Мцыри

Мцыри
Военно-Грузинская дорога близ Мцхеты (Кавказский вид с саклей). Картина М. Ю. Лермонтова, 1837 г.
Жанр:	Поэма
Автор:	Михаил Юрьевич Лермонтов
Язык оригинала:	русский
Дата написания:	1838—1839 г.
Дата первой публикации:	1840 г.
Текст произведения в Викитеке

«Мцы́ри» — романтическая поэма М. Ю. Лермонтова, написанная в 1839 году и опубликованная (с цензурными пропусками) в 1840 году в единственном прижизненном издании поэта — сборнике «Стихотворения М. Лермонтова». Она относится к поздним кавказским поэмам Лермонтова и считается одним из последних классических образцов русской романтической поэзии.

История создания

Сюжет поэмы был взят Лермонтовым из кавказской жизни. Имеются свидетельства А. П. Шан-Гирея и А. А. Хастатова о возникновении замысла поэмы, изложенные в рассказе первого биографа поэта П. А. Висковатова. Согласно этому рассказу, Лермонтов сам слышал историю, которую потом положил в основу поэмы. Во время своей первой ссылки на Кавказ в 1837 году, странствуя по старой Военно-Грузинской дороге, он «наткнулся в Мцхете… на одинокого монаха… Лермонтов… узнал от него, что родом он горец, пленённый ребёнком генералом Ермоловым… Генерал его вёз с собою и оставил заболевшего мальчика монастырской братии. Тут он и вырос; долго не мог свыкнуться с монастырём, тосковал и делал попытки к бегству в горы. Последствием одной такой попытки была долгая болезнь, приведшая его на край могилы…». Этот интересный рассказ впечатлил Михаила Юрьевича и, вероятно, послужил толчком к созданию «Мцыри».

В наши дни уже невозможно установить, насколько достоверны сведения, сообщённые Висковатовым. Однако история, описанная в поэме, вполне могла произойти в реальности. Захват русскими детей горцев в плен во время Кавказской войны был вполне обычным явлением. Кроме того, Лермонтову мог быть известен ещё один такой пример: непростая судьба российского художника П. З. Захарова, чеченца по национальности, также совсем маленьким мальчиком попавшего в плен к русским и всё тем же генералом А. П. Ермоловым отвезённого в Тифлис.

Значительное влияние на поэму оказал и грузинский фольклор. Кавказский материал в поэме насыщен фольклорными мотивами. Так, центральный эпизод «Мцыри» — битва героя с барсом — основан на мотивах грузинской народной поэзии, в частности хевсурской песне о тигре и юноше, тема которой нашла отражение и в поэме Шота Руставели «Витязь в тигровой шкуре».

В начале поэма носила название «Бэри» с примечанием: «Бэри, по-грузински монах». Эпиграф к произведению тоже был другим. Изначально он гласил: «On n’a qu’une seule patrie» («У каждого есть только одно отечество»), но позже был изменён Лермонтовым на строки из 14 главы 1-й Книги царств: «Вкушая вкусих мало меда, и се аз умираю». Это библейское изречение несёт в себе символическое значение нарушения. Заглавие тоже было заменено поэтом, и в сборник «Стихотворения М. Лермонтова» поэма вошла под названием «Мцыри», которое лучше отражало суть произведения. В грузинском языке слово «мцыри» (груз. მწირი) имеет двойное значение: в первом — «послушник», «не служащий монах», а во втором — «пришелец», «чужеземец», прибывший добровольно или привезённый насильственно из чужих краёв, одинокий человек, не имеющий родственников, близких.

Кроме эпиграфа и заглавия Лермонтов переработал и содержание произведения. В частности, поэтом были исключены из первоначальной редакции несколько фрагментов. Некоторые из стихов писатель судя по всему вынуждено вычеркнул по цензурным соображениям. Так, например, были убраны строки, в которых Мцыри упрекает Бога за то, что тот ему «Дал вместо родины тюрьму». В числе прочего Лермонтов исключил из произведения строки, содержавшие описание горцев — соотечественников Мцыри, в том числе и его отца, которые явились герою в бреду в виде грозных всадников, сражающихся за свою свободу.

Окончательно поэма была доделана автором, согласно пометке на обложке тетради Лермонтова: «1839 года Августа 5». Через год она была напечатана и стала одной из двух поэм (другой была Песня про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова), вошедших в прижизненный сборник стихотворений.

