Мусульманское завоевание Южной Азии
Мусульманское завоевание Южной Азии — вторжение и покорение мусульманскими правителями Южной Азии, главным образом с XIII по XVI век. Некоторые историки считают их самыми кровавыми в истории человечества[1][2][3][4].
Ещё в ходе ранних арабских завоеваний в VII веке, мусульмане пытались вторгнуться в Индию, но тогда они не сумели проникнуть в глубину её территории, натолкнувшись на сопротивление раджпутских царств.
Тем не менее, гималайские королевства Алмора, Гархвал, Лухул, долина Спити, Киннаур в современном Уттаракханде и Химачал-Прадеш и Читтагонгских холмах, а также существующие и в наши дни Непал, Бутан и Сикким, никогда не были завоёваны мусульманами.
Содержание
- 1 Предпосылки
- 2 Влияние ислама и мусульман в Индии
- 3 Ранние мусульманские общины
- 4 Мухаммад ибн Касим
- 5 Арабское правление в Синде
- 6 Битва за Раджастан
- 7 Общины на северо-западе
- 8 Газневиды
- 9 Шихаб-ад-Дин Мухаммед Гури
- 10 Делийский султанат
- 11 Тимур
- 12 Могольская Империя
- 13 Дурранийская империя
- 14 Разрушения
- 15 См. также
- 16 Примечания
- 17 Литература
- 18 Ссылки
Предпосылки
Южная Азия, как и другие оседлые общества, на протяжении веков подвергалась вторжениям кочевых племён. Индийский субконтинент часто подвергался нападениям из Ирана и Центральной Азии, то есть всегда с северо-запада. С падением иранской империи Сасанидов и созданием исламского Халифата появилась новая сила, которая консолидировала местные племена, такие как афганцы и тюрки. В этом плане мусульманское вторжение 10 века мало чем отличалось от других вторжений, начиная с 6 века н. э.
Но в отличие от других завоевателей, которые быстро перенимали образ жизни покорённых и сливались с ними, мусульмане принесли с собой свою административную и правовую систему, религию, и модель социального устройства. Их культура во многом была чуждой для Индии. Большинство мусульманских правителей пытались навязать свою культуру местному населению, но некоторые, такие как Акбар, наоборот разрешали и даже поощряли местные традиции.
Арабские войска халифов Омейядов напали на Индию в 664 н. э., возглавляемые полководцем Мохалибом. Они проникли до Мултана в нынешнем пакистанском Пенджабе. Мусульмане удовольствовались взятием столицы Маили, грабежом и захватом пленных. Арабы тогда были воодушевлены захватом Персии и проверяли доступность Индии для дальнейших завоеваний. В конце правления Омейядов, мусульмане предприняли более решительное нападение, под руководством Мухаммада ибн Касима. Арабы были отброшены раджпутами в ходе битвы за Раджастан в 738 году. Дальнейшие мусульманские завоевания возглавлялись уже не арабами, а тюрками и центральноазиатскими монголами, обратившимися в ислам.
Несколько веков потребовалось исламу для распространения в Индии, и то как это произошло часто дискутируется в науке. Некоторые считают[кто?], что индусы были обращены насильно, под угрозой «обращение или смерть» и наложением налога на немусульман. Другие считают[кто?], что большую роль сыграли смешанные браки, проповедь, торговля, тяжесть кастовой структуры и появление суфизма[5].
Споры об обращении
Относительно обращения населения Южной Азии в Ислам высказывались разные мнения[6]:
- Основная часть мусульман — потомки переселенцев с Иранского плато или арабов[7].
- Мусульмане использовали политическое насилие и джихад[6].
- Обращение вызывалось прагматическими причинами, такими как освобождение от налогов и большей социальной мобильностью мусульман, которые стали правящим классом[6][7].
- Суфии активно проповедовали в Индии, завоевали доверие, открыв путь к сердцу местного населения[6].
- Буддисты и члены низших каст подвергались гнёту в индуистских государствах, поэтому они предпочли принять ислам[7].
- Вначале была исламизация по принуждению, но вскоре индусы полюбили ислам[6].
- Мусульманская цивилизация была более динамичной, что привело к постепенной интеграции Индии и её населения в мир ислама[7].
Оценка количества жертв, основанная на исторической демографии и мусульманских хрониках, сделана К. С. Лалом (en:K. S. Lal) в его книге Рост мусульманского населения в средневековой Индии (en:Growth of Muslim Population in Medieval India), он утверждал что с 1000 года н. э. по 1500 год население Индии сократилось на 80 миллионов человек. Его работу критиковали Саймон Дигби (en:School of Oriental and African Studies) и Ифран Хабиб, настаивая на невозможности таких расчётов для периода, когда переписи населения не проводились. В более поздних работах Лал ответил критикам. Историк Уильям Дюрант приписывал все успехи ислама насилию[8][9]. Джадунатх Саркар утверждает, что некоторые мусульманские завоеватели вели систематическое истребление индусов: «Каждый способ, ускоряющий резню, хладнокровно применяют с целью обращения язычников»[10]. Однако даже индийские мусульмане не были избавлены от кастового положения, чему способствовал Зияуддин аль-Барани издавший фетвы-ай Джахандари[11], где они были отнесены к касте «Аджлаф» и подвергнуты дискриминации со стороны касты «Ашраф»[12].
Критика теории «обращение или смерть» указывает на такие места, как Южная Индия, Бангладеш, Шри-Ланка, западная Бирма (Мьянма), Индонезия и Филиппины, где не было такого количества мусульман, чтобы силой навязать ислам, но между тем многие обратились в него[7]. Историк экономики Ангус Мэддисон в своей книге[13] показал, что население Индии, всех религий, не уменьшалось, а росло с 1000 по 1500. Он считает, что население увеличилось на 35 миллионов, с 75 до 110 .
Последующие мусульманские завоеватели рассматривали Индию не как объект для ограбления, а как царство для себя и своих потомков, хотя некоторых из них ненавидели равно мусульмане и индусы (Аурангзеб). Другие оставили по себе хорошую память. Они брали в жёны знатных индийских женщин. По воспоминаниям Ибн Баттута, посетившего Дели в 14 веке, умершего жестокого султана жестоко ненавидели делийцы. Он отметил, что при дворах правителей иноземцы, такие как персы, турки, арабы, играют более важную роль, чем их местные подданные. Слово «тюрк» относилось не столько к этнической принадлежности, сколько к высокому социальному статусу. Тем не менее С. А. А. Ризви[14] указывает на Мухаммада бин Туглака, как поощрявшего местных жителей, особенно ремесленников: поваров, садовников, парикмахеров, а также назначавшего чиновников из их числа. В его царствование, обращение в ислам могло быть средством большей социальной мобильности и повышения социального статуса[15].
Влияние ислама и мусульман в Индии
Расширение торговли
Влияние ислама особенно заметно в торговле. Первыми контактами мусульман с Индией были атаки арабов на гнёзда пиратов в районе современного Бомбея для защиты торговых путей Аравийского моря. Примерно в это же время арабы стали селиться в индийских портах, что стало началом маленьких мусульманских общин. Рост их был вызван не только проповедью ислама, но и тем, что индуистские раджи южной Индии (подобные государству Чола) нанимали в свои войска мусульманских наёмников[16].
С помощью исламских шариатских судов возникла единая коммерческая и правовая система от Марокко на западе до Монголии и Индонезии на Дальнем востоке. Тогда как южная Индия активно торговала с арабами/мусульманами, северная нашла новые возможности. Когда индуистские и буддистские царства Азии были покорены исламом, и ислам стал распространятся в Африке — он стал высоко централизованной силой, позволявшей оформить платёжное поручение в Египте или Тунисе, а исполнить его в Индии или Индонезии (в шариате есть особые правила относительно сделок мусульман с кафирами и между собой ). Мусульманская система позволяла быстро взаимодействовать группам духовенства, административных управляющих и ведущих торговцев. Путешественник и исследователь Мухаммед Ибн-Абдулла Ибн Баттута мог относительно легко путешествовать по мусульманскому миру. Он был имамом в Дели, был судебным чиновником на Мальдивах, и был послом и торговцем на Малабаре. Это показывает, что в исламском мире один человек мог быть и священником и чиновником и купцом, и в этом не было противоречия. В исламском мире торговлю защищали власть, закон и религия. Шер-шах открыл все торговые пути, и даже отменил ряд пошлин, ограничивавших торговлю. Он расширил сеть дорог и создал знаменитый Великий колёсный путь (1540—1544), который соединял Калькутту с Кабулом, и частично используется и теперь.
Распространение технологий
С ростом торговли было связано и распространение технологий производства, а также городской культуры. Это особенно влияло на те части мира, которые были технологически неразвитыми. С другой стороны, в Индии с древности существовала богатая интеллектуальная традиция и развитая городская жизнь, которая меньше нуждалась в посторонних идеях. Историки спорят, насколько технологии, принесённые мусульманами, повлияли на Индию. Например некоторые историки[кто?] доказывают, что использование водяного колеса для орошения было начато при мусульманах. Использование керамической плитки при строительстве было принесено в Индию из Ирана, Ирака и Средней Азии. Голубая керамика Раджастана сформировалась в подражание китайскому фарфору, который стали завозить в Индию при Моголах. Также султан Абидин (1420—1470) отправил Кашмирских ремесленников в Самарканд учиться переплетать книги и делать бумагу.
Культурное влияние
Раздел Британской Индии, войны и взаимные изгнания миллионов людей, усилили вражду мусульман и индусов, затрудняя объективную оценку. Мусульманское правление отличалось высоким уровнем ассимиляции и синкретизма. Мусульманское владычество повлияло на социальное поведение и этику. В результате сложного исторического процесса, мусульмане приобрели в Индии уникальный опыт существования в меньшинстве, без утраты своей идентичности, но и без потери связей с немусульманами.
