Мустангова, Евгения Яковлевна

Евгения Яковлевна Мустангова
Имя при рождении:	Евгения Яковлевна Рабинович
Дата рождения:	9 января 1905(1905-01-09)
Место рождения:	Екатеринослав
Дата смерти:	4 ноября 1937(1937-11-04) (32 года)
Место смерти:	Сандармох
Супруг:	Г. Е. Горбачёв

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Евгения Яковлевна Мустангова (настоящая фамилия — Рабинович; 9 января 1905, Екатеринослав, — 4 ноября 1937, Сандармох) — литературный критик, литературовед.

Биография

Отец, Яков (Янкель) Рабинович, — наборщик типографии, мать — домохозяйка. Училась на литературном факультете екатеринославского Института народного образования. С 1923 года — в Петрограде. Окончила литературно-лингвистический факультет ЛГУ; член ВЛКСМ в 1925—1933 гг. В университете входила в литературную группу, на вечерах выступала с чтением своих стихов вместе с В. Махниным, Марией Терентьевой, Г. Коротковым и др. Участвовала в собраниях общества «Старый Петербург» с Анной Ахматовой, Всеволодом Рождественским, Марией Комиссаровой, сестрами Наппельбаум и др.

Член Союза писателей. Руководила литературным кружком на одном из ленинградских заводов, выступала на вечерах, посвященных поэзии, участвовала в выездных пленумах Союза писателей. В Литературном университете при Ленинградском Союзе писателей руководила семинарами по критике, по поэзии, читала общие курсы советской литературы. В 1931 году преподавала в Ростове-на-Дону. Работала в ЛАППе и была замужем за одним из его руководителей Георгием Горбачёвым.

В феврале 1936 года на Минском пленуме правления Союза писателей защищала от нападок Бориса Пастернака:

Поэзия Пастернака последних лет, его цикл «Волны», к которому примыкают и стихи, напечатанные в «Известиях», — это напряженное и открытое поэтическое осмысление поэтом современности, разговор поэта со временем и с самим собой по поводам совсем не узко личным, а связанным с большими вопросами нашей социалистической действительности. Это «вмешательство поэта в события» воплощается в своеобразных формах мышления, свойственных Пастернаку и меняющихся вместе с новым кругом размышлений поэта, с новыми темами. Пастернаковский тип отношения к большим темам нашей эпохи, по существу, гораздо более активен и ответственен, чем такой тип отношения, при котором поэт ленивыми словами перекладывает готовые формулы, не внося в это изложение своего отношения и своей заинтересованности. Сама идеологическая формула у них, может быть, и правильнее, чем у Пастернака, но она не стала у них поэзией, а следовательно, и не стала действительной, осталась мертвой.

29 ноября 1936 года арестована.

3 сентября 1936 года Ольга Берггольц писала в дневнике:

Положение вообще в Союзе не из веселых, по партлинии много исключений, арестов и т. д. «Иду по трупам?» Нет, делаю то, что приказывает партия. Совесть в основном чиста. А мелкие блошиные угрызения, вероятно, от интеллигентщины. По «человечеству» жаль Левку Цырлина, Женьку Мустангову, Майзеля, но понимаешь, что иначе нельзя. Ведь действительно, ни Женька, ни Майзель не поступали так, как должны были поступать — не отмежевались, не прокляли Горбачёва, а когда я подумаю, что была с этой мразью 31 ноября 1934 г. на Свири, на одной эстраде, в одном купе, и 1 декабря, когда убили Кирова, а он знал, вероятно, о том, что готовится в Ленинграде, — я сама себе становлюсь мерзка.

Обвинялась с группой друзей-коллег: Анной Абрамовной Бескиной — литературным критиком, репортером газеты «Ленинградская правда»; Михаилом Гавриловичем Майзелем — литературным критиком, журналистом, заведующим критическим отделом журнала «Литературный современник»; писателями Леонидом Юрьевичем Грабарем-Шполянским, Зеликом Яковлевичем Штейнманом — по ст. 17-58-8 УК РСФСР (пособничество в совершении террористического акта), 58-11 (организационная деятельность, направленная к совершению контрреволюционного преступления). 23 декабря 1936 года выездная сессия Военной Коллегии Верховного суда СССР приговорила Мустангову к 10 лет тюрьмы с последующим поражением в политических правах сроком на 5 лет. Направлена в Белбалтлаг НКВД. Отбывала наказание в Соловках, содержалась на лагпункте Муксалма.

