Мустамяэ
Мустамяэ | ||
| ||
Таллин | ||
---|---|---|
Площадь: |
~ 8 км² | |
Перепись населения: | ||
Население: |
67 322 [1] чел. | |
Глава: | ||
Мустамяэ (эст. Mustamäe) — один из 8 городских районов (частей города) Таллина, столицы Эстонской Республики. По численности населения занимает второе место среди городских районов после Ласнамяэ. В качестве самостоятельной административно-территориальной единицы был выделен летом 1993 года, когда были утверждены границы, устав и административная структура этой части города.
Расположение
Граничит на юге с районом Нымме, на севере — с Хааберсти, на востоке — с Кристийне. От центра города до района примерно 5 км.
Особенности
Район застроен крупноблочными и панельными жилыми домами в 1962 — конце 1970-х годов по проекту архитектора Марта Порта. Преобладают пяти- и девятиэтажные здания. Большинство домов построено на сваях, так как почва здесь довольно болотистая. Также Мустамяэ может похвастаться большим количеством подземных гаражей, практически полностью отсутствующих в других районах города. Кроме того, здесь же располагается часть промышленного района Кадака, Таллинский технический университет и ряд научных учреждений. Здесь находится одна из крупнейших больниц Эстонии, также детская больница с поликлиникой. В Мустамяэ расположен большой лесопарк — любимое место прогулок жителей района, а также парк Мянни.
Мустамяэ — самый «троллейбусный» район города. Через него проходят все пять (1, 3, 4, 5, 9) троллейбусных маршрутов Таллина.
В советские времена центрами культурной жизни Мустамяэ были рестораны «Кянну Кукк» и «Сольнок». Также здесь располагался кинотеатр «Кая», ныне перепрофилированный под культурный центр. С начала 90-х годов и до начала 2000-х, на месте бывших парников был сооружен рынок Кадака. Из-за отсутствия крупных магазинов, долгое время подавляющая часть населения Таллина одевалась именно на рынке Кадака. Также это было излюбленное место финских туристов, которых свозили на автобусах в т. н. «шоппинг-туры». Со временем словосочетание «рынок Кадака» приобрело негативный оттенок, вызывающий ассоциации с дешёвой, некачественной продукцией. В начале 2000-х годов рынок окончательно ликвидировали, построив на его месте торговый центр «Мустика Кескус» (название является игрой слов — «мустикас» означает «черника», и многие жители района в шутку называют себя именно так, указывая на район проживания, название которого само по себе переводится как «Черногорский»).
Достопримечательности
Скульптура Мустамяйская красота (2005, скульптор Тауно Кангро[2])
Галерея
- TUT Main entrance.jpg
- EE-TLN-MUS-Tammsaare-Sõpruse.JPG
Перекрёсток улицы Таммсааре и бульвара Сыпрузе в Мустамяэ
- EU-EE-Tallinn-MUS-Vilde street.JPG
Конец улицы Вильде (Названа в честь эстонского писателя Эдуарда Вильде)
- EE-TLN-MUS-Tammsaare tee.JPG
Многоквартирный дом на улице Таммсааре
- Mustamae Sopruse pst Busstop.jpeg
Остановка на бульваре Сыпрузе
- Magistral.IMG 2590.JPG
Торговый центр Magistral
- Mustamäe, Oct 2009.jpg
Общий вид на район
- EE-TLN-Sõpruse.JPG
Вид на Мустамяэ с бульвара Сыпрузе
Напишите отзыв о статье "Мустамяэ"
Ссылки
- [www.tallinn.ee/Mustamjae Районная управа Мустамяэ]
- [www.tallinn.ee/Gazeta-na-russkom-jazike Районная газета на русском языке]
Примечания
|
Отрывок, характеризующий Мустамяэ
– Нет, это не может быть! Как я счастлив! Но это не может быть… Как я счастлив! Нет, не может быть! – говорил Пьер, целуя руки княжны Марьи.– Вы поезжайте в Петербург; это лучше. А я напишу вам, – сказала она.
