — генерал-майор, георгиевский кавалер, командир Преображенского полка.
- Пётр Клавдиевич (1765—1834) — российский командир эпохи Наполеоновских войн, генерал-лейтенант; племянник Алексея Семёновича.
Ещё одна графская ветвь:
- Граф Михаил Николаевич (1795—1862) — учился в Казанском университете, участвовал в походах 1812—1814 годов. С 1829 по 1845 годы был попечителем казанского учебного округа; особенно заботился о преподавании восточных языков — вновь было введено преподавание языков: монгольского, в связи с историей монголов, китайского, санскритского, армянского и маньчжурского и значительно усилено преподавание арабского, персидского и турецко-татарского языков. Обучение восточным языкам было введено и в первой Казанской гимназии. В 1845—1856 годах М. Н. Мусин-Пушкин состоял попечителем Санкт-Петербургского округа, где с его именем связывается учреждение в Санкт-Петербургском университете факультета восточных языков, переведённого из Казани. С 1849 года М. Н. Мусин-Пушкин был сенатором. Как человека и начальника, М. Н. Мусина-Пушкина обыкновенно изображают крайне строгим, вспыльчивым, честолюбивым и даже взбалмошным, но в то же время добрым и прямым.
Ещё одна ветвь, в которой известен участник восстания на Сенатской площади:
- Декабрист Епафродит Степанович (1791—1831) — лейтенант, сын мензелинского отставного помещика прапорщика лейб-гвардии Преображенского полка Степана Аггеевича Мусина-Пушкина[8].
Из «военной» ветви известность получили:
- Михаил Васильевич (?—?) — георгиевский кавалер, и Алексей Васильевич (?—1803) — адмирал.
Владения
До революции членам рода Мусиных-Пушкиных принадлежала подмосковная усадьба Старо-Никольское. В 1928 году в её главном доме проходил VI съезд Коммунистической партии Китая. В 2013 году было решено передать руины Китайскому культурному центру; летом 2015 года правительство Москвы подписало решение о реставрации здания и создании в нем филиала Музея VI съезда Компартии Китая[9]. Усадьба была полностью восстановлена китайской стороной по проекту российских реставраторов (руководство работами производила архитектор-реставратор Е. Н. Киселева), территория благоустроена[10]. Летом 2016 года усадьба открылась для публики: церемония открытие постоянной выставки, посвященной VI съезду КПК, состоялась 4 июля 2016 года в присутствии вице-премьера Госсовета КНР Лю Яньдун и вице-премьера РФ Ольги Голодец[11].
Напишите отзыв о статье "Мусины-Пушкины"
Примечания
- ↑ [gerbovnik.ru/arms/17.html Общий Гербовник дворянских родов Всероссийской Империи]
- ↑ [feb-web.ru/feb/pushkin/serial/v41/v41-398-.htm В. К. Лукомский. Архивные материалы о родоначальнике Пушкиных — Радше.]
- ↑ [www.trud.ru/issue/article.php?id=200009021640208 «Мусины-Пушкины сплачиваются», газета «Труд», № 164 за 2 сентября 2000 года.]
- ↑ 1 2 Энциклопедический Словарь Ф. А. Брокгауза и И. А. Ефрона. В 86 томах с иллюстрациями и дополнительными материалами, С.-Петербург, 1890—1907
- ↑ Восстание декабристов. Документы. // Под ред. М. В. Нечкиной — М.: Наука, 1984. т. XVIII — С. 105—112.
- ↑ Восстание декабристов. Документы. // Под ред. М. В. Нечкиной — М.: Наука, 1986. — Т. XVI — С. 222.
- ↑ Черейский Л. А. Пушкин и его окружение — Л.: Наука, 1975. — С. 258—259.
- ↑ [www.biografija.ru/show_bio.aspx?id=92287 Мусин-Пушкин Епафродит Степанович]. [www.webcitation.org/6BdGCoLGa Архивировано из первоисточника 23 октября 2012].
- ↑ [moscowbig.ru/news/muzej_vi_sezda_kompartii_kitaja_pojavitsja_v_novoj_moskve/2015-08-28-2804 Музей VI съезда компартии Китая появится в «Новой Москве»]
- ↑ [deadokey.livejournal.com/204428.html Фотографии усадьбы до и после реконструкции.]
