Ататюрк, Мустафа Кемаль

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Мустафа Кемаль»)
Перейти к: навигация, поиск
Мустафа Кемаль Ататюрк
Mustafa Kemal Atatürk
1-й Президент Турции
29 октября 1923 года — 10 ноября 1938 года
Глава правительства: Исмет Инёню
Али Фетхи Окьяр
Исмет Инёню
Махмуд Джеляль Баяр
Предшественник: должность учреждена
Преемник: Исмет Инёню
Председатель Великого Национального Собрания Турции
24 апреля 1920 года — 29 октября 1923 года
Предшественник: должность учреждена
Преемник: Фехти Окяр
Премьер-министр Турции
3 мая 1920 года — 24 января 1921 года
Предшественник: должность учреждена
Преемник: Февзи Чакмак
 
Рождение: 19 мая 1881(1881-05-19)
Салоники,
Османская империя
Смерть: 10 ноября 1938(1938-11-10) (57 лет)
Дворец «Долмабахче», Стамбул, Турция
Место погребения: Мавзолей «Аныт Кабир», Анкара
Отец: Али Рыза-эфенди
Мать: Зюбейде-ханым
Супруга: Латифе Ушаклыгиль (1923 — развод 1925)
Дети: 10 приёмных
Партия: Республиканская народная партия (Турция)
 
Автограф:
 
Награды:

Мустафа́ Кема́ль Ататю́рк; Гази Мустафа Кемаль-паша[1] (тур. Mustafa Kemal Atatürk; 1881[2] — 10 ноября 1938) — османский и турецкий реформатор, политик, государственный деятель и военачальник; основатель и первый лидер Республиканской народной партии Турции; первый президент Турецкой Республики, основатель современного турецкого государства. Входит в список 100 самых изученных личностей в истории.

Возглавив после поражения (октябрь 1918) Османской империи в Первой мировой войне национально-революционное движение и войну за независимость в Анатолии, добился ликвидации марионеточного правительства султана и оккупационного режима, создал новое, основанное на национализмесуверенитете нации»[3]), республиканское государство, провёл ряд серьёзных политических, социальных и культурных реформ, таких как: ликвидация султаната (1 ноября 1922), провозглашение республики (29 октября 1923), упразднение халифата (3 марта 1924), введение светского обучения, закрытие дервишских орденов, реформа одежды (1925), принятие нового уголовного и гражданского кодексов по европейскому образцу (1926), латинизация алфавита, очищение турецкого языка от арабских и персидских заимствований, отделение религии от государства (1928), предоставление избирательных прав женщинам, отмена титулов и феодальных форм обращения, введение фамилий (1934), создание национальных банков и национальной промышленности. Как председатель Великого национального собрания (1920—1923) и затем (с 29 октября 1923) как президент республики, переизбиравшийся на этот пост каждое четырёхлетие, а также как несменяемый председатель им созданной Народно-республиканской партии, приобрёл в Турции непререкаемый авторитет и диктаторские[4] полномочия.





Происхождение, детство и образование

Родился в 1880 или 1881 году (достоверных сведений о дате рождения нет[5]; впоследствии Кемаль выбрал датой своего рождения 19 мая — день начала борьбы за независимость Турции) в квартале Ходжакасым оттоманского города Салоники (ныне Греция) в семье мелкого лесоторговца, бывшего таможенного служащего Али Рыза-эфенди и его жены Зюбейде-ханым. Доподлинно неизвестно происхождение его отца, некоторые источники утверждают, что его предки были турками-переселенцами из Сёке[6][7],другие это опровергают[8][9], в семье говорили по-турецки и исповедовали ислам, хотя среди противников-исламистов Кемаля в Османской империи было распространено мнение, что его отец принадлежал к иудейской секте дёнме[10], одним из центров которой был город Салоники. Он и его младшая сестра Макбуле Атадан были единственными детьми в семье, дожившими до взрослого возраста, остальные умерли в раннем детстве.

Мустафа был активным ребёнком и обладал вспыльчивым и чрезвычайно независимым характером. Общению со сверстниками или сестрой мальчик предпочитал одиночество и независимость. Он нетерпимо относился к мнению окружающих, не любил идти на компромиссы и всегда стремился следовать выбранному для себя пути. Привычка прямо высказывать всё, что он думает, принесла Мустафе в дальнейшей жизни немало хлопот, и с ней он нажил многочисленных врагов.

Мать Мустафы, ревностная мусульманка, хотела, чтобы её сын изучил Коран, но её муж, Али Рыза, склонялся к тому, чтобы дать Мустафе более современное образование. Супруги никак не могли прийти к компромиссу, и поэтому, когда Мустафа достиг школьного возраста, его сначала определили в школу Хафыза Мехмет-эфенди, располагавшуюся в квартале, где жила семья.

Его отец умер в 1888 году, когда Мустафе было 8 лет. 13 марта 1893 года он, согласно своему устремлению, будучи 12-и лет, поступил в подготовительную военную школу в Салониках Selânik Askerî Rüştiyesi, где учитель математики дал ему второе имя Кемаль («совершенство»).

В 1896 году был зачислен в военную школу (Manastır Askerî İdadisi) в г. Битола в Македонии.

13 марта 1899 года поступил в Оттоманский военный колледж (Mekteb-i Harbiye-i Şahane) в Стамбуле, столице Османской империи. В отличие от прежних мест учёбы, где господствовали революционные и реформаторские настроения, колледж был под жёстким контролем султана Абдул-Хамида II.

10 февраля 1902 года поступил в Оттоманскую академию генштаба (Erkân-ı Harbiye Mektebi) в Стамбуле, которую окончил 11 января 1905 года. Тотчас по окончании академии, был арестован по обвинению в противозаконной критике абдулхамидовского режима и после нескольких месяцев под стражей был сослан в Дамаск, где в 1905 году создал революционную организацию Ватан («Родина»)[11].

Начало службы. Младотурки

В 1905—1907 годах вместе с Лютфи Мюфит-беем (Оздешем) служил в 5-й армии, дислоцированной в Дамаске. В 1907 году Мустафа Кемаль был повышен в звании и получил направление в 3-ю армию в город Монастир.

Уже во время учёбы в Салониках Кемаль участвовал в революционных обществах; по окончании Академии примкнул к младотуркам, участвовал в подготовке и проведении Младотурецкой революции 1908 года; впоследствии, ввиду разногласий с лидерами младотурецкого движения, временно отошёл от политической деятельности.

В 1910 году Мустафа Кемаль был направлен во Францию, где присутствовал на пикардийских военных манёврах. В 1911 году начал служить в Стамбуле, в Генштабе вооружённых сил. На войне, начавшейся в 1911 году со штурма Триполи итальянцами, Мустафа Кемаль вместе с группой своих товарищей сражался в районе Тобрука и Дерне. 22 декабря 1911 года Мустафа Кемаль одержал победу над итальянцами в сражении под Тобруком, а 6 марта 1912 года был назначен на пост командующего османскими войсками в Дерне. В октябре 1912 года началась Балканская война, в которой Мустафа Кемаль принял участие вместе с военными подразделениями из Галлиполи и Болайыра. Он сыграл большую роль в деле отвоевания Дидимотихона (Диметоки) и Эдирне у болгар.

В 1913 году Мустафа Кемаль был назначен на пост военного атташе в Софии, где в 1914 году он получил звание подполковника. Там Мустафа Кемаль прослужил до 1915 года, когда был направлен в Текирдаг для формирования 19-й дивизии.

Кемаль в Первой мировой войне

В начале Первой мировой войны Мустафа Кемаль успешно командовал турецкими войсками в битве за Чанаккале (см. Дарданелльская операция).

18 марта 1915 года англо-французская эскадра попыталась пройти пролив Дарданеллы, однако понесла тяжёлые потери. После этого командование Антанты приняло решение высадить десант на полуострове Галлиполи. 25 апреля 1915 года англо-французы, высадившиеся на мысе Арыбурну, были остановлены 19-й дивизией под командованием Мустафы Кемаля. После этой победы Мустафа Кемаль был произведён в полковники. 6-7 августа 1915 года английские войска вновь перешли в наступление с полуострова Арыбурну.

Во время высадки войск Австралийского и Новозеландского корпуса и иных британских частей на Галлипольском полуострове в ходе Дарданелльской операции, в наиболее отчаянный момент сражений, утром 25 апреля 1915 года, в приказе дня для своего 57-го полка Кемаль написал: «Я не приказываю вам наступать, я приказываю вам умереть. Пока мы будем умирать, другие войска и командиры смогут прийти и стать на наши места.»[12] Весь личный состав 57-го полка погиб к концу сражения[13].

6 — 15 августа 1915 года группа войск под командованием германского офицера Отто Сандерса и Кемаля сумела воспрепятствовать успеху британских сил при высадке в заливе Сувла. Затем последовали победа при Киречтепе (17 августа) и вторая победа при Анафарталар (21 августа).

После битв за Дарданеллы командовал войсками в Эдирне и Диярбакыре. 1 апреля 1916 года он был произведён в дивизионные генералы (генерал-лейтенант) и назначен командующим 2-й армии. Под его командованием 2-я армия в начале августа 1916 года сумела ненадолго занять Муш и Битлис, но вскоре была выбита оттуда русскими (см. Эрзинджанское сражение и Битлисское сражение)[14][15].

После краткосрочной службы в Дамаске и Халебе вернулся в Стамбул Отсюда вместе с наследным принцем Вахидеттином эфенди отправился в Германию на линию фронта для проведения инспекции. По возвращении из этой поездки серьёзно заболел и был отправлен на лечение в Вену и Баден-Баден.

15 августа 1918 года вернулся в Халеб в должности командующего 7-й армией. Под его командованием армия успешно оборонялась от атак английских войск.

После подписания Мудросского перемирия (капитуляции Османской империи) (30 октября 1918 года) был назначен на пост командующего группой армий «Йылдырым». После роспуска этого соединения Мустафа Кемаль 13 ноября 1918 года вернулся в Стамбул, где начал работать в Министерстве обороны.

Организация Ангорского правительства

Подписание Портой капитуляции заставило приступить к планомерному разоружению и расформированию Османской армии. 19 мая 1919 года Мустафа Кемаль в качестве инспектора 9-й армии прибыл в Самсун.

22 июня 1919 года в Амасье он обнародовал циркуляр (Amasya Genelgesi), который гласил, что независимость страны находится под угрозой, а также объявлял созыв депутатов на Сивасский конгресс.

8 июля 1919 года Кемаль уволился из османской армии. 23 июля — 7 августа 1919 года в Эрзуруме состоялся съезд (Erzurum Kongresi) шести восточных вилайетов империи, за которым последовал Сивасский конгресс, проведённый с 4 по 11 сентября 1919 года. Мустафа Кемаль, обеспечивший созыв и работу этих конгрессов, таким образом определил пути "спасения отчизны". Султанское правительство пыталось этому противодействовать, и 3 сентября 1919 года был издан указ об аресте Мустафы Кемаля, однако у того уже хватало сторонников, чтобы противодействовать выполнению этого указа.[16] 27 декабря 1919 года Мустафу Кемаля с ликованием встретили жители Ангоры (Анкара).

После оккупации Константинополя (ноябрь 1918 года) войсками Антанты и роспуска османского парламента (16 марта 1920 года) Кемаль созвал в Ангоре собственный парламент — Великое Национальное Собрание Турции (ВНСТ), первое заседание которого открылось 23 апреля 1920 года. Сам Кемаль был избран председателем парламента и главой правительства Великого Национального Собрания, которое тогда не признавалось ни одной из держав. 29 апреля Великое Национальное Собрание приняло закон, приговаривающий к смертной казни любого, кто усомнится в его легитимности. В ответ на это султанское правительство в Стамбуле 1 мая издало указ, приговаривающий к смерти Мустафу Кемаля и его сторонников.[17]

Основной непосредственной задачей кемалистов была борьба с армянами на северо-востоке, с греками — на западе, а также — с оккупацией Антантой турецких земель и сохранявшимся де-факто[18] режимом капитуляций[19].

7 июня 1920 года ангорское правительство объявило недействительными все прежние договоры Османской империи; кроме того, правительство ВНСТ отвергло и в конечном итоге, путём военных действий, сорвало ратификацию подписанного 10 августа 1920 года между султанским правительством и странами Антанты Севрского договора, который они считали несправедливым в отношении турецкого населения империи. Воспользовавшись ситуацией, когда предусмотренный договором международный судебный механизм не был создан, кемалисты захватили заложников из числа британских военнослужащих и стали обменивать их на членов младотурецкого правительства и других лиц, интернированных на Мальте по обвинению в преднамеренном уничтожении армян. Подобным механизмом стал Нюрнбергский процесс спустя годы.[20]

Турецко-армянская война. Отношения с РСФСР

Основные этапы турецко-армянской войны: взятие Сарыкамыша (20 сентября 1920 года), Карса (30 октября 1920 года) и Гюмри (7 ноября 1920 года).

Решающее значение в военных успехах кемалистов против армян, а также впоследствии греков, имела значительная финансовая и военная помощь, оказанная правительством РСФСР начиная с осени 1920 года вплоть до 1922 года[21]. Уже в 1920 году, в ответ на письмо Кемаля Ленину от 26 апреля 1920 года, содержавшее просьбу о помощи[22], правительство РСФСР направило кемалистам 6 тысяч винтовок, свыше 5 млн винтовочных патронов, 17 600 снарядов и 200,6 кг золота в слитках[23].

При заключении 16 марта 1921 года в Москве договора о «дружбе и братстве» (по которому к Турции отошёл ряд территорий бывшей Российской Империи: Карсская область и Сурмалинский уезд) было также достигнуто соглашение об оказании анкарскому правительству безвозмездной финансовой помощи, а также помощи оружием, в соответствии с которым советское правительство в течение 1921 года направило в распоряжение кемалистов 10 млн руб. золотом, более 33 тысяч винтовок, около 58 млн патронов, 327 пулеметов, 54 артиллерийских орудия, более 129 тысяч снарядов, полторы тысячи сабель, 20 тысяч противогазов, 2 морских истребителя и «большое количество другого военного снаряжения»[23]. Правительство РСФСР выступило в 1922 году с предложением[24] пригласить представителей правительства Кемаля на Генуэзскую конференцию, что означало для ВНСТ фактическое международное признание.

