Садек, Мухаммед Ахмед

Мухаммед Ахмед Садек محمد أحمد صادق<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Военный министр Египта
14 мая 1971 — 26 октября 1972
Предшественник:	Мохаммед Фавзи
Преемник:	Ахмед Исмаил Али
Начальник Генерального штаба Вооружённых сил Египта
20 сентября 1969 — 14 мая 1971
Предшественник:	Ахмед Исмаил Али
Преемник:	Саад эд-Дин аш-Шазли
Начальник Военной разведки Вооружённых сил Египта
11 июня 1966 — 20 сентября 1969
Предшественник:	Шамс эд-Дин Бадран
Преемник:	Мухаммед Фуад Нассар
Вероисповедание:	ислам
Рождение:	14 октября 1917(1917-10-14) Гиза, Султанат Египет
Смерть:	25 марта 1991(1991-03-25) (73 года) Каир, Арабская Республика Египет
Отец:	Ахмед Садек-паша
Образование:	Египетская военная академия (Каир, 1939), Военная академия имени М. В. Фрунзе (СССР)
Профессия:	военный
Военная служба
Звание:	генерал-полковник

Мухаммед Ахмед Садек (араб. محمد أحمد صادق ‎англ.  Mohammed Ahmed Sadek ; 14 октября 1917 года, Гиза, Султанат Египет — 25 марта 1991 года, Каир, Арабская Республика Египет) — египетский военный и политический деятель, военный министр Египта в 1971—1972 годах, генерал-полковник. Сын египетского паши, служивший в охране короля, Садек стал участником свержения монархии и закончил Военную академию им. М. В. Фрунзе в Москве. Его карьера стала успешно развиваться после того, как он был назначен военным атташе в Бонне и сделал достоянием гласности военное сотрудничество между Израилем и ФРГ. Начальник военной разведки, затем начальник Генерального штаба, военный министр Египта, заместитель главы правительства, генерал Мухаммед Ахмед Садек стал одной из ключевых фигур египетской политики при президенте Анваре Садате. Он руководил подготовкой к новой войне с Израилем, конфликтовал с Советским Союзом по вопросам поставок оружия и советских военных баз, стал проводником высылки советских военных специалистов летом 1972 года. Конфликт с президентом Садатом по вопросам военного планирования привёл к громкой отставке Садека в октябре 1972 года, после чего генерал отошёл от политики и больше не играл никакой роли на политической арене Египта

Биография

На службе королю и республике

Мухаммед Ахмед Садек родился в деревне Аль-Кютайя марказа Абу-Хаммад провинции Шаркия в семье генерала Ахмеда Садек-паши, в 1923—1948 годах служившего в охране королевского дворца при королях Фуаде I и Фаруке I и некоторое время командовавшего королевской гвардией. После окончания средней школы Садек поступил в Королевскую военную академию, которую окончил в апреле 1939 года, получив звание младшего лейтенанта. Вместе с ним учились такие известные в будущем лидеры страны, как Абдель Хаким Амер, Камаль эд-Дин Хусейн, Салах Салем и Салах Наср. Высокая должность его отца определила ход карьеры Садека — он был принят на службу в королевскую гвардию. В те годы его лояльность монархии не вызывала сомнений: в начале 1940-х годов он вступил в возглавлявшуюся любимцем короля полковником Юсуфом Рашадом «Железную гвардию», нелегальную организацию, члены которой поклялись защищать от Британии честь и права Фарука. В её рядах Садек впервые встретился с офицером связи Анваром Садатом, которому предстояло сыграть решающую роль в его судьбе.

Но через десять лет и Мухаммед Ахмед Садек и Анвар Садат, обещавшие отдать жизнь за короля, оказались в рядах заговорщиков, готовивших свержение монархии. После неудачной для Египта Первой арабо-израильской войны, в которой оба офицера приняли участие, Садек вернулся на службу в королевскую гвардию и служил в охране королевского дворца в Александрии. Он примкнул к возглавлявшемуся Гамалем Абдель Насером подпольному движению «Свободные офицеры». Впрочем, в дни Июльской революции 1952 года Садек на некоторое время оказался по другую сторону баррикад: он по приказу вывел своё подразделение на защиту королевского дворца от восставших войск, однако быстро перешёл на сторону Насера.

Этот инцидент не нарушил карьеры Садека, но и не ускорил её. Переведённый в армию королевский гвардеец командовал пехотной ротой во время Суэцкого кризиса 1956 года, а затем 3-м пехотным батальоном. Продвигаясь по службе Садек достиг должности командира мотопехотной бригады, а затем был отправлен в Москву на учёбу в Военную академию имени М. В. Фрунзе. Окончив командно-штабной факультет академии, он вернулся в Каир и начал преподавать в Египетской военной академии.

Миссия в Бонне

В начале 1960-х годов египетское руководство было озабочено укреплявшимся сотрудничеством между Израилем и Федеративной Республикой Германии. В 1962 году фельдмаршал Абдель Хаким Амер предлоджил Насеру направить в Бонн в качестве нового военного атташе преподавателя Военной академии генерал-майора Мухаммеда Ахмеда Садека. Для самого Садека, не никогда не имевшего отношения к дипломатической работе, это назначение могло обернуться серьёзными проблемами, но он не отказывается от предложенного поста. Впрочем, Садек отправился не в Бонн, а на море, где долго занимался чтением книг по дипломатии, политике, экономике и истории Германии после 1945 года. Только в 1963 году генерал прибывает в Бонн, где быстро устанавливает контакты, как с немецкими военными, так и с местной египетской эмиграцией. Вскоре он получает доступ на заседания бундестага, и возможность ознакомится с докладами его комитетов.

Летом того же года Садек ненадолго вылетел на отдых в Александрию, где с ним встретился командующий египетскими ВМС адмирал Сулейман Эззат, который попросил атташе найти в ФРГ специалиста по строительству миниатюрных подводных лодок и склонить того к работе в Египте. Вернувшись в Бонн, Садек продолжил налаживать контакты с западногерманскими политиками и военными, прежде всего с теми, которые не скрывали своей ненависти к евреям. Вскоре он познакомился с неким капитаном ВМС Эрхардом, который на частном ужине за бутылкой шнапса заявил о своей приверженности нацизму и Гитлеру и поведал египетскому генералу о секретной сделке по продаже Израилю немецкого оружия. Эрхард мало что знал о поставках танков, автомобилей и артиллерийских орудий, но был хорошо осведомлён о заказах для ВМС Израиля и о строительстве для них подводных лодок в Ганновере. Информация была сенсационной, но Садек заверил Эрхарда в том, что для Каира эти сделки не секрет. Он попросил срочной аудиенции у начальника военной разведки бундесвера и ранним утром следующего дня информировал того, ссылаясь на несуществующее сообщение из Каира, что правительству Египта известно о продаже Израилю танков, орудий, автомобилей, военных катеров и подводных лодок. Затем генерал Садек встретился с министром обороны ФРГ Каем-Уве фон Хасселем и заявил тому, что президент Насер очень расстроен позицией ФРГ и требует разъяснений. Разразился дипломатический скандал. Уже вечером того же дня федеральный канцлер Людвиг Эрхард принял все возможные меры к тому, чтобы Египет не разорвал отношения с ФРГ: военные контракты с Израилем были аннулированы, а Каир получил компенсацию в 70 миллионов немецких марок. Президент Насер, Абдель Хаким Амер и министр иностранных дел Махмуд Риад узнали об этих событиях едва ли не последними, уже из доклада Садека.

