Мухаммед Рахимбий
| Мухаммад Рахимбий узб. Muhammad Raxim | ||
| ||
|---|---|---|
| 1756 — 1758 | ||
| Коронация: | 1756, | |
| Предшественник: | Абулфейз-хан | |
| Преемник: | Даниялбий | |
| Рождение: | 1713 Бухара | |
| Смерть: | 1758 Бухара | |
| Род: | мангыты | |
| Отец: | Мухаммад Хакимбий | |
| Дети: | Юлдузбегим | |
Мухамад Рахимбий (Мухаммад-Рахим-бий) (узб. Mohammad Raxim; 1713—1758) — правитель Бухарского ханства (1756—1758), основатель узбекской[1][2] династии Мангытов (1756—1920)
Содержание
Биография
Мухаммад Рахимбий родился в семье представителя узбекской аристократии из рода мангыт Мухаммад Хакимбия.
В первой половине XVIII века в государстве Аштарханидов между различными племенными группами происходила борьба за политическое влияние. Оппонентами кенагасов выступили мангыты, племя с которым кенагасы в XVI веке составляли союз, но в XVIII веке отношения между ними ухудшились, что усиливалось борьбой за власть.
Начало усиления политического влияния представителей узбекской мангытской аристократии в Бухарском ханстве относится к началу XVII века. Но реальный рост их могущества произошёл после назначения в 1712 году Худаярбия мангыта на пост аталыка. Его сын Мухаммад Хакимбий занял пост диванбеги при дворе Абулфейз-хана. В 1721 году его сын Хаким-бий был назначен аталыком.
До 20-х годов XVIII века мангыты вели борьбу за влияние с другим могущественным узбекским племенем — кенагасами. Эта борьба продолжалась и после воцарения мангытской династии. Шахрисабзский оазис — с XVIII века центр кенагасов стал одним из сепаратистских очагов в эмирате.
Во время похода правителя Ирана Надиршаха в Мавераннахр в 1740 году Мухаммад Хакимбий пошёл на мирные переговоры с ним, сохранив, таким образом, страну от войны и усилив свою власть. У него было пять сыновей. Его третий сын — Мухаммад Рахимбий присоединился к Надиршаху и участвовал в его дальнейших походах.
Надиршах с целью усиления центральной власти и прекращения междоусобных войн, попытался обуздать немирный нрав кочевых узбекских племен. Он выселил в Иран наиболее строптивых руководителей узбекских племен, списки которых были даны мирахуром Рахимкулом и его заместителем Мухаммад Рахимом. Около 12 тысяч представителей знати было переселено в Мешхед.
Политическая деятельность
В 1745 году Мухаммад Рахим вернулся из Ирана в Бухару в сопровождении полка Шахкулихана для подавления восстания Ибадаллы-хитая. В Мерве к Мухаммед-Рахиму присоединился сын и наместник шаха Ризакули с отрядом кизылбашей и артиллерией, а в Чарджоу-туркмены. В 1746 году Надиршах подкрепил его более значительным 30 тысячным войском во главе с Бехбуд-ханом чаушли и Хасан ханом. В составе войска были кизылбаши, лезгины, османские турки, афганцы с артиллерией из 30 пушек.
По прибытию на высшие государственные должности были назначены родственники и сторонники Мухаммед-Рахима. Опираясь на эти надежные элементы, Мухаммед-Рахим упрочил своё положение в столице ханства и при поддержке иранцев приступил к усмирению мятежников.
После упорной борьбы Ибадулла-хитай был изгнан из Мианкаля, бежал на север в Ташкент, где потом был убит. В Шахрисябзе был подавлен мятеж племен правой и левой стороны. В относительно короткий срок удалось восстановить спокойствие во всем государстве.
Когда в июне 1747 г. Надир-шах был убит, Мухаммед-Рахиму удалось уже создать собственное крепкое и послушное войско, командный состав которого был подобран из преданных ему людей. В том же 1747 году по приказу Мухаммад Рахима был убит Абулфейз-хана, после его смерти фактическая власть полностью оказалась в руках Мухаммад Рахима.