Письмо Кемаля Ленину от 26 апреля 1920 года, среди прочего, гласило: «Первое. Мы принимаем на себя обязательство соединить всю нашу работу и все наши военные операции с российскими большевиками, имеющими целью борьбу с империалистическими правительствами и освобождение всех угнетенных из-под их власти <…>»[25] Во второй половине 1920 года Кемаль планировал создать подконтрольную ему турецкую коммунистическую партию для получения финансирования от Коминтерна[26]; но 28 января 1921 года руководство турецких коммунистов было ликвидировано с его санкции[27].

Греко-турецкая война

Согласно турецкой историографии считается, что «Национально-освободительная война турецкого народа» началась 15 мая 1919 года с первых выстрелов, данных в Смирне по высадившимся в городе грекам. Оккупация Смирны войсками Греции осуществлялась в соответствии с статьей 7-й Мудросского перемирия.

Основные этапы войны:

После победы при Сакарье ВНСТ пожаловало Мустафе Кемалю титул «гази» и звание маршала. 18 августа 1922 года Кемаль начал решающее наступление, 26 августа позиции греков были прорваны, и греческая армия фактически потеряла боеспособность. 30 августа был взят Афьон-Карахисар, 5 сентября — Бурса. Остатки греческой армии стеклись в Смирну, однако флота для эвакуации не хватало. Эвакуироваться сумели не более трети греков. Турки захватили 40 тысяч человек, 284 орудия, 2 тысячи пулемётов и 15 самолётов.

В ходе греческого отступления обе стороны творили взаимные жестокости: греки убивали и грабили турок, турки — греков. Около миллиона человек с обеих сторон осталось без крова[28].

9 сентября Кемаль, находясь во главе турецкой армии, вступил в Смирну; греческие и армянские части города были полностью уничтожены пожаром; всё греческое население бежало либо было уничтожено. Сам Кемаль обвинялК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 4786 дней] в сожжении города греков и армян, а также лично митрополита Смирнского Хризостома, в первый же день вступления кемалистов погибшего мученической смертью (командующий Нуреддин-паша выдал его турецкой толпе, которая умертвила его после жестоких истязаний. Ныне причислен к лику святых[29][30]).

17 сентября 1922 года Кемаль направил телеграмму министру иностранных дел, которая предлагала следующую версию: город был подожжён греками и армянами, которых к тому побуждал митрополит Хризостом, утверждавший, что сожжение города — религиозный долг христиан; турки же делали все для его спасения[31]. То же Кемаль говорил французскому адмиралу Дюменилю: «Мы знаем, что существовал заговор. Мы даже обнаружили у женщин-армянок всё необходимое для поджога… Перед нашим прибытием в город в храмах призывали к священному долгу — поджечь город». Французская журналистка Берта Жорж-Голи, освещавшая войну в турецком лагере и прибывшая в Измир уже после событий[32], писала: «Кажется достоверным, что, когда турецкие солдаты убедились в собственной беспомощности и видели, как пламя поглощает один дом за другим, их охватила безумная ярость и они разгромили армянский квартал, откуда, по их словам, появились первые поджигатели»[33].

Кемалю приписываются слова, якобы сказанные им после резни в Измире: «Перед нами знак того, что Турция очистилась от предателей-христиан и от иноземцев. Отныне Турция принадлежит туркам.»[34]

Под давлением британских и французских представителей Кемаль в конце концов разрешил эвакуацию христиан, но не мужчин от 15 до 50 лет: они были депортированы во внутренние области на принудительные работы и в большинстве погибли[35].

11 октября 1922 года державы Антанты подписали с кемалистским правительством перемирие, к которому спустя 3 дня присоединилась Греция; последняя была вынуждена оставить Восточную Фракию, эвакуировав оттуда православное (греческое) население.

24 июля 1923 года в Лозанне был подписан Лозаннский мирный договор (1923), положивший конец войне и определивший современные границы Турции на западе. Лозаннский договор, среди прочего, предусматривал обмен населением между Турцией и Грецией, что означало окончание многовековой истории греков в Анатолии (Малоазийская катастрофа).

6 октября того же года кемалисты вступили в эвакуированный Антантой Константинополь.

Упразднение султаната. Создание республики

23 апреля 1920 года открытие Великого национального собрания Турции (ВНСТ), бывшего тогда чрезвычайным органом власти, сочетавшим законодательную, исполнительную и судебную власть[36], стало провозвестником создания Турецкой республики. Первым председателем ВНСТ стал Кемаль.

1 ноября 1922 года халифат и султанат были отделены друг от друга; султанат упразднялся. В речи, которую Кемаль произнёс в ходе заседания ВНСТ 1 ноября 1920 года, он, сделав экскурс в историю халифата и оттоманской династии, в частности, сказал: «<…> В конце концов в правление Вахидеддина, 36-го и последнего падишаха Оттоманской династии, турецкая нация оказалась поверженной в бездну рабства. Эту нацию, которая в течение тысячелетий являлась благородным символом независимости, хотели ударом ноги сбросить в пропасть. Так же, как ищут какую-нибудь бессердечную тварь, лишённую всяких человеческих чувств, для того, чтобы поручить ей затянуть верёвку на шее осужденного, так же для того, чтобы нанести этот удар, нужно было найти предателя, человека без совести, недостойного и вероломного. Те, которые выносят смертный приговор, нуждаются в помощи со стороны такой подлой твари. Кто мог бы быть этим подлым палачом? Кто мог бы положить конец независимости Турции, покуситься на жизнь, честь и достоинство турецкой нации? Кто мог бы иметь бесславную смелость принять, выпрямляясь во весь рост, смертный приговор, провозглашённый в отношении Турции? (Крики: „Вахидеддин, Вахидеддин!“, шум.) (Паша, продолжая:) Да, Вахидеддин, которого к несчастью эта нация имела в качестве главы и которого она назначила сувереном, падишахом, халифом… (Крики: „Да проклянет его Аллах!“) <…>»[37]

19 ноября 1922 года Кемаль телеграммой извещал Абдульмеджида о его избрании Великим национальным собранием на престол халифата: «18 ноября 1922 г. в своём 140-м пленарном заседании Великое национальное собрание Турции единогласно постановило в соответствии с фетвами, изданными министерством культа, низложить Вахидеддина, который принял оскорбительные и пагубные для ислама предложения неприятеля посеять несогласие между мусульманами и даже вызвать среди них кровавую бойню. <…>»[38]

29 октября 1923 года была провозглашена республика с Кемалем в качестве её президента. 20 апреля 1924 года была принята 2-я конституция Турецкой республики, действовавшая до 1961 года.

Реформы

По мнению российского тюрколога В. Г. Киреева, военная победа над интервентами позволила кемалистам, которых он считает «национальными, патриотическими силами молодой республики», обеспечить стране право на дальнейшее преобразование и модернизацию турецкого общества и государства. Чем больше кемалисты упрочивали свои позиции, тем чаще они заявляли о необходимости европеизации и секуляризации[39]. Первым условием модернизации было создание светского государства. 29 февраля 1924 г. состоялась последняя традиционная церемония пятничного посещения последним халифом Турции мечети в Стамбуле. На следующий день, открывая очередное заседание ВНСТ, Мустафа Кемаль произнёс обвинительную речь по поводу векового использования исламской религии в качестве политического инструмента, потребовал вернуть её «истинному предназначению», срочно и самым решительным образом спасти «священные религиозные ценности» от разного рода «тёмных целей и вожделений». 3 марта на заседании ВНСТ под председательством М. Кемаля были приняты, среди других, законы об отмене в Турции шариатского судопроизводства, передача вакуфного имущества в распоряжение создаваемого генерального управлениями вакуфами[40].

Также предусматривалась передача всех научных и учебных заведений в распоряжение министерства просвещения, создание единой светской системы национального образования. Данные распоряжения распространялись и на иностранные учебные заведения, и на школы национальных меньшинств.

В 1926 году был принят новый Гражданский кодекс, где устанавливались либеральные светские принципы гражданского права, определялись понятия собственности, владения недвижимого имущества — частного, совместного и т. д. Кодекс был переписан с текста швейцарского гражданского кодекса, тогда — самого передового в Европе. Таким образом ушёл в прошлое Меджелле — свод османских законов, а также Земельный кодекс 1858 года.

Одним из основных преобразований Кемаля на начальном этапе становления нового государства стала экономическая политика, которая определялась неразвитостью его социально-экономической структуры. Из 14 млн населения около 77 % проживало в деревнях, 81,6 % было занято в сельском хозяйстве, 5,6 % — в промышленности, 4,8 % — в торговле и 7 % — в сфере услуг. Доля сельского хозяйства в национальном доходе составляла 67 %, промышленности — 10 %. Большая часть железных дорог оставалась в руках иностранцев. В банковском деле, страховых компаниях, муниципальных предприятиях, в горнодобывающих предприятиях также господствовал иностранный капитал. Функции Центрального Банка выполнял Оттоманский банк, контролируемый английским и французским капиталом. Местная промышленность за отдельным исключением была представлена ремеслом и мелкими кустарными промыслами[41].

В 1924 году при поддержке Кемаля и ряда депутатов Меджлиса был учреждён Деловой банк. Уже в первые годы деятельности он стал владельцем 40 % акции компании «Тюрк тельсиз телефон ТАШ», построил крупнейший тогда в Анкаре отель «Анкара-палас», купил и реорганизовал фабрику шерстяных тканей, предоставил кредиты нескольким анкарским торговцам, поставлявшим на экспорт тифтик и шерсть.

Важнейшее значение имел Закон о поощрении промышленности, вступивший в силу с 1 июля 1927 года. Отныне промышленник, намеревавшийся строить предприятие, мог получить безвозмездно земельный участок до 10 га. Он освобождался от налогов на крытые помещения, на земельный участок, на прибыль и т. п. На материалы, импортируемые для строительства и производственной деятельности предприятия, не налагались таможенные сборы и налоги. В первый год производственной деятельности каждого предприятия на стоимость выпускаемой им продукции устанавливалась премия в 10 % стоимости[42].

К концу 1920-х годов в стране возникла обстановка чуть ли не бума. За 1920—1930-е годы была создана 201 акционерная компания с суммарным капиталом 112,3 млн лир, в том числе 66 компаний с иностранным капиталом (42,9 млн лир)[43].

В аграрной политике государство распределяло среди безземельных и малоземельных крестьян национализированную вакуфную собственность, государственную и земли покинувших или умерших христиан. После курдского восстания шейха Саида были приняты законы об отмене натурального налога ашар и ликвидации иностранной табачной фирмы «Режи» (1925). Государство поощряло создание сельскохозяйственных кооперативов.

Для поддержания курса турецкой лиры и торговли валютой в марте 1930 г. был учреждён временный консорциум, в который вошли все крупнейшие национальные и иностранные банки, действовавшие в Стамбуле, а также министерство финансов Турции. Спустя шесть месяцев после создания консорциуму было предоставлено право эмиссии. Дальнейшим шагом в упорядочении денежной системы и регулировании курса турецкой лиры стало учреждение в июле 1930 г. Центрального банка, начавшего свою деятельность в октябре следующего года. С началом деятельности нового банка консорциум был ликвидирован, а право эмиссии перешло к Центральному банку[44]. Таким образом, Оттоманский банк перестал играть доминирующую роль в турецкой финансовой системе.

1. Политические преобразования:

2. Преобразования в общественной жизни:

  • Реформа головных уборов и одежды (25 ноября 1925 года).
  • Запрет на деятельность религиозных обителей и орденов (30 ноября 1925 года).
  • Введение международной системы времени, календаря и мер измерения (1925—31 годы).
  • Предоставление женщинам равных с мужчинами прав (1926—34 годы).
  • Закон о фамилиях (21 июня 1934 года).
  • Отмена приставок к именам в виде прозвищ и званий (26 ноября 1934 года).

3. Преобразования в правовой сфере:

  • Отмена меджелле (свода законов, основывающихся на шариате) (1924—1937 годы).
  • Принятие нового Гражданского кодекса и других законов, в результате чего стал возможным переход на светскую систему государственного правления.

4. Преобразования в сфере образования:

  • Объединение всех органов образования под единым руководством (3 марта 1924 года).
  • Принятие нового турецкого алфавита (1 ноября 1928 года).
  • Учреждение Турецкого лингвистического и Турецкого исторического обществ.
  • Упорядочение университетского образования (31 мая 1933 года).
  • Нововведения в сфере изящных искусств.

5. Преобразования в сфере экономики:

  • Отмена системы ашара (устаревшего налогообложения сельского хозяйства).
  • Поощрение частного предпринимательства в сельском хозяйстве.
  • Создание образцовых сельскохозяйственных предприятий.
  • Издание Закона о промышленности и создание промышленных предприятий.
  • Принятие 1-го и 2-го планов индустриального развития (1933—37 годы), строительство дорог на территории всей страны.

В соответствии с Законом о фамилиях, 24 ноября 1934 года ВНСТ присвоило Мустафе Кемалю фамилию Ататюрк.

Ататюрк дважды, 24 апреля 1920 года и 13 августа 1923 года, избирался на пост спикера ВНСТ. Этот пост совмещал в себе посты глав государства и правительства. 29 октября 1923 года была провозглашена республика Турция, и Ататюрк был избран первым её президентом. В соответствии с конституцией, выборы президента страны проводились раз в четыре года, и Великое Национальное Собрание Турции избирало Ататюрка на этот пост в 1927, 1931 и 1935 годах. 24 ноября 1934 года турецкий парламент присвоил ему фамилию «Ататюрк» («отец турок» или «великий турок», турки предпочитают второй вариант перевода).

Кемализм

Идеология, выдвинутая Кемалем и получившая наименование кемализма, доныне считаетсяК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 4786 дней] официальной идеологией Турецкой республики. Она включала в себя 6 пунктов, впоследствии закреплённых в конституции 1937 года:

  1. народность;
  2. республиканизм;
  3. национализм;
  4. светскость;
  5. этатизм (государственный контроль в экономике);
  6. реформизм[45][46][47].

Национализму отводилось почётное место, он рассматривался как база режима[48]. С национализмом был связан принцип «народности», провозглашавший единство турецкого общества и межклассовую солидарность внутри его, а также суверенитет (верховную власть) народа и ВНСТ как его представителя[45][47][49].

