Горьковское (Ленинградская область)

Посёлок Горьковское Страна РоссияРоссия Субъект Федерации Ленинградская областьЛенинградская область Муниципальный район Выборгский Сельское поселение Полянское Координаты 60°16′05″ с. ш. 29°26′10″ в. д.60.26806° с. ш. 29.43611° в. д. / 60.26806; 29.43611    Население ▲ 253 человек (2010) Часовой пояс UTC+3 Телефонный код +7 8137862 Почтовый индекс 188821 Автомобильный код 47 Код ОКАТО [classif.spb.ru/classificators/view/okt.php?st=A&kr=1&kod=41215864004 41 215 864 004]

Го́рьковское (до 1948 Мустамя́ки, фин. Mustamäki — чёрная гора) — общее название для нескольких населённых пунктов на Карельском перешейке (Выборгский район Ленинградской области) и железнодорожной станции Октябрьской железной дороги на участке Санкт-Петербург — Выборг (65 км). Сам посёлок с таким названием находится в нескольких километрах от станции, но населённые пункты, непосредственно прилегающие к станции (Яковлево и ДСК «Наука и техника»), как правило в разговоре тоже называются «Горьковским».

История пристанционного посёлка (Мустамяки, Яковлево)

XIX век

Юридически эта территория относилась к деревне (Сюкияля (Бойково) волости Каннельярви Выборгской губернии, и до появления железной дороги не была заселена. Между речкой Сууренъйоки (Великая) и болотом Мерисуо рос огромный тёмный еловый лес, что послужило причиной, по которой эту местность при генеральном межевании назвали Мустамется, что буквально означает «Чёрный лес», а при прокладке железной дороги (первые поезда пошли в 1870) новую станцию назвали Мустамяки («Чёрная гора»), так как платформа стояла на небольшой возвышенности среди огромного болотистого леса.

После открытия железнодорожной станции (1877) местность начала активно осваиваться, к северу от станции строились дачи, а на ручье Корко-оя поставили запруду с целью создания озера. Однако через несколько лет запруду прорвало, часть построек и насыпь железной дороги были разрушены, а на месте озера остался лишь небольшой пруд Куйваярви («Сухое озеро»). Посёлок активно использовался летом петербуржцами, в нём было два небольших пансионата, гостиница и несколько магазинов.

Начало XX века

В начале XX века Карельский перешеек ещё активнее осваивался петербургскими дачниками и Мустамяки переживает свой расцвет. На собранные с пожертвований 22 000 рублей возводится Преображенская церковь (а купец Балашов пожертвовал для этой церкви 9 колоколов, специально отлитых на заводе Оловянишникова). В храм во время второй мировой войны попала зажигательная бомба и здание сгорело до основания. Помимо православной церкви в посёлке был и молитвенный дом евангелистов. Местная промышленность включала в себя лесопилку, две драночные мастерские и железнодорожные ремонтные мастерские. Действовало почтовое отделение.

Посёлок в годы войны

Накануне Советско-финской войны 1939—1940 гг. в Мустамяки дислоцировалось подразделение конной артиллерии под командованием Свендела, которое 2 декабря 1939 поддерживало огнём часть, защищавшую позиции в Сахакюля. 3 декабря, наступая через болото, 3 батальон 329 полка 70 стрелковой дивизии под командованием Героя Советского Союза капитана В. П. Маричева занял станцию. Мирная жизнь в деревне продолжалась недолго. 30 августа 1941 года отряд под руководством капитана Сорса без боя занял Мустамяки, вновь вернув посёлок Финляндии. 14 июня 1944 года, в ходе Выборгской наступательной операции, после прорыва линии обороны в районе Кутерселька, 1 танковая бригада подполковника В. П. Волкова по рокадной дороге двинулась к Приморскому шоссе, в тыл Местсякюльской группировки противника. К полудню со слабо укреплённой второй линии обороны на вершине холма был сбит заслон I батальона 48 пехотного полка 18 пехотной дивизии финнов, который пытался контратаковать советские танки с помощью противотанковых гранат и потерял при этом более 20 человек.