Влияние ислама на индийскую культуру проявляется во всех областях — в языке, одежде, кухне, во всех видах искусства, архитектуры, планирования городов, обычаях и ценностях. С другой стороны, язык мусульманских захватчиков изменился под влиянием языков местного населения, они перешли на индийский по своей лингвистической принадлежности язык урду, который использует арабский алфавит и довольно много персидских слов. Лингвистически родственные языки урду, и хинди, государственный язык Республики Индия, — два главных языка Южной Азии — также известны как хиндустани.
Мусульманское правление также привело к росту городов, вызванному ростом торговли, связанной с сильной государственной властью, и к распространению индийских технологий в остальном мире. Кхурджа и Сиван стали известными центрами гончаров, Морадабад производил латунь, Мирзапур ковры, Фирозабад стекло, Фаррукхабад стал центром печати, Шахранпур и Нагина резьбы по дереву, Бидар и Лакноу производили изделия из метала (Bidriware), в Сринагаре делали папье-маше, в Бенаресе производили ткани и ограняли драгоценности, и так далее. С другой стороны, развитие городов увеличило налоговое бремя крестьян. Это привело к трениям с укладом сельской жизни, господствовавшим в Индии.
Индийские цифры под названием «арабских» распространились по всему миру[1] вместе с достижениями индийской математики и естественных наук.
Исламская архитектура Индии подарила миру такие шедевры как Тадж-Махал и делийскую Джама-Масджид.
Ранние мусульманские общины
Ислам в Индии существовал в общинах, живших в городах на торговых путях в Синде, на Цейлоне и в Южной Индии.
Войска из Синда сражались за персов против арабов при Нехавенде, Саласале, Кадисии и Мекране. Пираты из Индии совершали набеги на арабские суда. В Индии укрывались вожди сопротивления арабским завоеваниям.
Уже в 636/637 году арабы предприняли морской набег. Их войска морем достигли Тхане, но их целью был только грабёж. Впоследствии войска халифата наведывались в Мекран, но не закрепились там.
Мухаммад ибн Касим
В 711, арабский наместник восточных провинций Хаджадж ибн Юсуф отправил две неудачные экспедиции в Белуджистан (засушливый регион Иранского нагорья в юго-западной Азии, в настоящее время разделённый между Ираном, Афганистаном, и Пакистаном) и Синд.
Мусульманские хроники (Чачнаме) утверждают, что цель экспедиций была карательной в ответ на рейды пиратов на арабские суда. Царя Синда Дахира обвинили в покровительстве пиратам. Третью экспедицию возглавил юный арабский военачальник Мухаммад ибн Касим. Экспедиция дошла далеко на севере до Мултана, «золотого города», в котором находился огромный Индуистский храм Сан Мандир.
Ибн Касим взял Дебал (ныне Карачи), и все мужчины старше 17 лет, которые не приняли ислам, были убиты. Армия Мухаммада разбила Дахира у современного Хайдарабада в Синде (712). Дахир погиб в бою, хотя его армия продолжала сражаться. Жена и сын Дахира укрылись в крепости Ревар под охраной 15 000 воинов. Мусульмане готовили штурм крепости. Вдова Дахира и другие женщины предпочли мусульманскому плену самосожжение. Крепость была взята, 6000 пленных были казнены.
Города Брахманабад и Нирун сдались без боя. Арор и Мултан оказали ожесточённое сопротивление. Войско завоевателей вначале состояло только из шеститысячного конного ополчения арабских племён. Так было установленно господство омейядского халифата от Атлантики до Инда. Мухаммад ибн Касим скоро был отозван в Ирак и там казнён. Форпостами халифата в Южной Азии остались Синд и южный Пенджаб с городами Мансура (Брахманабад) и Мултан.
Арабское правление в Синде
Синд был разделён на множество феодальных держаний икта, которые были розданы мусульманским военачальникам. Воины и духовенство также получали землю, хотя некоторые солдаты получали денежное жалование.
Для местного населения была установлена подушная подать джизья. Другим источником доходов был поземельный налог в 2/5 — 1/4 урожая. Остальные сборы и пошлины часто продавались с торгов откупщикам.
Судопроизводство не было урегулированно. К смертной казни могли осудить и местные правители и мусульманские судьи кади, часто назначавшие индусам несправедливо строгие наказания. Гражданские дела индусов решались в панчаятах, то есть на совете 5 старейшин.
В целом, мусульманские правители терпели индуизм в Синде.
По мере ослабления халифата, Багдад утратил контроль над Синдом, который частично был занят ирридентскими сектами хариджитов и карматов.
Всё же, до падения династии Аббасидов, сменившей Омейядов, Синд был частью халифата и активно контактировал с мусульманским миром в плане торговли и культуры.
Битва за Раджастан
Битва за Раджастан — битвы в которых коалиция Гурджара-Пратихара и Чалукья из Лата разбили омеядского губернатора провинции Синд в 730-х. Тогда как все источники (индийские и мусульманские) согласуются относительно конфликта и последствий, нет записей о подробностях битв . Также нет указания на то, где происходили эти битвы, но понятно, что финальная битва была на границе современного Синда-Раджастана . Арабы проиграли и отступили на западный берег Инда.
Общины на северо-западе
Последующий натиск исламского халифата был слабым, так как его центральная власть ослабела, а местные губернаторы предпочитали делить власть с индуистскими, джайнскими и буддистскими правителями. Проповедники-исмаилиты обнаружили там подходящую аудиторию как среди мусульман-суннитов так и среди немусульманского населения. В 985, группа около Мултана провозгласила себя независимым исмаилитским Фатимидским государством.
Прибрежная торговля и постоянные контакты с исламским миром сделали Синд удобным местом, из которого мусульманские проповедники попадали в Индию. Было множество обращённых, особенно среди буддистского большинства. Мултан стал центром исмаилитов, которые встречаются в Синде и теперь. В этом регионе исламские учёные знакомились с индийской наукой и передавали её дальше на запад.
Севернее Мултана немусульманских групп было очень много. С этого времени завоёванные мусульманами земли разделились на две части: северный регион, включая Пенджаб, вернулся под контроль Раджей-индуистов, тогда как южное побережье, включая Белуджистан, Синд, и Мултан, осталось под мусульманским контролем.
Газневиды
При Себук-Тегине, Газни начало войну с Кабул-шахом Раджей Джаяпалой. Когда Себук-Тегин умер и его сын Махмуд получил трон в 998, Газни были заняты на севере борьбой с Караханидами. Тогда Шах Раджа возобновил военные действия.
В начале 11 века Махмуд Газневи совершил 17 походов в Южную Азию. В 1001, султан Махмуд Газневи разбил раджу Джаяпала из династии Хинду-шахов Гандхары и повёл войско в Пешавар, который сделал в 1005 одним из центров своей державы.
Газневидские завоевания были первоначально направлены против исмаилитских Фатимидов, и были частью непрекращающейся борьбы Аббасидского халифата с исмаилитами. Однако, победив исмаилитов, Махмуд двинулся дальше на богатые земли Индии, грабя храмы и монастыри. К 1027 году Махмуд захватил большую часть Северной Индии и получил формальное признание независимости от аббасидского халифа Ахмада аль-Кадира.
Газневиды правили в Северной Индии более 175 лет (1010—1187). В это время Лахор получил значение второй столицы, и позднее стал столицей Газневидов.
К конце правления Махмуда его империя простиралась от Тегерана на западе до Джамны на востоке, и от Аральского моря на севере до Аравийского моря на юге. Хотя его походы охватывали всю Северную и Западную Индию, только Пенджаб стал постоянной частью его державы Кашмир, Доаб, Раджастан, и Гуджарат оставались под контролем раджпутских династий.
В 1030 году Махмуд тяжело заболел, и умер в возрасте 59 лет. В правление этого талантливого полководца были основаны университеты, где изучали религию, математику, гуманитарные науки, и медицну
.Как и арабы за три века до этого, армия Махмуда сожгла храмы Варанаси, Матхуры, Удджайна, Махешвара, Джваламукхи, Сомнатха и Дварка. Махмуд был прагматиком, и с легкостью использовал войска раджей-индуистов и их самих, если они соглашались помочь. Его главными противниками оставались шииты и иранские Буиды. Это видно из работ Аль-Бируни, согдийских, уйгурских и манихейских текстов, где буддистов, индусов и джайнов называют людьми Писания (к которым ортодоксальный ислам относит лишь приверженцев единобожия христиан и иудеев), а Будда назван бурханом или даже пророком[17]. После первоначального ограбления и разрушений, буддисты, джайны и индусы попали в категорию «терпимых иноверцев» зимми.
Шихаб-ад-Дин Мухаммед Гури
До 1160 Газневиды правили землями от центрального Афганистана на западе до Пенджаба на востоке, со столицами Газни на берегу реки Газни в современном Афганистане, и Лахор в современном Пакистане. В 1160 полководец из области Гур в Афганистане Шихаб-ад-дин Мухаммад Гури отнял Газни у Газневидов, и с 1173 года сделал его своей столицей, став родоначальником новой мусульманской династии Гуридов в Индии. Он напал на газневидские земли на востоке, вторгся в Гуджарат, и в 1180-х годах разбил гуджаратских правителей Соланки . В 1186—87 завоевал Лахор с помощью союзных ему индуистских князей. Тем самым он захватил последние земли, ещё подвластные Газневидам, и положил конец их империи. Казалось, что новые правители заитересованы в захвате всего Субконтинента. Как и его предшественники, Мухаммад начал с противостояния исмаилитскому Мултану, вернувшему было себе незасимость, а затем устремился к добыче и власти.