Греческий историк Н. Псиррукис дал такую оценку идеологии: «Внимательное исследование кемализма убеждает нас, что речь идёт о глубоко антинародной и антидемократической теории. Нацизм и другие реакционные теории являются закономерным развитием кемализма»[50].

Национализм и политика тюркизации меньшинств

Согласно Ататюрку, элементами, которые укрепляют турецкий национализм и единство нации, являются:
1. Пакт о национальном согласии.
2. Национальное воспитание.
3. Национальная культура.
4. Единство языка, истории и культуры.
5. Турецкое самосознание.
6. Духовные ценности[45].

В рамках этих концепций, гражданство было законодательно отождествлено с этничностью, и все жители страны, включая курдов, составлявших более 20 процентов населения, были объявлены турками. Все языки, кроме турецкого, были запрещены. Вся система просвещения базировалась на воспитании духа турецкого национального единства[47][51] Эти постулаты были провозглашены в конституции 1924 года, особенно в её статьях 68, 69, 70, 80[52][53]. Таким образом, национализм Ататюрка противопоставлял себя не соседям, а национальным меньшинствам Турции, пытавшимся сохранить свою культуру и традиции: Ататюрк последовательно строил моноэтническое государство, силой насаждая турецкую идентичность и подвергая дискриминации тех, кто пытался отстаивать свою самобытность[51]

Лозунгом турецкого национализма стала фраза Ататюрка: Как счастлив говорящий «я турок!» (тур. Ne mutlu Türküm diyene!)[54], символизирующая смену самоидентификации нации, ранее называвшей себя османами. Это высказывание поныне написано на стенах, памятниках, рекламных щитах и даже на горах[55].

Сложнее обстояло дело с религиозными меньшинствами (армянами, греками и евреями), которым Лозаннский договор гарантировал возможность создавать собственные организации и учебные заведения, а также пользоваться национальным языком. Однако Ататюрк не был намерен добросовестно выполнять эти пункты. Была начата кампания по насаждению турецкого языка в быту национальных меньшинств под лозунгом: «гражданин, говори по-турецки!». От евреев, например, настойчиво требовали, чтобы они отказались от родного языка джудесмо (ладино) и перешли на турецкий, что рассматривалось как свидетельство лояльности государству[56]. Одновременно печать призывала религиозные меньшинства «стать настоящими турками» и в подтверждение этого добровольно отказаться от прав, гарантированных им в Лозанне[56]. В отношении евреев это было достигнуто тем, что в феврале 1926 г. газеты опубликовали соответствующую телеграмму, якобы посланную 300 турецкими евреями в Испанию (при этом ни авторы, ни адресаты телеграммы так никогда и не были названы). Хотя телеграмма была откровенно фальшивой, евреи не посмели её опровергнуть. В результате была ликвидирована автономия еврейской общины в Турции; её еврейским организациям и учреждениям пришлось прекратить или в значительной мере свернуть свою деятельность. Им также строго запрещалось поддерживать связи с еврейскими общинами в других странах или участвовать в работе международных еврейских объединений. Было фактически ликвидировано еврейское национально-религиозное образование: отменены уроки еврейской традиции и истории, а изучение иврита сведено к минимуму, необходимому для чтения молитв[56]. Евреев не принимали на службу в государственные учреждения, а тех, кто работал в них ранее, при Ататюрке уволили; в армии не принимали в офицеры и даже не доверяли им оружия — военную повинность они отбывали в трудовых батальонах[56].

Репрессии против курдов

После истребления и изгнания христианского населения Анатолии (см. Геноцид армян, греков, ассирийцев), курды оставались единственным крупным нетурецким этносом на территории Турецкой республики. В ходе Войны за независимость Ататюрк давал курдам обещания национальных прав и автономииК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 5103 дня], чем и приобрёл их поддержку. Однако немедленно после победы эти обещания были забыты. Образовавшиеся в начале 1920-х годов курдские общественные организации (такие, как в частности общество курдских офицеров «Азади», Курдская радикальная партия, «Курдская партия») были разгромлены и объявлены вне закона[57].

В феврале 1925 года началось массовое национальное восстание курдов, возглавленное шейхом суфийского ордена накшбанди Саидом Пирани. В середине апреля повстанцам было нанесено решительное поражение в Генчской долине, руководители восстания во главе с шейхом Саидом попали в плен и были повешены в Диярбакыре.

Ататюрк ответил на восстание террором. 4 марта были учреждены военно-полевые суды («суды независимости»), во главе которых поставлен Исмет Инёню. Суды карали за малейшее проявление сочувствие к курдам: полковник Али-Рухи получил семь лет лишения свободы за высказанные им в кафе симпатии к курдам, журналист Уджузу был приговорён к многолетнему заключению за сочувствие Али-Рухи[58]. Подавление восстания сопровождалось массовыми убийствами и депортациями мирных жителей; было уничтожено порядка 206 курдских деревень с 8758 домами, и убито более 15 тысяч жителей[59]. Осадное положение на курдских территориях продлевалось много лет подряд. Было запрещено использование курдского языка в общественных местах, ношение национальной одежды. Книги на курдском языке конфисковывались и сжигались. Слова «курд» и «Курдистан» были изъяты из учебников, а сами курды объявлены «горными турками», по неизвестной науке причине забывшими свою турецкую идентичность. В 1934 году был принят «Закон о переселении» (№ 2510), по которому министр внутренних дел получил право изменять местожительство различных народностей страны в зависимости от того, насколько они «адаптировались к турецкой культуре». В результате тысячи курдов были переселены на запад Турции; на их место заселялись боснийцы, албанцы и прочие[60][61].

Открывая заседание меджлиса в 1936 года, Ататюрк заявил, что из всех проблем, стоящих перед страной, едва ли не самой важной является курдская и призвал «покончить с ней раз и навсегда»[60].

Однако репрессии не остановили повстанческого движения: последовали Араратское восстание 1927—1930 годов во главе с полковником Ихсаном Нури-пашой, провозгласившим в Араратских горах курдскую республику. Новое восстание началось в 1936 году в районе Дерсим, населённом курдами-заза (алавитами), и пользовавшемся до того времени значительной самостоятельностью. По предложению Ататюрка, вопрос об «умиротворении» Дерсима был включён в повестку дня ВНСТ, итогом чего стало решение о его преобразовании в вилайет с особым режимом и переименовании в Тунджели. Главой особой зоны был назначен генерал Альпдоган. Вождь дерсимских курдов Сеид Реза направил ему письмо с требованием отмены нового закона; в ответ против дерсимцев были направлены жандармерия, войска и 10 самолётов, начавших бомбардировки района. Курдских женщин и детей, скрывавшихся в пещерах, замуровывали там наглухо или душили дымом. Выбиравшихся кололи штыками. Всего, по данным антрополога Мартина Ван Брюйниссена, погибло до 10 % населения Дерсима. Однако дерсимцы продолжали восстание на протяжении двух лет. В сентябре 1937 года Сеид Реза был выманен в Эрзинджан якобы для переговоров, схвачен и повешен; но только год спустя сопротивление дерсимцев было окончательно сломлено[62][63].

Личная жизнь

29 января 1923 года Ататюрк женился на Латифе Ушаклыгиль (Латифе Ушакизаде). Брак Ататюрка и Латифе-ханым, которая вместе с основателем Турецкой республики отправлялась во многие поездки по стране, закончился 5 августа 1925 года. Причины развода неизвестны. Родных детей у него не было, зато он взял 8 приёмных дочерей (Афет, Сабиху, Фикрийе[tr], Улкю[tr], Небиле[tr], Рукийе[tr], Зехру[tr] и Афифе) и 2 сыновей (Мустафу[tr], Абдуррахима[tr])[64]. Всем приёмным детям Ататюрк обеспечил хорошее будущее. Одна из приёмных дочерей Ататюрка стала историком, другая — первой турецкой женщиной-лётчиком. Карьера дочерей Ататюрка служила широко пропагандируемым примером для эмансипации турецкой женщины.

Хобби Ататюрка

Ататюрк любил чтение, музыку, танцы, верховую езду и плавание, питал чрезвычайный интерес к танцам зейбек, борьбе и народным песням Румелии, получал большое удовольствие от игры в нарды и бильярд. Он был очень привязан к своим питомцам — коню Сакарья и псу по кличке Фокс. Ататюрк владел французским и немецким языками, он собрал богатую библиотеку. Проблемы родной страны он обсуждал в простой располагающей к беседе обстановке, часто приглашая к себе на ужин учёных, представителей искусства, государственных деятелей. Он любил природу, часто посещал лесное хозяйство, названное его именем, и лично принимал участие в проводимых там работах.

Участие в деятельности турецкого масонства

Деятельность Великой ложи Турции достигла кульминации во время председательства в ней Ататюрка в 1923—1938 годах. Он был инициирован в 1907 году в масонскую ложу «Veritas» в Салониках, находившуюся под юрисдикцией Великого востока Франции. Когда он перебрался в Самсун 19 мая 1919 года, до начала борьбы за независимость, то шесть из семи его высокопоставленных штабных офицеров были масонами. За время его правления всегда были несколько членов его кабинета, которые также были масонами. С 1923 по 1938 годы около шестидесяти членов парламента были членами масонских лож[65][66][67].

Конец жизни

В 1937 году Ататюрк подарил принадлежащие ему земли Казначейству, а часть своей недвижимости — мэриям Анкары и Бурсы. Часть наследства он отдал своей сестре, приёмным детям, турецким обществам лингвистики и истории. В 1937 году появились первые признаки ухудшения здоровья, в мае 1938 года врачи определили цирроз печени, вызванный хроническим алкоголизмом[68][69]. Несмотря на это, Ататюрк до конца июля продолжал исполнять свои обязанности, пока ему не стало совсем плохо. Ататюрк умер в 9 часов 5 минут 10 ноября 1938 года, в возрасте 57 лет, во дворце Долмабахче, бывшей резиденции турецких султанов в Стамбуле.

Ататюрк был похоронен 21 ноября 1938 года на территории музея этнографии в Анкаре. 10 ноября 1953 года останки были перезахоронены в выстроенном для Ататюрка мавзолее «Аныткабир».

При преемниках Ататюрка сложился его посмертный культ личности, напоминающий отношение к Ленину в СССР и основателям многих независимых государств XX века. В каждом городе имеется памятник Ататюрку, его портреты присутствуют во всех государственных учреждениях, на банкнотах и монетах всех достоинств и т. п. После потери власти его партией в 1950 году почитание Кемаля сохранилось. Был принят закон, согласно которому особого рода преступлением признано осквернение изображений Ататюрка, критика его деятельности и очернение фактов его биографии. Кроме того, запрещено ношение фамилии Ататюрк. До сих пор запрещена публикация переписки Кемаля с женой как придающая образу отца нации слишком «простой» и «человеческий» облик.

В мае 2010 года памятник Ататюрку открылся в столице Азербайджана Баку. На церемонии открытия присутствовали президент Азербайджана Ильхам Алиев и его супруга Мехрибан Алиева, премьер-министр Турции Реджеп Тайип Эрдоган и его супруга Эмине Эрдоган[70].

Мнения и оценки

В современной Турции Ататюрк почитается как военачальник, сохранивший независимость страны, и как великий реформатор[71].

Кемаль отпраздновал свой триумф превращением Смирны в пепел и истреблением целых христианских населений

Уинстон Черчилль[72].

Примечательна оценка, данная Ататюрку Гитлером, который считал его «яркой звездой» в «тёмные дни 20-х годов», когда Гитлер пытался создать свою национал-социалистическую партию. В 1938 году Гитлер писал: «Ататюрк был первым, кто показал возможность мобилизации и восстановления ресурсов, потерянных страной. В этом отношении он был учителем. Муссолини был первым, а я его вторым учеником»[73]

После смерти Ататюрка, Гитлер выразил соболезнование, прислав его на имя председателя Великого национального собрания Турции, Абдюлхалика Ренды (англ.): «Ваше превосходительство председатель, всему турецкому народу лично от меня и от имени немецкого народа выражаю глубокое соболезнование в связи кончиной Ататюрка. Вместе с ним мы потеряли великого воина, прекрасного государственного деятеля и историческую личность. В создании нового турецкого государства он внёс огромный вклад. Он будет жить во всех поколениях Турции.»[74]

Большая советская энциклопедия второго издания (1953)[75] давала политической деятельности Кемаля Ататюрка следующую оценку: «Как президент и лидер буржуазно-помещичьей партии держался антинародного курса во внутренней политике. По его распоряжению были запрещены Коммунистическая партия Турции и другие организации рабочего класса. Заявляя о своём стремлении поддерживать дружественные отношения с СССР, Кемаль Ататюрк на деле проводил политику, направленную на сближение с империалистическими державами. <…>»

Галерея

<center>

См. также

Напишите отзыв о статье "Ататюрк, Мустафа Кемаль"

