Мышиная проблема

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Мышиная проблема (англ. The Mouse Problem) — завершающий скетч из второго эпизода «Летающего цирка Монти Пайтона» Sex and Violence.



Сюжет

Скетч преподнесён в форме документальной телепрограммы «Мир вокруг нас», являющейся своеобразной пародией на британскую программу «Панорама» (англ.)[1] (начало обеих передач сопровождает фрагмент четвёртой части Симфонии № 1 Сергея Рахманинова). Программа начинается с показа газетных заголовков, гласящих о мышиных скандалах. Следом идут кадры, на которых человека в костюме мыши полицейские ведут в участок. Ведущий (Майкл Пейлин) рассказывает о таком социальном феномене последнего времени, как желание некоторых людей стать мышами. Включения из студии прерываются фрагментами, в которых журналист (Терри Джонс) интервьюирует одного из таких людей (Джон Клиз). Будучи подростком, он напился со сверстниками на вечеринке и стал экспериментировать с сыром, постепенно придя к принятию своей индивидуальности как мыши. Потом в студию приходит психиатр-фокусник (Грэм Чепмен), который объясняет зрителям и ведущему почему некоторых людей привлекает мышиный образ жизни. Ведущий отмечает, что многие великие люди прошлого имели мышиные наклонности (Гай Юлий Цезарь, Наполеон I). Далее следует рубрика глас народа, в которой обычные прохожие высказывают довольно враждебное мнение касательно мышиной проблемы. В конце скетча ведущий резюмирует, что людям стоило бы поближе познакомиться с людьми-мышами, прежде чем осуждать их.

История

В оригинальной версии скетча, вышедшей в 1969 году, выдавался телефонный номер героя Клиза, который был домашним телефонным номером Дэвида Фроста. После того, как Фрост получил множество телефонных звонков[2], фрагмент скетча пришлось перезаписать.

Рассматриваемая проблема девиантного поведения некоторой части людей является прозрачным намёком на бурно обсуждаемую в 1960-е годы тему гомосексуализма, а сам скетч копирует стилистику разоблачительных телепрограмм того времени[1][3][4]. Эрик Зорн из газеты «Chicago Tribune» отметил сходства с реальным документальным фильмом 1967 года «CBS Reports: The Homosexuals» (англ.)[5]. Между тем, сам Чэпмен, написавший скетч, был геем[3].

Совсем недавно, получив более буквальное толкование, сюжет скетча стал рассматриваться как предвестник субкультуры Фурри[6].

Напишите отзыв о статье "Мышиная проблема"

Примечания

  1. 1 2 Darl Larsen. [books.google.com/books?id=3Z6yKtyT-cYC&pg=PA152 Monty Python, Shakespeare, and English Renaissance Drama]. — McFarland, 2003. — P. 152. — ISBN 0-7864-1504-5.
  2. David Frost, An Autobiography, HarperCollins, 1993, p. 505
  3. 1 2 Claude J. Summers. [books.google.com/books?id=yrgUAQAAIAAJ The Queer Encyclopedia of Film & Television]. — Cleis Press, 2005. — P. 68.
  4. Lee Hill. [books.google.com/books?id=PzJtFBXwBsEC&pg=PT238 A Grand Guy: The Art and Life of Terry Southern]. — HarperCollins, 2001.
  5. Eric Zorn. [blogs.chicagotribune.com/news_columnists_ezorn/2010/02/the-homosexuals-a-cbs-report.html Change of Subject] (англ.). Chicago Tribune (14 February 2010). Проверено 19 октября 2013.
  6. John Baxter. [books.google.com/books?id=7qEG7CBOH_gC&pg=PA124 Carnal Knowledge: Baxter's Concise Encyclopedia of Modern Sex]. — HarperCollins, 2009. — P. 124.