- ↑ [russian.news.cn/2016-07/05/c_135488440.htm В Москве состоялась церемония по случаю завершения строительства зала постоянно действующей выставки, посвященной шестому съезду КПК_Russian.news.cn]. russian.news.cn. Проверено 5 июля 2016.
См. также
Ссылки
- [all-photo.ru/empire/index.ru.html?kk=163b2490b3&big=on&img=23391 Российская Империя в фотографиях. Графы Мусины-Пушкины]
- [school76.yar.ru/menu/work/usadba/rodsl.htm Род Пушкиных и Мусиных-Пушкиных с генеалогическим древом]
- Мусины-Пушкины // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
- [www.history-ryazan.ru/node/11927 История Рязанского края: Мусины-Пушкины]. Проверено 25 июня 2013. [www.webcitation.org/6Hk5IZkDL Архивировано из первоисточника 29 июня 2013].
- Долгоруков П. В. Российская родословная книга. — СПб.: Тип. Э. Веймара, 1855. — Т. 2. — С. 194.
| ||||||
Отрывок, характеризующий Мусины-Пушкины
– L'Empereur renvoie les drapeaux Autrichiens, – сказал Билибин, – drapeaux amis et egares qu'il a trouve hors de la route, [Император отсылает австрийские знамена, дружеские и заблудшиеся знамена, которые он нашел вне настоящей дороги.] – докончил Билибин, распуская кожу.– Charmant, charmant, [Прелестно, прелестно,] – сказал князь Василий.
– C'est la route de Varsovie peut etre, [Это варшавская дорога, может быть.] – громко и неожиданно сказал князь Ипполит. Все оглянулись на него, не понимая того, что он хотел сказать этим. Князь Ипполит тоже с веселым удивлением оглядывался вокруг себя. Он так же, как и другие, не понимал того, что значили сказанные им слова. Он во время своей дипломатической карьеры не раз замечал, что таким образом сказанные вдруг слова оказывались очень остроумны, и он на всякий случай сказал эти слова, первые пришедшие ему на язык. «Может, выйдет очень хорошо, – думал он, – а ежели не выйдет, они там сумеют это устроить». Действительно, в то время как воцарилось неловкое молчание, вошло то недостаточно патриотическое лицо, которого ждала для обращения Анна Павловна, и она, улыбаясь и погрозив пальцем Ипполиту, пригласила князя Василия к столу, и, поднося ему две свечи и рукопись, попросила его начать. Все замолкло.
– Всемилостивейший государь император! – строго провозгласил князь Василий и оглянул публику, как будто спрашивая, не имеет ли кто сказать что нибудь против этого. Но никто ничего не сказал. – «Первопрестольный град Москва, Новый Иерусалим, приемлет Христа своего, – вдруг ударил он на слове своего, – яко мать во объятия усердных сынов своих, и сквозь возникающую мглу, провидя блистательную славу твоея державы, поет в восторге: «Осанна, благословен грядый!» – Князь Василий плачущим голосом произнес эти последние слова.
Билибин рассматривал внимательно свои ногти, и многие, видимо, робели, как бы спрашивая, в чем же они виноваты? Анна Павловна шепотом повторяла уже вперед, как старушка молитву причастия: «Пусть дерзкий и наглый Голиаф…» – прошептала она.
Князь Василий продолжал:
– «Пусть дерзкий и наглый Голиаф от пределов Франции обносит на краях России смертоносные ужасы; кроткая вера, сия праща российского Давида, сразит внезапно главу кровожаждущей его гордыни. Се образ преподобного Сергия, древнего ревнителя о благе нашего отечества, приносится вашему императорскому величеству. Болезную, что слабеющие мои силы препятствуют мне насладиться любезнейшим вашим лицезрением. Теплые воссылаю к небесам молитвы, да всесильный возвеличит род правых и исполнит во благих желания вашего величества».
– Quelle force! Quel style! [Какая сила! Какой слог!] – послышались похвалы чтецу и сочинителю. Воодушевленные этой речью, гости Анны Павловны долго еще говорили о положении отечества и делали различные предположения об исходе сражения, которое на днях должно было быть дано.
– Vous verrez, [Вы увидите.] – сказала Анна Павловна, – что завтра, в день рождения государя, мы получим известие. У меня есть хорошее предчувствие.