Примечания

  1. «Кемаль Ататюрк» — новое имя и фамилия Мустафы Кемаля c 1934 года, принятое в связи с упразднением в Турции титулов и введением фамилий. (см. БСЭ, М., 1936, стб. 163.)
  2. Точная фактическая дата неизвестна. Официально принятая в Турции дата его дня рождения 19 мая: день известен в Турции как 19 Mayıs Atatürk'ü Anma, Gençlik ve Spor Bayramı.
  3. «Суверенитет нации» в политической терминологии Кемаля противопоставлялся суверенитету Османской династии (см. речь Кемаля 1 ноября 1922 при принятии закона о упразднении султаната: Мустафа Кемаль. Путь новой Турции. М., 1934, Т. 4, стр. 270—282.)
  4. [www.time.com/time/magazine/article/0,9171,860057-3,00.html Turkey: The land a dictator turned into a democracy".] «Time». 12 октября 1953.
  5. Большая российская энциклопедия (М., 2005, Т. 2, стр. 438.) даёт в качестве его даты рождения 12 марта 1881 год.
  6. Falih Rıfkı Atay, Çankaya: Atatürk'ün doğumundan ölümüne kadar, İstanbul: Betaş, 1984, p. 17.  (тур.)
  7. Vamik D. Volkan & Norman Itzkowitz, Ölümsüz Atatürk (Immortal Ataturk), Bağlam Yayınları, 1998, ISBN 975-7696-97-8, p. 37, dipnote no. 6 (Atay, 1980, s. 17)
  8. [www.time.com/time/magazine/article/0,9171,860057-2,00.html Turkey: The land a dictator turned into a democracy".] «Time». 12 октября 1953.
  9. Mango, Andrew. Ataturk: The Biography of the Founder of Modern Turkey, (Overlook TP, 2002), стр. 27.
  10. Gershom Scholem. Encyclopaedia Judaica, Second Edition, Volume 5, «Doenmeh»: Coh-Doz, Macmillan Reference USA, Thomson Gale, 2007, ISBN 0-02-865933-3, стр. 732.
  11. Мустафа Кемаль. Путь новой Турции. Литиздат Н. К. И. Д., Т. I, 1929, стр. XVI. («Биография по данным государственного календаря Турецкой республики.»)
  12. John P. Kinross. Atatürk: a biography of Mustafa Kemal, father of modern Turkey. New York, 1965, стр. 90: «I don’t order you to attack, I order you to die. In the time it takes us to die, other troops and commanders can come and take our places.»
  13. John P. Kinross. Atatürk: a biography of Mustafa Kemal, father of modern Turkey. New York, 1965, стр. 90—91.
  14. [www.world-history.ru/events_about/2058.html Первая мировая война]
  15. [www.hrono.ru/biograf/bio_a/ahmet_izzet.html Ахмет-Иззет-Паша]
  16. Mango, Andrew. Ataturk: The Biography of the Founder of Modern Turkey, (Overlook TP, 2002), стр. 249.
  17. Mango, Andrew. Ataturk: The Biography of the Founder of Modern Turkey, (Overlook TP, 2002), стр. 279.
  18. Мустафа Кемаль. Путь новой Турции. Литиздат Н. К. И. Д., Т. I, 1929, стр. 403 (Примечание 51).
  19. «Режим капитуляций» в Оттоманской империи — совокупность договоров («капитуляции») Порты с некоторыми западными державами, которые оттоманское правительство заключало с XVI века и которые предусматривали иммунитетный статус и иные привилегии для иностранных подданных на территории Оттоманской империи. Капитуляционный режим, который формально был отменен нотой Порты от 9 сентября 1914 года с 1 октября 1914 года, привёл к преобладанию в крупной оттоманской коммерции иностранных резидентов империи (см.: В. Шеремет. Босфор. М., 1995, стр. 81.)
  20. Барсегов Ю.Г.: [www.genocide.ru/lib/barseghov/responsibility/v2-2/252-288.htm#4 ГЕНОЦИД АРМЯН. Ответственность Турции и обязательства мирового сообщества, том 2, часть 2, Вопрос о создании международного уголовного суда в рамках Парижской мирной конференции. Комиссия пятнадцати]
  21. В. Шеремет. Босфор. М., 1995, стр. 241.
  22. «Международная жизнь». М., 1963, № 11, стр. 147—148. (первая публикация письма в извлечении).
  23. 1 2 «Международная жизнь». М., 1963, № 11, стр. 148 (справочная информация от редакции журнала).
  24. «Международная жизнь». М., 1963, № 11, стр. 146.
  25. Цит. по: «Международная жизнь». М., 1963, № 11, стр. 147.
  26. В. Шеремет. Босфор. М., 1995, стр. 227—228.
  27. В. Шеремет. Босфор. М., 1995, стр. 228.
  28. [www.bibliotekar.ru/encW/100/82.htm Б. Соколов. ГРЕКО-ТУРЕЦКАЯ ВОЙНА]
  29. «According to the French observers,…'The mob took possession of Metropolitan Chrysostom and carried him away,…a little further on, in front of an Italian hairdresser named Ismail…they stopped and the Metropolitan was slipped into a white hairdresser’s overall. They began to beat him with their fists and sticks and to spit on his face. They riddled him with stabs. They tore his beard off, they gouged his eyes out, they cut off his nose and ears.' The French soldiers were disgusted by what they saw and wished to intervene, but their commanding officer was under orders to remain strictly neutral. At the point of a revolver, he forbade his men from saving the metropolitan’s life. Chrysostom was dragged into a backstreet in the Iki Cheshmeli district, where he eventually died from his terrible wounds.» Milton, Giles. Paradise Lost: Smyrna 1922: The Destruction of Islam’s City of Tolerance. Hodder & Stoughton Ltd., London, 2008. pp.268-269.
  30. [www.pravoslavie.ru/cgi-bin/sykon/client/display.pl?sid=225&did=2192&do_action=viewdoc Иеромонах Игнатий (Шестаков), Анатолий Чуряков. Священномученик Хризостом, митрополит Смирнский (1867—1922)] (недоступная ссылка с 14-05-2013 (3972 дня) — история)
  31. Bilal Şimşir, 1981. Atatürk ile Yazışmalar, Kültür Bakanlığı
  32. Nicole and Hugh Pope, Turkey unveiled: a history of modern Turkey, Woodstock, N.Y.: Overlook Press, 2004, p. 58 ISBN 1-58567-581-4
  33. Жевахов А. Кемаль Ататюрк. Пер. с фр. 2008. 344. ISBN 978-5-235-03163-0, 3000 экз
  34. Мусский И. А. 100 великих диктаторов. М., Вече, 2000, стр. 408.
  35. John P. Kinross. Atatürk: a biography of Mustafa Kemal, father of modern Turkey. New York, 1965, стр. 369—370.
  36. [www.turkishconsulategeneral.us/abtturkey/govt/legi.shtml Turkish Grand National Assembly (TGNA)]
  37. Русский перевод речи по: Мустафа Кемаль. Путь новой Турции. М., 1934, Т. IV, стр. 280: «Речь его превосходительства Гази Мустафа Кемаль паши на заседании от 1 ноября 1922 г.» (Выдержка из заседания Великого национального собрания по вопросу о провозглашении национального суверенитета)
  38. Цит. по: Мустафа Кемаль. Путь новой Турции. М., 1934, Т. IV, стр. 282—283.
  39. Киреев Н. Г. История Турции XX в. — М.: ИВ РАН: Крафт+, 2007. с. 157.
  40. Bulut F. Tarikat sermayesinin yükselişi. Ankara, 1995, c. 364
  41. Киреев Н. Г. История Турции XX в. — М.: ИВ РАН: Крафт+, 2007. с. 178.
  42. Teşviki Sanayı hakkında Mevzuat ve Şurai devlet İçtihadatı. Ankara, 1939, c. 13-17.
  43. Ökçün A.G. 1920—1930 yılları arasında kurulan Türk anonim şirketlerinde yabancı sermaye. Ankara, 1971, c. 155—181
  44. Bener E. Türkiye’de para ve kambyo denetimi. Ankara, 1968, c.91, 109, 111
  45. 1 2 3 [web.archive.org/web/20050407002425/turkolog.narod.ru/info/turk-32.pdf Мухаметдинов Р. Ф. Зарождение и эволюция тюркизма. Казань, 1994, стр. 154 слл]
  46. [www.middleeast.org.ua/research/turkey8.htm В. И. Данилов. Метаморфозы турецкого национализма]// Ближний Восток и современность. Сборник статей (выпуск девятый). М., 2000, стр. 20-35
  47. 1 2 3 [ippk.edu.mhost.ru/elibrary/elibrary/autors/aut_01/aut_01_06.htm ДОБАЕВ И. П. ИСЛАМСКИЙ РАДИКАЛИЗМ: ГЕНЕЗИС, ЭВОЛЮЦИЯ, ПРАКТИКА]//Ростов-н-Д., 2003.
  48. [www.ezid.ru/articles/any/2007_01_14_turks_nazi.html В. И. Данилов. Метаморфозы турецкого национализма]// Ближний Восток и современность. Сборник статей (выпуск девятый). М., 2000, стр. 20-35
  49. [www.middleeast.org.ua/research/turkey8.htm, В. И. Данилов. Метаморфозы турецкого национализма] (недоступная ссылка с 14-05-2013 (3972 дня))// Ближний Восток и современность. Сборник статей (выпуск девятый). М., 2000, стр. 20-35
  50. Νίκος Ψυρρούκης, Η Μικρασιατική Καταστροφή, Αθήνα, εκδ. Επικαιρότητα, 1982, σελ.224
  51. 1 2 [www.ia-centr.ru/expert/1269/ Юлия Кудряшова: Турецкий опыт для Казахстана]
  52. М. А. Гасратян Курды Турции в новейшее время. Ереван 1990 стр.53-56.
  53. [www.tbmm.gov.tr/develop/owa/anayasa.uc?p1=3 Третья статья конституции Турецкой республики]
  54. [www.litrossia.ru/2009/13/03963.html Гамсун и Ататюрк.]
  55. [mosco.tourengine.ru/index.asp?te2=yes&country=tr&page=388 Турция сегодня]
  56. 1 2 3 4 [www.eleven.co.il/article/14185 Турция//Краткая Еврейская Энциклопедия]
  57. Лазарев М. С. Курдистан и курдский вопрос. М., Восточная литература, 2005 г., ISBN — 5-02-018311-3, с. 37, 252—254.
  58. Лазарев М. С. Курдистан и курдский вопрос. М., Восточная литература, 2005 г., ISBN — 5-02-018311-3, с. 64, 70—71.
  59. Лазарев М. С. Курдистан и курдский вопрос. М., Восточная литература, 2005 г., ISBN — 5-02-018311-3, с. 67.
  60. 1 2 [www.iimes.ru/rus/stat/2002/25-09-02.htm С. Задонский РЕШЕНИЕ КУРДСКОГО ВОПРОСА В ТУРЦИИ]
  61. [web.archive.org/web/20071111130332/www.washprofile.org/ru/node/7118 Битва за Курдистан]
  62. М. А. Гасратян. Восстания 20-х-30-х гг. // История Курдистна, М., 1999, с. 270—290
  63. [www.hurriyetdailynews.com/n.php?n=how-turkey-massacred-the-kurds-of-dersim-2009-11-17 How Turkey massacred the Kurds of Dersim]// Mustafa AKYOL, Hurriyet Daily News, 17.11.2009
  64. [www.isteataturk.com/haber/5502/falih-rifki-atay Atatürk’ün Manevi Evlatları]
  65. [www.palestinelodge189.com/2009/05/freemasonry-in-turkey-ataturk-turkeys-george-washington.html Palestine Lodge#189 AF&AM — Catonsville, MD: Freemasonry in Turkey — Ataturk Turkey’s George Washington]
  66. Hamill, John and, Gilbert, R. A., Freemasonry: A Celebration of the Craft‎, Page 226. Paul & Company, 1992, ISBN 0-9516355-2-2
  67. [abbey.lodge.ws/test/AboutFreemasonry/100FamousMasonsFromAroundTheWorld/tabid/280/Default.aspx 100 Famous Masons From Around The World] (недоступная ссылка с 14-05-2013 (3972 дня) — история)
  68. [www.pep-web.org/document.php?id=PAQ.053.0491A Daniel M. Birger «Immortal» Atatürk—Narcissism and Creativity in a Revolutionary Leader. Vamik D. Volkan.] // The Psychoanalytic Study of Society, IX. 1981 p. 221—255
  69. [alcalc.oxfordjournals.org/cgi/pdf_extract/5/2/64 BLACKER Alcohol Alcohol..1970; 5: 64—68]
  70. [www.anspress.com/index.php?a=2&lng=ru&nid=43107 В Баку открылся памятник Мустафа Кемалю Ататюрку]
  71. [mk-turkey.ru/life/2012/11/10/turciya-pochtila-pamyat-osnovatelya-respubliki-v-74-yu-godovshinu-ego-smerti.html Турция почтила память основателя республики в 74-ю годовщину его смерти]
  72. Kemal celebrated his triumph by transforming Smyrna into ashes and by slaughtering the whole of the indigenous Christian population. Цит.по: At Last We Uprooted Them: The Genocide of Greeks of Pontos, Thrace and Asia Minor Through French Archives. Gift of Van Coufoudakis to the Program in Hellenic Studies for Firestone Library. Kyriakidis Brothers, 1999 ISBN 960-343-478-7, 9789603434788 p.287
  73. [www.thedailybeast.com/articles/2014/11/24/the-20th-century-dictator-most-idolized-by-hitler.html The 20th-Century Dictator Most Idolized by Hitler] (11.24.14 2:45 PM ET)
  74. [geurasia.org/rus/1414/turqi-islamistebi-mustafa-qemal-ataturqis-cinaagmdeg.html Турецкие исламисты против Мустафы Кемаля Ататюрка] (10.04.2013)
  75. БСЭ. М., 1953, Т. 20, стр. 504.

Литература

  • Ушаков А. Г. Феномен Ататюрка. Турецкий правитель, творец и диктатор. М.: Центрполиграф, 2002.
  • Александр Жевахов. Ататюрк. — Молодая гвардия, 2008. — ISBN 978-5-235-03163-0.
  • Расим Дирсехан Орс. Русские, Ататюрк и рождение Турецкой Республики. В зеркале советской прессы 1920-х годов. = Rus Basininda Kurtuluş Savaşi ve Atatürk. Devrim Yılları.. — М.: Весь Мир, 2012. — 128 с. — ISBN 987-5-7777-0527-3.