Ее сестра, также репрессированная Анна Рабинович-Розина, вспоминала:

Утром, после ее ареста, мне позвонил добрейший М. М. Зощенко — Женин большой друг. Он рассказал, что накануне они вместе были в ресторане Литфонда, он провожал ее домой, хотел зайти к ней, но она сказала, что заходить не надо, так как каждый вечер можно ожидать гостей. Так и случилось, в 12 часов ночи гости пришли.

В декабре 1936 года ее судила Военная Коллегия Верховного Суда. Мне об этом суде рассказывал Зелик Штейнман — единственный уцелевший из их группы. На суде он сидел рядом с Женей, она была спокойна, говорить им не дали.

Из Соловков Женя умудрилась с оказией прислать одно письмо маме. Писала, что работает на сельскохозяйственных работах, — «теперь я надышусь воздухом вдоволь» — шутила она в письме, вспоминая, что мама всегда беспокоилась, что она много сидит дома, пишет, а не гуляет. Писала, что уверена, что скоро весь этот террор кончится, она глубоко верит в это…

Постановлением Особой Тройки Управления НКВД Ленинградской области в составе уполномоченного НКВД Заковского, прокурора Позерна и секретаря горкома Шитова от 10 октября 1937 года Евгении Мустанговой была определена высшая мера наказания — расстрел.

Пребывавшие в неведении о ее смерти друзья и коллеги хлопотали о пересмотре ее дела.

Я знаю Е. Мустангову с 1923 года, когда учился в Университете, где училась и она… Мустангова всегда производила на меня впечатление честного, искреннего советского человека… Она сможет снова работать в литературе, если дело ее будет пересмотрено. Я уверен в ее невиновности.

— Ленинград. 30 апреля 1940 года. В. Саянов

Она являлась большой патриоткой советской поэзии и четыре года работала над Маяковским, в то время, когда другие критики всячески затемняли его значение и замалчивали его… ее невиновность, по-моему, несомненна.

— 4 мая 1940 года. Николай Тихонов

Мустангова… передовой и революционно настроенный, беззаветно преданный Советскому Союзу человек… Вот то, что я знаю о Жене Рабинович (Мустанговой), талантливом советском литературоведе. А зная это, — присоединяю свой голос к голосам тех товарищей, которые просят о пересмотре ее дела.

— Профессор ЛГУ, доктор филологических наук В. Е. Евгеньев-Максимов. 10 мая 1940 года

Никогда за все мои встречи с Евгенией Яковлевной Мустанговой я не слышал от нее ни слова недовольства, ни одного высказывания или мнения, хотя бы косвенно противоречащих политике ЦК ВКП(б)… своих политических симпатий не сумела бы скрыть и таить про себя, при ее горячности и прямолинейности. Что касается одаренности Мустанговой, как литературного критика, она — вне всяких сомнений.

— 3 июня 1940 г. Н. Асеев

10 ноября 1956 года ее дело за отсутствием состава преступления прекращено. Посмертно реабилитирована. В Союзе писателей СССР восстановлена в марте 1958 года.

На петербургском кладбище Памяти жертв 9-го января есть ее памятник-кенотаф.

Творчество

Публиковалась в периодике со статьями и рецензиями о литературе. Свои идейные позиции она формировала в духе ВАПП, членом которого являлась, а затем и группы «Литфронт».

В 1930 году вышел роман РАППовца Юрия Либединского (1898—1959) «Рождение героя», в котором писатель вывел неприглядный образ партработника. На Либединского ополчились многие органы печати. В частности, газета «Правда» отвела критике романа целую полосу под названием «Литературный фронт». В дальнейшем писателей, разделяющих линию «Правды», стали называть «литфронтовцами».

