Хвылевой, Микола

Микола Хвылевой
Микола Хвильовий
Имя при рождении:	Николай Григорьевич Фитилёв
Псевдонимы:	Микола Хвильовий, Стефан Кароль
Место рождения:	Тростянец (Сумская область) Харьковская губерния
Род деятельности:	поэт, прозаик, публицист
Годы творчества:	1921—1933
Направление:	модернизм
Жанр:	новелла, роман, повесть, стихотворение, критические труды, рассказы
Дебют:	стихотворение «Я тепер покохав город», 1920

Мико́ла Хвылево́й (укр. Мико́ла Хвильови́й; настоящее имя Никола́й Григо́рьевич Фитилёв, укр. Мико́ла Григо́рович Фітільо́в; 13 декабря 1893 — 13 мая 1933) — украинский советский поэт, прозаик, публицист, один из основоположников послереволюционной украинской прозы. Автор лозунга «Геть від Москви!».

Биография

Родился 13 декабря 1893 года в посёлке Тростянец Харьковской губернии (ныне райцентр Сумской области). Отец русский, рабочий, мать украинка, учительница. Бросил гимназию в 4-м классе (окончил экстерном в 1916) году, работал на заводах.

Пытался заниматься революционной пропагандой. С конца 1917 года — активный сторонник большевиков, на подпольной работе. С апреля 1919 года — член РКП(б).

В 1919 году краткое время возглавлял ЧК Богодуховского района. Его впечатления о чекистской работе отражены в его новелле «Я (Романтика)» (1923), герой которой — руководитель местного ЧК — приговаривает свою мать к расстрелу во имя идеалов революции. Главная идея новеллы «Я (Романтика)» — разочарование в революции, кричащие противоречия и раздвоение человека того времени. Главный персонаж — человек без имени, следовательно, без индивидуальности, без души. Ради революции он убивает свою мать и терзается мыслью: стоила ли революция такой жертвы.

В 1920-е годы полностью поддерживает и претворяет в жизнь политику «украинизации», которую проводил Н. Скрипник, в своих памфлетах выступил против русификационного и почвенническо-«просвитянского» векторов развития украинской советской культуры под лозунгами «Прочь от Москвы!», «Украина или Малороссия?», «Ориентация на психологическую Европу»:

Перед нами стоит такой вопрос: на какую из мировых литератур взять курс? Во всяком случае не на русскую. От русской литературы, от её стихии украинская поэзия должна бежать как можно быстрее. Дело в том, что русская литература тяготеет за нами веками как хозяин положения, приучивший психику к рабскому подражанию.

Украинское общество, окрепнув, не примирится со своим фактическим гегемоном — российским конкурентом. Мы должны стать немедленно на сторону молодого украинского общества, представляющего не только крестьянина, но и рабочего, и этим навсегда покончить с контрреволюционной идеей создавать на Украине русскую культуру.

Европа — это опыт многих веков. Это не та Европа, которую Шпенглер объявил «на закате», не та, гниющая, к которой вся наша ненависть. Это — Европа грандиозной цивилизации, Европа — Гёте, Дарвина, Байрона, Ньютона, Маркса и т. д., и т. п. Это та Европа, без которой не обойдутся первые фаланги азиатского ренессанса.

Член и фактический лидер литературного объединения ВАПЛИТЕ, в которое входили также украинские писатели — его друзья Аркадий Любченко, Григорий Эпик, Олесь Досвитний, Майк Йогансен. До того был членом литературной организации «Гарт», которой руководил Василь Эллан-Блакитный. В 1930 организовал литературное объединение Пролитфронт (Пролетарский литературный фронт).

Был подвергнут критике; после письма Сталина «Тов. Кагановичу и другим членам ПБ ЦК ВКП(б)У» от 26 апреля 1926 и последовавших за ним разгромных выступлений в прессе московского и республиканского руководства (борьба с «хвылевизмом») в 1926—1928 высказал публичное осуждение своих взглядов.

В сборниках стихов «Молодость» (1921), «Предрассветные симфонии» (1922) — романтическое восприятие революции; в сборнике новелл «Синие этюды» (1922), романе «Вальдшнепы» (ч. 1, 1927), в «Повести о санаторной зоне» (1933) — ирония и сарказм в изображении современного мещанства. В литературно-критической книге «Мысли против течения» (1926) выступал за самостоятельное развитие украинской литературы.

С критикой подобных взглядов Хвылевого немного позже выступил западноукраинский писатель и публицист Ярослав Галан.