Ссылки

  • [www.kultur.gov.tr/ Министерство Культуры и Туризма Турции]
  • [www.ataturktoday.com/ Всё об Ататюрке]
  • [maps.google.ru/maps?ll=39.789887,39.476436&spn=0.0046,0.008712&t=h&key=ABQIAAAADugInuuNHROG_ZFJ0x6ZvhRkZrr3Sy2XuheYjwHdgpiFBG1irhQOA6NFiwFK_mfgVPS1OYBUMCi0sQ&sensor=true&mapclient=jsapi&z=17&vpsrc=0/ Потрет Ататюрка на горе]

Отрывок, характеризующий Ататюрк, Мустафа Кемаль

– Три дня, – сказала Наташа. – Мне кажется, я сто лет люблю его. Мне кажется, что я никого никогда не любила прежде его. Ты этого не можешь понять. Соня, постой, садись тут. – Наташа обняла и поцеловала ее.
– Мне говорили, что это бывает и ты верно слышала, но я теперь только испытала эту любовь. Это не то, что прежде. Как только я увидала его, я почувствовала, что он мой властелин, и я раба его, и что я не могу не любить его. Да, раба! Что он мне велит, то я и сделаю. Ты не понимаешь этого. Что ж мне делать? Что ж мне делать, Соня? – говорила Наташа с счастливым и испуганным лицом.
– Но ты подумай, что ты делаешь, – говорила Соня, – я не могу этого так оставить. Эти тайные письма… Как ты могла его допустить до этого? – говорила она с ужасом и с отвращением, которое она с трудом скрывала.
– Я тебе говорила, – отвечала Наташа, – что у меня нет воли, как ты не понимаешь этого: я его люблю!
– Так я не допущу до этого, я расскажу, – с прорвавшимися слезами вскрикнула Соня.
– Что ты, ради Бога… Ежели ты расскажешь, ты мой враг, – заговорила Наташа. – Ты хочешь моего несчастия, ты хочешь, чтоб нас разлучили…
Увидав этот страх Наташи, Соня заплакала слезами стыда и жалости за свою подругу.
– Но что было между вами? – спросила она. – Что он говорил тебе? Зачем он не ездит в дом?
Наташа не отвечала на ее вопрос.
– Ради Бога, Соня, никому не говори, не мучай меня, – упрашивала Наташа. – Ты помни, что нельзя вмешиваться в такие дела. Я тебе открыла…
– Но зачем эти тайны! Отчего же он не ездит в дом? – спрашивала Соня. – Отчего он прямо не ищет твоей руки? Ведь князь Андрей дал тебе полную свободу, ежели уж так; но я не верю этому. Наташа, ты подумала, какие могут быть тайные причины ?
Наташа удивленными глазами смотрела на Соню. Видно, ей самой в первый раз представлялся этот вопрос и она не знала, что отвечать на него.
– Какие причины, не знаю. Но стало быть есть причины!
Соня вздохнула и недоверчиво покачала головой.
– Ежели бы были причины… – начала она. Но Наташа угадывая ее сомнение, испуганно перебила ее.
– Соня, нельзя сомневаться в нем, нельзя, нельзя, ты понимаешь ли? – прокричала она.
– Любит ли он тебя?
– Любит ли? – повторила Наташа с улыбкой сожаления о непонятливости своей подруги. – Ведь ты прочла письмо, ты видела его?
– Но если он неблагородный человек?
– Он!… неблагородный человек? Коли бы ты знала! – говорила Наташа.
– Если он благородный человек, то он или должен объявить свое намерение, или перестать видеться с тобой; и ежели ты не хочешь этого сделать, то я сделаю это, я напишу ему, я скажу папа, – решительно сказала Соня.
– Да я жить не могу без него! – закричала Наташа.
– Наташа, я не понимаю тебя. И что ты говоришь! Вспомни об отце, о Nicolas.
– Мне никого не нужно, я никого не люблю, кроме его. Как ты смеешь говорить, что он неблагороден? Ты разве не знаешь, что я его люблю? – кричала Наташа. – Соня, уйди, я не хочу с тобой ссориться, уйди, ради Бога уйди: ты видишь, как я мучаюсь, – злобно кричала Наташа сдержанно раздраженным и отчаянным голосом. Соня разрыдалась и выбежала из комнаты.
Наташа подошла к столу и, не думав ни минуты, написала тот ответ княжне Марье, который она не могла написать целое утро. В письме этом она коротко писала княжне Марье, что все недоразуменья их кончены, что, пользуясь великодушием князя Андрея, который уезжая дал ей свободу, она просит ее забыть всё и простить ее ежели она перед нею виновата, но что она не может быть его женой. Всё это ей казалось так легко, просто и ясно в эту минуту.

В пятницу Ростовы должны были ехать в деревню, а граф в среду поехал с покупщиком в свою подмосковную.
В день отъезда графа, Соня с Наташей были званы на большой обед к Карагиным, и Марья Дмитриевна повезла их. На обеде этом Наташа опять встретилась с Анатолем, и Соня заметила, что Наташа говорила с ним что то, желая не быть услышанной, и всё время обеда была еще более взволнована, чем прежде. Когда они вернулись домой, Наташа начала первая с Соней то объяснение, которого ждала ее подруга.
– Вот ты, Соня, говорила разные глупости про него, – начала Наташа кротким голосом, тем голосом, которым говорят дети, когда хотят, чтобы их похвалили. – Мы объяснились с ним нынче.
– Ну, что же, что? Ну что ж он сказал? Наташа, как я рада, что ты не сердишься на меня. Говори мне всё, всю правду. Что же он сказал?
Наташа задумалась.
– Ах Соня, если бы ты знала его так, как я! Он сказал… Он спрашивал меня о том, как я обещала Болконскому. Он обрадовался, что от меня зависит отказать ему.
Соня грустно вздохнула.
– Но ведь ты не отказала Болконскому, – сказала она.
– А может быть я и отказала! Может быть с Болконским всё кончено. Почему ты думаешь про меня так дурно?
– Я ничего не думаю, я только не понимаю этого…
– Подожди, Соня, ты всё поймешь. Увидишь, какой он человек. Ты не думай дурное ни про меня, ни про него.
– Я ни про кого не думаю дурное: я всех люблю и всех жалею. Но что же мне делать?
Соня не сдавалась на нежный тон, с которым к ней обращалась Наташа. Чем размягченнее и искательнее было выражение лица Наташи, тем серьезнее и строже было лицо Сони.
– Наташа, – сказала она, – ты просила меня не говорить с тобой, я и не говорила, теперь ты сама начала. Наташа, я не верю ему. Зачем эта тайна?
– Опять, опять! – перебила Наташа.
– Наташа, я боюсь за тебя.
– Чего бояться?
– Я боюсь, что ты погубишь себя, – решительно сказала Соня, сама испугавшись того что она сказала.
Лицо Наташи опять выразило злобу.
– И погублю, погублю, как можно скорее погублю себя. Не ваше дело. Не вам, а мне дурно будет. Оставь, оставь меня. Я ненавижу тебя.
– Наташа! – испуганно взывала Соня.
– Ненавижу, ненавижу! И ты мой враг навсегда!
Наташа выбежала из комнаты.
Наташа не говорила больше с Соней и избегала ее. С тем же выражением взволнованного удивления и преступности она ходила по комнатам, принимаясь то за то, то за другое занятие и тотчас же бросая их.
Как это ни тяжело было для Сони, но она, не спуская глаз, следила за своей подругой.
Накануне того дня, в который должен был вернуться граф, Соня заметила, что Наташа сидела всё утро у окна гостиной, как будто ожидая чего то и что она сделала какой то знак проехавшему военному, которого Соня приняла за Анатоля.
Соня стала еще внимательнее наблюдать свою подругу и заметила, что Наташа была всё время обеда и вечер в странном и неестественном состоянии (отвечала невпопад на делаемые ей вопросы, начинала и не доканчивала фразы, всему смеялась).
После чая Соня увидала робеющую горничную девушку, выжидавшую ее у двери Наташи. Она пропустила ее и, подслушав у двери, узнала, что опять было передано письмо. И вдруг Соне стало ясно, что у Наташи был какой нибудь страшный план на нынешний вечер. Соня постучалась к ней. Наташа не пустила ее.
«Она убежит с ним! думала Соня. Она на всё способна. Нынче в лице ее было что то особенно жалкое и решительное. Она заплакала, прощаясь с дяденькой, вспоминала Соня. Да это верно, она бежит с ним, – но что мне делать?» думала Соня, припоминая теперь те признаки, которые ясно доказывали, почему у Наташи было какое то страшное намерение. «Графа нет. Что мне делать, написать к Курагину, требуя от него объяснения? Но кто велит ему ответить? Писать Пьеру, как просил князь Андрей в случае несчастия?… Но может быть, в самом деле она уже отказала Болконскому (она вчера отослала письмо княжне Марье). Дяденьки нет!» Сказать Марье Дмитриевне, которая так верила в Наташу, Соне казалось ужасно. «Но так или иначе, думала Соня, стоя в темном коридоре: теперь или никогда пришло время доказать, что я помню благодеяния их семейства и люблю Nicolas. Нет, я хоть три ночи не буду спать, а не выйду из этого коридора и силой не пущу ее, и не дам позору обрушиться на их семейство», думала она.


Анатоль последнее время переселился к Долохову. План похищения Ростовой уже несколько дней был обдуман и приготовлен Долоховым, и в тот день, когда Соня, подслушав у двери Наташу, решилась оберегать ее, план этот должен был быть приведен в исполнение. Наташа в десять часов вечера обещала выйти к Курагину на заднее крыльцо. Курагин должен был посадить ее в приготовленную тройку и везти за 60 верст от Москвы в село Каменку, где был приготовлен расстриженный поп, который должен был обвенчать их. В Каменке и была готова подстава, которая должна была вывезти их на Варшавскую дорогу и там на почтовых они должны были скакать за границу.
У Анатоля были и паспорт, и подорожная, и десять тысяч денег, взятые у сестры, и десять тысяч, занятые через посредство Долохова.
Два свидетеля – Хвостиков, бывший приказный, которого употреблял для игры Долохов и Макарин, отставной гусар, добродушный и слабый человек, питавший беспредельную любовь к Курагину – сидели в первой комнате за чаем.
В большом кабинете Долохова, убранном от стен до потолка персидскими коврами, медвежьими шкурами и оружием, сидел Долохов в дорожном бешмете и сапогах перед раскрытым бюро, на котором лежали счеты и пачки денег. Анатоль в расстегнутом мундире ходил из той комнаты, где сидели свидетели, через кабинет в заднюю комнату, где его лакей француз с другими укладывал последние вещи. Долохов считал деньги и записывал.
– Ну, – сказал он, – Хвостикову надо дать две тысячи.
– Ну и дай, – сказал Анатоль.
– Макарка (они так звали Макарина), этот бескорыстно за тебя в огонь и в воду. Ну вот и кончены счеты, – сказал Долохов, показывая ему записку. – Так?
– Да, разумеется, так, – сказал Анатоль, видимо не слушавший Долохова и с улыбкой, не сходившей у него с лица, смотревший вперед себя.
Долохов захлопнул бюро и обратился к Анатолю с насмешливой улыбкой.
– А знаешь что – брось всё это: еще время есть! – сказал он.
– Дурак! – сказал Анатоль. – Перестань говорить глупости. Ежели бы ты знал… Это чорт знает, что такое!
– Право брось, – сказал Долохов. – Я тебе дело говорю. Разве это шутка, что ты затеял?
– Ну, опять, опять дразнить? Пошел к чорту! А?… – сморщившись сказал Анатоль. – Право не до твоих дурацких шуток. – И он ушел из комнаты.
Долохов презрительно и снисходительно улыбался, когда Анатоль вышел.
– Ты постой, – сказал он вслед Анатолю, – я не шучу, я дело говорю, поди, поди сюда.
Анатоль опять вошел в комнату и, стараясь сосредоточить внимание, смотрел на Долохова, очевидно невольно покоряясь ему.
– Ты меня слушай, я тебе последний раз говорю. Что мне с тобой шутить? Разве я тебе перечил? Кто тебе всё устроил, кто попа нашел, кто паспорт взял, кто денег достал? Всё я.
– Ну и спасибо тебе. Ты думаешь я тебе не благодарен? – Анатоль вздохнул и обнял Долохова.
– Я тебе помогал, но всё же я тебе должен правду сказать: дело опасное и, если разобрать, глупое. Ну, ты ее увезешь, хорошо. Разве это так оставят? Узнается дело, что ты женат. Ведь тебя под уголовный суд подведут…
– Ах! глупости, глупости! – опять сморщившись заговорил Анатоль. – Ведь я тебе толковал. А? – И Анатоль с тем особенным пристрастием (которое бывает у людей тупых) к умозаключению, до которого они дойдут своим умом, повторил то рассуждение, которое он раз сто повторял Долохову. – Ведь я тебе толковал, я решил: ежели этот брак будет недействителен, – cказал он, загибая палец, – значит я не отвечаю; ну а ежели действителен, всё равно: за границей никто этого не будет знать, ну ведь так? И не говори, не говори, не говори!
– Право, брось! Ты только себя свяжешь…
– Убирайся к чорту, – сказал Анатоль и, взявшись за волосы, вышел в другую комнату и тотчас же вернулся и с ногами сел на кресло близко перед Долоховым. – Это чорт знает что такое! А? Ты посмотри, как бьется! – Он взял руку Долохова и приложил к своему сердцу. – Ah! quel pied, mon cher, quel regard! Une deesse!! [О! Какая ножка, мой друг, какой взгляд! Богиня!!] A?
Долохов, холодно улыбаясь и блестя своими красивыми, наглыми глазами, смотрел на него, видимо желая еще повеселиться над ним.
– Ну деньги выйдут, тогда что?
– Тогда что? А? – повторил Анатоль с искренним недоумением перед мыслью о будущем. – Тогда что? Там я не знаю что… Ну что глупости говорить! – Он посмотрел на часы. – Пора!
Анатоль пошел в заднюю комнату.
– Ну скоро ли вы? Копаетесь тут! – крикнул он на слуг.
Долохов убрал деньги и крикнув человека, чтобы велеть подать поесть и выпить на дорогу, вошел в ту комнату, где сидели Хвостиков и Макарин.
Анатоль в кабинете лежал, облокотившись на руку, на диване, задумчиво улыбался и что то нежно про себя шептал своим красивым ртом.
– Иди, съешь что нибудь. Ну выпей! – кричал ему из другой комнаты Долохов.
– Не хочу! – ответил Анатоль, всё продолжая улыбаться.
– Иди, Балага приехал.
Анатоль встал и вошел в столовую. Балага был известный троечный ямщик, уже лет шесть знавший Долохова и Анатоля, и служивший им своими тройками. Не раз он, когда полк Анатоля стоял в Твери, с вечера увозил его из Твери, к рассвету доставлял в Москву и увозил на другой день ночью. Не раз он увозил Долохова от погони, не раз он по городу катал их с цыганами и дамочками, как называл Балага. Не раз он с их работой давил по Москве народ и извозчиков, и всегда его выручали его господа, как он называл их. Не одну лошадь он загнал под ними. Не раз он был бит ими, не раз напаивали они его шампанским и мадерой, которую он любил, и не одну штуку он знал за каждым из них, которая обыкновенному человеку давно бы заслужила Сибирь. В кутежах своих они часто зазывали Балагу, заставляли его пить и плясать у цыган, и не одна тысяча их денег перешла через его руки. Служа им, он двадцать раз в году рисковал и своей жизнью и своей шкурой, и на их работе переморил больше лошадей, чем они ему переплатили денег. Но он любил их, любил эту безумную езду, по восемнадцати верст в час, любил перекувырнуть извозчика и раздавить пешехода по Москве, и во весь скок пролететь по московским улицам. Он любил слышать за собой этот дикий крик пьяных голосов: «пошел! пошел!» тогда как уж и так нельзя было ехать шибче; любил вытянуть больно по шее мужика, который и так ни жив, ни мертв сторонился от него. «Настоящие господа!» думал он.
Анатоль и Долохов тоже любили Балагу за его мастерство езды и за то, что он любил то же, что и они. С другими Балага рядился, брал по двадцати пяти рублей за двухчасовое катанье и с другими только изредка ездил сам, а больше посылал своих молодцов. Но с своими господами, как он называл их, он всегда ехал сам и никогда ничего не требовал за свою работу. Только узнав через камердинеров время, когда были деньги, он раз в несколько месяцев приходил поутру, трезвый и, низко кланяясь, просил выручить его. Его всегда сажали господа.
– Уж вы меня вызвольте, батюшка Федор Иваныч или ваше сиятельство, – говорил он. – Обезлошадничал вовсе, на ярманку ехать уж ссудите, что можете.
И Анатоль и Долохов, когда бывали в деньгах, давали ему по тысяче и по две рублей.
Балага был русый, с красным лицом и в особенности красной, толстой шеей, приземистый, курносый мужик, лет двадцати семи, с блестящими маленькими глазами и маленькой бородкой. Он был одет в тонком синем кафтане на шелковой подкладке, надетом на полушубке.
Он перекрестился на передний угол и подошел к Долохову, протягивая черную, небольшую руку.
– Федору Ивановичу! – сказал он, кланяясь.
– Здорово, брат. – Ну вот и он.
– Здравствуй, ваше сиятельство, – сказал он входившему Анатолю и тоже протянул руку.
– Я тебе говорю, Балага, – сказал Анатоль, кладя ему руки на плечи, – любишь ты меня или нет? А? Теперь службу сослужи… На каких приехал? А?
– Как посол приказал, на ваших на зверьях, – сказал Балага.
– Ну, слышишь, Балага! Зарежь всю тройку, а чтобы в три часа приехать. А?
– Как зарежешь, на чем поедем? – сказал Балага, подмигивая.
– Ну, я тебе морду разобью, ты не шути! – вдруг, выкатив глаза, крикнул Анатоль.
– Что ж шутить, – посмеиваясь сказал ямщик. – Разве я для своих господ пожалею? Что мочи скакать будет лошадям, то и ехать будем.
– А! – сказал Анатоль. – Ну садись.
– Что ж, садись! – сказал Долохов.
– Постою, Федор Иванович.
– Садись, врешь, пей, – сказал Анатоль и налил ему большой стакан мадеры. Глаза ямщика засветились на вино. Отказываясь для приличия, он выпил и отерся шелковым красным платком, который лежал у него в шапке.
– Что ж, когда ехать то, ваше сиятельство?
– Да вот… (Анатоль посмотрел на часы) сейчас и ехать. Смотри же, Балага. А? Поспеешь?
– Да как выезд – счастлив ли будет, а то отчего же не поспеть? – сказал Балага. – Доставляли же в Тверь, в семь часов поспевали. Помнишь небось, ваше сиятельство.
– Ты знаешь ли, на Рожество из Твери я раз ехал, – сказал Анатоль с улыбкой воспоминания, обращаясь к Макарину, который во все глаза умиленно смотрел на Курагина. – Ты веришь ли, Макарка, что дух захватывало, как мы летели. Въехали в обоз, через два воза перескочили. А?
– Уж лошади ж были! – продолжал рассказ Балага. – Я тогда молодых пристяжных к каурому запрег, – обратился он к Долохову, – так веришь ли, Федор Иваныч, 60 верст звери летели; держать нельзя, руки закоченели, мороз был. Бросил вожжи, держи, мол, ваше сиятельство, сам, так в сани и повалился. Так ведь не то что погонять, до места держать нельзя. В три часа донесли черти. Издохла левая только.