В 1191 он вторгся в земли Притхвирадж III Аджмерского, правившего в современном Раджастане и Харьяне, но был разбит Говинда-раджей Делийским, вассалом Притхвираджа. На следующий год Мухаммад собрал 120 000 всадников и вновь вторгся в Индию. Войска Мухаммада и Притхвираджа сошлись на том же поле боя вблизи города Карнал, что и год назад, но на этот раз Мухаммад Гури победил. Говинда-раджа был убит, Притхвирадж захвачен в плен, а Мухаммад двинулся в направлении на Дели. В течение года, север Раджастана и междуречья Ганга и Джамны были в его руках. После этих побед в Индии Мухаммад Гури сделал своей столицей Дели. Мултан также покорился ему. Ему пришлось затем вернуться в Газни, и защищаться от натиска тюрок и монголов, но часть армии он оставил в Северной Индии, и его войска продолжили расширять сферу его владычества вплоть до Бенгалии.
В 1206 Мухаммаду Гури пришлось подавлять восстание в Лахоре. На обратном пути в Газни его караван остановился на отдых у Джелама в Пенджабе, ныне в Пакистане. Во время вечерней молитвы 15 марта 1206 года он был убит.
Было перебито много гакхаров, и провинция была умиротворена. После урегулирования дел в Пенджабе Мухаммад Гури возвращался в Газни. На стоянке у Дхамаяка в округе Джехлам, султан был убит гакхарами[18]
Некоторые полагали, что Мухаммад был убит ассасинами, радикальной сектой исмаилитов[19][20].
Мухаммада Гури похоронили на месте его гибели. Его полководец Кутб ад-Дин Айбак захватил индийские владения Гури и в 1206 году провозгласил себя султаном Дели.
Делийский султанат
В Делийском султанате с 1211 года правили мамлюки, то есть захватившие власть тюркские рабы-воины. Территория султаната быстро росла. К середине XIII века ему принадлежали Бенгалия и большая часть центральной Индии. В Дели сменилось несколько тюркских и афганских династий: мамлюки (1211—1290), Хилджи (1290—1320), Туглакиды (1320—1413), Сеиды (1414—1451), и династия Лоди (1451—1526). В южной Индии, царство Виджаянагара успешно сопротивлялось мусульманскому владычеству. Несколько царств оставались независимы от Дели и в северной и центральной Индии, такие как Раджастан, части Деккана, Гуджарат, Малва (в центральной Индии), и Бенгалия, но все земли современного Пакистана управлялись Дели.
Делийские султаны поддерживали дружественные, но поверхностные отношения с ближневосточными мусульманскими государствами, пока не было споров из-за власти. Законы основывались на Коране и Шариате, не-мусульман облагали джизьей. Центрами власти были города. Военные лагеря и торговые фактории в сельсой местности становились базой для появления новых городов.
Делийскому султанату удалось предотвратить монгольское вторжение в Индию. Хулагуиды всё же завоевали Афганистан и часть западного Пакистана. Происходило взаимное индо-мусульманское влияние, следы которого прослеживаются в архитектуре, музыке, литературе, и даже религии. Язык урду («придворный», от тюрк. «орда» — ставка правителя или полководца) сформировался в султанате при смешении хинди, персидского, тюркского, и арабского .
В 1398 Дели был разграблен Тамерланом, но возродился при династии Лоди, последние правители которой были покорены Бабуром (1526), основавшим Империю Великих Моголов (XVI—XVIII век).
Тимур
Тюрко-монгольский[21][22][23][24] полководец из Самарканда, Тимур бин Тарагхай Барлас (1370—1405), прозванный Тамерлан или «железный хромец», завоевал большую часть Передней и Центральной Азии.
Зная о междоусобной войне в Индии, Тимур вторгся в земли Делийского султана Насир уд-Дин Махмудшах ибн Мухаммадшаха Туглакида[25]. Предлогом вторжения была терпимость султанов к индуизму. На деле Тимура привлекли богатства султаната[26].
Тимур пересёк Инд у города Атток (ныне Пакистан) 24 сентября 1398 года. Как и в ходе прежних завоеваний, Тимур сжигал захваченные сёла и города, его армия грабила, насиловала и убивала. В своих воспоминаниях Тимур выражал презрение к индусам-идолопоклонникам, хотя он воевал и с индийскими мусульманами.
На пути к Дели Тимур столкнулся лишь с некоторым сопротивлением феодальной знати племени аван и губернатора Мератха. Армия султана была с лёгкостью разгромлена 17 декабря 1398 года. Тимур разграбил и сжёг Дели. Ещё до битвы за столицу Тимур приказал перебить 100 000 пленников, главным образом индуистов[21][25].
В своих воспоминаниях Тузк-ай-Тимури[21][21][25][27][28] Тимур живописал делийскую резню:
В короткое время все жители крепости [Дели] были преданы мечу, и в течение часа головы 100 000 неверных были отрезаны. Меч ислама был омыт кровью неверных… Солдаты запалили дома и обратили их в прах. Они сравняли строения и крепость с землёй… Были убиты все эти неверные индусы, их женщины и дети, а их имущество и товары стали добычей победителей. Я провозгласил по всему лагерю, что каждый, взявший в плен неверного, должен предать его смерти. Кто не выполнит этого, сам будет казнён, а его имущество передано доносчику. Услышав этот приказ, газии ислама обнажили мечи и предали пленников смерти.
Одна сотня тысяч неверных, нечестивых идолопоклонников, была в этот день зарезана. Маулана Насируддин Умар, советник и учёный, который за всю жизнь не убил и воробья, теперь, по моему приказу, умертвил мечом пятнадцать своих пленников идолопоклонников-индусов… В великий день битвы 100 000 пленных не могли оставаться с обозом, это было противно всем правилам войны[29].
Тимур в подробностях описывает геноцид индусов, в скольких деревнях, городах и селениях всё мужское население было вырезано, их женщины изнасилованы и насильно обращены в ислам.
Тимур покинул Дели приблизительно в январе 1399. В апреле он вернулся в свою столицу за Аму-Дарьёй. Он вывез из Индии огромную добычу. В соответствии с Руй Гонсалес де Клавихо, 90 захваченных слонов везли драгоценности, добытые в этом походе, чтобы возвести «мечеть в Самарканде». Поспешно построенная мечеть Биби Ханум за несколько десятилетий превратилась в руину.
Могольская Империя
В XVI век Индия вступила раздробленной на множество мелких владений, равно мусульманских и индуистских, которые не слишком заботились о своих подданных, и не оставили общего свода законов или учреждений. Но мир стал стремительно меняться. Португалец Васко да Гама обогнул Африку в 1498 году и разрушил монополию мусульман на торговых путях между Азией и Европой. В Центральной Азии и Афганистане усилился правитель Ферганы Бабур, он взял Кабул и нацелился на Индию. Его династия правила в Индии 333 года (1526—1858).
Бабур
Потомок Чингисхана и Тимура, Бабур соединял любовь к войне с любовью к красоте, талант завоевателя и мудрого администратора. Он сосредоточился на захвате Северо-Западной Индии и разбил Ибрахим-шаха Лоди, последнего Делийского султана, в Битве при Панипате (1526), севернее Дели. Бабур убедил своих центрально-азиатских воинов остаться в Индии и сражаться с другими претендентами на власть, такими ка раджпуты и афганцы. Вскоре (1530), Бабур умер. Империя Великих Моголов, созданная Бабуром, была по индийским меркам весьма централизована. На её основе сложилась Британская Индия.
Пра-правнук Бабура Шах-Джахан (правил 1628—1658), построил Тадж-Махал и другие великолепные сооружения. Два других значительных императора могольской эры, Акбар правивший в 1556—1605, и Аурангзеб (1658—1707), оба расширяли пределы империи и были способными администраторами, однако Акбар был религиозно терпим, тогда как Аурангзеб был нетерпим к не-мусульманам.
Аурангзеб
Предок Аурангзеба Акбар пытался создать синкретическую религию Дин-и иллахи соединявшую в себе различные религии империи, но его правнук Аурангзеб был мусульманским фанатиком.
Через 150 лет после смерти Аурангзеба, мусульманская администрация империи развалилась. Посты в империи переходили по наследству, путём интриг или захватывались силой. Мансабдарская система комплектации штата чиновников сменилась заминдарской, при которой местными чиновниками, ответственными за сбор налогов, становились богатые землевладельцы. И земля и земледельцы, её обрабатывающие, и пост чиновника переходили по наследству. Империя ослабела, проснулись иные силы, готовые бороться за власть. Этим воспользовались британцы.
Дурранийская империя
Распад империи Моголов привлёк Надир-шаха персидского, но он не смог завоевать индийские земли. После его смерти, его личный гвардеец, пуштун Ахмет Шах Абдали, приступил к завоеваниям. За четверть века он создал крупнейшее мусульманское государство 18 века. Вершиной его достижений была победа над Маратхами при Панипате (1761). В Южной Азии его государство простиралось от Инда до Дели. Он не был заинтересован в уничтожении могольского правления в Индии и всё больше занимался периодическими войнами с сикхами, и подавлением восстаний в Персии. После его смерти империя распалась.
Разрушения
Наланда
В 1193 году афганцы-гильзаи разрушили буддистский университетский комплекс Наланда и сожгли его библиотеку. Гильзаи под командованием Бахтияра Халаджи, подвластного Кутб ад-Дин Айбаку, разрушили также монастырь Викрамашила, и другие буддийские монастыри. Эти события стали заключительным ударом по буддизму в Индии[30].
Буддисты бежали в Непал, Сикким и Тибет, или на самый юг Субконтинента. Индуизм и джайнизм выжили благодаря децентрализации и связи с местными простонародными культами.
Виджаянагара
В XIV—XVI веках город был столицей индуистской Империи Виджаянагара, упорно боровшейся с мусульманскими султанатами нагорья Декан. Эти войны сопровождались обоюдными зверствами и актами геноцида. В 1366 Буккарая I захватил мусульманскую область Мудала и истребил всех её жителей. Единственный, переживший кровавую бойню, принёс страшную весть Мохаммад Шах Султану Бахмани. В ответ султан опустошил земли индусов. В 1565 году армия Виджаянагары была разбита союзом султанов, и её столица пала. Победоносные армии мусульман за несколько месяцев разрушили и уничтожили город. Империя ещё выжила, но уже не имела сил отстроить свою столицу.