Источником «пролетарской поэзии» Мустангова называла высшие образцы классической поэзии XIX века.

В своем критическом подходе соединяет острые наблюдения с вульгарными обобщениями. О М. Булгакове в 1927 году писала:

В центре творчества Булгакова — роман «Белая гвардия»… Лишь в этом романе обычно насмешливый и язвительный Булгаков превращается в мягкого лирика. Все главы и места, связанные с Турбиными, выдержаны в тоне немного снисходительного любования героями. На первый план выдвинуты их чисто психологические «общечеловеческие» черты. Этими человеческими чертами Булгаков прикрывает социальный облик своих героев. Через любование ими он хочет заставить читателя полюбить всё то, с чем его герои неразрывно связаны. Но, приглядевшись повнимательней, замечаешь, что пропасть между «высокими» и «низкими» героями «Белой гвардии» чисто условна. Турбины, по существу, те же обыватели, опоэтизированные автором. Революция врывается в жизнь Турбиных грубым толчком, нарушающим уютный строй их жизни…

Да, конечно, утверждать, что Булгаков дал обобщающие типы белогвардейцев, — значит делать тенденциозную натяжку. Но идеология романа нисколько не меняется от того, что герои не типичны.

Весь роман ярко и талантливо протестует против тех «случайных» и враждебных сил, которые разрушили уют и тихость турбинских гнёзд и связанную с ними культуру.

Впрочем, следует оговориться: идеология или, вернее, психология автора не совсем совпадает с психологией его героев. Автор стоит над героями, и любование ими — любование снисходительное. Ему как будто кажутся немного смешными и наивными их волнения, их пафос. Они ему очень милы и очень близки, но автор умнее их, потому что он видит за «временными неприятностями» нечто более важное.

…Идеология самого автора неподвижней приспособляющейся идеологии Турбиных. Булгаков не хочет приспособиться. Обывательский скепсис по отношению к организующей силе нового хозяина жизни остается основной чертой его мироощущения. О сменовеховстве Булгакова можно говорить очень условно…

Важно, что ощущение бессмертности своей культуры делает временным, преходящим, незначительным в глазах Булгакова «такие мелкие события», как классовая борьба, в которую оказываются втянуты его герои.

Отправная точка, определяющая эмоциональное и стилистическое лицо романа «Белая гвардия» и рассказа «Дьяволиада», лежит в социальной природе автора. Выше головы не прыгнешь. Советский материал «всерьёз» недоступен Булгакову, так как вся революция в его восприятии — «пошлая оперетка» (слова Тальберга из «Белой гвардии»)..

Литературная энциклопедия охарактеризовала Мустангову так:

В своей книжке «Современная русская критика» (1929) М. замалчивает ленинское наследство, не дает четкой политической квалификации взглядам на литературу Троцкого, Воронского, считает последнего представителем марксистской критики. Все это делает книжку М. неприемлемой для современного марксистского литературоведения.

В. Е. Евгеньев-Максимов, который вел в университете семинар по Некрасову, обратил внимание на студентку и, когда позднее вместе с Корнеем Чуковским готовил первое советское собрание сочинений Некрасова (1930), привлек ее к сотрудничеству. Ее статьи опубликованы в III и IV томах, для IV тома она написала статью о романе Некрасова «Три страны света». Летом 1936 года она заключила с журналом «Звезда» договор на серию статей о поэзии (о Тихонове, Пастернаке, Пушкине и др.).

Отзывы

Женя Рабинович, маленькая, привлекательная, с грациозной высокой шеей и гривой темных волнистых волос, за которую ее прозвали «Мустангом». Это слово, слегка измененное, и стало ее литературным псевдонимом «Мустангова».

— З. Дичаров

Женя была очень эмоциональным человеком, жизнерадостным, чувство юмора ей никогда не изменяло. Когда она приходила к нам (мы жили тогда раздельно), то в дом врывался поток юмора, стихов (у нее была прекрасная память, стихи могла читать часами), интересной информации, смеха, шуток. В доме сразу возникала атмосфера праздника… Женя писала стихи всю жизнь, но, кроме как в университете (когда там училась), никогда их публично не читала и не печатала. Она была очень требовательна к себе, понимала и чувствовала музыку стиха, подлинную поэзию и поэтому критически оценивала свои стихи, но не могла их не писать. (При ее аресте были конфискованы несколько тетрадей с ее стихами.)