Сюжет

В основе поэмы — трагическая история мальчика-горца, который был пленён русским генералом. Тот повёз его с собой, но дорогой ребёнок заболел. Монахи близлежащего монастыря пожалели маленького пленника и оставили жить в обители, где он и вырос. Так юный Мцыри оказался обречён на жизнь вдали от отечества и «вдали от солнечного света», которая казалась ему жизнью узника. Мальчик всё время тосковал по родине. Однако постепенно подкидыш как будто привык к «плену», выучил чужой язык, готов принять иную традицию, где, как ему кажется, он чувствует себя своим, был окрещён и уже собирался принять монашеский обет. И в этот самый момент словно изнутри сознания семнадцатилетнего юноши возникает нечто иное, мощный душевный порыв, заставляющий его решиться на побег. Мцыри, воспользовавшись моментом, сбегает из монастыря. Он бежит неведомо куда. Ощущение воли возвращает юноше даже то, что, казалось бы, навсегда отняла неволя: память детства. Он вспоминает и родную речь, и родной аул, и лица близких — отца, сестёр, братьев.

На свободе Мцыри был всего три дня. Но эти три дня приобретают для него особое значение. Казалось бы, он так мало увидел в столь короткий срок. Он видит картины могучей кавказской природы, прекрасную грузинку, наполняющую у потока кувшин водой, и, наконец, беспощадно сражается с могучим барсом. Все эти события — крохотные эпизоды, но впечатление такое, что это человек проживает целую жизнь. За юным беглецом посылают погоню, которая не дала никаких результатов. Его совершенно случайно находят лежащим без сознания в степи в окрестностях монастыря. Уже в обители Мцыри приходит в себя. Юноша истощён, но даже не прикасается к пище. Понимая, что его побег не удался, он сознательно приближает свою кончину. На все расспросы монастырских братьев отвечает молчанием. Путь к мятежной душе Мцыри находит лишь старый чернец, который его крестил. Видя, что его воспитанник не сегодня-завтра умрёт, он хочет исповедовать юношу. Исповеднику Мцыри живо и ярко рассказывает о трёх днях, проведённые им на воле.

Ты слушать исповедь мою
Сюда пришёл, благодарю.
Всё лучше перед кем-нибудь
Словами облегчить мне грудь;
Но людям я не делал зла,
И потому мои дела
Немного пользы вам узнать,
А душу можно ль рассказать?
Я мало жил, и жил в плену.
Таких две жизни за одну,
Но только полную тревог,
Я променял бы, если б мог.

И лишь одно тяготит душу Мцыри — клятвопреступление. Будучи отроком, он поклялся самому себе, что рано или поздно убежит из монастыря и обязательно отыщет тропу в родные пределы. Он бежит, идёт, мчится, ползет, карабкается, вроде бы следует правильному направлению — на восток, но, в итоге, сделав большой круг, возвращается назад, в то самое место, откуда начался его побег. И снова оказывается в стане не то друзей, не то врагов. С одной стороны, эти люди его выходили, спасли его от смерти, подготовили к будущей благочестивой жизни, а с другой — это люди другой культуры, и Мцыри не может до конца счесть это место своим домом. Он признается монаху, что в душе его всегда была единственная пламенная страсть — к свободе. И упрекает его за своё спасение:

Старик! я слышал много раз,
Что ты меня от смерти спас —
Зачем?.. Угрюм и одинок,
Грозой оторванный листок,
Я вырос в сумрачных стенах
Душой дитя, судьбой монах.
Я никому не мог сказать
Священных слов «отец» и «мать».

Мцыри жалеет не о своём поступке. Его печалит мысль о том, что ему суждено умереть будучи рабом и сиротой.

 
И я как жил, в земле чужой
Умру рабом и сиротой.

Умирающий Мцыри заканчивает свою исповедь просьбой перенести его в дальний угол монастырского сада, откуда он сможет перед смертью увидеть горы родного края, которого так и не достиг. Последними словами юноши стала фраза:

 
И с этой мыслью я засну,
И никого не прокляну!

На первый взгляд кажется, что произносит её сломленный человек. Но в конце фразы стоит восклицательный знак, который должен говорить о романтической направленности героя Мцыри, неистового в своей страсти попасть в родимые места. И несмотря на то, что юноша погибает в монастыре, не реализовав свою заветную мечту - вернуться на родину предков, он всё равно добьётся этой цели, но уже в каком-то ином мире, после смерти.