Скандал с израильскими заказами не стал последним в период нахождения генерала Мухаммеда Ахмеда Садека на посту военного атташе в Бонне. Затем последовала история с побегом из тюрьмы и нелегальной переправкой в Каир осуждённого за преступления нацистского офицера и его семьи. То, что нацистский преступник теперь спокойно живёт в Египте, вскоре стало известно и немецкой разведке, и властям СССР, и средствам массовой информации. После того, как в Каир съехались более 70 журналистов из разных стран для освещения этого факта, немец сам согласился вернуться на родину и досидеть свой срок. Но сам Садек засчитал эту историю в актив своих побед, также как и проведённую им дискредитацию обосновавшегося в ФРГ руководителя «Братьев-мусульман» Саида Рамадана, и предотвращение им антиегипетской демонстрации студентов. В 1965 году генерал-майор Мухаммед Ахмед Садек был отозван в Каир, где его ждало новое назначение. С собой он привёз для адмирала Эззата миниатюрную одноместную подводную лодку, подаренную ему дружески настроенными немецкими военными.

От кафедры до Генерального штаба

Должность, которую Садек занял на родине, было трудно назвать большим повышением — он стал директором по обучению в Военной академии. Но фельдмаршал Абдель Хаким Амер не забыл успешную деятельность генерала в Бонне и выдвинул его на пост начальника военной разведки, когда обнаружилось проникновение «Братьев-мусульман» в армию. 11 июня 1966 года генерал Мухаммед Ахмед Садек возглавил военную разведку египетской армии. Его подчинённые не смогли распознать подготовку превентивного удара Армии обороны Израиля 5 июня 1967 года и не повлияли на ход Шестидневной войны, но Садек, один из немногих военачальников, не только удержался на своём посту, но и продолжил карьерный рост. Он три года возглавлял разведку и, как это ни странно, достиг более высоких постов благодаря очередному громкому провалу руководимой им спецслужбы. Ночью на 9 сентября 1969 года израильтяне переправили с Синайского полуострова и высадили в районе Зафараны на берегу Красного моря трофейные египетские танки Т-55 (получившие в израильской армии обозначение «Tiran-5») и БТР-50, начав «Операцию Равив». Египетская разведка не заметила ни приготовлений противника, ни его переправы на континентальное побережье, ни десантирования танков и БТР. Египетская армия была застигнута врасплох, израильская колонна более 9 часов беспрепятственно уничтожала военные цели на вражеской территории, а затем переправилась обратно на Синай. Президент Насер вместе с военным министром Мохаммедом Фавзи и новым начальником Генерального штаба генерал-майором Ахмедом Исмаилом Али находился в этот момент на учениях танковой дивизии. Узнав об израильском рейде, он приказал Исмаилу Али немедленно ехать в Зафарану для организации отпора, однако тот направился в Каир, заявив, что оттуда сможет более эффективно управлять войсками. Насер пришёл в бешенство. Той же ночью президента настиг очередной инфаркт, и он на полгода оказался прикованным к постели. Немного придя в себя через десять дней Насер, прежде всего отправил в отставку генерала Исмаила Али, командующего ВМС генерал-майора Фуада Абу Зикри, командующего Красноморским военным округом и других высокопоставленных офицеров. Начальника военной разведки среди них не оказалось. 20 сентября 1969 года генерал-майор Мухаммед Ахмед Садек был назначен новым начальником Генерального штаба египетской армии одновременно с новым командующим ВМС полковником Махмудом Фахми Абдул Рахманом.

Насера сменяет Садат

С назначением на пост начальника Генерального штаба генерал Садек стал фигурой не только национального, но и общеарабского масштаба, как генеральный секретарь по военным вопросам Лиги арабских государств. В 1970 году он получил звание генерал-лейтенанта, однако негласный конфликт с группой маршала авиации Али Сабри поставил под угрозу все карьерные достижения Садека. Военный министр Мохаммед Фавзи поддерживал нормальные отношения с новым начальником Генштаба. Два генерала быстро распределили роли: министр занимался непосредственным взаимодействием с советским контингентом в Египте, в Садек разрабатывал запросы на всё новую и новую военную помощь из СССР. Но после того, как в апреле 1970 года Насер назначил Али Сабри помощником президента по вопросам военно-воздушных сил и противовоздушной обороны, позиции Садека заметно ослабли. После смерти Насера в 1970 году ставший вице-президентом Сабри вообще был намерен устранить Мухаммеда Садека, который плохо скрывал своё презрение к многим членам команды Насера и считался противником сотрудничества с СССР. В марте 1971 года группа Сабри опубликовала статью с плохо скрытой критикой генерала, судьба которого теперь повисла на волоске. Это в основном и предопределило выбор начальника Генштаба в конфликте между президентом Анваром Садатом, который считался тогда временной фигурой, и членами группы Али Сабри, считавшими себя наследниками Насера. Единственная проблема заключалась в том, что Садек также поддерживал хорошие отношения с военным министром Фавзи и его креатурой. Он занял до поры нейтральную позицию, мотивируя это тем, что в условиях войны с Израилем не может содействовать перевороту и борьбе за власть. Но надежды Садека на то, что политики разберутся между собой без участия армии, не оправдались. В дни Майской исправительной революции генерал встал на сторону своего бывшего соратника по монархической «Железной гвардии» Анвара Садата. Он блокировал все усилия Мохаммеда Фавзи и фактически переподчинил себе египетскую армию. Но 15 мая 1971 года, когда всё было кончено, Мухаммед Ахмед Садек всё же направил Садату официальное обращение, в котором указал, что он и его офицеры сорвали якобы планировавшийся «переворот Сабри» не столько по приказу президента, сколько руководствуясь своей совестью и чувством ответственности.

Военный министр

В разгар событий, около 16.00 14 мая генерал Садек был назначен Садатом новым министром обороны и военной промышленности Египта и в 2 часа ночи 15 мая 1971 года принёс присягу с министрами нового кабинета. Вскоре ему было присвоено звание генерал-полковника. Уже 7-8 июня 1971 года он сопровождал Садата во время посещения президентом частей 2-й полевой армии, а в июле под его руководством началась разработка плана войны с Израилем под названием «Гранит-2». Садек сопровождал президента Садата во время его визита в Москву в октябре 1971 года. Тогда египетские руководители требовали от СССР поставок новейших истребителей МиГ-23, истребителей-бомбардировщиков Су-20 и других современных вооружений. Переговоры шли трудно, и проблема военной помощи долгие месяцы оставалась в центре советско-египетских отношений. Близкий к правительственным кругам египетский журналист Мухаммед Хасанейн Хейкал позднее писал:

Египетские требования всякий раз менялись в зависимости от того, как изменялся план штурма, находящийся в постоянной ревизии, а иногда эти требования были чрезмерными… Египетское планирование усложнялось сочетанием отчаяния с надеждой… Было также опасение с советской стороны, что Египет может бросится в одну из глупых военных авантюр в попытке оправдать лозунг «решающего года» .