Отрывок, характеризующий Мышиная проблема

Графиня, стараясь скрыть этот поступок от себя и от доктора, всовывала ему в руку золотой и всякий раз с успокоенным сердцем возвращалась к больной.
Признаки болезни Наташи состояли в том, что она мало ела, мало спала, кашляла и никогда не оживлялась. Доктора говорили, что больную нельзя оставлять без медицинской помощи, и поэтому в душном воздухе держали ее в городе. И лето 1812 года Ростовы не уезжали в деревню.
Несмотря на большое количество проглоченных пилюль, капель и порошков из баночек и коробочек, из которых madame Schoss, охотница до этих вещиц, собрала большую коллекцию, несмотря на отсутствие привычной деревенской жизни, молодость брала свое: горе Наташи начало покрываться слоем впечатлений прожитой жизни, оно перестало такой мучительной болью лежать ей на сердце, начинало становиться прошедшим, и Наташа стала физически оправляться.


Наташа была спокойнее, но не веселее. Она не только избегала всех внешних условий радости: балов, катанья, концертов, театра; но она ни разу не смеялась так, чтобы из за смеха ее не слышны были слезы. Она не могла петь. Как только начинала она смеяться или пробовала одна сама с собой петь, слезы душили ее: слезы раскаяния, слезы воспоминаний о том невозвратном, чистом времени; слезы досады, что так, задаром, погубила она свою молодую жизнь, которая могла бы быть так счастлива. Смех и пение особенно казались ей кощунством над ее горем. О кокетстве она и не думала ни раза; ей не приходилось даже воздерживаться. Она говорила и чувствовала, что в это время все мужчины были для нее совершенно то же, что шут Настасья Ивановна. Внутренний страж твердо воспрещал ей всякую радость. Да и не было в ней всех прежних интересов жизни из того девичьего, беззаботного, полного надежд склада жизни. Чаще и болезненнее всего вспоминала она осенние месяцы, охоту, дядюшку и святки, проведенные с Nicolas в Отрадном. Что бы она дала, чтобы возвратить хоть один день из того времени! Но уж это навсегда было кончено. Предчувствие не обманывало ее тогда, что то состояние свободы и открытости для всех радостей никогда уже не возвратится больше. Но жить надо было.
Ей отрадно было думать, что она не лучше, как она прежде думала, а хуже и гораздо хуже всех, всех, кто только есть на свете. Но этого мало было. Она знала это и спрашивала себя: «Что ж дальше?А дальше ничего не было. Не было никакой радости в жизни, а жизнь проходила. Наташа, видимо, старалась только никому не быть в тягость и никому не мешать, но для себя ей ничего не нужно было. Она удалялась от всех домашних, и только с братом Петей ей было легко. С ним она любила бывать больше, чем с другими; и иногда, когда была с ним с глазу на глаз, смеялась. Она почти не выезжала из дому и из приезжавших к ним рада была только одному Пьеру. Нельзя было нежнее, осторожнее и вместе с тем серьезнее обращаться, чем обращался с нею граф Безухов. Наташа Осссознательно чувствовала эту нежность обращения и потому находила большое удовольствие в его обществе. Но она даже не была благодарна ему за его нежность; ничто хорошее со стороны Пьера не казалось ей усилием. Пьеру, казалось, так естественно быть добрым со всеми, что не было никакой заслуги в его доброте. Иногда Наташа замечала смущение и неловкость Пьера в ее присутствии, в особенности, когда он хотел сделать для нее что нибудь приятное или когда он боялся, чтобы что нибудь в разговоре не навело Наташу на тяжелые воспоминания. Она замечала это и приписывала это его общей доброте и застенчивости, которая, по ее понятиям, таковая же, как с нею, должна была быть и со всеми. После тех нечаянных слов о том, что, ежели бы он был свободен, он на коленях бы просил ее руки и любви, сказанных в минуту такого сильного волнения для нее, Пьер никогда не говорил ничего о своих чувствах к Наташе; и для нее было очевидно, что те слова, тогда так утешившие ее, были сказаны, как говорятся всякие бессмысленные слова для утешения плачущего ребенка. Не оттого, что Пьер был женатый человек, но оттого, что Наташа чувствовала между собою и им в высшей степени ту силу нравственных преград – отсутствие которой она чувствовала с Kyрагиным, – ей никогда в голову не приходило, чтобы из ее отношений с Пьером могла выйти не только любовь с ее или, еще менее, с его стороны, но даже и тот род нежной, признающей себя, поэтической дружбы между мужчиной и женщиной, которой она знала несколько примеров.