Анализ и отзывы

Поэма «Мцыри» характерна для Лермонтова, так как действие в ней разворачивается на Кавказе. Кавказ вошёл в литературное наследие Михаила Юрьевича как территория бесконечной свободы и дикой вольности, где человек противостоит заведомо превосходящим его силам стихии, пространством бесконечной авантюры, боя с природой и боя с самим собой.

В «Мцыри» отражены обычные лермонтовские мотивы, связанные с бегством романтического героя, из родимых мест, где он не понят, не признан, в далёкие неведомые края. Но в «Мцыри» развивается обратная ситуация. Здесь герой бежит наоборот на родину, и вместе с тем загадочную и неизвестную для него, так как слишком юным он был вывезен оттуда, чтобы в его памяти сохранились ясные картины той.

«Мцыри» как романтическая поэма о герое-бунтаре имела своих предшественников в литературе. В «Мцыри» угадывается влияние поэмы «Чернец» (1825) И. И. Козлова, написанной в форме лирической исповеди молодого монаха. Несмотря на внешнее сходство сюжетов, у произведений разное идейное содержание. Просматривается связь с декабристской литературой и поэзией И. В. Гёте. Кроме того, в «Мцыри» повторены многие мысли и отдельные стихи из более ранних поэм самого Лермонтова, в частности, «Исповеди» и «Боярина Орши».

Многим современникам Лермонтова поэма напомнила другую — «Шильонского узника» Байрона, в переводе Жуковского. Белинский писал, что стих «Мцыри» «звучит и отрывисто падает, как удар меча, поражающего свою жертву. Упругость, энергия и звучное, однообразное падение его удивительно гармонируют с сосредоточенным чувством, несокрушимою силою могучей натуры и трагическим положением героя поэмы». Но байроновский герой противостоит миру, ненавидит людей. Герой же Лермонтова стремится к людям.

Особое место в поэме отведено природе. Она здесь не просто живописный фон, но и действенная сила, заключающая в себе грозную опасность. И в то же время приносит радость наслаждения своей неповторимой красотой, дикой вольностью, позволяет герою в полной мере проявить себя. В ней — величие и красота, отсутствующие в человеческом обществе.

Образ монастыря в поэме — это символ действительности, враждебной природной естественности и простоте, которой противодействует Мцыри. Позиция Лермонтова определяется утверждением, что в природе человека — залог возможной гармонии, между тем как в обществе, напротив, — источник дисгармонии. Проблематика поэмы предвосхищает типично толстовскую литературную ситуацию: представление о простой патриархальной жизни как общественной норме и трагическая невозможность героя реализовать своё стремление к ней.

«Мцыри» написана четырёхстопным ямбом с исключительно мужской рифмой.

Произведение получило самые хвалебные отзывы современников поэта и литературных критиков. Сохранились воспоминания о чтении «Мцыри» самим автором.

Вот как это описывает А. Н. Муравьев в своей книге «Знакомство с русскими поэтами» (Киев, 1871 г., с.27): «Мне случилось однажды, — пишет А. Н. Муравьев, — в Царском Селе уловить лучшую минуту его вдохновения. В летний вечер я к нему зашел и застал его [Лермонтова] за письменным столом, с пылающим лицом и с огненными глазами, которые были у него особенно выразительны. „Что с тобою?“ спросил я. „Сядьте и слушайте“, — сказал он, и в ту же минуту, в порыве восторга, прочел мне, от начала до конца, всю великолепную поэму Мцыри… которая только что вылилась из-под его вдохновенного пера… Никогда никакая повесть не производила на меня столь сильного впечатления».

Известно также, что Лермонтов, в день именин Гоголя, 9 мая 1840 года в Москве «читал наизусть Гоголю и другим, кто тут случились, отрывок из новой своей поэмы „Мцыри“, и читал, говорят, прекрасно».

Белинский пишет о поэме: «Что за огненная душа, что за могучий дух, что за исполинская натура у этого Мцыри! Это любимый идеал нашего поэта, это отражение в поэзии тени его собственной личности. Во всем, что ни говорит Мцыри, веет его собственным духом, поражает его собственной мощью».