До конца жизни считал себя коммунистом:

«На мінори розсипалась мряка,

І летить з осики лист,

Але серце моє не заклякло,

Не замовкло, бо я — комуніст».

13 мая 1933 покончил жизнь самоубийством, пригласив к себе в гости своих друзей-писателей. В предсмертной записке написал:

Арест Ялового — это расстрел целого Поколения… За что? За то, что мы были самыми искренними коммунистами? Ничего не понимаю (…) Ужасно больно. Да здравствует коммунизм. Да здравствует социалистическое строительство. Да здравствует коммунистическая партия.

В конце 1930-х годов осуждён как «буржуазный националист».

Произведения

• Вальдшнепы (роман). Опубликован в журнале «Дружба народов» 1990, № 7.
• Украина или Малороссия? Заметки. Опубликованы в журнале «Дружба народов» 1990, № 7.
• Повесть о санаторной зоне (журнал «Дружба народов», 1988, № 7)

Источники

• Голубенко Петро: «М. Хвильовий і молодь», «Шевченко і Хвильовий», «Ідеологія і світогляд хвильовизму» та ін.
• Жулинський Микола. Талант, що прагнув до зір. — В кн.: Хвильовий М. Твори: У 2 т. — К.: Дніпро, 1990.— Т.1: Поезія. Оповідання. Новели. Повісті / Упоряд. М. Г. Жулинського, П. І. Майдаченка; Передмова М. Г. Жулинського. — 650 с. — С. 5—43.
• Краткая биография члена КП(б)У (апрель, 1919, партбилет № 280655) Николая Григорьевича Фитилёва (литературный псевдоним — Микола Хвильовий). — В кн.: Хвильовий М. Г. Твори: У 2 т.— К.: Дніпро, 1990.— Т. 2.— 925 с.— С. 830—837.

Ссылки

• Иван Дзюба. [web.archive.org/web/20070716095103/www.zn.ua/3000/3680/51500/ Микола Хвылевой: Азиатский ренессанс и Психологическая Европа]
• О. Качмарский. [2000.net.ua/c/58900 «Червоний вир» Миколы Хвылевого]
• [dateinfo.ru/celebrity-birthdays/%D0%9C%D0%B8%D0%BA%D0%BE%D0%BB%D0%B0%20%D0%A5%D0%B2%D1%8B%D0%BB%D0%B5%D0%B2%D1%8B%D0%B9 Микола Хвылевый]
• [lichnosti.net/people_1800.html Микола Хвылевый]
• [kh.vgorode.ua/news/172996 Николая Хвылевого один выстрел превратил в легенду]
• [ukrcenter.com/Література/19700/Микола-Хвильовий Біографія і твори Миколи Хвильового на «Українському Центрі»] (укр.)
• [naub.org.ua/?p=897 ІМПРЕСІОНІЗМ ЗБІРКИ МИКОЛИ ХВИЛЬОВОГО ,,СИНІ ЕТЮДИ’’] (укр.)
• [naub.org.ua/?p=1097 «АРАБЕСКИ» — КЛЮЧ ДО РОЗУМІННЯ СТИЛЬОВОЇ МАГІЇ МИКОЛИ ХВИЛЬОВОГО] (укр.)