Соманат
Первый храм на этом месте был построен до христианской эры.
Второй храм, построенный царём династии Майтрака из Валлабхи в Гуджарате, стоял на месте первого с 649 года. В 725 арабский губернатор Синда Джунаяд сравнял его с землёй.
Царь Гурджара-Пратихара Нагабхата II построил третий храм в 815 году, из красного песчаника. Махмуд Газневи напал на храм в 1026, разграбил его имущество и драгоценные камни, убил паломников и сжёг святилище. Именно тогда знаменитый Шивалинга храма был совершенно разрушен.
Четвёртый храм построил царь Парамара Бходжа из Малвы и царь Соланки Бхима из Гуджарата между 1026 и 1042 годом. Храм сравняли с землёй в 1297, когда Делийский султанат покорил Гуджарат, и снова в 1394. Могольский Император Аурангзеб снова разрушил храм в 1706 году. В 1947 году храм был в очередной раз восстановлен[31][32].
См. также
- Арабское завоевание Персии
- Арабское завоевание Пиренейского полуострова
- Арабское завоевание Армении
- Исламский период в истории Индии
- Делийский султанат
- Империя Великих Моголов
Напишите отзыв о статье "Мусульманское завоевание Южной Азии"
Примечания
- ↑ Trifkovic Serge. The Sword of the Prophet: History, Theology, Impact on the World. — Regina Orthodox Press. — ISBN 1928653111.
- ↑ Trifkovic, Serge. [www.frontpagemag.com/Articles/Printable.asp?ID=4649 Islam’s Other Victims: India], FrontPageMagazine.com. Проверено 26 августа 2006.
- ↑ Elliot Sir Henry Miers. [books.google.com/books?id=9-yUPk_Q5VsC&pg=PA98 The history of India, as told by its own historians: the Muhammadan period, Volume 11]. — Elibron.com, 1952. — P. 98. — ISBN 9780543947260.
- ↑ Durant Will. "The Story of Civilization: Our Oriental Heritage" (page 459).
- ↑ Ram Puniyani. [www.sacw.net/2002/ramPuniyaniOct02.html Question of Faith.]
- ↑ 1 2 3 4 5 der Veer, pg 27-29
- ↑ 1 2 3 4 5 Eaton, Richard M.'The Rise of Islam and the Bengal Frontier, 1204—1760]. Berkeley: University of California Press, c1993 1993, accessed on 1 May 2007
- ↑ Durant Will. "The Story of Civilization: Our Oriental Heritage" (page 459).
- ↑ Elst, Koenraad. [www.kashmirherald.com/main.php?t=OP&st=D&no=138 Was there an Islamic "Genocide" of Hindus?], Kashmir Herald (25 августа 2006). Проверено 25 августа 2006.
- ↑ Sarkar Jadunath. How the Muslims forcibly converted the Hindus of India, Pakistan and Bangladesh to Islam.
- ↑ [stateless.freehosting.net/Caste%20in%20Indian%20Muslim%20Society.htm Caste in Indian Muslim Society]
- ↑ Aggarwal Patrap. Caste and Social Stratification Among Muslims in India. — Manohar, 1978.
- ↑ Maddison Angus. [www.ggdc.net/maddison/other_books/HS-8_2003.pdf The World Economy: Historical Statistics, 1–2001 AD]. — Organisation for Economic Co-operation and Development, 2004. ISBN 92-64-10412-7.
- ↑ S.A.A. Rizvi The Wonder That Was India — II
- ↑ [web.archive.org/web/20010728180933/india_resource.tripod.com/islam.html Islam and the sub-continent — appraising its impact]
- ↑ McLeod (2002), pg. 33
- ↑ Berzin, Alexander [www.berzinarchives.com/e-books/historic_interaction_buddhist_islamic/history_cultures_c.html The Historical Interaction between the Buddhist and Islamic Cultures before the Mongol Empire], e-book Revised 2003, Last Accessed 27 August 2006.
- ↑ International Encyclopaedia of Islamic Dynasties by Nagendra Kr Singh, Nagendra Kumar Singh. Published by Anmol Publications PVT. LTD. 2000 Page 28 ISBN 81-261-0403-1, ISBN 978-81-261-0403-1
- ↑ Ira M. Lapidus, A History of Islamic Societies 2nd ed. Cambridge University Press 2002
- ↑ [www.britannica.com/EBchecked/topic/396618/Muizz-al-Din-Muhammad-ibn-Sam Mu'izz-al-Din Muhammad ibn Sam (Ghorid ruler of India)]. Britannica Online Encyclopædia. Britannica.com. Проверено 9 августа 2009. [www.webcitation.org/6AVomxPVe Архивировано из первоисточника 8 сентября 2012].
- ↑ 1 2 3 4 B.F. Manz, «Tīmūr Lang», in Encyclopaedia of Islam, Online Edition, 2006
- ↑ The Columbia Electronic Encyclopedia, «Timur», 6th ed., Columbia University Press: «… Timur (timoor') or Tamerlane (tăm’urlān), c.1336-1405, Mongol conqueror, b. Kesh, near Samarkand. …», ([www.infoplease.com/ce6/people/A0848795.html LINK])
- ↑ [secure.britannica.com/ebc/article-9277364 «Timur»], in Encyclopaedia Britannica: «… [Timur] was a member of the Turkic Barlas clan of Mongols…»
- ↑ [secure.britannica.com/ebc/article-9273044 «Baber»], in Encyclopaedia Britannica: «… Baber first tried to recover Samarkand, the former capital of the empire founded by his Mongol ancestor Timur Lenk …»
- ↑ 1 2 3 Volume III: To the Year A.D. 1398, Chapter: XVIII. Malfúzát-i Tímúrí, or Túzak-i Tímúrí: The Autobiography or Memoirs of Emperor Tímúr (Taimur the lame). Page 389. [persian.packhum.org/persian/pf?file=80201013&ct=97 1. Online copy], [www.infinityfoundation.com/mandala/h_es/h_es_malfuzat_frameset.htm 2. Online copy]) from: Elliot, Sir H. M., Edited by Dowson, John. The History of India, as Told by Its Own Historians. The Muhammadan Period; published by London Trubner Company 1867—1877.
- ↑ [www.ucalgary.ca/applied_history/tutor/islam/mongols/timurid.html The Islamic World to 1600: The Mongol Invasions (The Timurid Empire)]
- ↑ [persian.packhum.org/persian/index.jsp?serv=pf&file=80201010&ct=0 Volume III: To the Year A.D. 1398, Chapter: XVIII. Malfúzát-i Tímúrí, or Túzak-i Tímúrí: The Autobiography or Memoirs of Emperor Tímúr (Taimur the lame). Page: 389] ([persian.packhum.org/persian/pf?file=80201013&ct=97 1. Online copy], [www.infinityfoundation.com/mandala/h_es/h_es_malfuzat_frameset.htm 2. Online copy]) from: Elliot, Sir H. M., Edited by Dowson, John. The History of India, as Told by Its Own Historians. The Muhammadan Period; London Trubner Company 1867—1877.)
- ↑ Lane-Poole Stanley. Chapter IX: Tinur's Account of His Invasion // History of India. — The Grolier Society, 1907. [books.google.com/books?id=4a1jSn1oQxkC Full text] в Google Книгах
- ↑ Taimur Lane. [www.danielpipes.org/comments/36568 Turk-i-Taimuri].
- ↑ Ю. Н. Рерих. Буддизм и культурное единство Азии. Москва, 2002. Стр. 82-121
- ↑ [books.google.com/books?id=wVr_f_gXOX4C&pg=PA148&dq=Somnath+Temple&as_brr=0 Somnath Temple] Hindu culture during and after Muslim rule: survival and subsequent challenges, by Ram Gopal. M.D. Publications Pvt. Ltd., 1994. ISBN 81-85880-26-3. Page 148.
- ↑ [books.google.com/books?id=sICSb-UMiQYC&pg=PA84&dq=Somnath+Temple&as_brr=0 Somnath Temple] The Hindu nationalist movement and Indian politics: 1925 to the 1990s. by Christophe Jaffrelot. C. Hurst & Co. Publishers, 1996. ISBN 1-85065-170-1. Page 84.
Литература
- Al-Biladhuri: Kitãb Futûh Al-Buldãn, translated into English by F.C. Murgotte, New York, 1924. See Goel’s [voi.org/books/htemples2/ch7.htm Hindu Temples] for a list of 80 Muslim historians writing on the invasions.
- Sita Ram Goel: Hindu Temples: What Happened to Them 2 vols. ISBN 81-85990-49-2 [voi.org/books/htemples1 Vol.1]; [voi.org/books/htemples2/ Vol.2]
- Sita Ram Goel: [voi.org/books/siii/ The Story of Islamic Imperialism in India]
- Will Durant. The Story of Civilization, Vol. I, Our Oriental Heritage, New York, 1972.
- Elliot and Dowson: The History of India, as Told by Its Own Historians. The Muhammadan Period, New Delhi reprint, 1990.
- Koenraad Elst: Negationism in India — Concealing the record of Islam [koenraadelst.bharatvani.org/books/negaind/index.htm], [koenraadelst.bharatvani.org/articles/irin/genocide.html]
- François Gautier: Rewriting Indian History [www.nalanda.nitc.ac.in/resources/english/etext-project/history/gautier/chapter4.html Chapter 4], [www.nalanda.nitc.ac.in/resources/english/etext-project/history/gautier/chapter5.html Chapter 5], [www.francoisgautier.com/Written%20Material/Rewriting%20Indian%20History.doc doc-format]
- K.S. Lal: [voi.org/books/tlmr/ The Legacy of Muslim Rule in India]
- K.S. Lal. [voiceofdharma.com/books/imwat/ Indian Muslims — Who are they]
- K.S. Lal: The Growth of Muslim Population in India, Voice of India, New Delhi
- Majumdar, R. C. (ed.), The History and Culture of the Indian People, Volume VI, The Delhi Sultanate, Bombay, 1960; Volume VII, The Mughal Empire, Bombay, 1973.