Между 16 и 18 часами, шестёрка «Илов» под командованием капитана Н. И. Полагушина, нанесла бомбово-пушечный удар по опорным пунктам врага Мустамяки и Кирьявола. Группа пробыла над целью 25 минут, сделала 5 заходов по укреплениям и огневым средствам, подавила одну артбатарею, зажгла и взорвала 6 зданий, превращённых в огневые точки, 1 крупный склад с боеприпасами, истребила значительное число пехоты в траншеях.

К вечеру того же дня 286 стрелковая дивизия генерал-майора М. Д. Гришина заняла деревню Неувола. 15 июля 1944 Советское информбюро сообщило: «На Карельском перешейке войска Ленинградского фронта, продолжая развивать наступление, прорвали в районе Мустамяки, Кутерселькя вторую сильно укреплённую долговременную оборонительную полосу противника. В течение дня войска овладели опорными пунктами Мустамяки, Сюкияля, Неувола, Раеватту и фортом Ино…»

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Послевоенная история

В 1960-е вокруг деревни был построен большой дачный посёлок (дачно-строительный кооператив «Наука и техника»), а сама деревня в связи с массовым переименованием получила в 1948 году название Яковлево.

В кооперативе «Наука и техника» жили многие известные ленинградские ученые, в том числе китаист Л. Н. Меньшиков, курдовед И. И. Цукерман. Здесь же была дача Иннокентия Смоктуновского, здесь же на улице Железнодорожной была дача Ефима Копеляна. С 1982 года в этом посёлке живёт артист Малого Драматического Театра-Театра Европы Сергей Власов. Неоднократно в разные годы летом приезжал со своей семьёй к своей сестре профессору театральной Академии Наталье Латышевой Кирилл Лавров. В 1950-60-х годах в дачном доме физика Льва Абрамовича Слива ( Ул. Академическая 27) одни сутки провёл Нильс Бор, который был личным его другом.

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

История посёлка Горьковское (Неувола, Кирьявала)

В нескольких километрах от железнодорожной станции находится посёлок Горьковское, расположенный на месте двух финских деревень — Неуволы и Кирьявалы. На высоком холме Нейволанмяки находилась Неувола, а под холмом — Кирьявала. Кирьявала означает «пёстрое» (холм защищал деревню от холодного ветра и там могли расти разные «пёстрые» деревья), Нейвола же образована от фамилии местных жителей.

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Неувола

Неувола (фин. Neuvola) — финская деревня, находившаяся на месте современного посёлка Горьковское. До 1939 г. входила в состав волости Уусикиркко Выборгской губернии Финляндии. Располагалась на высоком холме Неуволанмяки. Её дальняя часть, находившаяся на расстоянии четырёх километров от центра, имела собственное название Расватту.

Неувола была популярным среди петербуржцев дачным местом. Здесь, в частности, были дачи В. Д. Бонч-Бруевича, у которого несколько дней летом 1917 г. отдыхал Ленин, художника В. Д. Болотнова, редактора журнала «Современный мир» Н. И. Иорданского, стихотворца Е. А. Придворова (Демьяна Бедного).

На даче Александры Карловны Горбик-Ланге с 1914 по 1917 гг. жили Максим Горький и Мария Фёдоровна Андреева. На даче драматурга Ф. Н. Фальковского 12 сентября 1919 года скончался писатель Леонид Николаевич Андреев и был первоначально погребён в превращённом в склеп леднике дачи Горбик-Ланге, в 1921 году прах перенесён на православное кладбище в Мариоки.