После смерти Абулфейза от Бухары отпали владения, расположенные по левому берегу Амударьи с центром в Балхе, а затем и Фергана.
МухМухаммед-Рахим, заручившись поддержкой двора и «кизылбашей», посадил на трон девятилетнего сына Абулфейз-хана — Абдулмумина (1747—1751), но тот стал самовластно управлять (государством). И через год, в 1748 г. он был убит. Младенцы Убайдулла (1751—1754) и и Ширгази (1754—1756) сыновья Абулфейз-хана, объявленные после гибели Абдулмумина правителями Бухары, никакой роли в государстве не играли, да и не мог играть в силу возраста. Сам Мухаммад Рахим женился на дочери Абулфейзхана Юлдузбегим и до 1756 года носил титул аталыка. Заручившись согласием знати и духовенства, Мухаммед-Рахим в 1753 г. вступил на бухарский трон с титулом эмира. По выражению одного историка того времени, «Мухаммед Рахим-хан старался все 92 узбекских рода подчинить своей власти, так чтобы у них не оставалось никакой возможности сопротивляться центральному правительству» [3]. Так началось правление новой мангытской династии, свергнутой лишь в 1920 г. в результате революции.
Следует подчеркнуть, что, начиная со времени монгольского владычества, титул хана могли носить только Чингизиды, а все остальные государи в Средней Азии, какими могущественными они бы ни были, не имели права именовать себя ханами. Власть же Рахим-бия была настолько сильна, что источники называют его ханом, абсолютным монархом, прибравшим бразды правления во всем Туркестане.
Коронация
16 декабря 1756 года Мухаммад Рахим официально вступил на престол. Эмиры, сановники и представители мусульманского духовенства являлись на поклон к новоизбранному хану во вторник и среду и только в пятницу 19 декабря 1756 г. на имя Мухаммад Рахима была прочитана хутба; во всех главных городах и больших селениях ханства с его именем была выбита монета. Он выпускал монеты с надписью «Мухаммад Рахим бахадур хан».[4]. На государственные должности назначались представители тридцати двух крупных узбекских племен, при этом учитывались общая численность ополченцев и их заслуги перед троном. Согласно источнику, ими в данном случае были мангыты, хитай-кипчаки, бахрин, сарай, кенегесы, джалаиры, утарчи и др. Их представители при Мухаммад Рахиме заняли следующие государственные должности: Давлат-бий мангыт был назначен парваначием стольного города Бухары; Ходжамйар-бий хитай-кипчак — аталыком хана и верховным эмиром (амир ал-умара); Гайбулла-бий бахрин, предводитель етти уруг Мийанкала был назначен на должность диванбеги; Эмир Данийал-бий мангыт стал мири асади; Джахангир-бий сарай — джибачи хана; Сын его занял должность великого урака; Барат-бий мангыт, брат Мухаммад Рахим-хана, стал правителем Самарканда и области; Имамкули мангыт был назначен (урун) парваначи и правителем Яккабага; Низам ад-Дин Мас’уд — верховным кошбеги; Худайар кенегес — дадхахом Бухары и т. д.[5]
В каждой области Мухаммад Рахимбий назначил хакима. После похода на Гиссар он назначил хакимом своего дядю Данийял-аталыка. Он также подчинил себе территорию от Самарканда до Ура-тюбе, Шахрисябз, Несеф.
Некоторые племена и роды, например, етти уруг Мианкала, буркуты Нура, дурмены Кубадиана, кенегесы селения Сангфуруш Шахрисабза, ургутцы, горцы Хисар-и шадмана и другие высланы из родных мест и расселены по туменам Бухары. Особенно упорное сопротивление оказали кенагасы Шахрисабза, куда Мухаммад Рахим вынужден был три раза совершать походы. Но, в конце концов он их временно покорил. Под властью Бухарского ханства при Рахим-бие находились Бухара, Самарканд, Миянкаль, Кермине, Карши, Хузар, Керки, Чарджоу, Шахрисабз. Хисар и Ташкент оставались самостоятельными владениями. Хотя Мухаммад Рахимхан не был потомком Чингисхана, он путём жесткой политики и хорошей организации смог добиться признания своей власти, взойти на трон и даже принять титул хана.