- Misra, Ram Gopal, Indian Resistance to Early Muslim Invaders up to AD 1206, Meerut City, 1983.
- Arun Shourie: Eminent Historians: Their Technology, Their Line, Their Fraud. New Delhi, 1998.
- Peter van der Veer, Religious Nationalism: Hindus and Muslims in India, University of California Press, Feb 7, 1994, ISBN 0-520-08256-7
На русском языке
- Н. К. Синха, А. Ч. Банерджи. История Индии. М.: Изд. иностранной литературы, 1954
Ссылки
- [www.boloji.com/history/002.htm История Ислама в Индии] Нерья Хериш Хеббар (статья в несколько страниц)
- [www.hindunet.org/hindu_history/modern/moghal_link.html Библиотека современной Индуской истопии — Исламская Эпоха]
- [www.kashmirherald.com/featuredarticle/hatredofhindus.html Ответ на мусульманское наследие в Индии]
- [web.archive.org/web/20040215053043/members.tripod.com/~INDIA_RESOURCE/sindh.html Исламизации и арабское завоевания Индии]
- [www.americanthinker.com/2005/07/the_legacy_of_jihad_in_india.html Наследие джихада в Индии]
- [www.berzinarchives.com/islam/index.html Исторические Взаимодействие буддизма и ислама]
- [www.storyofpakistan.com/ Историческое повествование Пакистана]
- [jigyasa0.tripod.com/trade.html История ремесел, производства и торговли в Южной Азии]
Отрывок, характеризующий Мусульманское завоевание Южной Азии
Обручения не было и никому не было объявлено о помолвке Болконского с Наташей; на этом настоял князь Андрей. Он говорил, что так как он причиной отсрочки, то он и должен нести всю тяжесть ее. Он говорил, что он навеки связал себя своим словом, но что он не хочет связывать Наташу и предоставляет ей полную свободу. Ежели она через полгода почувствует, что она не любит его, она будет в своем праве, ежели откажет ему. Само собою разумеется, что ни родители, ни Наташа не хотели слышать об этом; но князь Андрей настаивал на своем. Князь Андрей бывал каждый день у Ростовых, но не как жених обращался с Наташей: он говорил ей вы и целовал только ее руку. Между князем Андреем и Наташей после дня предложения установились совсем другие чем прежде, близкие, простые отношения. Они как будто до сих пор не знали друг друга. И он и она любили вспоминать о том, как они смотрели друг на друга, когда были еще ничем , теперь оба они чувствовали себя совсем другими существами: тогда притворными, теперь простыми и искренними. Сначала в семействе чувствовалась неловкость в обращении с князем Андреем; он казался человеком из чуждого мира, и Наташа долго приучала домашних к князю Андрею и с гордостью уверяла всех, что он только кажется таким особенным, а что он такой же, как и все, и что она его не боится и что никто не должен бояться его. После нескольких дней, в семействе к нему привыкли и не стесняясь вели при нем прежний образ жизни, в котором он принимал участие. Он про хозяйство умел говорить с графом и про наряды с графиней и Наташей, и про альбомы и канву с Соней. Иногда домашние Ростовы между собою и при князе Андрее удивлялись тому, как всё это случилось и как очевидны были предзнаменования этого: и приезд князя Андрея в Отрадное, и их приезд в Петербург, и сходство между Наташей и князем Андреем, которое заметила няня в первый приезд князя Андрея, и столкновение в 1805 м году между Андреем и Николаем, и еще много других предзнаменований того, что случилось, было замечено домашними.
В доме царствовала та поэтическая скука и молчаливость, которая всегда сопутствует присутствию жениха и невесты. Часто сидя вместе, все молчали. Иногда вставали и уходили, и жених с невестой, оставаясь одни, всё также молчали. Редко они говорили о будущей своей жизни. Князю Андрею страшно и совестно было говорить об этом. Наташа разделяла это чувство, как и все его чувства, которые она постоянно угадывала. Один раз Наташа стала расспрашивать про его сына. Князь Андрей покраснел, что с ним часто случалось теперь и что особенно любила Наташа, и сказал, что сын его не будет жить с ними.
– Отчего? – испуганно сказала Наташа.
– Я не могу отнять его у деда и потом…
– Как бы я его любила! – сказала Наташа, тотчас же угадав его мысль; но я знаю, вы хотите, чтобы не было предлогов обвинять вас и меня.
Старый граф иногда подходил к князю Андрею, целовал его, спрашивал у него совета на счет воспитания Пети или службы Николая. Старая графиня вздыхала, глядя на них. Соня боялась всякую минуту быть лишней и старалась находить предлоги оставлять их одних, когда им этого и не нужно было. Когда князь Андрей говорил (он очень хорошо рассказывал), Наташа с гордостью слушала его; когда она говорила, то со страхом и радостью замечала, что он внимательно и испытующе смотрит на нее. Она с недоумением спрашивала себя: «Что он ищет во мне? Чего то он добивается своим взглядом! Что, как нет во мне того, что он ищет этим взглядом?» Иногда она входила в свойственное ей безумно веселое расположение духа, и тогда она особенно любила слушать и смотреть, как князь Андрей смеялся. Он редко смеялся, но зато, когда он смеялся, то отдавался весь своему смеху, и всякий раз после этого смеха она чувствовала себя ближе к нему. Наташа была бы совершенно счастлива, ежели бы мысль о предстоящей и приближающейся разлуке не пугала ее, так как и он бледнел и холодел при одной мысли о том.
Накануне своего отъезда из Петербурга, князь Андрей привез с собой Пьера, со времени бала ни разу не бывшего у Ростовых. Пьер казался растерянным и смущенным. Он разговаривал с матерью. Наташа села с Соней у шахматного столика, приглашая этим к себе князя Андрея. Он подошел к ним.
– Вы ведь давно знаете Безухого? – спросил он. – Вы любите его?
– Да, он славный, но смешной очень.
И она, как всегда говоря о Пьере, стала рассказывать анекдоты о его рассеянности, анекдоты, которые даже выдумывали на него.
– Вы знаете, я поверил ему нашу тайну, – сказал князь Андрей. – Я знаю его с детства. Это золотое сердце. Я вас прошу, Натали, – сказал он вдруг серьезно; – я уеду, Бог знает, что может случиться. Вы можете разлю… Ну, знаю, что я не должен говорить об этом. Одно, – чтобы ни случилось с вами, когда меня не будет…
– Что ж случится?…
– Какое бы горе ни было, – продолжал князь Андрей, – я вас прошу, m lle Sophie, что бы ни случилось, обратитесь к нему одному за советом и помощью. Это самый рассеянный и смешной человек, но самое золотое сердце.
Ни отец и мать, ни Соня, ни сам князь Андрей не могли предвидеть того, как подействует на Наташу расставанье с ее женихом. Красная и взволнованная, с сухими глазами, она ходила этот день по дому, занимаясь самыми ничтожными делами, как будто не понимая того, что ожидает ее. Она не плакала и в ту минуту, как он, прощаясь, последний раз поцеловал ее руку. – Не уезжайте! – только проговорила она ему таким голосом, который заставил его задуматься о том, не нужно ли ему действительно остаться и который он долго помнил после этого. Когда он уехал, она тоже не плакала; но несколько дней она не плача сидела в своей комнате, не интересовалась ничем и только говорила иногда: – Ах, зачем он уехал!
Но через две недели после его отъезда, она так же неожиданно для окружающих ее, очнулась от своей нравственной болезни, стала такая же как прежде, но только с измененной нравственной физиогномией, как дети с другим лицом встают с постели после продолжительной болезни.
Здоровье и характер князя Николая Андреича Болконского, в этот последний год после отъезда сына, очень ослабели. Он сделался еще более раздражителен, чем прежде, и все вспышки его беспричинного гнева большей частью обрушивались на княжне Марье. Он как будто старательно изыскивал все больные места ее, чтобы как можно жесточе нравственно мучить ее. У княжны Марьи были две страсти и потому две радости: племянник Николушка и религия, и обе были любимыми темами нападений и насмешек князя. О чем бы ни заговорили, он сводил разговор на суеверия старых девок или на баловство и порчу детей. – «Тебе хочется его (Николеньку) сделать такой же старой девкой, как ты сама; напрасно: князю Андрею нужно сына, а не девку», говорил он. Или, обращаясь к mademoiselle Bourime, он спрашивал ее при княжне Марье, как ей нравятся наши попы и образа, и шутил…
Он беспрестанно больно оскорблял княжну Марью, но дочь даже не делала усилий над собой, чтобы прощать его. Разве мог он быть виноват перед нею, и разве мог отец ее, который, она всё таки знала это, любил ее, быть несправедливым? Да и что такое справедливость? Княжна никогда не думала об этом гордом слове: «справедливость». Все сложные законы человечества сосредоточивались для нее в одном простом и ясном законе – в законе любви и самоотвержения, преподанном нам Тем, Который с любовью страдал за человечество, когда сам он – Бог. Что ей было за дело до справедливости или несправедливости других людей? Ей надо было самой страдать и любить, и это она делала.
Зимой в Лысые Горы приезжал князь Андрей, был весел, кроток и нежен, каким его давно не видала княжна Марья. Она предчувствовала, что с ним что то случилось, но он не сказал ничего княжне Марье о своей любви. Перед отъездом князь Андрей долго беседовал о чем то с отцом и княжна Марья заметила, что перед отъездом оба были недовольны друг другом.
Вскоре после отъезда князя Андрея, княжна Марья писала из Лысых Гор в Петербург своему другу Жюли Карагиной, которую княжна Марья мечтала, как мечтают всегда девушки, выдать за своего брата, и которая в это время была в трауре по случаю смерти своего брата, убитого в Турции.
