Мыс Ильи
| мыс Ильи | |
| 45°00′48″ с. ш. 35°25′32″ в. д. / 45.01333° с. ш. 35.42556° в. д. (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=45.01333&mlon=35.42556&zoom=9 (O)] (Я)Координаты: 45°00′48″ с. ш. 35°25′32″ в. д. / 45.01333° с. ш. 35.42556° в. д. (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=45.01333&mlon=35.42556&zoom=9 (O)] (Я) | |
| Акватория | Чёрное море |
| Страна |  Россия/ Украина[1] |
| Субъект | Крым |
 | |
Мыс Ильи́ (мыс Свято́го Ильи́) — мыс, выдающаяся в Чёрное море оконечность горного массива Тепе-Оба в самой восточной части Крымских гор у города Феодосия, западная граница Феодосийского залива.
Сложен, в основном, глинами, конгломератами, песчаниками и известняками. У прибрежной кромки галечные и галечно-валунные пляжи.
На мысу расположен известный в Крыму Ильинский маяк.
Мыс — ареал распространения редкого растения — клоповника Турчанинова[2]. Здесь же встречаются экземпляры другого крымского эндемика — кендыря крымского.
Содержание
История
На мысу находилась древнегреческая церковь Святого Ильи, время постройки которой не известно. В 1816 году на её месте была построена часовня (в настоящее время от неё сохранились лишь основания стен[3]). При часовне существовало кладбище Общества Красного Креста.
В сентябре 1861 года эти места посетил российский император Александр II, осматривавший достопримечательности города Феодосии, примечательно, что император поднялся сюда верхом на лошади.
16 февраля в 1890 года недалеко от мыса Святого Ильи разбился о подводные камни и затонул пароход «Великий князь Константин», а вскоре та же участь постигла и пароход «Владимир».
Маяк на мысе Святого Ильи был сооружён[4] (техник-строитель А. А. Полонский) по обету Евдокии Николаевны Рукавишниковой, внёсшей значительные личные средства и организовавшей сбор средств на постройку, в память чудесного излечения сына от туберкулёза целебным феодосийским климатом. Высота маяка 66,3 метра. Торжественное открытие маяка состоялось в 17 февраля 1899 года. Маяк был оборудован оптическим аппаратом шведской системы Линдберга, был установлен и туманный колокол. В 1902—1912 годах для маяка было построено каменное здание, установлена пневматическая сирена высокого и низкого тонов. Во время Великой Отечественной войны сооружения маяка были полностью разрушены. Часть ценного оборудования удалось демонтировать при эвакуации в сентябре 1941 года. Восстановление маяка удалось закончить к 1954 году. В 1962 и 1968 годах была проведена модернизация оборудования (установлен световой маяк, радионавигационные установки, радиолампы). В 1974 году произведён капитальный ремонт маяка.
При раскопках кургана на мысе Святого Ильи в 1854 году И. К. Айвазовским совместно с археологом Сибирским были найдены женские золотые серьги, датируемые IV веком до н. э. («Феодосийские серьги»[5], ныне в Эрмитаже).
Со времён Великой Отечественной войны на мысу сохранились руины ДЗОТа.
Напишите отзыв о статье "Мыс Ильи"
Литература
- «Феодосия» — Издательские дома «ЧерноморПРЕСС» и «Коктебель», 2008—229 c.+30 c. приложений; ISBN 978-966-480-004-1
Примечания
- ↑ Этот географический объект расположен на территории Крымского полуострова, бо́льшая часть которого является объектом территориальных разногласий между Россией, контролирующей спорную территорию, и Украиной. Согласно федеративному устройству России, на спорной территории Крыма располагаются субъекты Российской Федерации — Республика Крым и город федерального значения Севастополь. Согласно административному делению Украины, на спорной территории Крыма располагаются регионы Украины — Автономная Республика Крым и город со специальным статусом Севастополь.
- ↑ www.on-line.crimea.ua/guide/sea1.html Феодосийский залив, мыс Св. Ильи, мыс Чауда
- ↑ [www.drive2.ru/b/1025745/ руины старинной церкви]
- ↑ [www.nkj.ru/archive/articles/14789/ ОГОНЬ НА СКАЛЕ (ФЕОДОСИЙСКИЙ МАЯК)]
- ↑ [www.kulturamira.ru/txt/uv24b.shtml Золото. Конец V в. до н. э. Феодосия.]