Духовный наставник
Духовным наставником Мухаммад Рахимбия был Исхак ходжа Махдуми Аъзами, который помогал ему и в последующем Даниялбию по переговорам с восставшими племенами.
Оценивая деятельность Мухаммад Рахимбия можно сказать, что он смог добиться усиления центральной власти и некоторой политической стабилизации. Однако его недолгое правление не позволило в полной мере закрепить и развить достигнутые успехи.
У него не было детей, кроме одной дочери. После него на престол взошёл его дядя Даниял бий.
Смерть
Мухаммад Рахимбий умер в возрасте 45 лет в 1758 году и был похоронен за воротами Мазар, на кладбище Абу Бакр Тархан в Бухаре. В советскую эпоху это кладбище было полностью разрушено. Уцелел лишь надгробный камень Мухаммад Рахимбия, хранящийся ныне в Бухарском государственном архитектурно-художественном музее-заповеднике.
Напишите отзыв о статье "Мухаммед Рахимбий"
Примечания
- ↑ История Казахстана в персидских источниках. Т.2. Алматы: Дайк-пресс, 2005, с.282.
- ↑ Alexander Burnes, Travels into Bokhara being the account of a journey from India to Cabool, Tartary and Persia. Volume II. New Delhi, Madras, Asian educational services, 1992,p.358
- ↑ [www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/M.Asien/XIX/1800-1820/Emir_Chajdar/vved.htm Академия Наук Узбекской Сср Институт Экономики]
- ↑ Анке фон Кюгельген, Легитимация среднеазиатской династии мангитов в произведениях их историков (XVIII—XIX вв). Алматы: Дайк-пресс, 2004, с.251
- ↑ хмедов Б. А. Историко-географическая литература Средней Азии XVI—XVIII вв. (письменные памятники). Т., 1985
Литература
- Ахмад Дониш. История мангитской династии. Пер. И. А. Наджафовой. Душанбе. 1967
- Ахмедов Б. А. Историко-географическая литература Средней Азии XVI—XVIII вв. (письменные памятники). Т., 1985
- Вороновский Д. Г. «Гульшен-аль-мульк» Мухаммад Якуба Бухари. Диссертация на соискание степени кандидата исторических наук. Т., 1947.
- О некоторых событиях в Бухаре, Хоканде и Кашгаре, Записки Мирзы-Шемса Бухари, изданный в тексте, с переводом и примечаниями, В. В. Григорьевым. Казань, 1861
Отрывок, характеризующий Мухаммед Рахимбий
Княжна пригнулась к столу над тетрадью.– Постой, письмо тебе, – вдруг сказал старик, доставая из приделанного над столом кармана конверт, надписанный женскою рукой, и кидая его на стол.
Лицо княжны покрылось красными пятнами при виде письма. Она торопливо взяла его и пригнулась к нему.
– От Элоизы? – спросил князь, холодною улыбкой выказывая еще крепкие и желтоватые зубы.
– Да, от Жюли, – сказала княжна, робко взглядывая и робко улыбаясь.
– Еще два письма пропущу, а третье прочту, – строго сказал князь, – боюсь, много вздору пишете. Третье прочту.
– Прочтите хоть это, mon pere, [батюшка,] – отвечала княжна, краснея еще более и подавая ему письмо.
– Третье, я сказал, третье, – коротко крикнул князь, отталкивая письмо, и, облокотившись на стол, пододвинул тетрадь с чертежами геометрии.
– Ну, сударыня, – начал старик, пригнувшись близко к дочери над тетрадью и положив одну руку на спинку кресла, на котором сидела княжна, так что княжна чувствовала себя со всех сторон окруженною тем табачным и старчески едким запахом отца, который она так давно знала. – Ну, сударыня, треугольники эти подобны; изволишь видеть, угол abc…
Княжна испуганно взглядывала на близко от нее блестящие глаза отца; красные пятна переливались по ее лицу, и видно было, что она ничего не понимает и так боится, что страх помешает ей понять все дальнейшие толкования отца, как бы ясны они ни были. Виноват ли был учитель или виновата была ученица, но каждый день повторялось одно и то же: у княжны мутилось в глазах, она ничего не видела, не слышала, только чувствовала близко подле себя сухое лицо строгого отца, чувствовала его дыхание и запах и только думала о том, как бы ей уйти поскорее из кабинета и у себя на просторе понять задачу.