В других видах искусства

• Поэму иллюстрировали В. П. Белкин, В. Г. Бехтеев, И. С. Глазунов, А. А. Гурьев, Н. Н. Дубовской, В. Д. Замирайло, Ф. Д. Константинов, П. П. Кончаловский, Л. О. Пастернак, К. А. Савицкий, В. Я. Суреньянц, И. М. Тоидзе, Н. А. Ушакова, К. Д. Флавицкий, Е. Я. Хигер, А. Г. Якимченко. Рисунки на тему «Мцыри» принадлежат И. Е. Репину и Н. А. Тырсе.

• Фрагменты поэмы были положены на музыку М. А. Балакиревым, А. С. Даргомыжским, Е. С. Шашиной, А. П. Бородиным, А. С. Аренским, М. А. Кузминым (не издано), А. М. Баланчивадзе

Примечания

В Викитеке есть полный текст поэмы «Мцыри»

Ссылки

• [feb-web.ru/feb/lermenc/lre-abc/lre/lre-3246.htm Поэма Мцыри в Лермонтовской энциклопедии]

Литература

• Лермонтовская энциклопедия / Мануйлов В. А. — М.: Советская энциклопедия, 1981. — 746 с.
• Лермонтов / Андроников И. Л. — М.: Советский писатель, 1951. — 320 с.

Отрывок, характеризующий Мцыри

– Много довольны вашей милостью, только нам брать господский хлеб не приходится, – сказал голос сзади.
– Да отчего же? – сказала княжна.
Никто не ответил, и княжна Марья, оглядываясь по толпе, замечала, что теперь все глаза, с которыми она встречалась, тотчас же опускались.
– Отчего же вы не хотите? – спросила она опять.
Никто не отвечал.
Княжне Марье становилось тяжело от этого молчанья; она старалась уловить чей нибудь взгляд.
– Отчего вы не говорите? – обратилась княжна к старому старику, который, облокотившись на палку, стоял перед ней. – Скажи, ежели ты думаешь, что еще что нибудь нужно. Я все сделаю, – сказала она, уловив его взгляд. Но он, как бы рассердившись за это, опустил совсем голову и проговорил:
– Чего соглашаться то, не нужно нам хлеба.
– Что ж, нам все бросить то? Не согласны. Не согласны… Нет нашего согласия. Мы тебя жалеем, а нашего согласия нет. Поезжай сама, одна… – раздалось в толпе с разных сторон. И опять на всех лицах этой толпы показалось одно и то же выражение, и теперь это было уже наверное не выражение любопытства и благодарности, а выражение озлобленной решительности.
– Да вы не поняли, верно, – с грустной улыбкой сказала княжна Марья. – Отчего вы не хотите ехать? Я обещаю поселить вас, кормить. А здесь неприятель разорит вас…
Но голос ее заглушали голоса толпы.
– Нет нашего согласия, пускай разоряет! Не берем твоего хлеба, нет согласия нашего!
Княжна Марья старалась уловить опять чей нибудь взгляд из толпы, но ни один взгляд не был устремлен на нее; глаза, очевидно, избегали ее. Ей стало странно и неловко.
– Вишь, научила ловко, за ней в крепость иди! Дома разори да в кабалу и ступай. Как же! Я хлеб, мол, отдам! – слышались голоса в толпе.
Княжна Марья, опустив голову, вышла из круга и пошла в дом. Повторив Дрону приказание о том, чтобы завтра были лошади для отъезда, она ушла в свою комнату и осталась одна с своими мыслями.