Отрывок, характеризующий Хвылевой, Микола

M me Schoss, ходившая к своей дочери, еще болоо увеличила страх графини рассказами о том, что она видела на Мясницкой улице в питейной конторе. Возвращаясь по улице, она не могла пройти домой от пьяной толпы народа, бушевавшей у конторы. Она взяла извозчика и объехала переулком домой; и извозчик рассказывал ей, что народ разбивал бочки в питейной конторе, что так велено.
После обеда все домашние Ростовых с восторженной поспешностью принялись за дело укладки вещей и приготовлений к отъезду. Старый граф, вдруг принявшись за дело, всё после обеда не переставая ходил со двора в дом и обратно, бестолково крича на торопящихся людей и еще более торопя их. Петя распоряжался на дворе. Соня не знала, что делать под влиянием противоречивых приказаний графа, и совсем терялась. Люди, крича, споря и шумя, бегали по комнатам и двору. Наташа, с свойственной ей во всем страстностью, вдруг тоже принялась за дело. Сначала вмешательство ее в дело укладывания было встречено с недоверием. От нее всё ждали шутки и не хотели слушаться ее; но она с упорством и страстностью требовала себе покорности, сердилась, чуть не плакала, что ее не слушают, и, наконец, добилась того, что в нее поверили. Первый подвиг ее, стоивший ей огромных усилий и давший ей власть, была укладка ковров. У графа в доме были дорогие gobelins и персидские ковры. Когда Наташа взялась за дело, в зале стояли два ящика открытые: один почти доверху уложенный фарфором, другой с коврами. Фарфора было еще много наставлено на столах и еще всё несли из кладовой. Надо было начинать новый, третий ящик, и за ним пошли люди.
– Соня, постой, да мы всё так уложим, – сказала Наташа.
– Нельзя, барышня, уж пробовали, – сказал буфетчнк.
– Нет, постой, пожалуйста. – И Наташа начала доставать из ящика завернутые в бумаги блюда и тарелки.
– Блюда надо сюда, в ковры, – сказала она.
– Да еще и ковры то дай бог на три ящика разложить, – сказал буфетчик.
– Да постой, пожалуйста. – И Наташа быстро, ловко начала разбирать. – Это не надо, – говорила она про киевские тарелки, – это да, это в ковры, – говорила она про саксонские блюда.
– Да оставь, Наташа; ну полно, мы уложим, – с упреком говорила Соня.
– Эх, барышня! – говорил дворецкий. Но Наташа не сдалась, выкинула все вещи и быстро начала опять укладывать, решая, что плохие домашние ковры и лишнюю посуду не надо совсем брать. Когда всё было вынуто, начали опять укладывать. И действительно, выкинув почти все дешевое, то, что не стоило брать с собой, все ценное уложили в два ящика. Не закрывалась только крышка коверного ящика. Можно было вынуть немного вещей, но Наташа хотела настоять на своем. Она укладывала, перекладывала, нажимала, заставляла буфетчика и Петю, которого она увлекла за собой в дело укладыванья, нажимать крышку и сама делала отчаянные усилия.
– Да полно, Наташа, – говорила ей Соня. – Я вижу, ты права, да вынь один верхний.
– Не хочу, – кричала Наташа, одной рукой придерживая распустившиеся волосы по потному лицу, другой надавливая ковры. – Да жми же, Петька, жми! Васильич, нажимай! – кричала она. Ковры нажались, и крышка закрылась. Наташа, хлопая в ладоши, завизжала от радости, и слезы брызнули у ней из глаз. Но это продолжалось секунду. Тотчас же она принялась за другое дело, и уже ей вполне верили, и граф не сердился, когда ему говорили, что Наталья Ильинишна отменила его приказанье, и дворовые приходили к Наташе спрашивать: увязывать или нет подводу и довольно ли она наложена? Дело спорилось благодаря распоряжениям Наташи: оставлялись ненужные вещи и укладывались самым тесным образом самые дорогие.
Но как ни хлопотали все люди, к поздней ночи еще не все могло быть уложено. Графиня заснула, и граф, отложив отъезд до утра, пошел спать.
Соня, Наташа спали, не раздеваясь, в диванной. В эту ночь еще нового раненого провозили через Поварскую, и Мавра Кузминишна, стоявшая у ворот, заворотила его к Ростовым. Раненый этот, по соображениям Мавры Кузминишны, был очень значительный человек. Его везли в коляске, совершенно закрытой фартуком и с спущенным верхом. На козлах вместе с извозчиком сидел старик, почтенный камердинер. Сзади в повозке ехали доктор и два солдата.
– Пожалуйте к нам, пожалуйте. Господа уезжают, весь дом пустой, – сказала старушка, обращаясь к старому слуге.
– Да что, – отвечал камердинер, вздыхая, – и довезти не чаем! У нас и свой дом в Москве, да далеко, да и не живет никто.
– К нам милости просим, у наших господ всего много, пожалуйте, – говорила Мавра Кузминишна. – А что, очень нездоровы? – прибавила она.
Камердинер махнул рукой.
– Не чаем довезти! У доктора спросить надо. – И камердинер сошел с козел и подошел к повозке.
– Хорошо, – сказал доктор.
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.


Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.
Проснувшись утром 1 го числа, граф Илья Андреич потихоньку вышел из спальни, чтобы не разбудить к утру только заснувшую графиню, и в своем лиловом шелковом халате вышел на крыльцо. Подводы, увязанные, стояли на дворе. У крыльца стояли экипажи. Дворецкий стоял у подъезда, разговаривая с стариком денщиком и молодым, бледным офицером с подвязанной рукой. Дворецкий, увидав графа, сделал офицеру и денщику значительный и строгий знак, чтобы они удалились.