— А. Рабинович-Розина

Сочинения

• О «левой фразе» тов. Арватова и путях пролетарской литературы // Звезда. 1925. № 6.
• Либединский Ю. Комиссары. Без места. 1926 [Рецензия] // Звезда. 1926. № 2. С. 277—278.
• Тынянов Ю. Кюхля: Повесть о декабристе. Ленинград. 1925 [Рецензия] // Звезда. 1926. № 2. С. 278—279.
• Романов П. Русь. Книга 1-3. Без места. Без года [Рецензия] // Звезда. 1926. № 4. С. 237—238.
• О Михаиле Булгакове // Жизнь искусства. 1926. № 45.
• Михаил Булгаков // Печать и революция. 1927. № 4.
• Фатов Н. А. С. Серафимович. Без места. 1927 [Рецензия] // Звезда. 1927. № 4. С. 171—172.
• Караваева А. Золотой клюв. Москва, Ленинград. 1927 [Рецензия] // Новый мир. 1928. № 2. С. 299.
• Путь наибольшего сопротивления [Рецензия на работы Б. Эйхенбаума] // Звезда. 1928. № 4. С. 151—154.
• Есть ли у нас критика // Голоса против. Л., 1928.
• Современная русская критика. Л., Прибой, 1929.
• Некрасов Н. Тонкий человек и другие неизданные произведения. Москва. 1928. [Рецензия] // Звезда. 1929. № 4. С. 182.
• Молодая гвардия. 1929. № 1-12 [Рецензия] // Звезда. 1929. № 9. С. 212—213.
• Круговая порука // Удар за ударом. Удар второй. М. — Л., 1930.
• Формалисты на новом этапе // За марксистское литературоведение. Л., 1930.
• Некрасов-беллетрист. Вступительная статья // Некрасов Н. А. Собрание сочинений. Ред. В. Е. Евгеньев-Максимов, К. И. Чуковский. Т. 3: Повести и рассказы, пьесы — критика. — М. — Л.: Госиздат, 1930. С. 11-20.
• «Три страны света». Вступительная статья // Некрасов Н. А. Собрание сочинений. Ред. В. Е. Евгеньев-Максимов, К. И. Чуковский. Т. 4: Три страны света: роман в восьми частях. — М. — Л.: Госиздат, 1930.
• Альманах с Маяковским // Звезда. 1934. № 11.
• Наследство Маяковского в современной поэзии // Литературная критика. 1935. № 4.
• О поэтических традициях // Звезда. 1936. № 1.
• Советская поэзия сегодня // Резец. 1936. № 1.

Библиография

• Гринберг И. Эклектический объективизм под маркой научности // Ленинград. 1931. № 9.
• Распятые / авт.-сост. З. Дичаров. — СПб.: Историко-мемориальная комиссия Союза писателей Санкт-Петербурга, Отделение издательства «Просвещение», 1998.
• Розина А. Я. // Ленинградский мартиролог, 1937—1938: Книга памяти жертв политических репрессий. — Т. 3: ноябрь 1937 года. — СПб., 1998.
• [www.sakharov-center.ru/asfcd/auth/?t=page&num=4654 Розина А. Я. У памяти в гостях. — СПб.: Нарвская застава, 1993. — Прил. к сб.: Уроки гнева и любви. — На обл. г. издания: 1992]