Ссылки
- [www.tutkrim.ru/mountains/mys-svyatogo-ili.php Мыс Святого Ильи — большая история маленького мыса]
- [www.rutraveller.ru/place/22099 Описание Мыса Святого Ильи]
| ||||||||||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Мыс Ильи
Кутузов на Поклонной горе, в шести верстах от Дорогомиловской заставы, вышел из экипажа и сел на лавку на краю дороги. Огромная толпа генералов собралась вокруг него. Граф Растопчин, приехав из Москвы, присоединился к ним. Все это блестящее общество, разбившись на несколько кружков, говорило между собой о выгодах и невыгодах позиции, о положении войск, о предполагаемых планах, о состоянии Москвы, вообще о вопросах военных. Все чувствовали, что хотя и не были призваны на то, что хотя это не было так названо, но что это был военный совет. Разговоры все держались в области общих вопросов. Ежели кто и сообщал или узнавал личные новости, то про это говорилось шепотом, и тотчас переходили опять к общим вопросам: ни шуток, ни смеха, ни улыбок даже не было заметно между всеми этими людьми. Все, очевидно, с усилием, старались держаться на высота положения. И все группы, разговаривая между собой, старались держаться в близости главнокомандующего (лавка которого составляла центр в этих кружках) и говорили так, чтобы он мог их слышать. Главнокомандующий слушал и иногда переспрашивал то, что говорили вокруг него, но сам не вступал в разговор и не выражал никакого мнения. Большей частью, послушав разговор какого нибудь кружка, он с видом разочарования, – как будто совсем не о том они говорили, что он желал знать, – отворачивался. Одни говорили о выбранной позиции, критикуя не столько самую позицию, сколько умственные способности тех, которые ее выбрали; другие доказывали, что ошибка была сделана прежде, что надо было принять сраженье еще третьего дня; третьи говорили о битве при Саламанке, про которую рассказывал только что приехавший француз Кросар в испанском мундире. (Француз этот вместе с одним из немецких принцев, служивших в русской армии, разбирал осаду Сарагоссы, предвидя возможность так же защищать Москву.) В четвертом кружке граф Растопчин говорил о том, что он с московской дружиной готов погибнуть под стенами столицы, но что все таки он не может не сожалеть о той неизвестности, в которой он был оставлен, и что, ежели бы он это знал прежде, было бы другое… Пятые, выказывая глубину своих стратегических соображений, говорили о том направлении, которое должны будут принять войска. Шестые говорили совершенную бессмыслицу. Лицо Кутузова становилось все озабоченнее и печальнее. Из всех разговоров этих Кутузов видел одно: защищать Москву не было никакой физической возможности в полном значении этих слов, то есть до такой степени не было возможности, что ежели бы какой нибудь безумный главнокомандующий отдал приказ о даче сражения, то произошла бы путаница и сражения все таки бы не было; не было бы потому, что все высшие начальники не только признавали эту позицию невозможной, но в разговорах своих обсуждали только то, что произойдет после несомненного оставления этой позиции. Как же могли начальники вести свои войска на поле сражения, которое они считали невозможным? Низшие начальники, даже солдаты (которые тоже рассуждают), также признавали позицию невозможной и потому не могли идти драться с уверенностью поражения. Ежели Бенигсен настаивал на защите этой позиции и другие еще обсуждали ее, то вопрос этот уже не имел значения сам по себе, а имел значение только как предлог для спора и интриги. Это понимал Кутузов.Бенигсен, выбрав позицию, горячо выставляя свой русский патриотизм (которого не мог, не морщась, выслушивать Кутузов), настаивал на защите Москвы. Кутузов ясно как день видел цель Бенигсена: в случае неудачи защиты – свалить вину на Кутузова, доведшего войска без сражения до Воробьевых гор, а в случае успеха – себе приписать его; в случае же отказа – очистить себя в преступлении оставления Москвы. Но этот вопрос интриги не занимал теперь старого человека. Один страшный вопрос занимал его. И на вопрос этот он ни от кого не слышал ответа. Вопрос состоял для него теперь только в том: «Неужели это я допустил до Москвы Наполеона, и когда же я это сделал? Когда это решилось? Неужели вчера, когда я послал к Платову приказ отступить, или третьего дня вечером, когда я задремал и приказал Бенигсену распорядиться? Или еще прежде?.. но когда, когда же решилось это страшное дело? Москва должна быть оставлена. Войска должны отступить, и надо отдать это приказание». Отдать это страшное приказание казалось ему одно и то же, что отказаться от командования армией. А мало того, что он любил власть, привык к ней (почет, отдаваемый князю Прозоровскому, при котором он состоял в Турции, дразнил его), он был убежден, что ему было предназначено спасение России и что потому только, против воли государя и по воле народа, он был избрал главнокомандующим. Он был убежден, что он один и этих трудных условиях мог держаться во главе армии, что он один во всем мире был в состоянии без ужаса знать своим противником непобедимого Наполеона; и он ужасался мысли о том приказании, которое он должен был отдать. Но надо было решить что нибудь, надо было прекратить эти разговоры вокруг него, которые начинали принимать слишком свободный характер.