Отношения между странами заметно ухудшались. В Египте считают, что именно генерал Садек стал инициатором инцидента в каирском аэропорту 8 мая 1972 года. В этот день египетские власти обыскали перед вылетом 71 советского специалиста и их жён, и изъяли у них золотые украшения, что послужило началом конфликта вокруг советского военного контингента в Египте (египтяне до сих пор уверены, что советские офицеры скупали и вывозили золото из страны). Садек отклонил план создания военно-морской базы СССР в Мерса-Матрухе, хотя Садат был склонен на это согласится, и не поддержал финансирования закупок советской бронетехники для Ливии в рамках Федерации Арабских Республик.

Союзник и противник Советского Союза

По каким-то причинам Анвар Садат не брал Садека с собой во время своих поездок в СССР в феврале и апреле 1972 года, но в начале июня отправил его с миссией в Советский Союз. Незадолго до этого, в конце мая 1972 года Садек принимал в Каире Министра обороны СССР, Маршала Советского Союза А. А. Гречко, а уже 8 июня был принят в Москве Л. И. Брежневым, который беседовал с ним около четырёх часов. 15 июня 1972 года Садек представил президенту Садату подробный доклад об этих переговорах. Советский Союз уклонялся от выполнения всех требований египетской стороны и президент уже не скрывал своего гнева. Он собрал совещание военного командования и поставил задачу в течение нескольких месяцев подготовиться к «ограниченной войне» с Израилем на основе плана «Гранит-3», предусматривавшего наступательные операции на Синае с выходом к государственной границе 1967 года. Садек заявил Садату, что нескольких месяцев для этого будет недостаточно, но он, несмотря ни на что, постарается выполнить задачу. Идея «ограниченной войны» и компромиссная позиция президента вызвала недовольство в египетской армии, но несговорчивость советских лидеров раздражала военных и политиков ещё сильнее. Садек всё больше конфликтовал с советским командованием. Уже 29 июня резидент КГБ СССР в Каире генерал В. А. Кирпиченко направил в Москву информацию о том, что в ближайшее время последуют новые демарши против советского военного присутствия. Через неделю, 6 июля в Каире было принято принципиальное решение об отказе от советских военных советников, а 8 июля Анвар Садат заявил советскому послу В. М. Виноградову о прекращении миссии экспедиционных сил Советской армии в Египте. Ухудшение отношений между президентом и его военным министром теперь стало очевидным: Садат не счёл нужным информировать своего бывшего соратника, и советский посол узнал об этом важном решении первым. Мухаммед Ахмед Садек не был сторонником сотрудничества с СССР, но он неохотно одобрил этот шаг Садата, зная, что неожиданный уход советских специалистов создаст брешь в противоздушной обороне страны. Утверждают, что он постарался смягчить советско-египетский конфликт: эвакуация советских войск проходила в крайне сжатые сроки, однако египетская сторона всё же успела вручить советским офицерам египетские награды. В СССР акция египетских союзников вызвала и негодование и облегчение. В. А. Кирпиченко так резюмировал эти настроения: «уход нашего военного контингента из Египта гарантировал нас от возможной военной конфронтации с Западом, избавлял от неминуемых человеческих жертв и полностью снимал с нас ответственность за возможные авантюры Садата».

Проблема военного планирования

Теперь переговоры с СССР были возложены на нового премьер-министра Азиза Сидки, который в июле и в октябре 1972 года решал в Москве все вопросы сотрудничества, а генерал Садек сосредоточился на подготовке к решающей войне с Израилем. Но и здесь имелись серьёзные разногласия между президентом и военным министром. Садек считал, что следует готовиться к широкомасштабной тотальной войне, тем временем как Садат уже в июне 1972 года сообщил премьер-министру Иордании Зейду ар-Рифаи, что собирается достичь успеха «с помощью ограниченной акции, нацеленной на захват небольшого плацдарма на восточном берегу канала». «После этого я могу сесть за стол переговоров»  — пояснил египетский президент. Зейд ар-Рифаи сразу же отметил, что ограниченная акция «может стоить огромных потерь, уничтожения цвета египетской армии». Не поддержал эту идею и Садек, ориентировавшийся на планы «Гранит», «Гранит-2», «Гранит-3» и др., разработка которых началась ещё при Насере. Все эти планы предусматривали широкомасштабный разгром израильской армии. Мухаммед Хасанейн Хейкал писал о расхождениях между президентом и министром:

Они имели фундаментальные разногласия по поводу того, как должна вестись битва. Генерал Садек, всё ещё тесно связанный с планами «Гранит» не был уверен в возможности ведения ограниченной войны, в то время, как президент считал, что она принесёт большие политические дивиденды.

.

Отставка

В октябре 1972 года вернувшийся из Москвы Азиз Сидки выступил в Народном собрании АРЕ и в ЦК Арабского социалистического союза и заявил, что СССР продолжит военную помощь Египту. В четверг 24 октября 1972 года в резиденции Анвара Садата в Гизе было собрано совещание Высшего совета Вооружённых сил, в котором приняли участие генерал-полковник Мухаммед Ахмед Садек и ещё 15 высших египетских военачальников. Президент прямо выступил за ограниченную войну, заявив, что освобождение от израильтян хотя бы 10 миллиметров территории восточного берега Суэцкого канала даст ему необходимые дипломатические преимущества и решение проблемы оккупированных территорий сдвинется с мёртвой точки без больших потерь. Садат предложил концепцию плана по форсированию канала и созданию на его восточном берегу плацдарма глубиной до 10 километров. Но Садек и большинство генералов скептически относились к этой идее Садата, и не верили, что войну, если она начнётся, удастся удержать в каких-то рамках. Садек, хорошо помнивший итоги израильского рейда на Зафарану, изложил свои возражения в виде семи пунктов. Он утверждал, что укреплённая «линия Барлева» лишком ограничивает оперативные возможности египетских войск при их высадке на восточный берег, что десанты вряд ли смогут продержаться до прибытия основных танковых и мотопехотных сил, что мосты через канал станут удобными мишенями для вражеской авиации, а прикрыть их с воздуха будет проблематично. Садек делал вывод, что противник, используя свои преимущества, сможет создать перед наступающими войсками мощную оборонительную линию, прорвать не сложившуюся оборону египтян, выйти на западный берег канала и блокировать группировку на Синае.