Отрывок, характеризующий Мустангова, Евгения Яковлевна

– Я одно понимаю, что всё мерзко, мерзко и мерзко, – сказал князь Андрей и пошел в дом, где стоял главнокомандующий.
Пройдя мимо экипажа Кутузова, верховых замученных лошадей свиты и казаков, громко говоривших между собою, князь Андрей вошел в сени. Сам Кутузов, как сказали князю Андрею, находился в избе с князем Багратионом и Вейротером. Вейротер был австрийский генерал, заменивший убитого Шмита. В сенях маленький Козловский сидел на корточках перед писарем. Писарь на перевернутой кадушке, заворотив обшлага мундира, поспешно писал. Лицо Козловского было измученное – он, видно, тоже не спал ночь. Он взглянул на князя Андрея и даже не кивнул ему головой.
– Вторая линия… Написал? – продолжал он, диктуя писарю, – Киевский гренадерский, Подольский…
– Не поспеешь, ваше высокоблагородие, – отвечал писарь непочтительно и сердито, оглядываясь на Козловского.
Из за двери слышен был в это время оживленно недовольный голос Кутузова, перебиваемый другим, незнакомым голосом. По звуку этих голосов, по невниманию, с которым взглянул на него Козловский, по непочтительности измученного писаря, по тому, что писарь и Козловский сидели так близко от главнокомандующего на полу около кадушки,и по тому, что казаки, державшие лошадей, смеялись громко под окном дома, – по всему этому князь Андрей чувствовал, что должно было случиться что нибудь важное и несчастливое.
Князь Андрей настоятельно обратился к Козловскому с вопросами.
– Сейчас, князь, – сказал Козловский. – Диспозиция Багратиону.
– А капитуляция?
– Никакой нет; сделаны распоряжения к сражению.
Князь Андрей направился к двери, из за которой слышны были голоса. Но в то время, как он хотел отворить дверь, голоса в комнате замолкли, дверь сама отворилась, и Кутузов, с своим орлиным носом на пухлом лице, показался на пороге.
Князь Андрей стоял прямо против Кутузова; но по выражению единственного зрячего глаза главнокомандующего видно было, что мысль и забота так сильно занимали его, что как будто застилали ему зрение. Он прямо смотрел на лицо своего адъютанта и не узнавал его.
– Ну, что, кончил? – обратился он к Козловскому.
– Сию секунду, ваше высокопревосходительство.
Багратион, невысокий, с восточным типом твердого и неподвижного лица, сухой, еще не старый человек, вышел за главнокомандующим.
– Честь имею явиться, – повторил довольно громко князь Андрей, подавая конверт.
– А, из Вены? Хорошо. После, после!
Кутузов вышел с Багратионом на крыльцо.
– Ну, князь, прощай, – сказал он Багратиону. – Христос с тобой. Благословляю тебя на великий подвиг.
Лицо Кутузова неожиданно смягчилось, и слезы показались в его глазах. Он притянул к себе левою рукой Багратиона, а правой, на которой было кольцо, видимо привычным жестом перекрестил его и подставил ему пухлую щеку, вместо которой Багратион поцеловал его в шею.
– Христос с тобой! – повторил Кутузов и подошел к коляске. – Садись со мной, – сказал он Болконскому.
– Ваше высокопревосходительство, я желал бы быть полезен здесь. Позвольте мне остаться в отряде князя Багратиона.
– Садись, – сказал Кутузов и, заметив, что Болконский медлит, – мне хорошие офицеры самому нужны, самому нужны.
Они сели в коляску и молча проехали несколько минут.
– Еще впереди много, много всего будет, – сказал он со старческим выражением проницательности, как будто поняв всё, что делалось в душе Болконского. – Ежели из отряда его придет завтра одна десятая часть, я буду Бога благодарить, – прибавил Кутузов, как бы говоря сам с собой.
Князь Андрей взглянул на Кутузова, и ему невольно бросились в глаза, в полуаршине от него, чисто промытые сборки шрама на виске Кутузова, где измаильская пуля пронизала ему голову, и его вытекший глаз. «Да, он имеет право так спокойно говорить о погибели этих людей!» подумал Болконский.
– От этого я и прошу отправить меня в этот отряд, – сказал он.
Кутузов не ответил. Он, казалось, уж забыл о том, что было сказано им, и сидел задумавшись. Через пять минут, плавно раскачиваясь на мягких рессорах коляски, Кутузов обратился к князю Андрею. На лице его не было и следа волнения. Он с тонкою насмешливостью расспрашивал князя Андрея о подробностях его свидания с императором, об отзывах, слышанных при дворе о кремском деле, и о некоторых общих знакомых женщинах.


