Муэтдин-бек

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Алиев Муэтдин Усман
Дата рождения	около 1893
Дата смерти	26 сентября 1922(1922-09-26)
Место смерти	город Ош, подножие горы Сулайман Тоо
Принадлежность	Красные басмачи
Годы службы	1918—1920
Командовал	басмачами Ферганской области (ок. 4 тыс.)
Сражения/войны	Борьба басмачей за независимость Туркестана (до марта 1920)

Алиев Муэтдин Усман (около 1893 — 26 сентября 1922, Ош) — один из самых влиятельных вождей басмаческого движения в Ферганской долине в 1920—1922 гг.

Муэтдин происходил из влиятельного кипчакского рода, был крупным баем. Еще в юности прославился как профессиональный вор, свои разбойничьи набеги начал ещё при царской власти.

До революции осуждён за грабеж и убийство на 5 лет каторги и был дважды сослан в Сибирь. Бежал из тюрьмы и скрывался в горах, примкнул к шайке курбаши Османа, которого вскоре убил и сам стал курбаши.

В начале 1918 г. — сформировал боеспособный и мобильный отряд, действовал в различных районах Ферганской долины.

В конце 1918 г. — влился с отрядом в «армию» Мадамин-бека, признав его главнокомандующим, командир отряда.

В марте 1920 — вместе с армией Мадамин-бека перешел на сторону советской власти и назначен командиром эскадрона в полку Кучукова «Интернациональной» бригады Рабоче-Крестьянской Красной Армии.

В августе 1920 г. в ущелье Аранд убил своего заместителя и также экс-басмача Кара-Ходжу и расстрелял 12 оставшихся верными советской власти бойцов, вновь ушёл в горы.

В конце 1920 г. самопровозгласил себя — Эмир Ляшкар Баши Муэтдин-бек Газы (Верховный Главнокомандующий Муэтдин-бек Победоносный). Наряду с Хал-Ходжей руководил самыми крупными басмаческими формированиями Ферганы после гибели Мадамин-бека.

13 мая 1921 — разгромил транспорт, следовавший в Ош. Помимо добычи взял около 70 пленных (красноармейцев и членов их семей), все были зверски казнены — сожжены в кострах, разорваны лошадьми и изрезаны на части. Краткая выдержка из обвинительного акта по его делу:

«13 мая 1921 года Муэтдин произвел нападение на продовольственный транспорт, шедший по Куршабо-Ошской дороге в город Ош. Транспорт сопровождался красноармейцами и продармейцами, каковых было до 40 человек. При транспорте находились граждане, в числе коих были женщины и дети; были как русские, так и мусульмане. Вез транспорт пшеницу — 1700 пудов, мануфактуру — 6000 аршин и другие товары. Муэтдин со своей шайкой, напав на транспорт, почти всю охрану и бывших при нем граждан уничтожил, все имущество разграбил. Нападением руководил сам и проявлял особую жестокость. Так, красноармейцы сжигались на костре и подвергались пытке; дети разрубались шашкой и разбивались о колеса арб, а некоторых разрывали на части, устраивая с ними игру „в скачку“, то есть один джигит брал за одну ногу ребенка, другой — за другую и начинали на лошадях скакать в стороны, отчего ребенок разрывался; женщины разрубались шашкой, у них отрезали груди, а у беременных распарывали живот, плод выбрасывали и разрубали. Всех замученных и убитых в транспорте было до 70 человек, не считая туземных жителей, трупы которых были унесены мусульманами близлежащих кишлаков и точно число каковых установить не удалось»

К сентябрю 1921 басмачей Муэтдина насчитывались более тысячи. В 1921-первой половине 1922 года его отряды и созданная им «администрация» (сборщики налогов, аксакалы кишлаков) контролировали восточную часть Ферганской долины. «Столицей» его «мини-государства» был кишлак Эски Наукат в Ошском уезде. Сформировал достаточно боеспособную армию — 4 тысячи сабель, с русскими военными инструкторами, часть из которых приняла ислам.

Его отряды совершали стремительные налёты на многие города Ферганской долины, даже на такие крупные как Ош и Андижан.

В конце 1921-начале 1922 — ведёт регулярную войну с частями РККА.

В марте-мае 1922 — заключив перемирие ведет переговоры с командованием РККА о признании советской власти и сдаче.

В мае 1922 г. неожиданно прервав переговоры вновь начал боевые действия.