Но это обоснованное мнение генерала Садат не собирался принимать во внимание. 26 октября 1972 года секретарь президента посетил Мухаммеда Ахмеда Садека в его доме в столичном районе Замалик и передал ему послание Садата, в котором тот принимал отставку Садека со всех постов. Это стало неожиданностью для самого генерала, так как он сам в отставку не подавал. Новым военным министром был назначен начальник военной разведки Ахмед Хасан Али, с позором изгнанный Насером из кресла начальника Генштаба в 1969 году (считанные дни назад он сопровождал премьер-министра Сидки во время визита в Москву). На следующий день, в пятницу 27 октября, изгнанный тогда же Насером коммодор Фуад Абу Зекри вернулся на пост командующего ВМС, сменив Фахми Абдул Рахмана. 30 октября газета «Аль-Анвар» в Бейруте сообщила, что в воскресенье 29 октября Садек был подвернут домашнему аресту.

Новость о падении генерала Садека стала неожиданной и в самом Египте и за его пределами. Израильская пресса расценила его как один из этапов борьбы между просоветской и прозападной группировками в египетском руководстве. Пресса писала и о чистке армии от антисоветских элементов, и, наоборот, о «белом перевороте» Садата, и о том, что Садат повысил в звании около 100 офицеров. Хорошо осведомлённый о событиях в руководстве Египта журналист Исхан Абдель Куддус из каирской газеты «Аль-Ахбар» иронизировал над слухами о том, что Садек был отправлен в отставку под давлением Советского Союза. В самом СССР смещение Садека официально рассматривали как меру по стабилизации положения в Египте. Утверждалось, что вокруг министра «группировались откровенные реакционеры и противники существующего режима; правые круги в Египте и а его пределами пытались сделать из М. А. Садека „сильную личность“, всячески противопоставляя его Садату, подталкивали египетское руководство к свёртыванию советско-египетских отношений, в т.ч и в военной области».

В стороне от политики

После того, как генерал Садек стал частным лицом, военные стали разрабатывать военные планы уже опираясь на мнение президента Садата. Вместо плана серии «Гранит» был разработан план операции «Бадр», который и был реализован через год после вынужденного ухода военного министра. В дни Октябрьской войны 1973 года отставной генерал вновь предложил стране свои услуги, просил использовать его на фронте в любом качестве и, как рассказывал сын Садека, умолял передать Анвару Садату, чтобы тот опасался прорыва израильтян на западный берег канала, и помнил о рейде на Зафарану. Все эти усилия остались без внимания президента, хотя Садек оказался точен в некоторых своих прогнозах: израильтяне действительно переправились через канал и окружили египетскую группировку на Синае.

В 1975 году Садека посетил Е. М. Примаков, который жил с генералом в одном доме ещё в те годы, когда работал в Каире корреспондентом газеты «Правда». Во время их беседы Садек объяснял свою отставку и изменения в египетском военном планировании внешними причинами и политиканством Садата. Он был убеждён, что тот получил из-за рубежа какие-то гарантии того, что начатой Египтом войне не дадут перейти в тотальную фазу. В ноябре 1984 года Садек последний раз прервал молчание и опубликовал статью, в которой писал, что в 1972 году баланс сил был в пользу Израиля, а Египет зависел от политической позиции Москвы, которая не хотела новой войны между арабами и Израилем. В этих условиях, повторял Садек, реализация садатовской концепции ограниченной войны могла обернуться только катастрофой.

Мухаммед Ахмед Садек скончался 25 марта 1991 года в Каире

Семья

Мухаммед Ахмед Садек был женат, имел двоих сыновей..

Литература

• Примаков Е. М. История одного сговора. (Ближневосточная политика США в 70-е — начале 80-х годов). — М.: Издательство политической литературы, 1985.
• Кирпиченко В.А. Разведка: лица и личности. — М.: «Гея», 1998.
• Дмитриев Е. Египет // Ежегодник Большой советской энциклопедии. — М.: Государственное научное издательство «Советская энциклопедия», 1973. — С. 261.
• Who's Who in the Arab World 2007-2008. — Berlin: Walter de Gruyter, 2007. — ISBN 978-3-11-093004-7.
• Heikal M. The Road to Ramadan. — L., 1975.

Ссылки

• [www.youtube.com/watch?v=iMiHolg9G_0 يتقدم ضباطاً أقل منه رتبةً وقدرا]. — Генералы Мухаммед Ахмед Садек и Саад ад-Дин аш-Шазли возлагают венки в мавзолею Насера. Проверено 26 октября 2013.