Кутузов чрез своего лазутчика получил 1 го ноября известие, ставившее командуемую им армию почти в безвыходное положение. Лазутчик доносил, что французы в огромных силах, перейдя венский мост, направились на путь сообщения Кутузова с войсками, шедшими из России. Ежели бы Кутузов решился оставаться в Кремсе, то полуторастатысячная армия Наполеона отрезала бы его от всех сообщений, окружила бы его сорокатысячную изнуренную армию, и он находился бы в положении Мака под Ульмом. Ежели бы Кутузов решился оставить дорогу, ведшую на сообщения с войсками из России, то он должен был вступить без дороги в неизвестные края Богемских
гор, защищаясь от превосходного силами неприятеля, и оставить всякую надежду на сообщение с Буксгевденом. Ежели бы Кутузов решился отступать по дороге из Кремса в Ольмюц на соединение с войсками из России, то он рисковал быть предупрежденным на этой дороге французами, перешедшими мост в Вене, и таким образом быть принужденным принять сражение на походе, со всеми тяжестями и обозами, и имея дело с неприятелем, втрое превосходившим его и окружавшим его с двух сторон.
Кутузов избрал этот последний выход.
Французы, как доносил лазутчик, перейдя мост в Вене, усиленным маршем шли на Цнайм, лежавший на пути отступления Кутузова, впереди его более чем на сто верст. Достигнуть Цнайма прежде французов – значило получить большую надежду на спасение армии; дать французам предупредить себя в Цнайме – значило наверное подвергнуть всю армию позору, подобному ульмскому, или общей гибели. Но предупредить французов со всею армией было невозможно. Дорога французов от Вены до Цнайма была короче и лучше, чем дорога русских от Кремса до Цнайма.
В ночь получения известия Кутузов послал четырехтысячный авангард Багратиона направо горами с кремско цнаймской дороги на венско цнаймскую. Багратион должен был пройти без отдыха этот переход, остановиться лицом к Вене и задом к Цнайму, и ежели бы ему удалось предупредить французов, то он должен был задерживать их, сколько мог. Сам же Кутузов со всеми тяжестями тронулся к Цнайму.
Пройдя с голодными, разутыми солдатами, без дороги, по горам, в бурную ночь сорок пять верст, растеряв третью часть отсталыми, Багратион вышел в Голлабрун на венско цнаймскую дорогу несколькими часами прежде французов, подходивших к Голлабруну из Вены. Кутузову надо было итти еще целые сутки с своими обозами, чтобы достигнуть Цнайма, и потому, чтобы спасти армию, Багратион должен был с четырьмя тысячами голодных, измученных солдат удерживать в продолжение суток всю неприятельскую армию, встретившуюся с ним в Голлабруне, что было, очевидно, невозможно. Но странная судьба сделала невозможное возможным. Успех того обмана, который без боя отдал венский мост в руки французов, побудил Мюрата пытаться обмануть так же и Кутузова. Мюрат, встретив слабый отряд Багратиона на цнаймской дороге, подумал, что это была вся армия Кутузова. Чтобы несомненно раздавить эту армию, он поджидал отставшие по дороге из Вены войска и с этою целью предложил перемирие на три дня, с условием, чтобы те и другие войска не изменяли своих положений и не трогались с места. Мюрат уверял, что уже идут переговоры о мире и что потому, избегая бесполезного пролития крови, он предлагает перемирие. Австрийский генерал граф Ностиц, стоявший на аванпостах, поверил словам парламентера Мюрата и отступил, открыв отряд Багратиона. Другой парламентер поехал в русскую цепь объявить то же известие о мирных переговорах и предложить перемирие русским войскам на три дня. Багратион отвечал, что он не может принимать или не принимать перемирия, и с донесением о сделанном ему предложении послал к Кутузову своего адъютанта.