Анатоль вышел из комнаты и через несколько минут вернулся в подпоясанной серебряным ремнем шубке и собольей шапке, молодцовато надетой на бекрень и очень шедшей к его красивому лицу. Поглядевшись в зеркало и в той самой позе, которую он взял перед зеркалом, став перед Долоховым, он взял стакан вина.
– Ну, Федя, прощай, спасибо за всё, прощай, – сказал Анатоль. – Ну, товарищи, друзья… он задумался… – молодости… моей, прощайте, – обратился он к Макарину и другим.
Несмотря на то, что все они ехали с ним, Анатоль видимо хотел сделать что то трогательное и торжественное из этого обращения к товарищам. Он говорил медленным, громким голосом и выставив грудь покачивал одной ногой. – Все возьмите стаканы; и ты, Балага. Ну, товарищи, друзья молодости моей, покутили мы, пожили, покутили. А? Теперь, когда свидимся? за границу уеду. Пожили, прощай, ребята. За здоровье! Ура!.. – сказал он, выпил свой стакан и хлопнул его об землю.
– Будь здоров, – сказал Балага, тоже выпив свой стакан и обтираясь платком. Макарин со слезами на глазах обнимал Анатоля. – Эх, князь, уж как грустно мне с тобой расстаться, – проговорил он.
– Ехать, ехать! – закричал Анатоль.
Балага было пошел из комнаты.
– Нет, стой, – сказал Анатоль. – Затвори двери, сесть надо. Вот так. – Затворили двери, и все сели.
– Ну, теперь марш, ребята! – сказал Анатоль вставая.
Лакей Joseph подал Анатолю сумку и саблю, и все вышли в переднюю.
– А шуба где? – сказал Долохов. – Эй, Игнатка! Поди к Матрене Матвеевне, спроси шубу, салоп соболий. Я слыхал, как увозят, – сказал Долохов, подмигнув. – Ведь она выскочит ни жива, ни мертва, в чем дома сидела; чуть замешкаешься, тут и слезы, и папаша, и мамаша, и сейчас озябла и назад, – а ты в шубу принимай сразу и неси в сани.
Лакей принес женский лисий салоп.
– Дурак, я тебе сказал соболий. Эй, Матрешка, соболий! – крикнул он так, что далеко по комнатам раздался его голос.
Красивая, худая и бледная цыганка, с блестящими, черными глазами и с черными, курчавыми сизого отлива волосами, в красной шали, выбежала с собольим салопом на руке.
– Что ж, мне не жаль, ты возьми, – сказала она, видимо робея перед своим господином и жалея салопа.
Долохов, не отвечая ей, взял шубу, накинул ее на Матрешу и закутал ее.
– Вот так, – сказал Долохов. – И потом вот так, – сказал он, и поднял ей около головы воротник, оставляя его только перед лицом немного открытым. – Потом вот так, видишь? – и он придвинул голову Анатоля к отверстию, оставленному воротником, из которого виднелась блестящая улыбка Матреши.
– Ну прощай, Матреша, – сказал Анатоль, целуя ее. – Эх, кончена моя гульба здесь! Стешке кланяйся. Ну, прощай! Прощай, Матреша; ты мне пожелай счастья.
– Ну, дай то вам Бог, князь, счастья большого, – сказала Матреша, с своим цыганским акцентом.
У крыльца стояли две тройки, двое молодцов ямщиков держали их. Балага сел на переднюю тройку, и, высоко поднимая локти, неторопливо разобрал вожжи. Анатоль и Долохов сели к нему. Макарин, Хвостиков и лакей сели в другую тройку.
– Готовы, что ль? – спросил Балага.
– Пущай! – крикнул он, заматывая вокруг рук вожжи, и тройка понесла бить вниз по Никитскому бульвару.
– Тпрру! Поди, эй!… Тпрру, – только слышался крик Балаги и молодца, сидевшего на козлах. На Арбатской площади тройка зацепила карету, что то затрещало, послышался крик, и тройка полетела по Арбату.
Дав два конца по Подновинскому Балага стал сдерживать и, вернувшись назад, остановил лошадей у перекрестка Старой Конюшенной.
Молодец соскочил держать под уздцы лошадей, Анатоль с Долоховым пошли по тротуару. Подходя к воротам, Долохов свистнул. Свисток отозвался ему и вслед за тем выбежала горничная.
– На двор войдите, а то видно, сейчас выйдет, – сказала она.
Долохов остался у ворот. Анатоль вошел за горничной на двор, поворотил за угол и вбежал на крыльцо.
Гаврило, огромный выездной лакей Марьи Дмитриевны, встретил Анатоля.
– К барыне пожалуйте, – басом сказал лакей, загораживая дорогу от двери.
– К какой барыне? Да ты кто? – запыхавшимся шопотом спрашивал Анатоль.
– Пожалуйте, приказано привесть.
– Курагин! назад, – кричал Долохов. – Измена! Назад!
Долохов у калитки, у которой он остановился, боролся с дворником, пытавшимся запереть за вошедшим Анатолем калитку. Долохов последним усилием оттолкнул дворника и схватив за руку выбежавшего Анатоля, выдернул его за калитку и побежал с ним назад к тройке.


Марья Дмитриевна, застав заплаканную Соню в коридоре, заставила ее во всем признаться. Перехватив записку Наташи и прочтя ее, Марья Дмитриевна с запиской в руке взошла к Наташе.
– Мерзавка, бесстыдница, – сказала она ей. – Слышать ничего не хочу! – Оттолкнув удивленными, но сухими глазами глядящую на нее Наташу, она заперла ее на ключ и приказав дворнику пропустить в ворота тех людей, которые придут нынче вечером, но не выпускать их, а лакею приказав привести этих людей к себе, села в гостиной, ожидая похитителей.
Когда Гаврило пришел доложить Марье Дмитриевне, что приходившие люди убежали, она нахмурившись встала и заложив назад руки, долго ходила по комнатам, обдумывая то, что ей делать. В 12 часу ночи она, ощупав ключ в кармане, пошла к комнате Наташи. Соня, рыдая, сидела в коридоре.
– Марья Дмитриевна, пустите меня к ней ради Бога! – сказала она. Марья Дмитриевна, не отвечая ей, отперла дверь и вошла. «Гадко, скверно… В моем доме… Мерзавка, девчонка… Только отца жалко!» думала Марья Дмитриевна, стараясь утолить свой гнев. «Как ни трудно, уж велю всем молчать и скрою от графа». Марья Дмитриевна решительными шагами вошла в комнату. Наташа лежала на диване, закрыв голову руками, и не шевелилась. Она лежала в том самом положении, в котором оставила ее Марья Дмитриевна.
– Хороша, очень хороша! – сказала Марья Дмитриевна. – В моем доме любовникам свидания назначать! Притворяться то нечего. Ты слушай, когда я с тобой говорю. – Марья Дмитриевна тронула ее за руку. – Ты слушай, когда я говорю. Ты себя осрамила, как девка самая последняя. Я бы с тобой то сделала, да мне отца твоего жалко. Я скрою. – Наташа не переменила положения, но только всё тело ее стало вскидываться от беззвучных, судорожных рыданий, которые душили ее. Марья Дмитриевна оглянулась на Соню и присела на диване подле Наташи.
– Счастье его, что он от меня ушел; да я найду его, – сказала она своим грубым голосом; – слышишь ты что ли, что я говорю? – Она поддела своей большой рукой под лицо Наташи и повернула ее к себе. И Марья Дмитриевна, и Соня удивились, увидав лицо Наташи. Глаза ее были блестящи и сухи, губы поджаты, щеки опустились.
– Оставь… те… что мне… я… умру… – проговорила она, злым усилием вырвалась от Марьи Дмитриевны и легла в свое прежнее положение.
– Наталья!… – сказала Марья Дмитриевна. – Я тебе добра желаю. Ты лежи, ну лежи так, я тебя не трону, и слушай… Я не стану говорить, как ты виновата. Ты сама знаешь. Ну да теперь отец твой завтра приедет, что я скажу ему? А?
Опять тело Наташи заколебалось от рыданий.
– Ну узнает он, ну брат твой, жених!
– У меня нет жениха, я отказала, – прокричала Наташа.
– Всё равно, – продолжала Марья Дмитриевна. – Ну они узнают, что ж они так оставят? Ведь он, отец твой, я его знаю, ведь он, если его на дуэль вызовет, хорошо это будет? А?
– Ах, оставьте меня, зачем вы всему помешали! Зачем? зачем? кто вас просил? – кричала Наташа, приподнявшись на диване и злобно глядя на Марью Дмитриевну.
– Да чего ж ты хотела? – вскрикнула опять горячась Марья Дмитриевна, – что ж тебя запирали что ль? Ну кто ж ему мешал в дом ездить? Зачем же тебя, как цыганку какую, увозить?… Ну увез бы он тебя, что ж ты думаешь, его бы не нашли? Твой отец, или брат, или жених. А он мерзавец, негодяй, вот что!
– Он лучше всех вас, – вскрикнула Наташа, приподнимаясь. – Если бы вы не мешали… Ах, Боже мой, что это, что это! Соня, за что? Уйдите!… – И она зарыдала с таким отчаянием, с каким оплакивают люди только такое горе, которого они чувствуют сами себя причиной. Марья Дмитриевна начала было опять говорить; но Наташа закричала: – Уйдите, уйдите, вы все меня ненавидите, презираете. – И опять бросилась на диван.
Марья Дмитриевна продолжала еще несколько времени усовещивать Наташу и внушать ей, что всё это надо скрыть от графа, что никто не узнает ничего, ежели только Наташа возьмет на себя всё забыть и не показывать ни перед кем вида, что что нибудь случилось. Наташа не отвечала. Она и не рыдала больше, но с ней сделались озноб и дрожь. Марья Дмитриевна подложила ей подушку, накрыла ее двумя одеялами и сама принесла ей липового цвета, но Наташа не откликнулась ей. – Ну пускай спит, – сказала Марья Дмитриевна, уходя из комнаты, думая, что она спит. Но Наташа не спала и остановившимися раскрытыми глазами из бледного лица прямо смотрела перед собою. Всю эту ночь Наташа не спала, и не плакала, и не говорила с Соней, несколько раз встававшей и подходившей к ней.
На другой день к завтраку, как и обещал граф Илья Андреич, он приехал из Подмосковной. Он был очень весел: дело с покупщиком ладилось и ничто уже не задерживало его теперь в Москве и в разлуке с графиней, по которой он соскучился. Марья Дмитриевна встретила его и объявила ему, что Наташа сделалась очень нездорова вчера, что посылали за доктором, но что теперь ей лучше. Наташа в это утро не выходила из своей комнаты. С поджатыми растрескавшимися губами, сухими остановившимися глазами, она сидела у окна и беспокойно вглядывалась в проезжающих по улице и торопливо оглядывалась на входивших в комнату. Она очевидно ждала известий об нем, ждала, что он сам приедет или напишет ей.
Когда граф взошел к ней, она беспокойно оборотилась на звук его мужских шагов, и лицо ее приняло прежнее холодное и даже злое выражение. Она даже не поднялась на встречу ему.
– Что с тобой, мой ангел, больна? – спросил граф. Наташа помолчала.
– Да, больна, – отвечала она.
На беспокойные расспросы графа о том, почему она такая убитая и не случилось ли чего нибудь с женихом, она уверяла его, что ничего, и просила его не беспокоиться. Марья Дмитриевна подтвердила графу уверения Наташи, что ничего не случилось. Граф, судя по мнимой болезни, по расстройству дочери, по сконфуженным лицам Сони и Марьи Дмитриевны, ясно видел, что в его отсутствие должно было что нибудь случиться: но ему так страшно было думать, что что нибудь постыдное случилось с его любимою дочерью, он так любил свое веселое спокойствие, что он избегал расспросов и всё старался уверить себя, что ничего особенного не было и только тужил о том, что по случаю ее нездоровья откладывался их отъезд в деревню.