Отрывок, характеризующий Садек, Мухаммед Ахмед

Тот пожар, на который так равнодушно смотрел он накануне вечером, за ночь значительно увеличился. Москва горела уже с разных сторон. Горели в одно и то же время Каретный ряд, Замоскворечье, Гостиный двор, Поварская, барки на Москве реке и дровяной рынок у Дорогомиловского моста.
Путь Пьера лежал через переулки на Поварскую и оттуда на Арбат, к Николе Явленному, у которого он в воображении своем давно определил место, на котором должно быть совершено его дело. У большей части домов были заперты ворота и ставни. Улицы и переулки были пустынны. В воздухе пахло гарью и дымом. Изредка встречались русские с беспокойно робкими лицами и французы с негородским, лагерным видом, шедшие по серединам улиц. И те и другие с удивлением смотрели на Пьера. Кроме большого роста и толщины, кроме странного мрачно сосредоточенного и страдальческого выражения лица и всей фигуры, русские присматривались к Пьеру, потому что не понимали, к какому сословию мог принадлежать этот человек. Французы же с удивлением провожали его глазами, в особенности потому, что Пьер, противно всем другим русским, испуганно или любопытна смотревшим на французов, не обращал на них никакого внимания. У ворот одного дома три француза, толковавшие что то не понимавшим их русским людям, остановили Пьера, спрашивая, не знает ли он по французски?
Пьер отрицательно покачал головой и пошел дальше. В другом переулке на него крикнул часовой, стоявший у зеленого ящика, и Пьер только на повторенный грозный крик и звук ружья, взятого часовым на руку, понял, что он должен был обойти другой стороной улицы. Он ничего не слышал и не видел вокруг себя. Он, как что то страшное и чуждое ему, с поспешностью и ужасом нес в себе свое намерение, боясь – наученный опытом прошлой ночи – как нибудь растерять его. Но Пьеру не суждено было донести в целости свое настроение до того места, куда он направлялся. Кроме того, ежели бы даже он и не был ничем задержан на пути, намерение его не могло быть исполнено уже потому, что Наполеон тому назад более четырех часов проехал из Дорогомиловского предместья через Арбат в Кремль и теперь в самом мрачном расположении духа сидел в царском кабинете кремлевского дворца и отдавал подробные, обстоятельные приказания о мерах, которые немедленно должны были бытт, приняты для тушения пожара, предупреждения мародерства и успокоения жителей. Но Пьер не знал этого; он, весь поглощенный предстоящим, мучился, как мучаются люди, упрямо предпринявшие дело невозможное – не по трудностям, но по несвойственности дела с своей природой; он мучился страхом того, что он ослабеет в решительную минуту и, вследствие того, потеряет уважение к себе.
Он хотя ничего не видел и не слышал вокруг себя, но инстинктом соображал дорогу и не ошибался переулками, выводившими его на Поварскую.
По мере того как Пьер приближался к Поварской, дым становился сильнее и сильнее, становилось даже тепло от огня пожара. Изредка взвивались огненные языка из за крыш домов. Больше народу встречалось на улицах, и народ этот был тревожнее. Но Пьер, хотя и чувствовал, что что то такое необыкновенное творилось вокруг него, не отдавал себе отчета о том, что он подходил к пожару. Проходя по тропинке, шедшей по большому незастроенному месту, примыкавшему одной стороной к Поварской, другой к садам дома князя Грузинского, Пьер вдруг услыхал подле самого себя отчаянный плач женщины. Он остановился, как бы пробудившись от сна, и поднял голову.
В стороне от тропинки, на засохшей пыльной траве, были свалены кучей домашние пожитки: перины, самовар, образа и сундуки. На земле подле сундуков сидела немолодая худая женщина, с длинными высунувшимися верхними зубами, одетая в черный салоп и чепчик. Женщина эта, качаясь и приговаривая что то, надрываясь плакала. Две девочки, от десяти до двенадцати лет, одетые в грязные коротенькие платьица и салопчики, с выражением недоумения на бледных, испуганных лицах, смотрели на мать. Меньшой мальчик, лет семи, в чуйке и в чужом огромном картузе, плакал на руках старухи няньки. Босоногая грязная девка сидела на сундуке и, распустив белесую косу, обдергивала опаленные волосы, принюхиваясь к ним. Муж, невысокий сутуловатый человек в вицмундире, с колесообразными бакенбардочками и гладкими височками, видневшимися из под прямо надетого картуза, с неподвижным лицом раздвигал сундуки, поставленные один на другом, и вытаскивал из под них какие то одеяния.
Женщина почти бросилась к ногам Пьера, когда она увидала его.
– Батюшки родимые, христиане православные, спасите, помогите, голубчик!.. кто нибудь помогите, – выговаривала она сквозь рыдания. – Девочку!.. Дочь!.. Дочь мою меньшую оставили!.. Сгорела! О о оо! для того я тебя леле… О о оо!
– Полно, Марья Николаевна, – тихим голосом обратился муж к жене, очевидно, для того только, чтобы оправдаться пред посторонним человеком. – Должно, сестрица унесла, а то больше где же быть? – прибавил он.
– Истукан! Злодей! – злобно закричала женщина, вдруг прекратив плач. – Сердца в тебе нет, свое детище не жалеешь. Другой бы из огня достал. А это истукан, а не человек, не отец. Вы благородный человек, – скороговоркой, всхлипывая, обратилась женщина к Пьеру. – Загорелось рядом, – бросило к нам. Девка закричала: горит! Бросились собирать. В чем были, в том и выскочили… Вот что захватили… Божье благословенье да приданую постель, а то все пропало. Хвать детей, Катечки нет. О, господи! О о о! – и опять она зарыдала. – Дитятко мое милое, сгорело! сгорело!
– Да где, где же она осталась? – сказал Пьер. По выражению оживившегося лица его женщина поняла, что этот человек мог помочь ей.
– Батюшка! Отец! – закричала она, хватая его за ноги. – Благодетель, хоть сердце мое успокой… Аниска, иди, мерзкая, проводи, – крикнула она на девку, сердито раскрывая рот и этим движением еще больше выказывая свои длинные зубы.