Долго эту ночь княжна Марья сидела у открытого окна в своей комнате, прислушиваясь к звукам говора мужиков, доносившегося с деревни, но она не думала о них. Она чувствовала, что, сколько бы она ни думала о них, она не могла бы понять их. Она думала все об одном – о своем горе, которое теперь, после перерыва, произведенного заботами о настоящем, уже сделалось для нее прошедшим. Она теперь уже могла вспоминать, могла плакать и могла молиться. С заходом солнца ветер затих. Ночь была тихая и свежая. В двенадцатом часу голоса стали затихать, пропел петух, из за лип стала выходить полная луна, поднялся свежий, белый туман роса, и над деревней и над домом воцарилась тишина.
Одна за другой представлялись ей картины близкого прошедшего – болезни и последних минут отца. И с грустной радостью она теперь останавливалась на этих образах, отгоняя от себя с ужасом только одно последнее представление его смерти, которое – она чувствовала – она была не в силах созерцать даже в своем воображении в этот тихий и таинственный час ночи. И картины эти представлялись ей с такой ясностью и с такими подробностями, что они казались ей то действительностью, то прошедшим, то будущим.
То ей живо представлялась та минута, когда с ним сделался удар и его из сада в Лысых Горах волокли под руки и он бормотал что то бессильным языком, дергал седыми бровями и беспокойно и робко смотрел на нее.
«Он и тогда хотел сказать мне то, что он сказал мне в день своей смерти, – думала она. – Он всегда думал то, что он сказал мне». И вот ей со всеми подробностями вспомнилась та ночь в Лысых Горах накануне сделавшегося с ним удара, когда княжна Марья, предчувствуя беду, против его воли осталась с ним. Она не спала и ночью на цыпочках сошла вниз и, подойдя к двери в цветочную, в которой в эту ночь ночевал ее отец, прислушалась к его голосу. Он измученным, усталым голосом говорил что то с Тихоном. Ему, видно, хотелось поговорить. «И отчего он не позвал меня? Отчего он не позволил быть мне тут на месте Тихона? – думала тогда и теперь княжна Марья. – Уж он не выскажет никогда никому теперь всего того, что было в его душе. Уж никогда не вернется для него и для меня эта минута, когда бы он говорил все, что ему хотелось высказать, а я, а не Тихон, слушала бы и понимала его. Отчего я не вошла тогда в комнату? – думала она. – Может быть, он тогда же бы сказал мне то, что он сказал в день смерти. Он и тогда в разговоре с Тихоном два раза спросил про меня. Ему хотелось меня видеть, а я стояла тут, за дверью. Ему было грустно, тяжело говорить с Тихоном, который не понимал его. Помню, как он заговорил с ним про Лизу, как живую, – он забыл, что она умерла, и Тихон напомнил ему, что ее уже нет, и он закричал: „Дурак“. Ему тяжело было. Я слышала из за двери, как он, кряхтя, лег на кровать и громко прокричал: „Бог мой!Отчего я не взошла тогда? Что ж бы он сделал мне? Что бы я потеряла? А может быть, тогда же он утешился бы, он сказал бы мне это слово“. И княжна Марья вслух произнесла то ласковое слово, которое он сказал ей в день смерти. «Ду ше нь ка! – повторила княжна Марья это слово и зарыдала облегчающими душу слезами. Она видела теперь перед собою его лицо. И не то лицо, которое она знала с тех пор, как себя помнила, и которое она всегда видела издалека; а то лицо – робкое и слабое, которое она в последний день, пригибаясь к его рту, чтобы слышать то, что он говорил, в первый раз рассмотрела вблизи со всеми его морщинами и подробностями.
«Душенька», – повторила она.
«Что он думал, когда сказал это слово? Что он думает теперь? – вдруг пришел ей вопрос, и в ответ на это она увидала его перед собой с тем выражением лица, которое у него было в гробу на обвязанном белым платком лице. И тот ужас, который охватил ее тогда, когда она прикоснулась к нему и убедилась, что это не только не был он, но что то таинственное и отталкивающее, охватил ее и теперь. Она хотела думать о другом, хотела молиться и ничего не могла сделать. Она большими открытыми глазами смотрела на лунный свет и тени, всякую секунду ждала увидеть его мертвое лицо и чувствовала, что тишина, стоявшая над домом и в доме, заковывала ее.
– Дуняша! – прошептала она. – Дуняша! – вскрикнула она диким голосом и, вырвавшись из тишины, побежала к девичьей, навстречу бегущим к ней няне и девушкам.