Предчувствие Анны Павловны действительно оправдалось. На другой день, во время молебствия во дворце по случаю дня рождения государя, князь Волконский был вызван из церкви и получил конверт от князя Кутузова. Это было донесение Кутузова, писанное в день сражения из Татариновой. Кутузов писал, что русские не отступили ни на шаг, что французы потеряли гораздо более нашего, что он доносит второпях с поля сражения, не успев еще собрать последних сведений. Стало быть, это была победа. И тотчас же, не выходя из храма, была воздана творцу благодарность за его помощь и за победу.
Предчувствие Анны Павловны оправдалось, и в городе все утро царствовало радостно праздничное настроение духа. Все признавали победу совершенною, и некоторые уже говорили о пленении самого Наполеона, о низложении его и избрании новой главы для Франции.
Вдали от дела и среди условий придворной жизни весьма трудно, чтобы события отражались во всей их полноте и силе. Невольно события общие группируются около одного какого нибудь частного случая. Так теперь главная радость придворных заключалась столько же в том, что мы победили, сколько и в том, что известие об этой победе пришлось именно в день рождения государя. Это было как удавшийся сюрприз. В известии Кутузова сказано было тоже о потерях русских, и в числе их названы Тучков, Багратион, Кутайсов. Тоже и печальная сторона события невольно в здешнем, петербургском мире сгруппировалась около одного события – смерти Кутайсова. Его все знали, государь любил его, он был молод и интересен. В этот день все встречались с словами:
– Как удивительно случилось. В самый молебен. А какая потеря Кутайсов! Ах, как жаль!
– Что я вам говорил про Кутузова? – говорил теперь князь Василий с гордостью пророка. – Я говорил всегда, что он один способен победить Наполеона.
Но на другой день не получалось известия из армии, и общий голос стал тревожен. Придворные страдали за страдания неизвестности, в которой находился государь.
– Каково положение государя! – говорили придворные и уже не превозносили, как третьего дня, а теперь осуждали Кутузова, бывшего причиной беспокойства государя. Князь Василий в этот день уже не хвастался более своим protege Кутузовым, а хранил молчание, когда речь заходила о главнокомандующем. Кроме того, к вечеру этого дня как будто все соединилось для того, чтобы повергнуть в тревогу и беспокойство петербургских жителей: присоединилась еще одна страшная новость. Графиня Елена Безухова скоропостижно умерла от этой страшной болезни, которую так приятно было выговаривать. Официально в больших обществах все говорили, что графиня Безухова умерла от страшного припадка angine pectorale [грудной ангины], но в интимных кружках рассказывали подробности о том, как le medecin intime de la Reine d'Espagne [лейб медик королевы испанской] предписал Элен небольшие дозы какого то лекарства для произведения известного действия; но как Элен, мучимая тем, что старый граф подозревал ее, и тем, что муж, которому она писала (этот несчастный развратный Пьер), не отвечал ей, вдруг приняла огромную дозу выписанного ей лекарства и умерла в мучениях, прежде чем могли подать помощь. Рассказывали, что князь Василий и старый граф взялись было за итальянца; но итальянец показал такие записки от несчастной покойницы, что его тотчас же отпустили.
Общий разговор сосредоточился около трех печальных событий: неизвестности государя, погибели Кутайсова и смерти Элен.
На третий день после донесения Кутузова в Петербург приехал помещик из Москвы, и по всему городу распространилось известие о сдаче Москвы французам. Это было ужасно! Каково было положение государя! Кутузов был изменник, и князь Василий во время visites de condoleance [визитов соболезнования] по случаю смерти его дочери, которые ему делали, говорил о прежде восхваляемом им Кутузове (ему простительно было в печали забыть то, что он говорил прежде), он говорил, что нельзя было ожидать ничего другого от слепого и развратного старика.
– Я удивляюсь только, как можно было поручить такому человеку судьбу России.
Пока известие это было еще неофициально, в нем можно было еще сомневаться, но на другой день пришло от графа Растопчина следующее донесение:
«Адъютант князя Кутузова привез мне письмо, в коем он требует от меня полицейских офицеров для сопровождения армии на Рязанскую дорогу. Он говорит, что с сожалением оставляет Москву. Государь! поступок Кутузова решает жребий столицы и Вашей империи. Россия содрогнется, узнав об уступлении города, где сосредоточивается величие России, где прах Ваших предков. Я последую за армией. Я все вывез, мне остается плакать об участи моего отечества».