– Проводи, проводи, я… я… сделаю я, – запыхавшимся голосом поспешно сказал Пьер.
Грязная девка вышла из за сундука, прибрала косу и, вздохнув, пошла тупыми босыми ногами вперед по тропинке. Пьер как бы вдруг очнулся к жизни после тяжелого обморока. Он выше поднял голову, глаза его засветились блеском жизни, и он быстрыми шагами пошел за девкой, обогнал ее и вышел на Поварскую. Вся улица была застлана тучей черного дыма. Языки пламени кое где вырывались из этой тучи. Народ большой толпой теснился перед пожаром. В середине улицы стоял французский генерал и говорил что то окружавшим его. Пьер, сопутствуемый девкой, подошел было к тому месту, где стоял генерал; но французские солдаты остановили его.
– On ne passe pas, [Тут не проходят,] – крикнул ему голос.
– Сюда, дяденька! – проговорила девка. – Мы переулком, через Никулиных пройдем.
Пьер повернулся назад и пошел, изредка подпрыгивая, чтобы поспевать за нею. Девка перебежала улицу, повернула налево в переулок и, пройдя три дома, завернула направо в ворота.
– Вот тут сейчас, – сказала девка, и, пробежав двор, она отворила калитку в тесовом заборе и, остановившись, указала Пьеру на небольшой деревянный флигель, горевший светло и жарко. Одна сторона его обрушилась, другая горела, и пламя ярко выбивалось из под отверстий окон и из под крыши.
Когда Пьер вошел в калитку, его обдало жаром, и он невольно остановился.
– Который, который ваш дом? – спросил он.
– О о ох! – завыла девка, указывая на флигель. – Он самый, она самая наша фатера была. Сгорела, сокровище ты мое, Катечка, барышня моя ненаглядная, о ох! – завыла Аниска при виде пожара, почувствовавши необходимость выказать и свои чувства.
Пьер сунулся к флигелю, но жар был так силен, что он невольна описал дугу вокруг флигеля и очутился подле большого дома, который еще горел только с одной стороны с крыши и около которого кишела толпа французов. Пьер сначала не понял, что делали эти французы, таскавшие что то; но, увидав перед собою француза, который бил тупым тесаком мужика, отнимая у него лисью шубу, Пьер понял смутно, что тут грабили, но ему некогда было останавливаться на этой мысли.
Звук треска и гула заваливающихся стен и потолков, свиста и шипенья пламени и оживленных криков народа, вид колеблющихся, то насупливающихся густых черных, то взмывающих светлеющих облаков дыма с блестками искр и где сплошного, сноповидного, красного, где чешуйчато золотого, перебирающегося по стенам пламени, ощущение жара и дыма и быстроты движения произвели на Пьера свое обычное возбуждающее действие пожаров. Действие это было в особенности сильно на Пьера, потому что Пьер вдруг при виде этого пожара почувствовал себя освобожденным от тяготивших его мыслей. Он чувствовал себя молодым, веселым, ловким и решительным. Он обежал флигелек со стороны дома и хотел уже бежать в ту часть его, которая еще стояла, когда над самой головой его послышался крик нескольких голосов и вслед за тем треск и звон чего то тяжелого, упавшего подле него.
Пьер оглянулся и увидал в окнах дома французов, выкинувших ящик комода, наполненный какими то металлическими вещами. Другие французские солдаты, стоявшие внизу, подошли к ящику.
– Eh bien, qu'est ce qu'il veut celui la, [Этому что еще надо,] – крикнул один из французов на Пьера.
– Un enfant dans cette maison. N'avez vous pas vu un enfant? [Ребенка в этом доме. Не видали ли вы ребенка?] – сказал Пьер.
– Tiens, qu'est ce qu'il chante celui la? Va te promener, [Этот что еще толкует? Убирайся к черту,] – послышались голоса, и один из солдат, видимо, боясь, чтобы Пьер не вздумал отнимать у них серебро и бронзы, которые были в ящике, угрожающе надвинулся на него.
– Un enfant? – закричал сверху француз. – J'ai entendu piailler quelque chose au jardin. Peut etre c'est sou moutard au bonhomme. Faut etre humain, voyez vous… [Ребенок? Я слышал, что то пищало в саду. Может быть, это его ребенок. Что ж, надо по человечеству. Мы все люди…]
– Ou est il? Ou est il? [Где он? Где он?] – спрашивал Пьер.
– Par ici! Par ici! [Сюда, сюда!] – кричал ему француз из окна, показывая на сад, бывший за домом. – Attendez, je vais descendre. [Погодите, я сейчас сойду.]
И действительно, через минуту француз, черноглазый малый с каким то пятном на щеке, в одной рубашке выскочил из окна нижнего этажа и, хлопнув Пьера по плечу, побежал с ним в сад.
– Depechez vous, vous autres, – крикнул он своим товарищам, – commence a faire chaud. [Эй, вы, живее, припекать начинает.]
Выбежав за дом на усыпанную песком дорожку, француз дернул за руку Пьера и указал ему на круг. Под скамейкой лежала трехлетняя девочка в розовом платьице.
– Voila votre moutard. Ah, une petite, tant mieux, – сказал француз. – Au revoir, mon gros. Faut etre humain. Nous sommes tous mortels, voyez vous, [Вот ваш ребенок. А, девочка, тем лучше. До свидания, толстяк. Что ж, надо по человечеству. Все люди,] – и француз с пятном на щеке побежал назад к своим товарищам.
Пьер, задыхаясь от радости, подбежал к девочке и хотел взять ее на руки. Но, увидав чужого человека, золотушно болезненная, похожая на мать, неприятная на вид девочка закричала и бросилась бежать. Пьер, однако, схватил ее и поднял на руки; она завизжала отчаянно злобным голосом и своими маленькими ручонками стала отрывать от себя руки Пьера и сопливым ртом кусать их. Пьера охватило чувство ужаса и гадливости, подобное тому, которое он испытывал при прикосновении к какому нибудь маленькому животному. Но он сделал усилие над собою, чтобы не бросить ребенка, и побежал с ним назад к большому дому. Но пройти уже нельзя было назад той же дорогой; девки Аниски уже не было, и Пьер с чувством жалости и отвращения, прижимая к себе как можно нежнее страдальчески всхлипывавшую и мокрую девочку, побежал через сад искать другого выхода.