В 1920 г. в Неуволе несколько месяцев жил художник В. И. Шухаев, написавший здесь картины «Финляндия. Крыши», «Финляндия. Зима» и другие полотна. В разное время в Мустамяках бывали партийные деятели Л. Б. Каменев, А. Г. Шляпников, Ю. М. Стеклов (Нахамкис), Р. В. Малиновский, А. Е. Бадаев, Г. И. Петровский, писатель М. Н. Пришвин и поэты В. В. Маяковский, О. Э. Мандельштам, Д. Д. Бурлюк, певец Ф. И. Шаляпин, создатель «Еврейской энциклопедии» С. М. Дубнов. Работали художники В. А. Серов, написавший здесь картину «Финская мельница» и В. Е. Маковский — картину «Финляндия. Рыбалка».

В Неувола с начала XX в. была собственная добровольная пожарная команда, в начале 1920-х гг. было основано земледельческое общество, работал кооператив молочных торговцев и пошивочная мастерская. К 1939 году в деревне было около 40 дворов. Многие из них пострадали во время боевых действий 1939—1940 гг. В 1948 г. деревня Неувола была переименована сначала в Пешково, затем в Горьковское. Переименование было утверждено Указом Президиума ВС РСФСР от 1 октября 1948 г.

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Кирьявала

Кирьявала (фин. Kirjavala) — финская деревня, располагавшаяся на южных склонах той же возвышенности, на которой стояла соседняя деревня Неувола, на месте современного посёлка Горьковское.

В начале XX века в деревне было много русских дач. На одной из дач, принадлежавшей подполковнику русской армии Вольдемару Александровичу фон Крит, зимой 1913 г. отдыхал Максим Горький. В 1940 г. здесь был организован дом-музей Горького.

К 1939 г. в деревне был 41 двор и около 170 жителей. Деревня мало пострадала в ходе боевых действий 1939—1940 гг. Летом 1940 г. в деревне был организован колхоз «Память Ильича».

В 1948 г. Кирьявала и соседняя деревня Неувола были объединены и переименованы в деревню Горьковская.

По данным 1990 года посёлок Горьковское входил в состав Полянского сельсовета.

В 1997 году в посёлке проживали 272 человека, в 2007 году — 235.

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Улицы

Дачная, Каменный переулок, Лесной переулок, Новая, Новосельский, Озёрная, Полевая, Совхозная, Солнечный переулок, Строителей, Травяной тупик, Хуторская, Цветочная, Центральная.

Ссылки

• [kannas.nm.ru/vyborg_district4.htm#Mustamaki История селений Карельского перешейка]
• [kannas.nm.ru/vyborg_district1.htm История некоторых населённых пунктов Выборгского района Ленинградской области]

Отрывок, характеризующий Горьковское (Ленинградская область)

– Нут ка, куда донесет, капитан, хватите ка! – сказал генерал, обращаясь к артиллеристу. – Позабавьтесь от скуки.
– Прислуга к орудиям! – скомандовал офицер.
И через минуту весело выбежали от костров артиллеристы и зарядили.
– Первое! – послышалась команда.
Бойко отскочил 1 й номер. Металлически, оглушая, зазвенело орудие, и через головы всех наших под горой, свистя, пролетела граната и, далеко не долетев до неприятеля, дымком показала место своего падения и лопнула.
Лица солдат и офицеров повеселели при этом звуке; все поднялись и занялись наблюдениями над видными, как на ладони, движениями внизу наших войск и впереди – движениями приближавшегося неприятеля. Солнце в ту же минуту совсем вышло из за туч, и этот красивый звук одинокого выстрела и блеск яркого солнца слились в одно бодрое и веселое впечатление.