Старик выходил из себя: с грохотом отодвигал и придвигал кресло, на котором сам сидел, делал усилия над собой, чтобы не разгорячиться, и почти всякий раз горячился, бранился, а иногда швырял тетрадью.
Княжна ошиблась ответом.
– Ну, как же не дура! – крикнул князь, оттолкнув тетрадь и быстро отвернувшись, но тотчас же встал, прошелся, дотронулся руками до волос княжны и снова сел.
Он придвинулся и продолжал толкование.
– Нельзя, княжна, нельзя, – сказал он, когда княжна, взяв и закрыв тетрадь с заданными уроками, уже готовилась уходить, – математика великое дело, моя сударыня. А чтобы ты была похожа на наших глупых барынь, я не хочу. Стерпится слюбится. – Он потрепал ее рукой по щеке. – Дурь из головы выскочит.
Она хотела выйти, он остановил ее жестом и достал с высокого стола новую неразрезанную книгу.
– Вот еще какой то Ключ таинства тебе твоя Элоиза посылает. Религиозная. А я ни в чью веру не вмешиваюсь… Просмотрел. Возьми. Ну, ступай, ступай!
Он потрепал ее по плечу и сам запер за нею дверь.
Княжна Марья возвратилась в свою комнату с грустным, испуганным выражением, которое редко покидало ее и делало ее некрасивое, болезненное лицо еще более некрасивым, села за свой письменный стол, уставленный миниатюрными портретами и заваленный тетрадями и книгами. Княжна была столь же беспорядочная, как отец ее порядочен. Она положила тетрадь геометрии и нетерпеливо распечатала письмо. Письмо было от ближайшего с детства друга княжны; друг этот была та самая Жюли Карагина, которая была на именинах у Ростовых:
Жюли писала:
«Chere et excellente amie, quelle chose terrible et effrayante que l'absence! J'ai beau me dire que la moitie de mon existence et de mon bonheur est en vous, que malgre la distance qui nous separe, nos coeurs sont unis par des liens indissolubles; le mien se revolte contre la destinee, et je ne puis, malgre les plaisirs et les distractions qui m'entourent, vaincre une certaine tristesse cachee que je ressens au fond du coeur depuis notre separation. Pourquoi ne sommes nous pas reunies, comme cet ete dans votre grand cabinet sur le canape bleu, le canape a confidences? Pourquoi ne puis je, comme il y a trois mois, puiser de nouvelles forces morales dans votre regard si doux, si calme et si penetrant, regard que j'aimais tant et que je crois voir devant moi, quand je vous ecris».
[Милый и бесценный друг, какая страшная и ужасная вещь разлука! Сколько ни твержу себе, что половина моего существования и моего счастия в вас, что, несмотря на расстояние, которое нас разлучает, сердца наши соединены неразрывными узами, мое сердце возмущается против судьбы, и, несмотря на удовольствия и рассеяния, которые меня окружают, я не могу подавить некоторую скрытую грусть, которую испытываю в глубине сердца со времени нашей разлуки. Отчего мы не вместе, как в прошлое лето, в вашем большом кабинете, на голубом диване, на диване «признаний»? Отчего я не могу, как три месяца тому назад, почерпать новые нравственные силы в вашем взгляде, кротком, спокойном и проницательном, который я так любила и который я вижу перед собой в ту минуту, как пишу вам?]