Получив это донесение, государь послал с князем Волконским следующий рескрипт Кутузову:
«Князь Михаил Иларионович! С 29 августа не имею я никаких донесений от вас. Между тем от 1 го сентября получил я через Ярославль, от московского главнокомандующего, печальное известие, что вы решились с армиею оставить Москву. Вы сами можете вообразить действие, какое произвело на меня это известие, а молчание ваше усугубляет мое удивление. Я отправляю с сим генерал адъютанта князя Волконского, дабы узнать от вас о положении армии и о побудивших вас причинах к столь печальной решимости».
Девять дней после оставления Москвы в Петербург приехал посланный от Кутузова с официальным известием об оставлении Москвы. Посланный этот был француз Мишо, не знавший по русски, но quoique etranger, Busse de c?ur et d'ame, [впрочем, хотя иностранец, но русский в глубине души,] как он сам говорил про себя.
Государь тотчас же принял посланного в своем кабинете, во дворце Каменного острова. Мишо, который никогда не видал Москвы до кампании и который не знал по русски, чувствовал себя все таки растроганным, когда он явился перед notre tres gracieux souverain [нашим всемилостивейшим повелителем] (как он писал) с известием о пожаре Москвы, dont les flammes eclairaient sa route [пламя которой освещало его путь].
Хотя источник chagrin [горя] г на Мишо и должен был быть другой, чем тот, из которого вытекало горе русских людей, Мишо имел такое печальное лицо, когда он был введен в кабинет государя, что государь тотчас же спросил у него:
– M'apportez vous de tristes nouvelles, colonel? [Какие известия привезли вы мне? Дурные, полковник?]
– Bien tristes, sire, – отвечал Мишо, со вздохом опуская глаза, – l'abandon de Moscou. [Очень дурные, ваше величество, оставление Москвы.]
– Aurait on livre mon ancienne capitale sans se battre? [Неужели предали мою древнюю столицу без битвы?] – вдруг вспыхнув, быстро проговорил государь.
Мишо почтительно передал то, что ему приказано было передать от Кутузова, – именно то, что под Москвою драться не было возможности и что, так как оставался один выбор – потерять армию и Москву или одну Москву, то фельдмаршал должен был выбрать последнее.
Государь выслушал молча, не глядя на Мишо.
– L'ennemi est il en ville? [Неприятель вошел в город?] – спросил он.
– Oui, sire, et elle est en cendres a l'heure qu'il est. Je l'ai laissee toute en flammes, [Да, ваше величество, и он обращен в пожарище в настоящее время. Я оставил его в пламени.] – решительно сказал Мишо; но, взглянув на государя, Мишо ужаснулся тому, что он сделал. Государь тяжело и часто стал дышать, нижняя губа его задрожала, и прекрасные голубые глаза мгновенно увлажились слезами.
Но это продолжалось только одну минуту. Государь вдруг нахмурился, как бы осуждая самого себя за свою слабость. И, приподняв голову, твердым голосом обратился к Мишо.
– Je vois, colonel, par tout ce qui nous arrive, – сказал он, – que la providence exige de grands sacrifices de nous… Je suis pret a me soumettre a toutes ses volontes; mais dites moi, Michaud, comment avez vous laisse l'armee, en voyant ainsi, sans coup ferir abandonner mon ancienne capitale? N'avez vous pas apercu du decouragement?.. [Я вижу, полковник, по всему, что происходит, что провидение требует от нас больших жертв… Я готов покориться его воле; но скажите мне, Мишо, как оставили вы армию, покидавшую без битвы мою древнюю столицу? Не заметили ли вы в ней упадка духа?]
Увидав успокоение своего tres gracieux souverain, Мишо тоже успокоился, но на прямой существенный вопрос государя, требовавший и прямого ответа, он не успел еще приготовить ответа.
– Sire, me permettrez vous de vous parler franchement en loyal militaire? [Государь, позволите ли вы мне говорить откровенно, как подобает настоящему воину?] – сказал он, чтобы выиграть время.
– Colonel, je l'exige toujours, – сказал государь. – Ne me cachez rien, je veux savoir absolument ce qu'il en est. [Полковник, я всегда этого требую… Не скрывайте ничего, я непременно хочу знать всю истину.]
– Sire! – сказал Мишо с тонкой, чуть заметной улыбкой на губах, успев приготовить свой ответ в форме легкого и почтительного jeu de mots [игры слов]. – Sire! j'ai laisse toute l'armee depuis les chefs jusqu'au dernier soldat, sans exception, dans une crainte epouvantable, effrayante… [Государь! Я оставил всю армию, начиная с начальников и до последнего солдата, без исключения, в великом, отчаянном страхе…]
– Comment ca? – строго нахмурившись, перебил государь. – Mes Russes se laisseront ils abattre par le malheur… Jamais!.. [Как так? Мои русские могут ли пасть духом перед неудачей… Никогда!..]