Над мостом уже пролетели два неприятельские ядра, и на мосту была давка. В средине моста, слезши с лошади, прижатый своим толстым телом к перилам, стоял князь Несвицкий.
Он, смеючись, оглядывался назад на своего казака, который с двумя лошадьми в поводу стоял несколько шагов позади его.
Только что князь Несвицкий хотел двинуться вперед, как опять солдаты и повозки напирали на него и опять прижимали его к перилам, и ему ничего не оставалось, как улыбаться.
– Экой ты, братец, мой! – говорил казак фурштатскому солдату с повозкой, напиравшему на толпившуюся v самых колес и лошадей пехоту, – экой ты! Нет, чтобы подождать: видишь, генералу проехать.
Но фурштат, не обращая внимания на наименование генерала, кричал на солдат, запружавших ему дорогу: – Эй! землячки! держись влево, постой! – Но землячки, теснясь плечо с плечом, цепляясь штыками и не прерываясь, двигались по мосту одною сплошною массой. Поглядев за перила вниз, князь Несвицкий видел быстрые, шумные, невысокие волны Энса, которые, сливаясь, рябея и загибаясь около свай моста, перегоняли одна другую. Поглядев на мост, он видел столь же однообразные живые волны солдат, кутасы, кивера с чехлами, ранцы, штыки, длинные ружья и из под киверов лица с широкими скулами, ввалившимися щеками и беззаботно усталыми выражениями и движущиеся ноги по натасканной на доски моста липкой грязи. Иногда между однообразными волнами солдат, как взбрызг белой пены в волнах Энса, протискивался между солдатами офицер в плаще, с своею отличною от солдат физиономией; иногда, как щепка, вьющаяся по реке, уносился по мосту волнами пехоты пеший гусар, денщик или житель; иногда, как бревно, плывущее по реке, окруженная со всех сторон, проплывала по мосту ротная или офицерская, наложенная доверху и прикрытая кожами, повозка.
– Вишь, их, как плотину, прорвало, – безнадежно останавливаясь, говорил казак. – Много ль вас еще там?
– Мелион без одного! – подмигивая говорил близко проходивший в прорванной шинели веселый солдат и скрывался; за ним проходил другой, старый солдат.
– Как он (он – неприятель) таперича по мосту примется зажаривать, – говорил мрачно старый солдат, обращаясь к товарищу, – забудешь чесаться.
И солдат проходил. За ним другой солдат ехал на повозке.
– Куда, чорт, подвертки запихал? – говорил денщик, бегом следуя за повозкой и шаря в задке.
И этот проходил с повозкой. За этим шли веселые и, видимо, выпившие солдаты.
– Как он его, милый человек, полыхнет прикладом то в самые зубы… – радостно говорил один солдат в высоко подоткнутой шинели, широко размахивая рукой.
– То то оно, сладкая ветчина то. – отвечал другой с хохотом.
И они прошли, так что Несвицкий не узнал, кого ударили в зубы и к чему относилась ветчина.
– Эк торопятся, что он холодную пустил, так и думаешь, всех перебьют. – говорил унтер офицер сердито и укоризненно.
– Как оно пролетит мимо меня, дяденька, ядро то, – говорил, едва удерживаясь от смеха, с огромным ртом молодой солдат, – я так и обмер. Право, ей Богу, так испужался, беда! – говорил этот солдат, как будто хвастаясь тем, что он испугался. И этот проходил. За ним следовала повозка, непохожая на все проезжавшие до сих пор. Это был немецкий форшпан на паре, нагруженный, казалось, целым домом; за форшпаном, который вез немец, привязана была красивая, пестрая, с огромным вымем, корова. На перинах сидела женщина с грудным ребенком, старуха и молодая, багроворумяная, здоровая девушка немка. Видно, по особому разрешению были пропущены эти выселявшиеся жители. Глаза всех солдат обратились на женщин, и, пока проезжала повозка, двигаясь шаг за шагом, и, все замечания солдат относились только к двум женщинам. На всех лицах была почти одна и та же улыбка непристойных мыслей об этой женщине.
– Ишь, колбаса то, тоже убирается!
– Продай матушку, – ударяя на последнем слоге, говорил другой солдат, обращаясь к немцу, который, опустив глаза, сердито и испуганно шел широким шагом.
– Эк убралась как! То то черти!
– Вот бы тебе к ним стоять, Федотов.
– Видали, брат!
– Куда вы? – спрашивал пехотный офицер, евший яблоко, тоже полуулыбаясь и глядя на красивую девушку.
Немец, закрыв глаза, показывал, что не понимает.
– Хочешь, возьми себе, – говорил офицер, подавая девушке яблоко. Девушка улыбнулась и взяла. Несвицкий, как и все, бывшие на мосту, не спускал глаз с женщин, пока они не проехали. Когда они проехали, опять шли такие же солдаты, с такими же разговорами, и, наконец, все остановились. Как это часто бывает, на выезде моста замялись лошади в ротной повозке, и вся толпа должна была ждать.