Перемирие для Кутузова было единственным средством выиграть время, дать отдохнуть измученному отряду Багратиона и пропустить обозы и тяжести (движение которых было скрыто от французов), хотя один лишний переход до Цнайма. Предложение перемирия давало единственную и неожиданную возможность спасти армию. Получив это известие, Кутузов немедленно послал состоявшего при нем генерал адъютанта Винценгероде в неприятельский лагерь. Винценгероде должен был не только принять перемирие, но и предложить условия капитуляции, а между тем Кутузов послал своих адъютантов назад торопить сколь возможно движение обозов всей армии по кремско цнаймской дороге. Измученный, голодный отряд Багратиона один должен был, прикрывая собой это движение обозов и всей армии, неподвижно оставаться перед неприятелем в восемь раз сильнейшим.
Ожидания Кутузова сбылись как относительно того, что предложения капитуляции, ни к чему не обязывающие, могли дать время пройти некоторой части обозов, так и относительно того, что ошибка Мюрата должна была открыться очень скоро. Как только Бонапарте, находившийся в Шенбрунне, в 25 верстах от Голлабруна, получил донесение Мюрата и проект перемирия и капитуляции, он увидел обман и написал следующее письмо к Мюрату:
Au prince Murat. Schoenbrunn, 25 brumaire en 1805 a huit heures du matin.
«II m'est impossible de trouver des termes pour vous exprimer mon mecontentement. Vous ne commandez que mon avant garde et vous n'avez pas le droit de faire d'armistice sans mon ordre. Vous me faites perdre le fruit d'une campagne. Rompez l'armistice sur le champ et Mariechez a l'ennemi. Vous lui ferez declarer,que le general qui a signe cette capitulation, n'avait pas le droit de le faire, qu'il n'y a que l'Empereur de Russie qui ait ce droit.
«Toutes les fois cependant que l'Empereur de Russie ratifierait la dite convention, je la ratifierai; mais ce n'est qu'une ruse.Mariechez, detruisez l'armee russe… vous etes en position de prendre son bagage et son artiller.
«L'aide de camp de l'Empereur de Russie est un… Les officiers ne sont rien quand ils n'ont pas de pouvoirs: celui ci n'en avait point… Les Autrichiens se sont laisse jouer pour le passage du pont de Vienne, vous vous laissez jouer par un aide de camp de l'Empereur. Napoleon».
[Принцу Мюрату. Шенбрюнн, 25 брюмера 1805 г. 8 часов утра.
Я не могу найти слов чтоб выразить вам мое неудовольствие. Вы командуете только моим авангардом и не имеете права делать перемирие без моего приказания. Вы заставляете меня потерять плоды целой кампании. Немедленно разорвите перемирие и идите против неприятеля. Вы объявите ему, что генерал, подписавший эту капитуляцию, не имел на это права, и никто не имеет, исключая лишь российского императора.
Впрочем, если российский император согласится на упомянутое условие, я тоже соглашусь; но это не что иное, как хитрость. Идите, уничтожьте русскую армию… Вы можете взять ее обозы и ее артиллерию.
Генерал адъютант российского императора обманщик… Офицеры ничего не значат, когда не имеют власти полномочия; он также не имеет его… Австрийцы дали себя обмануть при переходе венского моста, а вы даете себя обмануть адъютантам императора.
Наполеон.]
Адъютант Бонапарте во всю прыть лошади скакал с этим грозным письмом к Мюрату. Сам Бонапарте, не доверяя своим генералам, со всею гвардией двигался к полю сражения, боясь упустить готовую жертву, а 4.000 ный отряд Багратиона, весело раскладывая костры, сушился, обогревался, варил в первый раз после трех дней кашу, и никто из людей отряда не знал и не думал о том, что предстояло ему.