– В Петербург? Ехать? Хорошо, да, ехать. Но завтра я могу приехать к вам?
На другой день Пьер приехал проститься. Наташа была менее оживлена, чем в прежние дни; но в этот день, иногда взглянув ей в глаза, Пьер чувствовал, что он исчезает, что ни его, ни ее нет больше, а есть одно чувство счастья. «Неужели? Нет, не может быть», – говорил он себе при каждом ее взгляде, жесте, слове, наполнявших его душу радостью.
Когда он, прощаясь с нею, взял ее тонкую, худую руку, он невольно несколько дольше удержал ее в своей.
«Неужели эта рука, это лицо, эти глаза, все это чуждое мне сокровище женской прелести, неужели это все будет вечно мое, привычное, такое же, каким я сам для себя? Нет, это невозможно!..»
– Прощайте, граф, – сказала она ему громко. – Я очень буду ждать вас, – прибавила она шепотом.
И эти простые слова, взгляд и выражение лица, сопровождавшие их, в продолжение двух месяцев составляли предмет неистощимых воспоминаний, объяснений и счастливых мечтаний Пьера. «Я очень буду ждать вас… Да, да, как она сказала? Да, я очень буду ждать вас. Ах, как я счастлив! Что ж это такое, как я счастлив!» – говорил себе Пьер.
В душе Пьера теперь не происходило ничего подобного тому, что происходило в ней в подобных же обстоятельствах во время его сватовства с Элен.
Он не повторял, как тогда, с болезненным стыдом слов, сказанных им, не говорил себе: «Ах, зачем я не сказал этого, и зачем, зачем я сказал тогда „je vous aime“?» [я люблю вас] Теперь, напротив, каждое слово ее, свое он повторял в своем воображении со всеми подробностями лица, улыбки и ничего не хотел ни убавить, ни прибавить: хотел только повторять. Сомнений в том, хорошо ли, или дурно то, что он предпринял, – теперь не было и тени. Одно только страшное сомнение иногда приходило ему в голову. Не во сне ли все это? Не ошиблась ли княжна Марья? Не слишком ли я горд и самонадеян? Я верю; а вдруг, что и должно случиться, княжна Марья скажет ей, а она улыбнется и ответит: «Как странно! Он, верно, ошибся. Разве он не знает, что он человек, просто человек, а я?.. Я совсем другое, высшее».
Только это сомнение часто приходило Пьеру. Планов он тоже не делал теперь никаких. Ему казалось так невероятно предстоящее счастье, что стоило этому совершиться, и уж дальше ничего не могло быть. Все кончалось.
Радостное, неожиданное сумасшествие, к которому Пьер считал себя неспособным, овладело им. Весь смысл жизни, не для него одного, но для всего мира, казался ему заключающимся только в его любви и в возможности ее любви к нему. Иногда все люди казались ему занятыми только одним – его будущим счастьем. Ему казалось иногда, что все они радуются так же, как и он сам, и только стараются скрыть эту радость, притворяясь занятыми другими интересами. В каждом слове и движении он видел намеки на свое счастие. Он часто удивлял людей, встречавшихся с ним, своими значительными, выражавшими тайное согласие, счастливыми взглядами и улыбками. Но когда он понимал, что люди могли не знать про его счастье, он от всей души жалел их и испытывал желание как нибудь объяснить им, что все то, чем они заняты, есть совершенный вздор и пустяки, не стоящие внимания.
Когда ему предлагали служить или когда обсуждали какие нибудь общие, государственные дела и войну, предполагая, что от такого или такого исхода такого то события зависит счастие всех людей, он слушал с кроткой соболезнующею улыбкой и удивлял говоривших с ним людей своими странными замечаниями. Но как те люди, которые казались Пьеру понимающими настоящий смысл жизни, то есть его чувство, так и те несчастные, которые, очевидно, не понимали этого, – все люди в этот период времени представлялись ему в таком ярком свете сиявшего в нем чувства, что без малейшего усилия, он сразу, встречаясь с каким бы то ни было человеком, видел в нем все, что было хорошего и достойного любви.