– И что становятся? Порядку то нет! – говорили солдаты. – Куда прешь? Чорт! Нет того, чтобы подождать. Хуже того будет, как он мост подожжет. Вишь, и офицера то приперли, – говорили с разных сторон остановившиеся толпы, оглядывая друг друга, и всё жались вперед к выходу.
Оглянувшись под мост на воды Энса, Несвицкий вдруг услышал еще новый для него звук, быстро приближающегося… чего то большого и чего то шлепнувшегося в воду.
– Ишь ты, куда фатает! – строго сказал близко стоявший солдат, оглядываясь на звук.
– Подбадривает, чтобы скорей проходили, – сказал другой неспокойно.
Толпа опять тронулась. Несвицкий понял, что это было ядро.
– Эй, казак, подавай лошадь! – сказал он. – Ну, вы! сторонись! посторонись! дорогу!
Он с большим усилием добрался до лошади. Не переставая кричать, он тронулся вперед. Солдаты пожались, чтобы дать ему дорогу, но снова опять нажали на него так, что отдавили ему ногу, и ближайшие не были виноваты, потому что их давили еще сильнее.
– Несвицкий! Несвицкий! Ты, г'ожа! – послышался в это время сзади хриплый голос.
Несвицкий оглянулся и увидал в пятнадцати шагах отделенного от него живою массой двигающейся пехоты красного, черного, лохматого, в фуражке на затылке и в молодецки накинутом на плече ментике Ваську Денисова.
– Вели ты им, чег'тям, дьяволам, дать дог'огу, – кричал. Денисов, видимо находясь в припадке горячности, блестя и поводя своими черными, как уголь, глазами в воспаленных белках и махая невынутою из ножен саблей, которую он держал такою же красною, как и лицо, голою маленькою рукой.
– Э! Вася! – отвечал радостно Несвицкий. – Да ты что?
– Эскадг'ону пг'ойти нельзя, – кричал Васька Денисов, злобно открывая белые зубы, шпоря своего красивого вороного, кровного Бедуина, который, мигая ушами от штыков, на которые он натыкался, фыркая, брызгая вокруг себя пеной с мундштука, звеня, бил копытами по доскам моста и, казалось, готов был перепрыгнуть через перила моста, ежели бы ему позволил седок. – Что это? как баг'аны! точь в точь баг'аны! Пг'очь… дай дог'огу!… Стой там! ты повозка, чог'т! Саблей изг'ублю! – кричал он, действительно вынимая наголо саблю и начиная махать ею.
Солдаты с испуганными лицами нажались друг на друга, и Денисов присоединился к Несвицкому.
– Что же ты не пьян нынче? – сказал Несвицкий Денисову, когда он подъехал к нему.
– И напиться то вг'емени не дадут! – отвечал Васька Денисов. – Целый день то туда, то сюда таскают полк. Дг'аться – так дг'аться. А то чог'т знает что такое!
– Каким ты щеголем нынче! – оглядывая его новый ментик и вальтрап, сказал Несвицкий.
Денисов улыбнулся, достал из ташки платок, распространявший запах духов, и сунул в нос Несвицкому.
– Нельзя, в дело иду! выбг'ился, зубы вычистил и надушился.
Осанистая фигура Несвицкого, сопровождаемая казаком, и решительность Денисова, махавшего саблей и отчаянно кричавшего, подействовали так, что они протискались на ту сторону моста и остановили пехоту. Несвицкий нашел у выезда полковника, которому ему надо было передать приказание, и, исполнив свое поручение, поехал назад.
Расчистив дорогу, Денисов остановился у входа на мост. Небрежно сдерживая рвавшегося к своим и бившего ногой жеребца, он смотрел на двигавшийся ему навстречу эскадрон.
По доскам моста раздались прозрачные звуки копыт, как будто скакало несколько лошадей, и эскадрон, с офицерами впереди по четыре человека в ряд, растянулся по мосту и стал выходить на ту сторону.
Остановленные пехотные солдаты, толпясь в растоптанной у моста грязи, с тем особенным недоброжелательным чувством отчужденности и насмешки, с каким встречаются обыкновенно различные роды войск, смотрели на чистых, щеголеватых гусар, стройно проходивших мимо их.
– Нарядные ребята! Только бы на Подновинское!
– Что от них проку! Только напоказ и водят! – говорил другой.
– Пехота, не пыли! – шутил гусар, под которым лошадь, заиграв, брызнула грязью в пехотинца.
– Прогонял бы тебя с ранцем перехода два, шнурки то бы повытерлись, – обтирая рукавом грязь с лица, говорил пехотинец; – а то не человек, а птица сидит!
– То то бы тебя, Зикин, на коня посадить, ловок бы ты был, – шутил ефрейтор над худым, скрюченным от тяжести ранца солдатиком.
– Дубинку промеж ног возьми, вот тебе и конь буде, – отозвался гусар.