Прочтя до этого места, княжна Марья вздохнула и оглянулась в трюмо, которое стояло направо от нее. Зеркало отразило некрасивое слабое тело и худое лицо. Глаза, всегда грустные, теперь особенно безнадежно смотрели на себя в зеркало. «Она мне льстит», подумала княжна, отвернулась и продолжала читать. Жюли, однако, не льстила своему другу: действительно, и глаза княжны, большие, глубокие и лучистые (как будто лучи теплого света иногда снопами выходили из них), были так хороши, что очень часто, несмотря на некрасивость всего лица, глаза эти делались привлекательнее красоты. Но княжна никогда не видала хорошего выражения своих глаз, того выражения, которое они принимали в те минуты, когда она не думала о себе. Как и у всех людей, лицо ее принимало натянуто неестественное, дурное выражение, как скоро она смотрелась в зеркало. Она продолжала читать: 211
«Tout Moscou ne parle que guerre. L'un de mes deux freres est deja a l'etranger, l'autre est avec la garde, qui se met en Marieche vers la frontiere. Notre cher еmpereur a quitte Petersbourg et, a ce qu'on pretend, compte lui meme exposer sa precieuse existence aux chances de la guerre. Du veuille que le monstre corsicain, qui detruit le repos de l'Europe, soit terrasse par l'ange que le Tout Рuissant, dans Sa misericorde, nous a donnee pour souverain. Sans parler de mes freres, cette guerre m'a privee d'une relation des plus cheres a mon coeur. Je parle du jeune Nicolas Rostoff, qui avec son enthousiasme n'a pu supporter l'inaction et a quitte l'universite pour aller s'enroler dans l'armee. Eh bien, chere Marieie, je vous avouerai, que, malgre son extreme jeunesse, son depart pour l'armee a ete un grand chagrin pour moi. Le jeune homme, dont je vous parlais cet ete, a tant de noblesse, de veritable jeunesse qu'on rencontre si rarement dans le siecle оu nous vivons parmi nos villards de vingt ans. Il a surtout tant de franchise et de coeur. Il est tellement pur et poetique, que mes relations avec lui, quelque passageres qu'elles fussent, ont ete l'une des plus douees jouissances de mon pauvre coeur, qui a deja tant souffert. Je vous raconterai un jour nos adieux et tout ce qui s'est dit en partant. Tout cela est encore trop frais. Ah! chere amie, vous etes heureuse de ne pas connaitre ces jouissances et ces peines si poignantes. Vous etes heureuse, puisque les derienieres sont ordinairement les plus fortes! Je sais fort bien, que le comte Nicolas est trop jeune pour pouvoir jamais devenir pour moi quelque chose de plus qu'un ami, mais cette douee amitie, ces relations si poetiques et si pures ont ete un besoin pour mon coeur. Mais n'en parlons plus. La grande nouvelle du jour qui occupe tout Moscou est la mort du vieux comte Безухой et son heritage. Figurez vous que les trois princesses n'ont recu que tres peu de chose, le prince Basile rien, est que c'est M. Pierre qui a tout herite, et qui par dessus le Marieche a ete reconnu pour fils legitime, par consequent comte Безухой est possesseur de la plus belle fortune de la Russie. On pretend que le prince Basile a joue un tres vilain role dans toute cette histoire et qu'il est reparti tout penaud pour Petersbourg.
«Je vous avoue, que je comprends tres peu toutes ces affaires de legs et de testament; ce que je sais, c'est que depuis que le jeune homme que nous connaissions tous sous le nom de M. Pierre les tout court est devenu comte Безухой et possesseur de l'une des plus grandes fortunes de la Russie, je m'amuse fort a observer les changements de ton et des manieres des mamans accablees de filles a Marieier et des demoiselles elles memes a l'egard de cet individu, qui, par parenthese, m'a paru toujours etre un pauvre, sire. Comme on s'amuse depuis deux ans a me donner des promis que je ne connais pas le plus souvent, la chronique matrimoniale de Moscou me fait comtesse Безухой. Mais vous sentez bien que je ne me souc nullement de le devenir. A propos de Marieiage, savez vous que tout derienierement la tante en general Анна Михайловна, m'a confie sous le sceau du plus grand secret un projet de Marieiage pour vous. Ce n'est ni plus, ni moins, que le fils du prince Basile, Anatole, qu'on voudrait ranger en le Marieiant a une personne riche et distinguee, et c'est sur vous qu'est tombe le choix des parents. Je ne sais comment vous envisagerez la chose, mais j'ai cru de mon devoir de vous en avertir. On le dit tres beau et tres mauvais sujet; c'est tout ce que j'ai pu savoir sur son compte.