Со дня приезда своей жены в Москву Пьер сбирался уехать куда нибудь, только чтобы не быть с ней. Вскоре после приезда Ростовых в Москву, впечатление, которое производила на него Наташа, заставило его поторопиться исполнить свое намерение. Он поехал в Тверь ко вдове Иосифа Алексеевича, которая обещала давно передать ему бумаги покойного.
Когда Пьер вернулся в Москву, ему подали письмо от Марьи Дмитриевны, которая звала его к себе по весьма важному делу, касающемуся Андрея Болконского и его невесты. Пьер избегал Наташи. Ему казалось, что он имел к ней чувство более сильное, чем то, которое должен был иметь женатый человек к невесте своего друга. И какая то судьба постоянно сводила его с нею.
«Что такое случилось? И какое им до меня дело? думал он, одеваясь, чтобы ехать к Марье Дмитриевне. Поскорее бы приехал князь Андрей и женился бы на ней!» думал Пьер дорогой к Ахросимовой.
На Тверском бульваре кто то окликнул его.
– Пьер! Давно приехал? – прокричал ему знакомый голос. Пьер поднял голову. В парных санях, на двух серых рысаках, закидывающих снегом головашки саней, промелькнул Анатоль с своим всегдашним товарищем Макариным. Анатоль сидел прямо, в классической позе военных щеголей, закутав низ лица бобровым воротником и немного пригнув голову. Лицо его было румяно и свежо, шляпа с белым плюмажем была надета на бок, открывая завитые, напомаженные и осыпанные мелким снегом волосы.
«И право, вот настоящий мудрец! подумал Пьер, ничего не видит дальше настоящей минуты удовольствия, ничто не тревожит его, и оттого всегда весел, доволен и спокоен. Что бы я дал, чтобы быть таким как он!» с завистью подумал Пьер.
В передней Ахросимовой лакей, снимая с Пьера его шубу, сказал, что Марья Дмитриевна просят к себе в спальню.
Отворив дверь в залу, Пьер увидал Наташу, сидевшую у окна с худым, бледным и злым лицом. Она оглянулась на него, нахмурилась и с выражением холодного достоинства вышла из комнаты.
– Что случилось? – спросил Пьер, входя к Марье Дмитриевне.
– Хорошие дела, – отвечала Марья Дмитриевна: – пятьдесят восемь лет прожила на свете, такого сраму не видала. – И взяв с Пьера честное слово молчать обо всем, что он узнает, Марья Дмитриевна сообщила ему, что Наташа отказала своему жениху без ведома родителей, что причиной этого отказа был Анатоль Курагин, с которым сводила ее жена Пьера, и с которым она хотела бежать в отсутствие своего отца, с тем, чтобы тайно обвенчаться.
Пьер приподняв плечи и разинув рот слушал то, что говорила ему Марья Дмитриевна, не веря своим ушам. Невесте князя Андрея, так сильно любимой, этой прежде милой Наташе Ростовой, променять Болконского на дурака Анатоля, уже женатого (Пьер знал тайну его женитьбы), и так влюбиться в него, чтобы согласиться бежать с ним! – Этого Пьер не мог понять и не мог себе представить.
Милое впечатление Наташи, которую он знал с детства, не могло соединиться в его душе с новым представлением о ее низости, глупости и жестокости. Он вспомнил о своей жене. «Все они одни и те же», сказал он сам себе, думая, что не ему одному достался печальный удел быть связанным с гадкой женщиной. Но ему всё таки до слез жалко было князя Андрея, жалко было его гордости. И чем больше он жалел своего друга, тем с большим презрением и даже отвращением думал об этой Наташе, с таким выражением холодного достоинства сейчас прошедшей мимо него по зале. Он не знал, что душа Наташи была преисполнена отчаяния, стыда, унижения, и что она не виновата была в том, что лицо ее нечаянно выражало спокойное достоинство и строгость.
– Да как обвенчаться! – проговорил Пьер на слова Марьи Дмитриевны. – Он не мог обвенчаться: он женат.
– Час от часу не легче, – проговорила Марья Дмитриевна. – Хорош мальчик! То то мерзавец! А она ждет, второй день ждет. По крайней мере ждать перестанет, надо сказать ей.
Узнав от Пьера подробности женитьбы Анатоля, излив свой гнев на него ругательными словами, Марья Дмитриевна сообщила ему то, для чего она вызвала его. Марья Дмитриевна боялась, чтобы граф или Болконский, который мог всякую минуту приехать, узнав дело, которое она намерена была скрыть от них, не вызвали на дуэль Курагина, и потому просила его приказать от ее имени его шурину уехать из Москвы и не сметь показываться ей на глаза. Пьер обещал ей исполнить ее желание, только теперь поняв опасность, которая угрожала и старому графу, и Николаю, и князю Андрею. Кратко и точно изложив ему свои требования, она выпустила его в гостиную. – Смотри же, граф ничего не знает. Ты делай, как будто ничего не знаешь, – сказала она ему. – А я пойду сказать ей, что ждать нечего! Да оставайся обедать, коли хочешь, – крикнула Марья Дмитриевна Пьеру.
Пьер встретил старого графа. Он был смущен и расстроен. В это утро Наташа сказала ему, что она отказала Болконскому.
– Беда, беда, mon cher, – говорил он Пьеру, – беда с этими девками без матери; уж я так тужу, что приехал. Я с вами откровенен буду. Слышали, отказала жениху, ни у кого не спросивши ничего. Оно, положим, я никогда этому браку очень не радовался. Положим, он хороший человек, но что ж, против воли отца счастья бы не было, и Наташа без женихов не останется. Да всё таки долго уже так продолжалось, да и как же это без отца, без матери, такой шаг! А теперь больна, и Бог знает, что! Плохо, граф, плохо с дочерьми без матери… – Пьер видел, что граф был очень расстроен, старался перевести разговор на другой предмет, но граф опять возвращался к своему горю.
Соня с встревоженным лицом вошла в гостиную.
– Наташа не совсем здорова; она в своей комнате и желала бы вас видеть. Марья Дмитриевна у нее и просит вас тоже.
– Да ведь вы очень дружны с Болконским, верно что нибудь передать хочет, – сказал граф. – Ах, Боже мой, Боже мой! Как всё хорошо было! – И взявшись за редкие виски седых волос, граф вышел из комнаты.
Марья Дмитриевна объявила Наташе о том, что Анатоль был женат. Наташа не хотела верить ей и требовала подтверждения этого от самого Пьера. Соня сообщила это Пьеру в то время, как она через коридор провожала его в комнату Наташи.
Наташа, бледная, строгая сидела подле Марьи Дмитриевны и от самой двери встретила Пьера лихорадочно блестящим, вопросительным взглядом. Она не улыбнулась, не кивнула ему головой, она только упорно смотрела на него, и взгляд ее спрашивал его только про то: друг ли он или такой же враг, как и все другие, по отношению к Анатолю. Сам по себе Пьер очевидно не существовал для нее.
– Он всё знает, – сказала Марья Дмитриевна, указывая на Пьера и обращаясь к Наташе. – Он пускай тебе скажет, правду ли я говорила.
Наташа, как подстреленный, загнанный зверь смотрит на приближающихся собак и охотников, смотрела то на того, то на другого.
– Наталья Ильинична, – начал Пьер, опустив глаза и испытывая чувство жалости к ней и отвращения к той операции, которую он должен был делать, – правда это или не правда, это для вас должно быть всё равно, потому что…
– Так это не правда, что он женат!
– Нет, это правда.
– Он женат был и давно? – спросила она, – честное слово?
Пьер дал ей честное слово.
– Он здесь еще? – спросила она быстро.
– Да, я его сейчас видел.
Она очевидно была не в силах говорить и делала руками знаки, чтобы оставили ее.


Пьер не остался обедать, а тотчас же вышел из комнаты и уехал. Он поехал отыскивать по городу Анатоля Курагина, при мысли о котором теперь вся кровь у него приливала к сердцу и он испытывал затруднение переводить дыхание. На горах, у цыган, у Comoneno – его не было. Пьер поехал в клуб.
В клубе всё шло своим обыкновенным порядком: гости, съехавшиеся обедать, сидели группами и здоровались с Пьером и говорили о городских новостях. Лакей, поздоровавшись с ним, доложил ему, зная его знакомство и привычки, что место ему оставлено в маленькой столовой, что князь Михаил Захарыч в библиотеке, а Павел Тимофеич не приезжали еще. Один из знакомых Пьера между разговором о погоде спросил у него, слышал ли он о похищении Курагиным Ростовой, про которое говорят в городе, правда ли это? Пьер, засмеявшись, сказал, что это вздор, потому что он сейчас только от Ростовых. Он спрашивал у всех про Анатоля; ему сказал один, что не приезжал еще, другой, что он будет обедать нынче. Пьеру странно было смотреть на эту спокойную, равнодушную толпу людей, не знавшую того, что делалось у него в душе. Он прошелся по зале, дождался пока все съехались, и не дождавшись Анатоля, не стал обедать и поехал домой.
Анатоль, которого он искал, в этот день обедал у Долохова и совещался с ним о том, как поправить испорченное дело. Ему казалось необходимо увидаться с Ростовой. Вечером он поехал к сестре, чтобы переговорить с ней о средствах устроить это свидание. Когда Пьер, тщетно объездив всю Москву, вернулся домой, камердинер доложил ему, что князь Анатоль Васильич у графини. Гостиная графини была полна гостей.
Пьер не здороваясь с женою, которую он не видал после приезда (она больше чем когда нибудь ненавистна была ему в эту минуту), вошел в гостиную и увидав Анатоля подошел к нему.
– Ah, Pierre, – сказала графиня, подходя к мужу. – Ты не знаешь в каком положении наш Анатоль… – Она остановилась, увидав в опущенной низко голове мужа, в его блестящих глазах, в его решительной походке то страшное выражение бешенства и силы, которое она знала и испытала на себе после дуэли с Долоховым.
– Где вы – там разврат, зло, – сказал Пьер жене. – Анатоль, пойдемте, мне надо поговорить с вами, – сказал он по французски.
Анатоль оглянулся на сестру и покорно встал, готовый следовать за Пьером.
Пьер, взяв его за руку, дернул к себе и пошел из комнаты.
– Si vous vous permettez dans mon salon, [Если вы позволите себе в моей гостиной,] – шопотом проговорила Элен; но Пьер, не отвечая ей вышел из комнаты.
Анатоль шел за ним обычной, молодцоватой походкой. Но на лице его было заметно беспокойство.
Войдя в свой кабинет, Пьер затворил дверь и обратился к Анатолю, не глядя на него.
– Вы обещали графине Ростовой жениться на ней и хотели увезти ее?
– Мой милый, – отвечал Анатоль по французски (как и шел весь разговор), я не считаю себя обязанным отвечать на допросы, делаемые в таком тоне.
Лицо Пьера, и прежде бледное, исказилось бешенством. Он схватил своей большой рукой Анатоля за воротник мундира и стал трясти из стороны в сторону до тех пор, пока лицо Анатоля не приняло достаточное выражение испуга.
– Когда я говорю, что мне надо говорить с вами… – повторял Пьер.
– Ну что, это глупо. А? – сказал Анатоль, ощупывая оторванную с сукном пуговицу воротника.
– Вы негодяй и мерзавец, и не знаю, что меня воздерживает от удовольствия разможжить вам голову вот этим, – говорил Пьер, – выражаясь так искусственно потому, что он говорил по французски. Он взял в руку тяжелое пресспапье и угрожающе поднял и тотчас же торопливо положил его на место.
– Обещали вы ей жениться?
– Я, я, я не думал; впрочем я никогда не обещался, потому что…
Пьер перебил его. – Есть у вас письма ее? Есть у вас письма? – повторял Пьер, подвигаясь к Анатолю.
Анатоль взглянул на него и тотчас же, засунув руку в карман, достал бумажник.
Пьер взял подаваемое ему письмо и оттолкнув стоявший на дороге стол повалился на диван.
– Je ne serai pas violent, ne craignez rien, [Не бойтесь, я насилия не употреблю,] – сказал Пьер, отвечая на испуганный жест Анатоля. – Письма – раз, – сказал Пьер, как будто повторяя урок для самого себя. – Второе, – после минутного молчания продолжал он, опять вставая и начиная ходить, – вы завтра должны уехать из Москвы.
– Но как же я могу…
– Третье, – не слушая его, продолжал Пьер, – вы никогда ни слова не должны говорить о том, что было между вами и графиней. Этого, я знаю, я не могу запретить вам, но ежели в вас есть искра совести… – Пьер несколько раз молча прошел по комнате. Анатоль сидел у стола и нахмурившись кусал себе губы.
– Вы не можете не понять наконец, что кроме вашего удовольствия есть счастье, спокойствие других людей, что вы губите целую жизнь из того, что вам хочется веселиться. Забавляйтесь с женщинами подобными моей супруге – с этими вы в своем праве, они знают, чего вы хотите от них. Они вооружены против вас тем же опытом разврата; но обещать девушке жениться на ней… обмануть, украсть… Как вы не понимаете, что это так же подло, как прибить старика или ребенка!…
Пьер замолчал и взглянул на Анатоля уже не гневным, но вопросительным взглядом.
– Этого я не знаю. А? – сказал Анатоль, ободряясь по мере того, как Пьер преодолевал свой гнев. – Этого я не знаю и знать не хочу, – сказал он, не глядя на Пьера и с легким дрожанием нижней челюсти, – но вы сказали мне такие слова: подло и тому подобное, которые я comme un homme d'honneur [как честный человек] никому не позволю.
Пьер с удивлением посмотрел на него, не в силах понять, чего ему было нужно.
– Хотя это и было с глазу на глаз, – продолжал Анатоль, – но я не могу…
– Что ж, вам нужно удовлетворение? – насмешливо сказал Пьер.
– По крайней мере вы можете взять назад свои слова. А? Ежели вы хотите, чтоб я исполнил ваши желанья. А?
– Беру, беру назад, – проговорил Пьер и прошу вас извинить меня. Пьер взглянул невольно на оторванную пуговицу. – И денег, ежели вам нужно на дорогу. – Анатоль улыбнулся.
Это выражение робкой и подлой улыбки, знакомой ему по жене, взорвало Пьера.
– О, подлая, бессердечная порода! – проговорил он и вышел из комнаты.
На другой день Анатоль уехал в Петербург.