В четвертом часу вечера князь Андрей, настояв на своей просьбе у Кутузова, приехал в Грунт и явился к Багратиону.
Адъютант Бонапарте еще не приехал в отряд Мюрата, и сражение еще не начиналось. В отряде Багратиона ничего не знали об общем ходе дел, говорили о мире, но не верили в его возможность. Говорили о сражении и тоже не верили и в близость сражения. Багратион, зная Болконского за любимого и доверенного адъютанта, принял его с особенным начальническим отличием и снисхождением, объяснил ему, что, вероятно, нынче или завтра будет сражение, и предоставил ему полную свободу находиться при нем во время сражения или в ариергарде наблюдать за порядком отступления, «что тоже было очень важно».
– Впрочем, нынче, вероятно, дела не будет, – сказал Багратион, как бы успокоивая князя Андрея.
«Ежели это один из обыкновенных штабных франтиков, посылаемых для получения крестика, то он и в ариергарде получит награду, а ежели хочет со мной быть, пускай… пригодится, коли храбрый офицер», подумал Багратион. Князь Андрей ничего не ответив, попросил позволения князя объехать позицию и узнать расположение войск с тем, чтобы в случае поручения знать, куда ехать. Дежурный офицер отряда, мужчина красивый, щеголевато одетый и с алмазным перстнем на указательном пальце, дурно, но охотно говоривший по французски, вызвался проводить князя Андрея.
Со всех сторон виднелись мокрые, с грустными лицами офицеры, чего то как будто искавшие, и солдаты, тащившие из деревни двери, лавки и заборы.
– Вот не можем, князь, избавиться от этого народа, – сказал штаб офицер, указывая на этих людей. – Распускают командиры. А вот здесь, – он указал на раскинутую палатку маркитанта, – собьются и сидят. Нынче утром всех выгнал: посмотрите, опять полна. Надо подъехать, князь, пугнуть их. Одна минута.
– Заедемте, и я возьму у него сыру и булку, – сказал князь Андрей, который не успел еще поесть.
– Что ж вы не сказали, князь? Я бы предложил своего хлеба соли.
Они сошли с лошадей и вошли под палатку маркитанта. Несколько человек офицеров с раскрасневшимися и истомленными лицами сидели за столами, пили и ели.
– Ну, что ж это, господа, – сказал штаб офицер тоном упрека, как человек, уже несколько раз повторявший одно и то же. – Ведь нельзя же отлучаться так. Князь приказал, чтобы никого не было. Ну, вот вы, г. штабс капитан, – обратился он к маленькому, грязному, худому артиллерийскому офицеру, который без сапог (он отдал их сушить маркитанту), в одних чулках, встал перед вошедшими, улыбаясь не совсем естественно.
– Ну, как вам, капитан Тушин, не стыдно? – продолжал штаб офицер, – вам бы, кажется, как артиллеристу надо пример показывать, а вы без сапог. Забьют тревогу, а вы без сапог очень хороши будете. (Штаб офицер улыбнулся.) Извольте отправляться к своим местам, господа, все, все, – прибавил он начальнически.
Князь Андрей невольно улыбнулся, взглянув на штабс капитана Тушина. Молча и улыбаясь, Тушин, переступая с босой ноги на ногу, вопросительно глядел большими, умными и добрыми глазами то на князя Андрея, то на штаб офицера.
– Солдаты говорят: разумшись ловчее, – сказал капитан Тушин, улыбаясь и робея, видимо, желая из своего неловкого положения перейти в шутливый тон.
Но еще он не договорил, как почувствовал, что шутка его не принята и не вышла. Он смутился.
– Извольте отправляться, – сказал штаб офицер, стараясь удержать серьезность.
Князь Андрей еще раз взглянул на фигурку артиллериста. В ней было что то особенное, совершенно не военное, несколько комическое, но чрезвычайно привлекательное.
Штаб офицер и князь Андрей сели на лошадей и поехали дальше.
Выехав за деревню, беспрестанно обгоняя и встречая идущих солдат, офицеров разных команд, они увидали налево краснеющие свежею, вновь вскопанною глиною строящиеся укрепления. Несколько баталионов солдат в одних рубахах, несмотря на холодный ветер, как белые муравьи, копошились на этих укреплениях; из за вала невидимо кем беспрестанно выкидывались лопаты красной глины. Они подъехали к укреплению, осмотрели его и поехали дальше. За самым укреплением наткнулись они на несколько десятков солдат, беспрестанно переменяющихся, сбегающих с укрепления. Они должны были зажать нос и тронуть лошадей рысью, чтобы выехать из этой отравленной атмосферы.