Остальная пехота поспешно проходила по мосту, спираясь воронкой у входа. Наконец повозки все прошли, давка стала меньше, и последний батальон вступил на мост. Одни гусары эскадрона Денисова оставались по ту сторону моста против неприятеля. Неприятель, вдалеке видный с противоположной горы, снизу, от моста, не был еще виден, так как из лощины, по которой текла река, горизонт оканчивался противоположным возвышением не дальше полуверсты. Впереди была пустыня, по которой кое где шевелились кучки наших разъездных казаков. Вдруг на противоположном возвышении дороги показались войска в синих капотах и артиллерия. Это были французы. Разъезд казаков рысью отошел под гору. Все офицеры и люди эскадрона Денисова, хотя и старались говорить о постороннем и смотреть по сторонам, не переставали думать только о том, что было там, на горе, и беспрестанно всё вглядывались в выходившие на горизонт пятна, которые они признавали за неприятельские войска. Погода после полудня опять прояснилась, солнце ярко спускалось над Дунаем и окружающими его темными горами. Было тихо, и с той горы изредка долетали звуки рожков и криков неприятеля. Между эскадроном и неприятелями уже никого не было, кроме мелких разъездов. Пустое пространство, саженей в триста, отделяло их от него. Неприятель перестал стрелять, и тем яснее чувствовалась та строгая, грозная, неприступная и неуловимая черта, которая разделяет два неприятельские войска.
«Один шаг за эту черту, напоминающую черту, отделяющую живых от мертвых, и – неизвестность страдания и смерть. И что там? кто там? там, за этим полем, и деревом, и крышей, освещенной солнцем? Никто не знает, и хочется знать; и страшно перейти эту черту, и хочется перейти ее; и знаешь, что рано или поздно придется перейти ее и узнать, что там, по той стороне черты, как и неизбежно узнать, что там, по ту сторону смерти. А сам силен, здоров, весел и раздражен и окружен такими здоровыми и раздраженно оживленными людьми». Так ежели и не думает, то чувствует всякий человек, находящийся в виду неприятеля, и чувство это придает особенный блеск и радостную резкость впечатлений всему происходящему в эти минуты.