3 июля 1922 г. его армия ворвалась и разграбила Ош. При отступлении из Оша окружен превосходящими силами РККА и 6 июля 1922 г. сдался под гарантию амнистии и признал советскую власть.

В конце июля 1922 г. арестован органами ОГПУ, обвинен в заговоре с целью убийства комиссара штаба войск Ферганской области Болотникова и подготовке мятежа.

Содержался в Ферганской тюрьме. Для его этапирования в Ош привлекли бронепоезд, броневик и кавалерийский полк. 21-26 сентября 1922 г. судим полевой выездной сессией Военного трибунала Туркестанского фронта (суд проходил прямо на ошской площади Хазратабал, пред. суда — П. Камерон, члены суда — члены ТуркЦИК А. Кадыров и Н. Рустемов, гособвинитель — ответ. секретарь ЦК Компартии Туркестана Н. Тюрякулов, защитник — Гумеров). Суду также были преданы его начальник штаба Янгибай Бабашбаев, начальники отрядов Саиб Кари Тюрякулов, мулла Тока Алиев, Исхак Нисанбаев, палач банды Камчи Темирбаев, басмачи из личной охраны Умурзак Широходжаев, Сатыбай Матназаров и четверо других, лично приближенных к Муэтдину басмачей. Было заслушано 150 свидетелей. Приговорен к ВМН по ст. 58, 76 и 142 УК РСФСР. На суде виновным себя не признал, не каялся и в основном молчал. Расстрелян тут же после оглашения приговора в одной из прилегающих к площади улице, вместе с 7 другими обвиняемыми командирами своей армии.

Многократно женат. Согласно шариату имел единовременно 4 жены, но периодически набирал новых, старых убивал и прогонял, а также множество наложниц. Множество детей обоего пола. Одна из дочерей замужем за Нурматом Мин-баши, также крупным ошским басмачем.

Литература

• [militera.lib.ru/h/sb_neotvratimoe_vozmezdie/06.html П. Каперон, Ликвидация банд Муэтдина и Рахманкула]
• [militera.lib.ru/h/sb_neotvratimoe_vozmezdie/ill.html Фотография Муэтдин-бека и Янгибая Бабашбаева]