Когда Пьер, обежав дворами и переулками, вышел назад с своей ношей к саду Грузинского, на углу Поварской, он в первую минуту не узнал того места, с которого он пошел за ребенком: так оно было загромождено народом и вытащенными из домов пожитками. Кроме русских семей с своим добром, спасавшихся здесь от пожара, тут же было и несколько французских солдат в различных одеяниях. Пьер не обратил на них внимания. Он спешил найти семейство чиновника, с тем чтобы отдать дочь матери и идти опять спасать еще кого то. Пьеру казалось, что ему что то еще многое и поскорее нужно сделать. Разгоревшись от жара и беготни, Пьер в эту минуту еще сильнее, чем прежде, испытывал то чувство молодости, оживления и решительности, которое охватило его в то время, как он побежал спасать ребенка. Девочка затихла теперь и, держась ручонками за кафтан Пьера, сидела на его руке и, как дикий зверек, оглядывалась вокруг себя. Пьер изредка поглядывал на нее и слегка улыбался. Ему казалось, что он видел что то трогательно невинное и ангельское в этом испуганном и болезненном личике.
На прежнем месте ни чиновника, ни его жены уже не было. Пьер быстрыми шагами ходил между народом, оглядывая разные лица, попадавшиеся ему. Невольно он заметил грузинское или армянское семейство, состоявшее из красивого, с восточным типом лица, очень старого человека, одетого в новый крытый тулуп и новые сапоги, старухи такого же типа и молодой женщины. Очень молодая женщина эта показалась Пьеру совершенством восточной красоты, с ее резкими, дугами очерченными черными бровями и длинным, необыкновенно нежно румяным и красивым лицом без всякого выражения. Среди раскиданных пожитков, в толпе на площади, она, в своем богатом атласном салопе и ярко лиловом платке, накрывавшем ее голову, напоминала нежное тепличное растение, выброшенное на снег. Она сидела на узлах несколько позади старухи и неподвижно большими черными продолговатыми, с длинными ресницами, глазами смотрела в землю. Видимо, она знала свою красоту и боялась за нее. Лицо это поразило Пьера, и он, в своей поспешности, проходя вдоль забора, несколько раз оглянулся на нее. Дойдя до забора и все таки не найдя тех, кого ему было нужно, Пьер остановился, оглядываясь.
Фигура Пьера с ребенком на руках теперь была еще более замечательна, чем прежде, и около него собралось несколько человек русских мужчин и женщин.
– Или потерял кого, милый человек? Сами вы из благородных, что ли? Чей ребенок то? – спрашивали у него.
Пьер отвечал, что ребенок принадлежал женщине и черном салопе, которая сидела с детьми на этом месте, и спрашивал, не знает ли кто ее и куда она перешла.
– Ведь это Анферовы должны быть, – сказал старый дьякон, обращаясь к рябой бабе. – Господи помилуй, господи помилуй, – прибавил он привычным басом.
– Где Анферовы! – сказала баба. – Анферовы еще с утра уехали. А это либо Марьи Николавны, либо Ивановы.
– Он говорит – женщина, а Марья Николавна – барыня, – сказал дворовый человек.
– Да вы знаете ее, зубы длинные, худая, – говорил Пьер.
– И есть Марья Николавна. Они ушли в сад, как тут волки то эти налетели, – сказала баба, указывая на французских солдат.
– О, господи помилуй, – прибавил опять дьякон.
– Вы пройдите вот туда то, они там. Она и есть. Все убивалась, плакала, – сказала опять баба. – Она и есть. Вот сюда то.
Но Пьер не слушал бабу. Он уже несколько секунд, не спуская глаз, смотрел на то, что делалось в нескольких шагах от него. Он смотрел на армянское семейство и двух французских солдат, подошедших к армянам. Один из этих солдат, маленький вертлявый человечек, был одет в синюю шинель, подпоясанную веревкой. На голове его был колпак, и ноги были босые. Другой, который особенно поразил Пьера, был длинный, сутуловатый, белокурый, худой человек с медлительными движениями и идиотическим выражением лица. Этот был одет в фризовый капот, в синие штаны и большие рваные ботфорты. Маленький француз, без сапог, в синей шипели, подойдя к армянам, тотчас же, сказав что то, взялся за ноги старика, и старик тотчас же поспешно стал снимать сапоги. Другой, в капоте, остановился против красавицы армянки и молча, неподвижно, держа руки в карманах, смотрел на нее.
– Возьми, возьми ребенка, – проговорил Пьер, подавая девочку и повелительно и поспешно обращаясь к бабе. – Ты отдай им, отдай! – закричал он почти на бабу, сажая закричавшую девочку на землю, и опять оглянулся на французов и на армянское семейство. Старик уже сидел босой. Маленький француз снял с него последний сапог и похлопывал сапогами один о другой. Старик, всхлипывая, говорил что то, но Пьер только мельком видел это; все внимание его было обращено на француза в капоте, который в это время, медлительно раскачиваясь, подвинулся к молодой женщине и, вынув руки из карманов, взялся за ее шею.
Красавица армянка продолжала сидеть в том же неподвижном положении, с опущенными длинными ресницами, и как будто не видала и не чувствовала того, что делал с нею солдат.
Пока Пьер пробежал те несколько шагов, которые отделяли его от французов, длинный мародер в капоте уж рвал с шеи армянки ожерелье, которое было на ней, и молодая женщина, хватаясь руками за шею, кричала пронзительным голосом.
– Laissez cette femme! [Оставьте эту женщину!] – бешеным голосом прохрипел Пьер, схватывая длинного, сутоловатого солдата за плечи и отбрасывая его. Солдат упал, приподнялся и побежал прочь. Но товарищ его, бросив сапоги, вынул тесак и грозно надвинулся на Пьера.
– Voyons, pas de betises! [Ну, ну! Не дури!] – крикнул он.
Пьер был в том восторге бешенства, в котором он ничего не помнил и в котором силы его удесятерялись. Он бросился на босого француза и, прежде чем тот успел вынуть свой тесак, уже сбил его с ног и молотил по нем кулаками. Послышался одобрительный крик окружавшей толпы, в то же время из за угла показался конный разъезд французских уланов. Уланы рысью подъехали к Пьеру и французу и окружили их. Пьер ничего не помнил из того, что было дальше. Он помнил, что он бил кого то, его били и что под конец он почувствовал, что руки его связаны, что толпа французских солдат стоит вокруг него и обыскивает его платье.
– Il a un poignard, lieutenant, [Поручик, у него кинжал,] – были первые слова, которые понял Пьер.
– Ah, une arme! [А, оружие!] – сказал офицер и обратился к босому солдату, который был взят с Пьером.
– C'est bon, vous direz tout cela au conseil de guerre, [Хорошо, хорошо, на суде все расскажешь,] – сказал офицер. И вслед за тем повернулся к Пьеру: – Parlez vous francais vous? [Говоришь ли по французски?]
Пьер оглядывался вокруг себя налившимися кровью глазами и не отвечал. Вероятно, лицо его показалось очень страшно, потому что офицер что то шепотом сказал, и еще четыре улана отделились от команды и стали по обеим сторонам Пьера.
– Parlez vous francais? – повторил ему вопрос офицер, держась вдали от него. – Faites venir l'interprete. [Позовите переводчика.] – Из за рядов выехал маленький человечек в штатском русском платье. Пьер по одеянию и говору его тотчас же узнал в нем француза одного из московских магазинов.
– Il n'a pas l'air d'un homme du peuple, [Он не похож на простолюдина,] – сказал переводчик, оглядев Пьера.
– Oh, oh! ca m'a bien l'air d'un des incendiaires, – смазал офицер. – Demandez lui ce qu'il est? [О, о! он очень похож на поджигателя. Спросите его, кто он?] – прибавил он.
– Ти кто? – спросил переводчик. – Ти должно отвечать начальство, – сказал он.
– Je ne vous dirai pas qui je suis. Je suis votre prisonnier. Emmenez moi, [Я не скажу вам, кто я. Я ваш пленный. Уводите меня,] – вдруг по французски сказал Пьер.
– Ah, Ah! – проговорил офицер, нахмурившись. – Marchons! [A! A! Ну, марш!]
Около улан собралась толпа. Ближе всех к Пьеру стояла рябая баба с девочкою; когда объезд тронулся, она подвинулась вперед.
– Куда же это ведут тебя, голубчик ты мой? – сказала она. – Девочку то, девочку то куда я дену, коли она не ихняя! – говорила баба.
– Qu'est ce qu'elle veut cette femme? [Чего ей нужно?] – спросил офицер.
Пьер был как пьяный. Восторженное состояние его еще усилилось при виде девочки, которую он спас.
– Ce qu'elle dit? – проговорил он. – Elle m'apporte ma fille que je viens de sauver des flammes, – проговорил он. – Adieu! [Чего ей нужно? Она несет дочь мою, которую я спас из огня. Прощай!] – и он, сам не зная, как вырвалась у него эта бесцельная ложь, решительным, торжественным шагом пошел между французами.
Разъезд французов был один из тех, которые были посланы по распоряжению Дюронеля по разным улицам Москвы для пресечения мародерства и в особенности для поимки поджигателей, которые, по общему, в тот день проявившемуся, мнению у французов высших чинов, были причиною пожаров. Объехав несколько улиц, разъезд забрал еще человек пять подозрительных русских, одного лавочника, двух семинаристов, мужика и дворового человека и нескольких мародеров. Но из всех подозрительных людей подозрительнее всех казался Пьер. Когда их всех привели на ночлег в большой дом на Зубовском валу, в котором была учреждена гауптвахта, то Пьера под строгим караулом поместили отдельно.