Пьер поехал к Марье Дмитриевне, чтобы сообщить об исполнении ее желанья – об изгнании Курагина из Москвы. Весь дом был в страхе и волнении. Наташа была очень больна, и, как Марья Дмитриевна под секретом сказала ему, она в ту же ночь, как ей было объявлено, что Анатоль женат, отравилась мышьяком, который она тихонько достала. Проглотив его немного, она так испугалась, что разбудила Соню и объявила ей то, что она сделала. Во время были приняты нужные меры против яда, и теперь она была вне опасности; но всё таки слаба так, что нельзя было думать везти ее в деревню и послано было за графиней. Пьер видел растерянного графа и заплаканную Соню, но не мог видеть Наташи.
Пьер в этот день обедал в клубе и со всех сторон слышал разговоры о попытке похищения Ростовой и с упорством опровергал эти разговоры, уверяя всех, что больше ничего не было, как только то, что его шурин сделал предложение Ростовой и получил отказ. Пьеру казалось, что на его обязанности лежит скрыть всё дело и восстановить репутацию Ростовой.
Он со страхом ожидал возвращения князя Андрея и каждый день заезжал наведываться о нем к старому князю.
Князь Николай Андреич знал через m lle Bourienne все слухи, ходившие по городу, и прочел ту записку к княжне Марье, в которой Наташа отказывала своему жениху. Он казался веселее обыкновенного и с большим нетерпением ожидал сына.
Чрез несколько дней после отъезда Анатоля, Пьер получил записку от князя Андрея, извещавшего его о своем приезде и просившего Пьера заехать к нему.
Князь Андрей, приехав в Москву, в первую же минуту своего приезда получил от отца записку Наташи к княжне Марье, в которой она отказывала жениху (записку эту похитила у княжны Марьи и передала князю m lle Вourienne) и услышал от отца с прибавлениями рассказы о похищении Наташи.
Князь Андрей приехал вечером накануне. Пьер приехал к нему на другое утро. Пьер ожидал найти князя Андрея почти в том же положении, в котором была и Наташа, и потому он был удивлен, когда, войдя в гостиную, услыхал из кабинета громкий голос князя Андрея, оживленно говорившего что то о какой то петербургской интриге. Старый князь и другой чей то голос изредка перебивали его. Княжна Марья вышла навстречу к Пьеру. Она вздохнула, указывая глазами на дверь, где был князь Андрей, видимо желая выразить свое сочувствие к его горю; но Пьер видел по лицу княжны Марьи, что она была рада и тому, что случилось, и тому, как ее брат принял известие об измене невесты.
– Он сказал, что ожидал этого, – сказала она. – Я знаю, что гордость его не позволит ему выразить своего чувства, но всё таки лучше, гораздо лучше он перенес это, чем я ожидала. Видно, так должно было быть…
– Но неужели совершенно всё кончено? – сказал Пьер.
Княжна Марья с удивлением посмотрела на него. Она не понимала даже, как можно было об этом спрашивать. Пьер вошел в кабинет. Князь Андрей, весьма изменившийся, очевидно поздоровевший, но с новой, поперечной морщиной между бровей, в штатском платье, стоял против отца и князя Мещерского и горячо спорил, делая энергические жесты. Речь шла о Сперанском, известие о внезапной ссылке и мнимой измене которого только что дошло до Москвы.
– Теперь судят и обвиняют его (Сперанского) все те, которые месяц тому назад восхищались им, – говорил князь Андрей, – и те, которые не в состоянии были понимать его целей. Судить человека в немилости очень легко и взваливать на него все ошибки другого; а я скажу, что ежели что нибудь сделано хорошего в нынешнее царствованье, то всё хорошее сделано им – им одним. – Он остановился, увидав Пьера. Лицо его дрогнуло и тотчас же приняло злое выражение. – И потомство отдаст ему справедливость, – договорил он, и тотчас же обратился к Пьеру.
– Ну ты как? Все толстеешь, – говорил он оживленно, но вновь появившаяся морщина еще глубже вырезалась на его лбу. – Да, я здоров, – отвечал он на вопрос Пьера и усмехнулся. Пьеру ясно было, что усмешка его говорила: «здоров, но здоровье мое никому не нужно». Сказав несколько слов с Пьером об ужасной дороге от границ Польши, о том, как он встретил в Швейцарии людей, знавших Пьера, и о господине Десале, которого он воспитателем для сына привез из за границы, князь Андрей опять с горячностью вмешался в разговор о Сперанском, продолжавшийся между двумя стариками.
– Ежели бы была измена и были бы доказательства его тайных сношений с Наполеоном, то их всенародно объявили бы – с горячностью и поспешностью говорил он. – Я лично не люблю и не любил Сперанского, но я люблю справедливость. – Пьер узнавал теперь в своем друге слишком знакомую ему потребность волноваться и спорить о деле для себя чуждом только для того, чтобы заглушить слишком тяжелые задушевные мысли.
Когда князь Мещерский уехал, князь Андрей взял под руку Пьера и пригласил его в комнату, которая была отведена для него. В комнате была разбита кровать, лежали раскрытые чемоданы и сундуки. Князь Андрей подошел к одному из них и достал шкатулку. Из шкатулки он достал связку в бумаге. Он всё делал молча и очень быстро. Он приподнялся, прокашлялся. Лицо его было нахмурено и губы поджаты.
– Прости меня, ежели я тебя утруждаю… – Пьер понял, что князь Андрей хотел говорить о Наташе, и широкое лицо его выразило сожаление и сочувствие. Это выражение лица Пьера рассердило князя Андрея; он решительно, звонко и неприятно продолжал: – Я получил отказ от графини Ростовой, и до меня дошли слухи об искании ее руки твоим шурином, или тому подобное. Правда ли это?
– И правда и не правда, – начал Пьер; но князь Андрей перебил его.
– Вот ее письма и портрет, – сказал он. Он взял связку со стола и передал Пьеру.
– Отдай это графине… ежели ты увидишь ее.
– Она очень больна, – сказал Пьер.
– Так она здесь еще? – сказал князь Андрей. – А князь Курагин? – спросил он быстро.
– Он давно уехал. Она была при смерти…
– Очень сожалею об ее болезни, – сказал князь Андрей. – Он холодно, зло, неприятно, как его отец, усмехнулся.
– Но господин Курагин, стало быть, не удостоил своей руки графиню Ростову? – сказал князь Андрей. Он фыркнул носом несколько раз.
– Он не мог жениться, потому что он был женат, – сказал Пьер.
Князь Андрей неприятно засмеялся, опять напоминая своего отца.
– А где же он теперь находится, ваш шурин, могу ли я узнать? – сказал он.
– Он уехал в Петер…. впрочем я не знаю, – сказал Пьер.
– Ну да это всё равно, – сказал князь Андрей. – Передай графине Ростовой, что она была и есть совершенно свободна, и что я желаю ей всего лучшего.
Пьер взял в руки связку бумаг. Князь Андрей, как будто вспоминая, не нужно ли ему сказать еще что нибудь или ожидая, не скажет ли чего нибудь Пьер, остановившимся взглядом смотрел на него.
– Послушайте, помните вы наш спор в Петербурге, – сказал Пьер, помните о…
– Помню, – поспешно отвечал князь Андрей, – я говорил, что падшую женщину надо простить, но я не говорил, что я могу простить. Я не могу.
– Разве можно это сравнивать?… – сказал Пьер. Князь Андрей перебил его. Он резко закричал:
– Да, опять просить ее руки, быть великодушным, и тому подобное?… Да, это очень благородно, но я не способен итти sur les brisees de monsieur [итти по стопам этого господина]. – Ежели ты хочешь быть моим другом, не говори со мною никогда про эту… про всё это. Ну, прощай. Так ты передашь…
Пьер вышел и пошел к старому князю и княжне Марье.
Старик казался оживленнее обыкновенного. Княжна Марья была такая же, как и всегда, но из за сочувствия к брату, Пьер видел в ней радость к тому, что свадьба ее брата расстроилась. Глядя на них, Пьер понял, какое презрение и злобу они имели все против Ростовых, понял, что нельзя было при них даже и упоминать имя той, которая могла на кого бы то ни было променять князя Андрея.
За обедом речь зашла о войне, приближение которой уже становилось очевидно. Князь Андрей не умолкая говорил и спорил то с отцом, то с Десалем, швейцарцем воспитателем, и казался оживленнее обыкновенного, тем оживлением, которого нравственную причину так хорошо знал Пьер.


В этот же вечер, Пьер поехал к Ростовым, чтобы исполнить свое поручение. Наташа была в постели, граф был в клубе, и Пьер, передав письма Соне, пошел к Марье Дмитриевне, интересовавшейся узнать о том, как князь Андрей принял известие. Через десять минут Соня вошла к Марье Дмитриевне.
– Наташа непременно хочет видеть графа Петра Кирилловича, – сказала она.
– Да как же, к ней что ль его свести? Там у вас не прибрано, – сказала Марья Дмитриевна.
– Нет, она оделась и вышла в гостиную, – сказала Соня.
Марья Дмитриевна только пожала плечами.
– Когда это графиня приедет, измучила меня совсем. Ты смотри ж, не говори ей всего, – обратилась она к Пьеру. – И бранить то ее духу не хватает, так жалка, так жалка!
Наташа, исхудавшая, с бледным и строгим лицом (совсем не пристыженная, какою ее ожидал Пьер) стояла по середине гостиной. Когда Пьер показался в двери, она заторопилась, очевидно в нерешительности, подойти ли к нему или подождать его.
Пьер поспешно подошел к ней. Он думал, что она ему, как всегда, подаст руку; но она, близко подойдя к нему, остановилась, тяжело дыша и безжизненно опустив руки, совершенно в той же позе, в которой она выходила на середину залы, чтоб петь, но совсем с другим выражением.
– Петр Кирилыч, – начала она быстро говорить – князь Болконский был вам друг, он и есть вам друг, – поправилась она (ей казалось, что всё только было, и что теперь всё другое). – Он говорил мне тогда, чтобы обратиться к вам…
Пьер молча сопел носом, глядя на нее. Он до сих пор в душе своей упрекал и старался презирать ее; но теперь ему сделалось так жалко ее, что в душе его не было места упреку.
– Он теперь здесь, скажите ему… чтобы он прост… простил меня. – Она остановилась и еще чаще стала дышать, но не плакала.
– Да… я скажу ему, – говорил Пьер, но… – Он не знал, что сказать.
Наташа видимо испугалась той мысли, которая могла притти Пьеру.
– Нет, я знаю, что всё кончено, – сказала она поспешно. – Нет, это не может быть никогда. Меня мучает только зло, которое я ему сделала. Скажите только ему, что я прошу его простить, простить, простить меня за всё… – Она затряслась всем телом и села на стул.
Еще никогда не испытанное чувство жалости переполнило душу Пьера.
– Я скажу ему, я всё еще раз скажу ему, – сказал Пьер; – но… я бы желал знать одно…
«Что знать?» спросил взгляд Наташи.
– Я бы желал знать, любили ли вы… – Пьер не знал как назвать Анатоля и покраснел при мысли о нем, – любили ли вы этого дурного человека?
– Не называйте его дурным, – сказала Наташа. – Но я ничего – ничего не знаю… – Она опять заплакала.
И еще больше чувство жалости, нежности и любви охватило Пьера. Он слышал как под очками его текли слезы и надеялся, что их не заметят.
– Не будем больше говорить, мой друг, – сказал Пьер.
Так странно вдруг для Наташи показался этот его кроткий, нежный, задушевный голос.
– Не будем говорить, мой друг, я всё скажу ему; но об одном прошу вас – считайте меня своим другом, и ежели вам нужна помощь, совет, просто нужно будет излить свою душу кому нибудь – не теперь, а когда у вас ясно будет в душе – вспомните обо мне. – Он взял и поцеловал ее руку. – Я счастлив буду, ежели в состоянии буду… – Пьер смутился.
– Не говорите со мной так: я не стою этого! – вскрикнула Наташа и хотела уйти из комнаты, но Пьер удержал ее за руку. Он знал, что ему нужно что то еще сказать ей. Но когда он сказал это, он удивился сам своим словам.
– Перестаньте, перестаньте, вся жизнь впереди для вас, – сказал он ей.
– Для меня? Нет! Для меня всё пропало, – сказала она со стыдом и самоунижением.
– Все пропало? – повторил он. – Ежели бы я был не я, а красивейший, умнейший и лучший человек в мире, и был бы свободен, я бы сию минуту на коленях просил руки и любви вашей.