«Горести, видно, общий удел наш, милый и нежный друг Julieie».
«Ваша потеря так ужасна, что я иначе не могу себе объяснить ее, как особенную милость Бога, Который хочет испытать – любя вас – вас и вашу превосходную мать. Ах, мой друг, религия, и только одна религия, может нас, уже не говорю утешить, но избавить от отчаяния; одна религия может объяснить нам то, чего без ее помощи не может понять человек: для чего, зачем существа добрые, возвышенные, умеющие находить счастие в жизни, никому не только не вредящие, но необходимые для счастия других – призываются к Богу, а остаются жить злые, бесполезные, вредные, или такие, которые в тягость себе и другим. Первая смерть, которую я видела и которую никогда не забуду – смерть моей милой невестки, произвела на меня такое впечатление. Точно так же как вы спрашиваете судьбу, для чего было умирать вашему прекрасному брату, точно так же спрашивала я, для чего было умирать этому ангелу Лизе, которая не только не сделала какого нибудь зла человеку, но никогда кроме добрых мыслей не имела в своей душе. И что ж, мой друг, вот прошло с тех пор пять лет, и я, с своим ничтожным умом, уже начинаю ясно понимать, для чего ей нужно было умереть, и каким образом эта смерть была только выражением бесконечной благости Творца, все действия Которого, хотя мы их большею частью не понимаем, суть только проявления Его бесконечной любви к Своему творению. Может быть, я часто думаю, она была слишком ангельски невинна для того, чтобы иметь силу перенести все обязанности матери. Она была безупречна, как молодая жена; может быть, она не могла бы быть такою матерью. Теперь, мало того, что она оставила нам, и в особенности князю Андрею, самое чистое сожаление и воспоминание, она там вероятно получит то место, которого я не смею надеяться для себя. Но, не говоря уже о ней одной, эта ранняя и страшная смерть имела самое благотворное влияние, несмотря на всю печаль, на меня и на брата. Тогда, в минуту потери, эти мысли не могли притти мне; тогда я с ужасом отогнала бы их, но теперь это так ясно и несомненно. Пишу всё это вам, мой друг, только для того, чтобы убедить вас в евангельской истине, сделавшейся для меня жизненным правилом: ни один волос с головы не упадет без Его воли. А воля Его руководствуется только одною беспредельною любовью к нам, и потому всё, что ни случается с нами, всё для нашего блага. Вы спрашиваете, проведем ли мы следующую зиму в Москве? Несмотря на всё желание вас видеть, не думаю и не желаю этого. И вы удивитесь, что причиною тому Буонапарте. И вот почему: здоровье отца моего заметно слабеет: он не может переносить противоречий и делается раздражителен. Раздражительность эта, как вы знаете, обращена преимущественно на политические дела. Он не может перенести мысли о том, что Буонапарте ведет дело как с равными, со всеми государями Европы и в особенности с нашим, внуком Великой Екатерины! Как вы знаете, я совершенно равнодушна к политическим делам, но из слов моего отца и разговоров его с Михаилом Ивановичем, я знаю всё, что делается в мире, и в особенности все почести, воздаваемые Буонапарте, которого, как кажется, еще только в Лысых Горах на всем земном шаре не признают ни великим человеком, ни еще менее французским императором. И мой отец не может переносить этого. Мне кажется, что мой отец, преимущественно вследствие своего взгляда на политические дела и предвидя столкновения, которые у него будут, вследствие его манеры, не стесняясь ни с кем, высказывать свои мнения, неохотно говорит о поездке в Москву. Всё, что он выиграет от лечения, он потеряет вследствие споров о Буонапарте, которые неминуемы. Во всяком случае это решится очень скоро. Семейная жизнь наша идет по старому, за исключением присутствия брата Андрея. Он, как я уже писала вам, очень изменился последнее время. После его горя, он теперь только, в нынешнем году, совершенно нравственно ожил. Он стал таким, каким я его знала ребенком: добрым, нежным, с тем золотым сердцем, которому я не знаю равного. Он понял, как мне кажется, что жизнь для него не кончена. Но вместе с этой нравственной переменой, он физически очень ослабел. Он стал худее чем прежде, нервнее. Я боюсь за него и рада, что он предпринял эту поездку за границу, которую доктора уже давно предписывали ему. Я надеюсь, что это поправит его. Вы мне пишете, что в Петербурге о нем говорят, как об одном из самых деятельных, образованных и умных молодых людей. Простите за самолюбие родства – я никогда в этом не сомневалась. Нельзя счесть добро, которое он здесь сделал всем, начиная с своих мужиков и до дворян. Приехав в Петербург, он взял только то, что ему следовало. Удивляюсь, каким образом вообще доходят слухи из Петербурга в Москву и особенно такие неверные, как тот, о котором вы мне пишете, – слух о мнимой женитьбе брата на маленькой Ростовой. Я не думаю, чтобы Андрей когда нибудь женился на ком бы то ни было и в особенности на ней. И вот почему: во первых я знаю, что хотя он и редко говорит о покойной жене, но печаль этой потери слишком глубоко вкоренилась в его сердце, чтобы когда нибудь он решился дать ей преемницу и мачеху нашему маленькому ангелу. Во вторых потому, что, сколько я знаю, эта девушка не из того разряда женщин, которые могут нравиться князю Андрею. Не думаю, чтобы князь Андрей выбрал ее своею женою, и откровенно скажу: я не желаю этого. Но я заболталась, кончаю свой второй листок. Прощайте, мой милый друг; да сохранит вас Бог под Своим святым и могучим покровом. Моя милая подруга, mademoiselle Bourienne, целует вас.
Мари».
В середине лета, княжна Марья получила неожиданное письмо от князя Андрея из Швейцарии, в котором он сообщал ей странную и неожиданную новость. Князь Андрей объявлял о своей помолвке с Ростовой. Всё письмо его дышало любовной восторженностью к своей невесте и нежной дружбой и доверием к сестре. Он писал, что никогда не любил так, как любит теперь, и что теперь только понял и узнал жизнь; он просил сестру простить его за то, что в свой приезд в Лысые Горы он ничего не сказал ей об этом решении, хотя и говорил об этом с отцом. Он не сказал ей этого потому, что княжна Марья стала бы просить отца дать свое согласие, и не достигнув бы цели, раздражила бы отца, и на себе бы понесла всю тяжесть его неудовольствия. Впрочем, писал он, тогда еще дело не было так окончательно решено, как теперь. «Тогда отец назначил мне срок, год, и вот уже шесть месяцев, половина прошло из назначенного срока, и я остаюсь более, чем когда нибудь тверд в своем решении. Ежели бы доктора не задерживали меня здесь, на водах, я бы сам был в России, но теперь возвращение мое я должен отложить еще на три месяца. Ты знаешь меня и мои отношения с отцом. Мне ничего от него не нужно, я был и буду всегда независим, но сделать противное его воле, заслужить его гнев, когда может быть так недолго осталось ему быть с нами, разрушило бы наполовину мое счастие. Я пишу теперь ему письмо о том же и прошу тебя, выбрав добрую минуту, передать ему письмо и известить меня о том, как он смотрит на всё это и есть ли надежда на то, чтобы он согласился сократить срок на три месяца».
После долгих колебаний, сомнений и молитв, княжна Марья передала письмо отцу. На другой день старый князь сказал ей спокойно:
– Напиши брату, чтоб подождал, пока умру… Не долго – скоро развяжу…
Княжна хотела возразить что то, но отец не допустил ее, и стал всё более и более возвышать голос.
– Женись, женись, голубчик… Родство хорошее!… Умные люди, а? Богатые, а? Да. Хороша мачеха у Николушки будет! Напиши ты ему, что пускай женится хоть завтра. Мачеха Николушки будет – она, а я на Бурьенке женюсь!… Ха, ха, ха, и ему чтоб без мачехи не быть! Только одно, в моем доме больше баб не нужно; пускай женится, сам по себе живет. Может, и ты к нему переедешь? – обратился он к княжне Марье: – с Богом, по морозцу, по морозцу… по морозцу!…
После этой вспышки, князь не говорил больше ни разу об этом деле. Но сдержанная досада за малодушие сына выразилась в отношениях отца с дочерью. К прежним предлогам насмешек прибавился еще новый – разговор о мачехе и любезности к m lle Bourienne.
– Отчего же мне на ней не жениться? – говорил он дочери. – Славная княгиня будет! – И в последнее время, к недоуменью и удивлению своему, княжна Марья стала замечать, что отец ее действительно начинал больше и больше приближать к себе француженку. Княжна Марья написала князю Андрею о том, как отец принял его письмо; но утешала брата, подавая надежду примирить отца с этою мыслью.
Николушка и его воспитание, Andre и религия были утешениями и радостями княжны Марьи; но кроме того, так как каждому человеку нужны свои личные надежды, у княжны Марьи была в самой глубокой тайне ее души скрытая мечта и надежда, доставлявшая ей главное утешение в ее жизни. Утешительную эту мечту и надежду дали ей божьи люди – юродивые и странники, посещавшие ее тайно от князя. Чем больше жила княжна Марья, чем больше испытывала она жизнь и наблюдала ее, тем более удивляла ее близорукость людей, ищущих здесь на земле наслаждений и счастия; трудящихся, страдающих, борющихся и делающих зло друг другу, для достижения этого невозможного, призрачного и порочного счастия. «Князь Андрей любил жену, она умерла, ему мало этого, он хочет связать свое счастие с другой женщиной. Отец не хочет этого, потому что желает для Андрея более знатного и богатого супружества. И все они борются и страдают, и мучают, и портят свою душу, свою вечную душу, для достижения благ, которым срок есть мгновенье. Мало того, что мы сами знаем это, – Христос, сын Бога сошел на землю и сказал нам, что эта жизнь есть мгновенная жизнь, испытание, а мы всё держимся за нее и думаем в ней найти счастье. Как никто не понял этого? – думала княжна Марья. Никто кроме этих презренных божьих людей, которые с сумками за плечами приходят ко мне с заднего крыльца, боясь попасться на глаза князю, и не для того, чтобы не пострадать от него, а для того, чтобы его не ввести в грех. Оставить семью, родину, все заботы о мирских благах для того, чтобы не прилепляясь ни к чему, ходить в посконном рубище, под чужим именем с места на место, не делая вреда людям, и молясь за них, молясь и за тех, которые гонят, и за тех, которые покровительствуют: выше этой истины и жизни нет истины и жизни!»