В Петербурге в это время в высших кругах, с большим жаром чем когда нибудь, шла сложная борьба партий Румянцева, французов, Марии Феодоровны, цесаревича и других, заглушаемая, как всегда, трубением придворных трутней. Но спокойная, роскошная, озабоченная только призраками, отражениями жизни, петербургская жизнь шла по старому; и из за хода этой жизни надо было делать большие усилия, чтобы сознавать опасность и то трудное положение, в котором находился русский народ. Те же были выходы, балы, тот же французский театр, те же интересы дворов, те же интересы службы и интриги. Только в самых высших кругах делались усилия для того, чтобы напоминать трудность настоящего положения. Рассказывалось шепотом о том, как противоположно одна другой поступили, в столь трудных обстоятельствах, обе императрицы. Императрица Мария Феодоровна, озабоченная благосостоянием подведомственных ей богоугодных и воспитательных учреждений, сделала распоряжение об отправке всех институтов в Казань, и вещи этих заведений уже были уложены. Императрица же Елизавета Алексеевна на вопрос о том, какие ей угодно сделать распоряжения, с свойственным ей русским патриотизмом изволила ответить, что о государственных учреждениях она не может делать распоряжений, так как это касается государя; о том же, что лично зависит от нее, она изволила сказать, что она последняя выедет из Петербурга.
У Анны Павловны 26 го августа, в самый день Бородинского сражения, был вечер, цветком которого должно было быть чтение письма преосвященного, написанного при посылке государю образа преподобного угодника Сергия. Письмо это почиталось образцом патриотического духовного красноречия. Прочесть его должен был сам князь Василий, славившийся своим искусством чтения. (Он же читывал и у императрицы.) Искусство чтения считалось в том, чтобы громко, певуче, между отчаянным завыванием и нежным ропотом переливать слова, совершенно независимо от их значения, так что совершенно случайно на одно слово попадало завывание, на другие – ропот. Чтение это, как и все вечера Анны Павловны, имело политическое значение. На этом вечере должно было быть несколько важных лиц, которых надо было устыдить за их поездки во французский театр и воодушевить к патриотическому настроению. Уже довольно много собралось народа, но Анна Павловна еще не видела в гостиной всех тех, кого нужно было, и потому, не приступая еще к чтению, заводила общие разговоры.
Новостью дня в этот день в Петербурге была болезнь графини Безуховой. Графиня несколько дней тому назад неожиданно заболела, пропустила несколько собраний, которых она была украшением, и слышно было, что она никого не принимает и что вместо знаменитых петербургских докторов, обыкновенно лечивших ее, она вверилась какому то итальянскому доктору, лечившему ее каким то новым и необыкновенным способом.
Все очень хорошо знали, что болезнь прелестной графини происходила от неудобства выходить замуж сразу за двух мужей и что лечение итальянца состояло в устранении этого неудобства; но в присутствии Анны Павловны не только никто не смел думать об этом, но как будто никто и не знал этого.
– On dit que la pauvre comtesse est tres mal. Le medecin dit que c'est l'angine pectorale. [Говорят, что бедная графиня очень плоха. Доктор сказал, что это грудная болезнь.]
– L'angine? Oh, c'est une maladie terrible! [Грудная болезнь? О, это ужасная болезнь!]
– On dit que les rivaux se sont reconcilies grace a l'angine… [Говорят, что соперники примирились благодаря этой болезни.]
Слово angine повторялось с большим удовольствием.
– Le vieux comte est touchant a ce qu'on dit. Il a pleure comme un enfant quand le medecin lui a dit que le cas etait dangereux. [Старый граф очень трогателен, говорят. Он заплакал, как дитя, когда доктор сказал, что случай опасный.]
– Oh, ce serait une perte terrible. C'est une femme ravissante. [О, это была бы большая потеря. Такая прелестная женщина.]
– Vous parlez de la pauvre comtesse, – сказала, подходя, Анна Павловна. – J'ai envoye savoir de ses nouvelles. On m'a dit qu'elle allait un peu mieux. Oh, sans doute, c'est la plus charmante femme du monde, – сказала Анна Павловна с улыбкой над своей восторженностью. – Nous appartenons a des camps differents, mais cela ne m'empeche pas de l'estimer, comme elle le merite. Elle est bien malheureuse, [Вы говорите про бедную графиню… Я посылала узнавать о ее здоровье. Мне сказали, что ей немного лучше. О, без сомнения, это прелестнейшая женщина в мире. Мы принадлежим к различным лагерям, но это не мешает мне уважать ее по ее заслугам. Она так несчастна.] – прибавила Анна Павловна.
Полагая, что этими словами Анна Павловна слегка приподнимала завесу тайны над болезнью графини, один неосторожный молодой человек позволил себе выразить удивление в том, что не призваны известные врачи, а лечит графиню шарлатан, который может дать опасные средства.
– Vos informations peuvent etre meilleures que les miennes, – вдруг ядовито напустилась Анна Павловна на неопытного молодого человека. – Mais je sais de bonne source que ce medecin est un homme tres savant et tres habile. C'est le medecin intime de la Reine d'Espagne. [Ваши известия могут быть вернее моих… но я из хороших источников знаю, что этот доктор очень ученый и искусный человек. Это лейб медик королевы испанской.] – И таким образом уничтожив молодого человека, Анна Павловна обратилась к Билибину, который в другом кружке, подобрав кожу и, видимо, сбираясь распустить ее, чтобы сказать un mot, говорил об австрийцах.
– Je trouve que c'est charmant! [Я нахожу, что это прелестно!] – говорил он про дипломатическую бумагу, при которой отосланы были в Вену австрийские знамена, взятые Витгенштейном, le heros de Petropol [героем Петрополя] (как его называли в Петербурге).
– Как, как это? – обратилась к нему Анна Павловна, возбуждая молчание для услышания mot, которое она уже знала.
И Билибин повторил следующие подлинные слова дипломатической депеши, им составленной:
– L'Empereur renvoie les drapeaux Autrichiens, – сказал Билибин, – drapeaux amis et egares qu'il a trouve hors de la route, [Император отсылает австрийские знамена, дружеские и заблудшиеся знамена, которые он нашел вне настоящей дороги.] – докончил Билибин, распуская кожу.
– Charmant, charmant, [Прелестно, прелестно,] – сказал князь Василий.
– C'est la route de Varsovie peut etre, [Это варшавская дорога, может быть.] – громко и неожиданно сказал князь Ипполит. Все оглянулись на него, не понимая того, что он хотел сказать этим. Князь Ипполит тоже с веселым удивлением оглядывался вокруг себя. Он так же, как и другие, не понимал того, что значили сказанные им слова. Он во время своей дипломатической карьеры не раз замечал, что таким образом сказанные вдруг слова оказывались очень остроумны, и он на всякий случай сказал эти слова, первые пришедшие ему на язык. «Может, выйдет очень хорошо, – думал он, – а ежели не выйдет, они там сумеют это устроить». Действительно, в то время как воцарилось неловкое молчание, вошло то недостаточно патриотическое лицо, которого ждала для обращения Анна Павловна, и она, улыбаясь и погрозив пальцем Ипполиту, пригласила князя Василия к столу, и, поднося ему две свечи и рукопись, попросила его начать. Все замолкло.
– Всемилостивейший государь император! – строго провозгласил князь Василий и оглянул публику, как будто спрашивая, не имеет ли кто сказать что нибудь против этого. Но никто ничего не сказал. – «Первопрестольный град Москва, Новый Иерусалим, приемлет Христа своего, – вдруг ударил он на слове своего, – яко мать во объятия усердных сынов своих, и сквозь возникающую мглу, провидя блистательную славу твоея державы, поет в восторге: «Осанна, благословен грядый!» – Князь Василий плачущим голосом произнес эти последние слова.
Билибин рассматривал внимательно свои ногти, и многие, видимо, робели, как бы спрашивая, в чем же они виноваты? Анна Павловна шепотом повторяла уже вперед, как старушка молитву причастия: «Пусть дерзкий и наглый Голиаф…» – прошептала она.