Отрывок, характеризующий Муэтдин-бек

Видно было, что юнкер этот уже не раз просился где нибудь сесть и везде получал отказы. Он просил нерешительным и жалким голосом.
– Прикажите посадить, ради Бога.
– Посадите, посадите, – сказал Тушин. – Подложи шинель, ты, дядя, – обратился он к своему любимому солдату. – А где офицер раненый?
– Сложили, кончился, – ответил кто то.
– Посадите. Садитесь, милый, садитесь. Подстели шинель, Антонов.
Юнкер был Ростов. Он держал одною рукой другую, был бледен, и нижняя челюсть тряслась от лихорадочной дрожи. Его посадили на Матвевну, на то самое орудие, с которого сложили мертвого офицера. На подложенной шинели была кровь, в которой запачкались рейтузы и руки Ростова.
– Что, вы ранены, голубчик? – сказал Тушин, подходя к орудию, на котором сидел Ростов.
– Нет, контужен.
– Отчего же кровь то на станине? – спросил Тушин.
– Это офицер, ваше благородие, окровянил, – отвечал солдат артиллерист, обтирая кровь рукавом шинели и как будто извиняясь за нечистоту, в которой находилось орудие.
Насилу, с помощью пехоты, вывезли орудия в гору, и достигши деревни Гунтерсдорф, остановились. Стало уже так темно, что в десяти шагах нельзя было различить мундиров солдат, и перестрелка стала стихать. Вдруг близко с правой стороны послышались опять крики и пальба. От выстрелов уже блестело в темноте. Это была последняя атака французов, на которую отвечали солдаты, засевшие в дома деревни. Опять всё бросилось из деревни, но орудия Тушина не могли двинуться, и артиллеристы, Тушин и юнкер, молча переглядывались, ожидая своей участи. Перестрелка стала стихать, и из боковой улицы высыпали оживленные говором солдаты.
– Цел, Петров? – спрашивал один.
– Задали, брат, жару. Теперь не сунутся, – говорил другой.
– Ничего не видать. Как они в своих то зажарили! Не видать; темь, братцы. Нет ли напиться?
Французы последний раз были отбиты. И опять, в совершенном мраке, орудия Тушина, как рамой окруженные гудевшею пехотой, двинулись куда то вперед.
В темноте как будто текла невидимая, мрачная река, всё в одном направлении, гудя шопотом, говором и звуками копыт и колес. В общем гуле из за всех других звуков яснее всех были стоны и голоса раненых во мраке ночи. Их стоны, казалось, наполняли собой весь этот мрак, окружавший войска. Их стоны и мрак этой ночи – это было одно и то же. Через несколько времени в движущейся толпе произошло волнение. Кто то проехал со свитой на белой лошади и что то сказал, проезжая. Что сказал? Куда теперь? Стоять, что ль? Благодарил, что ли? – послышались жадные расспросы со всех сторон, и вся движущаяся масса стала напирать сама на себя (видно, передние остановились), и пронесся слух, что велено остановиться. Все остановились, как шли, на середине грязной дороги.
Засветились огни, и слышнее стал говор. Капитан Тушин, распорядившись по роте, послал одного из солдат отыскивать перевязочный пункт или лекаря для юнкера и сел у огня, разложенного на дороге солдатами. Ростов перетащился тоже к огню. Лихорадочная дрожь от боли, холода и сырости трясла всё его тело. Сон непреодолимо клонил его, но он не мог заснуть от мучительной боли в нывшей и не находившей положения руке. Он то закрывал глаза, то взглядывал на огонь, казавшийся ему горячо красным, то на сутуловатую слабую фигуру Тушина, по турецки сидевшего подле него. Большие добрые и умные глаза Тушина с сочувствием и состраданием устремлялись на него. Он видел, что Тушин всею душой хотел и ничем не мог помочь ему.
Со всех сторон слышны были шаги и говор проходивших, проезжавших и кругом размещавшейся пехоты. Звуки голосов, шагов и переставляемых в грязи лошадиных копыт, ближний и дальний треск дров сливались в один колеблющийся гул.
Теперь уже не текла, как прежде, во мраке невидимая река, а будто после бури укладывалось и трепетало мрачное море. Ростов бессмысленно смотрел и слушал, что происходило перед ним и вокруг него. Пехотный солдат подошел к костру, присел на корточки, всунул руки в огонь и отвернул лицо.
– Ничего, ваше благородие? – сказал он, вопросительно обращаясь к Тушину. – Вот отбился от роты, ваше благородие; сам не знаю, где. Беда!
Вместе с солдатом подошел к костру пехотный офицер с подвязанной щекой и, обращаясь к Тушину, просил приказать подвинуть крошечку орудия, чтобы провезти повозку. За ротным командиром набежали на костер два солдата. Они отчаянно ругались и дрались, выдергивая друг у друга какой то сапог.
– Как же, ты поднял! Ишь, ловок, – кричал один хриплым голосом.
Потом подошел худой, бледный солдат с шеей, обвязанной окровавленною подверткой, и сердитым голосом требовал воды у артиллеристов.
– Что ж, умирать, что ли, как собаке? – говорил он.
Тушин велел дать ему воды. Потом подбежал веселый солдат, прося огоньку в пехоту.
– Огоньку горяченького в пехоту! Счастливо оставаться, землячки, благодарим за огонек, мы назад с процентой отдадим, – говорил он, унося куда то в темноту краснеющуюся головешку.
За этим солдатом четыре солдата, неся что то тяжелое на шинели, прошли мимо костра. Один из них споткнулся.
– Ишь, черти, на дороге дрова положили, – проворчал он.
– Кончился, что ж его носить? – сказал один из них.
– Ну, вас!
И они скрылись во мраке с своею ношей.
– Что? болит? – спросил Тушин шопотом у Ростова.
– Болит.
– Ваше благородие, к генералу. Здесь в избе стоят, – сказал фейерверкер, подходя к Тушину.
– Сейчас, голубчик.
Тушин встал и, застегивая шинель и оправляясь, отошел от костра…
Недалеко от костра артиллеристов, в приготовленной для него избе, сидел князь Багратион за обедом, разговаривая с некоторыми начальниками частей, собравшимися у него. Тут был старичок с полузакрытыми глазами, жадно обгладывавший баранью кость, и двадцатидвухлетний безупречный генерал, раскрасневшийся от рюмки водки и обеда, и штаб офицер с именным перстнем, и Жерков, беспокойно оглядывавший всех, и князь Андрей, бледный, с поджатыми губами и лихорадочно блестящими глазами.