Была одна странница, Федосьюшка, 50 ти летняя, маленькая, тихенькая, рябая женщина, ходившая уже более 30 ти лет босиком и в веригах. Ее особенно любила княжна Марья. Однажды, когда в темной комнате, при свете одной лампадки, Федосьюшка рассказывала о своей жизни, – княжне Марье вдруг с такой силой пришла мысль о том, что Федосьюшка одна нашла верный путь жизни, что она решилась сама пойти странствовать. Когда Федосьюшка пошла спать, княжна Марья долго думала над этим и наконец решила, что как ни странно это было – ей надо было итти странствовать. Она поверила свое намерение только одному духовнику монаху, отцу Акинфию, и духовник одобрил ее намерение. Под предлогом подарка странницам, княжна Марья припасла себе полное одеяние странницы: рубашку, лапти, кафтан и черный платок. Часто подходя к заветному комоду, княжна Марья останавливалась в нерешительности о том, не наступило ли уже время для приведения в исполнение ее намерения.
Часто слушая рассказы странниц, она возбуждалась их простыми, для них механическими, а для нее полными глубокого смысла речами, так что она была несколько раз готова бросить всё и бежать из дому. В воображении своем она уже видела себя с Федосьюшкой в грубом рубище, шагающей с палочкой и котомочкой по пыльной дороге, направляя свое странствие без зависти, без любви человеческой, без желаний от угодников к угодникам, и в конце концов, туда, где нет ни печали, ни воздыхания, а вечная радость и блаженство.
«Приду к одному месту, помолюсь; не успею привыкнуть, полюбить – пойду дальше. И буду итти до тех пор, пока ноги подкосятся, и лягу и умру где нибудь, и приду наконец в ту вечную, тихую пристань, где нет ни печали, ни воздыхания!…» думала княжна Марья.
Но потом, увидав отца и особенно маленького Коко, она ослабевала в своем намерении, потихоньку плакала и чувствовала, что она грешница: любила отца и племянника больше, чем Бога.
Библейское предание говорит, что отсутствие труда – праздность была условием блаженства первого человека до его падения. Любовь к праздности осталась та же и в падшем человеке, но проклятие всё тяготеет над человеком, и не только потому, что мы в поте лица должны снискивать хлеб свой, но потому, что по нравственным свойствам своим мы не можем быть праздны и спокойны. Тайный голос говорит, что мы должны быть виновны за то, что праздны. Ежели бы мог человек найти состояние, в котором он, будучи праздным, чувствовал бы себя полезным и исполняющим свой долг, он бы нашел одну сторону первобытного блаженства. И таким состоянием обязательной и безупречной праздности пользуется целое сословие – сословие военное. В этой то обязательной и безупречной праздности состояла и будет состоять главная привлекательность военной службы.
Николай Ростов испытывал вполне это блаженство, после 1807 года продолжая служить в Павлоградском полку, в котором он уже командовал эскадроном, принятым от Денисова.
Ростов сделался загрубелым, добрым малым, которого московские знакомые нашли бы несколько mauvais genre [дурного тона], но который был любим и уважаем товарищами, подчиненными и начальством и который был доволен своей жизнью. В последнее время, в 1809 году, он чаще в письмах из дому находил сетования матери на то, что дела расстраиваются хуже и хуже, и что пора бы ему приехать домой, обрадовать и успокоить стариков родителей.
Читая эти письма, Николай испытывал страх, что хотят вывести его из той среды, в которой он, оградив себя от всей житейской путаницы, жил так тихо и спокойно. Он чувствовал, что рано или поздно придется опять вступить в тот омут жизни с расстройствами и поправлениями дел, с учетами управляющих, ссорами, интригами, с связями, с обществом, с любовью Сони и обещанием ей. Всё это было страшно трудно, запутано, и он отвечал на письма матери, холодными классическими письмами, начинавшимися: Ma chere maman [Моя милая матушка] и кончавшимися: votre obeissant fils, [Ваш послушный сын,] умалчивая о том, когда он намерен приехать. В 1810 году он получил письма родных, в которых извещали его о помолвке Наташи с Болконским и о том, что свадьба будет через год, потому что старый князь не согласен. Это письмо огорчило, оскорбило Николая. Во первых, ему жалко было потерять из дома Наташу, которую он любил больше всех из семьи; во вторых, он с своей гусарской точки зрения жалел о том, что его не было при этом, потому что он бы показал этому Болконскому, что совсем не такая большая честь родство с ним и что, ежели он любит Наташу, то может обойтись и без разрешения сумасбродного отца. Минуту он колебался не попроситься ли в отпуск, чтоб увидать Наташу невестой, но тут подошли маневры, пришли соображения о Соне, о путанице, и Николай опять отложил. Но весной того же года он получил письмо матери, писавшей тайно от графа, и письмо это убедило его ехать. Она писала, что ежели Николай не приедет и не возьмется за дела, то всё именье пойдет с молотка и все пойдут по миру. Граф так слаб, так вверился Митеньке, и так добр, и так все его обманывают, что всё идет хуже и хуже. «Ради Бога, умоляю тебя, приезжай сейчас же, ежели ты не хочешь сделать меня и всё твое семейство несчастными», писала графиня.
Письмо это подействовало на Николая. У него был тот здравый смысл посредственности, который показывал ему, что было должно.
Теперь должно было ехать, если не в отставку, то в отпуск. Почему надо было ехать, он не знал; но выспавшись после обеда, он велел оседлать серого Марса, давно не езженного и страшно злого жеребца, и вернувшись на взмыленном жеребце домой, объявил Лаврушке (лакей Денисова остался у Ростова) и пришедшим вечером товарищам, что подает в отпуск и едет домой. Как ни трудно и странно было ему думать, что он уедет и не узнает из штаба (что ему особенно интересно было), произведен ли он будет в ротмистры, или получит Анну за последние маневры; как ни странно было думать, что он так и уедет, не продав графу Голуховскому тройку саврасых, которых польский граф торговал у него, и которых Ростов на пари бил, что продаст за 2 тысячи, как ни непонятно казалось, что без него будет тот бал, который гусары должны были дать панне Пшаздецкой в пику уланам, дававшим бал своей панне Боржозовской, – он знал, что надо ехать из этого ясного, хорошего мира куда то туда, где всё было вздор и путаница.
Через неделю вышел отпуск. Гусары товарищи не только по полку, но и по бригаде, дали обед Ростову, стоивший с головы по 15 руб. подписки, – играли две музыки, пели два хора песенников; Ростов плясал трепака с майором Басовым; пьяные офицеры качали, обнимали и уронили Ростова; солдаты третьего эскадрона еще раз качали его, и кричали ура! Потом Ростова положили в сани и проводили до первой станции.
До половины дороги, как это всегда бывает, от Кременчуга до Киева, все мысли Ростова были еще назади – в эскадроне; но перевалившись за половину, он уже начал забывать тройку саврасых, своего вахмистра Дожойвейку, и беспокойно начал спрашивать себя о том, что и как он найдет в Отрадном. Чем ближе он подъезжал, тем сильнее, гораздо сильнее (как будто нравственное чувство было подчинено тому же закону скорости падения тел в квадратах расстояний), он думал о своем доме; на последней перед Отрадным станции, дал ямщику три рубля на водку, и как мальчик задыхаясь вбежал на крыльцо дома.
После восторгов встречи, и после того странного чувства неудовлетворения в сравнении с тем, чего ожидаешь – всё то же, к чему же я так торопился! – Николай стал вживаться в свой старый мир дома. Отец и мать были те же, они только немного постарели. Новое в них било какое то беспокойство и иногда несогласие, которого не бывало прежде и которое, как скоро узнал Николай, происходило от дурного положения дел. Соне был уже двадцатый год. Она уже остановилась хорошеть, ничего не обещала больше того, что в ней было; но и этого было достаточно. Она вся дышала счастьем и любовью с тех пор как приехал Николай, и верная, непоколебимая любовь этой девушки радостно действовала на него. Петя и Наташа больше всех удивили Николая. Петя был уже большой, тринадцатилетний, красивый, весело и умно шаловливый мальчик, у которого уже ломался голос. На Наташу Николай долго удивлялся, и смеялся, глядя на нее.
– Совсем не та, – говорил он.
– Что ж, подурнела?
– Напротив, но важность какая то. Княгиня! – сказал он ей шопотом.
– Да, да, да, – радостно говорила Наташа.
Наташа рассказала ему свой роман с князем Андреем, его приезд в Отрадное и показала его последнее письмо.
– Что ж ты рад? – спрашивала Наташа. – Я так теперь спокойна, счастлива.
– Очень рад, – отвечал Николай. – Он отличный человек. Что ж ты очень влюблена?
– Как тебе сказать, – отвечала Наташа, – я была влюблена в Бориса, в учителя, в Денисова, но это совсем не то. Мне покойно, твердо. Я знаю, что лучше его не бывает людей, и мне так спокойно, хорошо теперь. Совсем не так, как прежде…
Николай выразил Наташе свое неудовольствие о том, что свадьба была отложена на год; но Наташа с ожесточением напустилась на брата, доказывая ему, что это не могло быть иначе, что дурно бы было вступить в семью против воли отца, что она сама этого хотела.