Этого только и ждал Мишо для вставления своей игры слов.
– Sire, – сказал он с почтительной игривостью выражения, – ils craignent seulement que Votre Majeste par bonte de c?ur ne se laisse persuader de faire la paix. Ils brulent de combattre, – говорил уполномоченный русского народа, – et de prouver a Votre Majeste par le sacrifice de leur vie, combien ils lui sont devoues… [Государь, они боятся только того, чтобы ваше величество по доброте души своей не решились заключить мир. Они горят нетерпением снова драться и доказать вашему величеству жертвой своей жизни, насколько они вам преданы…]
– Ah! – успокоенно и с ласковым блеском глаз сказал государь, ударяя по плечу Мишо. – Vous me tranquillisez, colonel. [А! Вы меня успокоиваете, полковник.]
Государь, опустив голову, молчал несколько времени.
– Eh bien, retournez a l'armee, [Ну, так возвращайтесь к армии.] – сказал он, выпрямляясь во весь рост и с ласковым и величественным жестом обращаясь к Мишо, – et dites a nos braves, dites a tous mes bons sujets partout ou vous passerez, que quand je n'aurais plus aucun soldat, je me mettrai moi meme, a la tete de ma chere noblesse, de mes bons paysans et j'userai ainsi jusqu'a la derniere ressource de mon empire. Il m'en offre encore plus que mes ennemis ne pensent, – говорил государь, все более и более воодушевляясь. – Mais si jamais il fut ecrit dans les decrets de la divine providence, – сказал он, подняв свои прекрасные, кроткие и блестящие чувством глаза к небу, – que ma dinastie dut cesser de rogner sur le trone de mes ancetres, alors, apres avoir epuise tous les moyens qui sont en mon pouvoir, je me laisserai croitre la barbe jusqu'ici (государь показал рукой на половину груди), et j'irai manger des pommes de terre avec le dernier de mes paysans plutot, que de signer la honte de ma patrie et de ma chere nation, dont je sais apprecier les sacrifices!.. [Скажите храбрецам нашим, скажите всем моим подданным, везде, где вы проедете, что, когда у меня не будет больше ни одного солдата, я сам стану во главе моих любезных дворян и добрых мужиков и истощу таким образом последние средства моего государства. Они больше, нежели думают мои враги… Но если бы предназначено было божественным провидением, чтобы династия наша перестала царствовать на престоле моих предков, тогда, истощив все средства, которые в моих руках, я отпущу бороду до сих пор и скорее пойду есть один картофель с последним из моих крестьян, нежели решусь подписать позор моей родины и моего дорогого народа, жертвы которого я умею ценить!..] Сказав эти слова взволнованным голосом, государь вдруг повернулся, как бы желая скрыть от Мишо выступившие ему на глаза слезы, и прошел в глубь своего кабинета. Постояв там несколько мгновений, он большими шагами вернулся к Мишо и сильным жестом сжал его руку пониже локтя. Прекрасное, кроткое лицо государя раскраснелось, и глаза горели блеском решимости и гнева.
– Colonel Michaud, n'oubliez pas ce que je vous dis ici; peut etre qu'un jour nous nous le rappellerons avec plaisir… Napoleon ou moi, – сказал государь, дотрогиваясь до груди. – Nous ne pouvons plus regner ensemble. J'ai appris a le connaitre, il ne me trompera plus… [Полковник Мишо, не забудьте, что я вам сказал здесь; может быть, мы когда нибудь вспомним об этом с удовольствием… Наполеон или я… Мы больше не можем царствовать вместе. Я узнал его теперь, и он меня больше не обманет…] – И государь, нахмурившись, замолчал. Услышав эти слова, увидав выражение твердой решимости в глазах государя, Мишо – quoique etranger, mais Russe de c?ur et d'ame – почувствовал себя в эту торжественную минуту – entousiasme par tout ce qu'il venait d'entendre [хотя иностранец, но русский в глубине души… восхищенным всем тем, что он услышал] (как он говорил впоследствии), и он в следующих выражениях изобразил как свои чувства, так и чувства русского народа, которого он считал себя уполномоченным.
