Мы — живые

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Мы живые»)
Перейти к: навигация, поиск
Мы — живые
We the Living

Обложка первого издания книги
Жанр:

роман

Автор:

Айн Рэнд

Язык оригинала:

английский

Издательство:

Macmillan

«Мы — живые» (англ. We the Living) — первый роман Айн Рэнд. Опубликован в 1936 году в США. Продано более 3 млн экземпляров. Роман стал первым публичным выступлением писательницы против коммунизма.

В центре повествования — ежедневная борьба личности против тирании тоталитарного государства. Роман описывает отношения трех молодых людей, которые пытаются достичь своих жизненных целей в условиях послереволюционной России. Это главная героиня Кира и двое её знакомых: Лео — выходец из аристократической семьи, и Андрей — идейный коммунист и одновременно сотрудник ГПУ. Кира стремится достичь независимости, несмотря на постоянный голод и бедность, Лео задавлен репрессиями пролетарского государства, а Андрей пытается помочь Кире, используя своё служебное положение чекиста.





История написания

Айн Рэнд (Алиса Зиновьевна Розенбаум) родилась в Санкт-Петербурге в семье фармацевта. После установления в России советской власти решила бежать из РСФСР на Запад[1]. Такая возможность предоставилась в 1925 году, когда Алиса Розенбаум получила выездную визу для поездки на учёбу в США. Назад она не вернулась, став невозвращенцем. На прощание родственники и знакомые просили Алису рассказать за границей правду о тяжелой жизни в СССР[1]:

Если они спросят тебя в Америке — скажи им, что Россия — это огромное кладбище и что все мы медленно погибаем.

Роман «Мы — живые» стал исполнением этой просьбы. Сама Айн Рэнд писала о книге[1]:

Идеологически я сказала точно то, что хотела, и у меня не было трудностей в выражении моих идей. Я хотела написать роман о Человеке против Государства. Я хотела показать в качестве основной темы величайшую ценность человеческой жизни и аморальность отношения к людям, как к жертвенным животным, и управления ими с помощью физической силы. Мне это удалось.

Что касается автобиографической природы романа, Айн Рэнд отмечала, что «это автобиография не в буквальном, а лишь в интеллектуальном смысле. Сюжет придуман, а исторический фон — нет… Я родилась в России, получила образование при Советах, я видела условия жизни, которые описала… Конкретные события жизни Киры не совпадают с моими, а её идеи, убеждения и ценности — да»[2].

История издания

Вышедший в 1936 году роман не имел коммерческого успеха. Первый тираж составил 3000 экземпляров. Гонорар Рэнд от первого американского издания — $100. «Мы — живые» был также издан в Великобритании издательством Cassell в 1937 году.[3].

Когда роман Айн Рэнд «Атлант расправил плечи» стал бестселлером, Random House решило переиздать «Мы — живые». При подготовке нового издания Рэнд внесла в текст изменения. Автор утверждала, что изменения минимальны[4]. Однако, как замечает исследователь творчества Рэнд Мими Р. Гладштейн (англ. Mimi Reisel Gladstein), «у некоторых читателей обоих вариантов возник вопрос, что автор понимает под „минимальным“»[5].

Сегодня первое издание — библиографическая редкость. Популярность получил именно исправленный вариант романа — к 2004 году было распродано более 3 млн экземпляров.

Сюжет

Действие романа происходит в послереволюционной России в 1922—1925 гг. Главная героиня романа — Кира Аргунова — младшая дочь в буржуазной семье. Будучи человеком с независимым характером, Кира сопротивляется всем попыткам стандартизации как со стороны семьи, так и советского государства. Рассказ начинается в момент возвращения семьи в Петроград после окончания гражданской войны. Текстильная фабрика, принадлежавшая отцу Киры, была отобрана государством. Семье предстоит искать средства к существованию. Ситуация осложняется тем, что дом, в котором семья жила до революции, был также реквизирован. Семья сначала поселяется у родственников, а затем находит съёмное жильё.

Жизнь в советской России жестока и сурова, особенно по отношению к представителям социальных групп, которые в РСФСР попадали в категорию так называемых лишенцев. Частные предприятия находятся под строгим контролем государства, и право на собственное дело предоставляется лишь тем, кто пользуется доверием новой власти. Свободная торговля продовольствием запрещена. Еду можно покупать лишь в государственных магазинах по специальным талонам, известным в СССР как «карточки». Карточки выдаются государством и только рабочим государственных предприятий, служащим госучреждений или студентам государственных вузов. Вся семья героини живёт на выданные ей, как студентке, карточки.

Жизнь полна самых неожиданных трудностей. Автор дает красочные описания длинных унылых очередей, усталых и раздраженных советских граждан и общей разрухи. Из-за отсутствия угля и дров для приготовления еды используются не обычные кухонные плиты, а походные керосиновые горелки, которые в быту называют «примусами».