17 го августа Ростов и Ильин, сопутствуемые только что вернувшимся из плена Лаврушкой и вестовым гусаром, из своей стоянки Янково, в пятнадцати верстах от Богучарова, поехали кататься верхами – попробовать новую, купленную Ильиным лошадь и разузнать, нет ли в деревнях сена.
Богучарово находилось последние три дня между двумя неприятельскими армиями, так что так же легко мог зайти туда русский арьергард, как и французский авангард, и потому Ростов, как заботливый эскадронный командир, желал прежде французов воспользоваться тем провиантом, который оставался в Богучарове.
Ростов и Ильин были в самом веселом расположении духа. Дорогой в Богучарово, в княжеское именье с усадьбой, где они надеялись найти большую дворню и хорошеньких девушек, они то расспрашивали Лаврушку о Наполеоне и смеялись его рассказам, то перегонялись, пробуя лошадь Ильина.
Ростов и не знал и не думал, что эта деревня, в которую он ехал, была именье того самого Болконского, который был женихом его сестры.
Ростов с Ильиным в последний раз выпустили на перегонку лошадей в изволок перед Богучаровым, и Ростов, перегнавший Ильина, первый вскакал в улицу деревни Богучарова.
– Ты вперед взял, – говорил раскрасневшийся Ильин.
– Да, всё вперед, и на лугу вперед, и тут, – отвечал Ростов, поглаживая рукой своего взмылившегося донца.
– А я на французской, ваше сиятельство, – сзади говорил Лаврушка, называя французской свою упряжную клячу, – перегнал бы, да только срамить не хотел.
Они шагом подъехали к амбару, у которого стояла большая толпа мужиков.
Некоторые мужики сняли шапки, некоторые, не снимая шапок, смотрели на подъехавших. Два старые длинные мужика, с сморщенными лицами и редкими бородами, вышли из кабака и с улыбками, качаясь и распевая какую то нескладную песню, подошли к офицерам.
– Молодцы! – сказал, смеясь, Ростов. – Что, сено есть?
– И одинакие какие… – сказал Ильин.
– Развесе…oo…ооо…лая бесе… бесе… – распевали мужики с счастливыми улыбками.
Один мужик вышел из толпы и подошел к Ростову.
– Вы из каких будете? – спросил он.
– Французы, – отвечал, смеючись, Ильин. – Вот и Наполеон сам, – сказал он, указывая на Лаврушку.
– Стало быть, русские будете? – переспросил мужик.
– А много вашей силы тут? – спросил другой небольшой мужик, подходя к ним.
– Много, много, – отвечал Ростов. – Да вы что ж собрались тут? – прибавил он. – Праздник, что ль?
– Старички собрались, по мирскому делу, – отвечал мужик, отходя от него.
В это время по дороге от барского дома показались две женщины и человек в белой шляпе, шедшие к офицерам.
– В розовом моя, чур не отбивать! – сказал Ильин, заметив решительно подвигавшуюся к нему Дуняшу.
– Наша будет! – подмигнув, сказал Ильину Лаврушка.
– Что, моя красавица, нужно? – сказал Ильин, улыбаясь.
– Княжна приказали узнать, какого вы полка и ваши фамилии?
– Это граф Ростов, эскадронный командир, а я ваш покорный слуга.
– Бе…се…е…ду…шка! – распевал пьяный мужик, счастливо улыбаясь и глядя на Ильина, разговаривающего с девушкой. Вслед за Дуняшей подошел к Ростову Алпатыч, еще издали сняв свою шляпу.
– Осмелюсь обеспокоить, ваше благородие, – сказал он с почтительностью, но с относительным пренебрежением к юности этого офицера и заложив руку за пазуху. – Моя госпожа, дочь скончавшегося сего пятнадцатого числа генерал аншефа князя Николая Андреевича Болконского, находясь в затруднении по случаю невежества этих лиц, – он указал на мужиков, – просит вас пожаловать… не угодно ли будет, – с грустной улыбкой сказал Алпатыч, – отъехать несколько, а то не так удобно при… – Алпатыч указал на двух мужиков, которые сзади так и носились около него, как слепни около лошади.
– А!.. Алпатыч… А? Яков Алпатыч!.. Важно! прости ради Христа. Важно! А?.. – говорили мужики, радостно улыбаясь ему. Ростов посмотрел на пьяных стариков и улыбнулся.
– Или, может, это утешает ваше сиятельство? – сказал Яков Алпатыч с степенным видом, не заложенной за пазуху рукой указывая на стариков.
– Нет, тут утешенья мало, – сказал Ростов и отъехал. – В чем дело? – спросил он.
– Осмелюсь доложить вашему сиятельству, что грубый народ здешний не желает выпустить госпожу из имения и угрожает отпречь лошадей, так что с утра все уложено и ее сиятельство не могут выехать.
– Не может быть! – вскрикнул Ростов.
– Имею честь докладывать вам сущую правду, – повторил Алпатыч.
Ростов слез с лошади и, передав ее вестовому, пошел с Алпатычем к дому, расспрашивая его о подробностях дела. Действительно, вчерашнее предложение княжны мужикам хлеба, ее объяснение с Дроном и с сходкою так испортили дело, что Дрон окончательно сдал ключи, присоединился к мужикам и не являлся по требованию Алпатыча и что поутру, когда княжна велела закладывать, чтобы ехать, мужики вышли большой толпой к амбару и выслали сказать, что они не выпустят княжны из деревни, что есть приказ, чтобы не вывозиться, и они выпрягут лошадей. Алпатыч выходил к ним, усовещивая их, но ему отвечали (больше всех говорил Карп; Дрон не показывался из толпы), что княжну нельзя выпустить, что на то приказ есть; а что пускай княжна остается, и они по старому будут служить ей и во всем повиноваться.
В ту минуту, когда Ростов и Ильин проскакали по дороге, княжна Марья, несмотря на отговариванье Алпатыча, няни и девушек, велела закладывать и хотела ехать; но, увидав проскакавших кавалеристов, их приняли за французов, кучера разбежались, и в доме поднялся плач женщин.
– Батюшка! отец родной! бог тебя послал, – говорили умиленные голоса, в то время как Ростов проходил через переднюю.
Княжна Марья, потерянная и бессильная, сидела в зале, в то время как к ней ввели Ростова. Она не понимала, кто он, и зачем он, и что с нею будет. Увидав его русское лицо и по входу его и первым сказанным словам признав его за человека своего круга, она взглянула на него своим глубоким и лучистым взглядом и начала говорить обрывавшимся и дрожавшим от волнения голосом. Ростову тотчас же представилось что то романическое в этой встрече. «Беззащитная, убитая горем девушка, одна, оставленная на произвол грубых, бунтующих мужиков! И какая то странная судьба натолкнула меня сюда! – думал Ростов, слушяя ее и глядя на нее. – И какая кротость, благородство в ее чертах и в выражении! – думал он, слушая ее робкий рассказ.
Когда она заговорила о том, что все это случилось на другой день после похорон отца, ее голос задрожал. Она отвернулась и потом, как бы боясь, чтобы Ростов не принял ее слова за желание разжалобить его, вопросительно испуганно взглянула на него. У Ростова слезы стояли в глазах. Княжна Марья заметила это и благодарно посмотрела на Ростова тем своим лучистым взглядом, который заставлял забывать некрасивость ее лица.
– Не могу выразить, княжна, как я счастлив тем, что я случайно заехал сюда и буду в состоянии показать вам свою готовность, – сказал Ростов, вставая. – Извольте ехать, и я отвечаю вам своей честью, что ни один человек не посмеет сделать вам неприятность, ежели вы мне только позволите конвоировать вас, – и, почтительно поклонившись, как кланяются дамам царской крови, он направился к двери.
Почтительностью своего тона Ростов как будто показывал, что, несмотря на то, что он за счастье бы счел свое знакомство с нею, он не хотел пользоваться случаем ее несчастия для сближения с нею.
Княжна Марья поняла и оценила этот тон.
– Я очень, очень благодарна вам, – сказала ему княжна по французски, – но надеюсь, что все это было только недоразуменье и что никто не виноват в том. – Княжна вдруг заплакала. – Извините меня, – сказала она.
Ростов, нахмурившись, еще раз низко поклонился и вышел из комнаты.