– Ты совсем, совсем не понимаешь, – говорила она. Николай замолчал и согласился с нею.
Брат часто удивлялся глядя на нее. Совсем не было похоже, чтобы она была влюбленная невеста в разлуке с своим женихом. Она была ровна, спокойна, весела совершенно по прежнему. Николая это удивляло и даже заставляло недоверчиво смотреть на сватовство Болконского. Он не верил в то, что ее судьба уже решена, тем более, что он не видал с нею князя Андрея. Ему всё казалось, что что нибудь не то, в этом предполагаемом браке.
«Зачем отсрочка? Зачем не обручились?» думал он. Разговорившись раз с матерью о сестре, он, к удивлению своему и отчасти к удовольствию, нашел, что мать точно так же в глубине души иногда недоверчиво смотрела на этот брак.
– Вот пишет, – говорила она, показывая сыну письмо князя Андрея с тем затаенным чувством недоброжелательства, которое всегда есть у матери против будущего супружеского счастия дочери, – пишет, что не приедет раньше декабря. Какое же это дело может задержать его? Верно болезнь! Здоровье слабое очень. Ты не говори Наташе. Ты не смотри, что она весела: это уж последнее девичье время доживает, а я знаю, что с ней делается всякий раз, как письма его получаем. А впрочем Бог даст, всё и хорошо будет, – заключала она всякий раз: – он отличный человек.
Первое время своего приезда Николай был серьезен и даже скучен. Его мучила предстоящая необходимость вмешаться в эти глупые дела хозяйства, для которых мать вызвала его. Чтобы скорее свалить с плеч эту обузу, на третий день своего приезда он сердито, не отвечая на вопрос, куда он идет, пошел с нахмуренными бровями во флигель к Митеньке и потребовал у него счеты всего. Что такое были эти счеты всего, Николай знал еще менее, чем пришедший в страх и недоумение Митенька. Разговор и учет Митеньки продолжался недолго. Староста, выборный и земский, дожидавшиеся в передней флигеля, со страхом и удовольствием слышали сначала, как загудел и затрещал как будто всё возвышавшийся голос молодого графа, слышали ругательные и страшные слова, сыпавшиеся одно за другим.
– Разбойник! Неблагодарная тварь!… изрублю собаку… не с папенькой… обворовал… – и т. д.
Потом эти люди с неменьшим удовольствием и страхом видели, как молодой граф, весь красный, с налитой кровью в глазах, за шиворот вытащил Митеньку, ногой и коленкой с большой ловкостью в удобное время между своих слов толкнул его под зад и закричал: «Вон! чтобы духу твоего, мерзавец, здесь не было!»
Митенька стремглав слетел с шести ступеней и убежал в клумбу. (Клумба эта была известная местность спасения преступников в Отрадном. Сам Митенька, приезжая пьяный из города, прятался в эту клумбу, и многие жители Отрадного, прятавшиеся от Митеньки, знали спасительную силу этой клумбы.)
Жена Митеньки и свояченицы с испуганными лицами высунулись в сени из дверей комнаты, где кипел чистый самовар и возвышалась приказчицкая высокая постель под стеганным одеялом, сшитым из коротких кусочков.
Молодой граф, задыхаясь, не обращая на них внимания, решительными шагами прошел мимо них и пошел в дом.
Графиня узнавшая тотчас через девушек о том, что произошло во флигеле, с одной стороны успокоилась в том отношении, что теперь состояние их должно поправиться, с другой стороны она беспокоилась о том, как перенесет это ее сын. Она подходила несколько раз на цыпочках к его двери, слушая, как он курил трубку за трубкой.
На другой день старый граф отозвал в сторону сына и с робкой улыбкой сказал ему:
– А знаешь ли, ты, моя душа, напрасно погорячился! Мне Митенька рассказал все.
«Я знал, подумал Николай, что никогда ничего не пойму здесь, в этом дурацком мире».
– Ты рассердился, что он не вписал эти 700 рублей. Ведь они у него написаны транспортом, а другую страницу ты не посмотрел.
– Папенька, он мерзавец и вор, я знаю. И что сделал, то сделал. А ежели вы не хотите, я ничего не буду говорить ему.
– Нет, моя душа (граф был смущен тоже. Он чувствовал, что он был дурным распорядителем имения своей жены и виноват был перед своими детьми но не знал, как поправить это) – Нет, я прошу тебя заняться делами, я стар, я…
– Нет, папенька, вы простите меня, ежели я сделал вам неприятное; я меньше вашего умею.
«Чорт с ними, с этими мужиками и деньгами, и транспортами по странице, думал он. Еще от угла на шесть кушей я понимал когда то, но по странице транспорт – ничего не понимаю», сказал он сам себе и с тех пор более не вступался в дела. Только однажды графиня позвала к себе сына, сообщила ему о том, что у нее есть вексель Анны Михайловны на две тысячи и спросила у Николая, как он думает поступить с ним.
– А вот как, – отвечал Николай. – Вы мне сказали, что это от меня зависит; я не люблю Анну Михайловну и не люблю Бориса, но они были дружны с нами и бедны. Так вот как! – и он разорвал вексель, и этим поступком слезами радости заставил рыдать старую графиню. После этого молодой Ростов, уже не вступаясь более ни в какие дела, с страстным увлечением занялся еще новыми для него делами псовой охоты, которая в больших размерах была заведена у старого графа.
Уже были зазимки, утренние морозы заковывали смоченную осенними дождями землю, уже зелень уклочилась и ярко зелено отделялась от полос буреющего, выбитого скотом, озимого и светло желтого ярового жнивья с красными полосами гречихи. Вершины и леса, в конце августа еще бывшие зелеными островами между черными полями озимей и жнивами, стали золотистыми и ярко красными островами посреди ярко зеленых озимей. Русак уже до половины затерся (перелинял), лисьи выводки начинали разбредаться, и молодые волки были больше собаки. Было лучшее охотничье время. Собаки горячего, молодого охотника Ростова уже не только вошли в охотничье тело, но и подбились так, что в общем совете охотников решено было три дня дать отдохнуть собакам и 16 сентября итти в отъезд, начиная с дубравы, где был нетронутый волчий выводок.
В таком положении были дела 14 го сентября.
Весь этот день охота была дома; было морозно и колко, но с вечера стало замолаживать и оттеплело. 15 сентября, когда молодой Ростов утром в халате выглянул в окно, он увидал такое утро, лучше которого ничего не могло быть для охоты: как будто небо таяло и без ветра спускалось на землю. Единственное движенье, которое было в воздухе, было тихое движенье сверху вниз спускающихся микроскопических капель мги или тумана. На оголившихся ветвях сада висели прозрачные капли и падали на только что свалившиеся листья. Земля на огороде, как мак, глянцевито мокро чернела, и в недалеком расстоянии сливалась с тусклым и влажным покровом тумана. Николай вышел на мокрое с натасканной грязью крыльцо: пахло вянущим лесом и собаками. Чернопегая, широкозадая сука Милка с большими черными на выкате глазами, увидав хозяина, встала, потянулась назад и легла по русачьи, потом неожиданно вскочила и лизнула его прямо в нос и усы. Другая борзая собака, увидав хозяина с цветной дорожки, выгибая спину, стремительно бросилась к крыльцу и подняв правило (хвост), стала тереться о ноги Николая.
– О гой! – послышался в это время тот неподражаемый охотничий подклик, который соединяет в себе и самый глубокий бас, и самый тонкий тенор; и из за угла вышел доезжачий и ловчий Данило, по украински в скобку обстриженный, седой, морщинистый охотник с гнутым арапником в руке и с тем выражением самостоятельности и презрения ко всему в мире, которое бывает только у охотников. Он снял свою черкесскую шапку перед барином, и презрительно посмотрел на него. Презрение это не было оскорбительно для барина: Николай знал, что этот всё презирающий и превыше всего стоящий Данило всё таки был его человек и охотник.
– Данила! – сказал Николай, робко чувствуя, что при виде этой охотничьей погоды, этих собак и охотника, его уже обхватило то непреодолимое охотничье чувство, в котором человек забывает все прежние намерения, как человек влюбленный в присутствии своей любовницы.
– Что прикажете, ваше сиятельство? – спросил протодиаконский, охриплый от порсканья бас, и два черные блестящие глаза взглянули исподлобья на замолчавшего барина. «Что, или не выдержишь?» как будто сказали эти два глаза.
– Хорош денек, а? И гоньба, и скачка, а? – сказал Николай, чеша за ушами Милку.
Данило не отвечал и помигал глазами.
– Уварку посылал послушать на заре, – сказал его бас после минутного молчанья, – сказывал, в отрадненский заказ перевела, там выли. (Перевела значило то, что волчица, про которую они оба знали, перешла с детьми в отрадненский лес, который был за две версты от дома и который был небольшое отъемное место.)
– А ведь ехать надо? – сказал Николай. – Приди ка ко мне с Уваркой.
– Как прикажете!
– Так погоди же кормить.
– Слушаю.
Через пять минут Данило с Уваркой стояли в большом кабинете Николая. Несмотря на то, что Данило был не велик ростом, видеть его в комнате производило впечатление подобное тому, как когда видишь лошадь или медведя на полу между мебелью и условиями людской жизни. Данило сам это чувствовал и, как обыкновенно, стоял у самой двери, стараясь говорить тише, не двигаться, чтобы не поломать как нибудь господских покоев, и стараясь поскорее всё высказать и выйти на простор, из под потолка под небо.
Окончив расспросы и выпытав сознание Данилы, что собаки ничего (Даниле и самому хотелось ехать), Николай велел седлать. Но только что Данила хотел выйти, как в комнату вошла быстрыми шагами Наташа, еще не причесанная и не одетая, в большом, нянином платке. Петя вбежал вместе с ней.
– Ты едешь? – сказала Наташа, – я так и знала! Соня говорила, что не поедете. Я знала, что нынче такой день, что нельзя не ехать.