– Ну что, мила? Нет, брат, розовая моя прелесть, и Дуняшей зовут… – Но, взглянув на лицо Ростова, Ильин замолк. Он видел, что его герой и командир находился совсем в другом строе мыслей.
Ростов злобно оглянулся на Ильина и, не отвечая ему, быстрыми шагами направился к деревне.
– Я им покажу, я им задам, разбойникам! – говорил он про себя.
Алпатыч плывущим шагом, чтобы только не бежать, рысью едва догнал Ростова.
– Какое решение изволили принять? – сказал он, догнав его.
Ростов остановился и, сжав кулаки, вдруг грозно подвинулся на Алпатыча.
– Решенье? Какое решенье? Старый хрыч! – крикнул он на него. – Ты чего смотрел? А? Мужики бунтуют, а ты не умеешь справиться? Ты сам изменник. Знаю я вас, шкуру спущу со всех… – И, как будто боясь растратить понапрасну запас своей горячности, он оставил Алпатыча и быстро пошел вперед. Алпатыч, подавив чувство оскорбления, плывущим шагом поспевал за Ростовым и продолжал сообщать ему свои соображения. Он говорил, что мужики находились в закоснелости, что в настоящую минуту было неблагоразумно противуборствовать им, не имея военной команды, что не лучше ли бы было послать прежде за командой.