Героине удается получить «трудовую книжку», необходимую для устройства на работу или учёбу. Кира поступает на учёбу в Технологический институт, рассчитывая исполнить свою мечту о карьере инженера. Она мечтает бросить вызов мужчинам и стать конструктором мостов. Став инженером, героиня надеется найти для себя место в обществе. В институте Кира знакомится с Андреем Тагановым — студентом-коммунистом и одновременно сотрудником ГПУ. Они сближаются на почве взаимного уважения, несмотря на различие в политических взглядах. Андрей и Кира становятся друзьями.

Из-за «непролетарского» происхождения Киру отчисляют из университета. Некогда гордый Лео превращается в замкнутого циника, для которого любовь Киры становится обузой. Для того чтобы получить помощь для больного Лео, Кира отдается чекисту Андрею. В конце концов даже Андрей начинает понимать, что правда на стороне Киры и Лео, и что никакая общественная цель не может быть оправданием притеснения свободы и прав отдельных людей.

Экранизация

Первые экранизации романа были сделаны в Италии при Муссолини: «Noi Vivi» и «Addio, Kira» (1942). Экранизации были сделаны без ведома и разрешения автора романа. Главные роли исполнили яркие молодые актеры — Алида Валли (Кира) и Росано Брацци (Лео). В роли чекиста Андрея снялся Фоско Гьячетти — звезда итальянского кино 40-х годов с амплуа несгибаемого фашиста. Режиссёр — Гоффредо Алессандрини. Ленты имели проблемы с цензурой, но в конце концов были пропущены на экран как критикующие советский строй. Фильмы имели большой успех поскольку публика усмотрела в них критику не только советского коммунизма, но и итальянского фашизма. В результате через несколько недель фильмы были изъяты из проката.

В 1960-х усилиями адвокатов Айн Рэнд копии фильмов были найдены и подверглись небольшой переделке. Версия, одобренная автором, вышла в прокат под названием «We the Living» в 1986.

Историческая актуальность

Сразу после выхода в США книга была быстро забыта, отчасти из-за того, что критическое изображение социализма в СССР не устраивало американских образованных читателей того времени (признание получил лишь второй роман Рэнд — «Источник»)[6]. Однако перевод на итальянский расходился хорошо и выдержал два издания. Правительство Муссолини считало роман полезным, поскольку он критиковал коммунизм, хотя сама писательница считала, что правам личности угрожают в равной степени как фашизм, так и коммунизм[6].

В 2009 году фильм «Noi Vivi» был заново выпущен на DVD[7]. В этой связи Кэти Янг в журнале «Forbes» отметила возрождение в некоторой степени интереса к творчеству Айн Рэнд в США, основанное, в частности, на мнении, что предостережения Рэнд о «ползучем социализме» обретают актуальность при администрации президента Обамы[6].

Издания

Первое издание

Ayn Rand. We the Living. — USA: Macmillan, 1936. — ISBN 978-0451187840.

Второе издание, измененное и дополненное

Ayn Rand. We the Living. — USA: Random House (NY), 1959. — ISBN 0394451244.

Издания на русском языке

Напишите отзыв о статье "Мы — живые"

Примечания

  1. 1 2 3 Предисловие к первому изданию романа
  2. [www.aynrand.org/site/PageServer?pagename=objectivism_fiction_we_the_living The Ayn Rand Institute]
  3. Branden, Barbara (1986). The Passion of Ayn Rand. Garden City, NY: Doubleday, p. 127.
  4. Rand, Ayn (1959). We the Living, p. xvii. New York: Random House.
  5. Gladstein, Mimi Reisel (1999). The New Ayn Rand Companion: Revised and Expanded Edition. Westport, CT: Greenwood Press, p. 35.
  6. 1 2 3 [www.forbes.com/2010/05/25/ayn-rand-books-film-opinions-contributors-cathy-young_print.html Forbes: «Love, Politics And Ayn Rand»]
  7. [www.amazon.com/Ayn-Rands-Living-Alida-Valli/dp/B002OAULQC/ref=sr_1_1?ie=UTF8&s=dvd&qid=1274740471&sr=1-1 Ayn Rand’s We the Living]

Ссылки

  • Никифорова Л., Кизилов М. [judaicaukrainica.ukma.edu.ua/ckfinder/userfiles/pdf/JU_287-313.pdf Крымский период в жизни американской писательницы Айн Рэнд (Алисы Розенбаум)] // Judaica Ukrainica : Сборник. — Киев: Laurus, 2012. — Т. 1. — С. 287—313. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=2305-4034&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 2305-4034].
  • [www.imdb.com/title/tt0035130/ IMDB page for Noi vivi (1942)]
  • [www.forbes.com/2010/05/25/ayn-rand-books-film-opinions-contributors-cathy-young_print.html Love, Politics And Ayn Rand] by Cathy Young, Forbes magazine, May 25, 2010

Отрывок, характеризующий Мы — живые

«Может быть, – думал он, – я и казался тогда странен и смешон; но я тогда не был так безумен, как казалось. Напротив, я был тогда умнее и проницательнее, чем когда либо, и понимал все, что стоит понимать в жизни, потому что… я был счастлив».
Безумие Пьера состояло в том, что он не дожидался, как прежде, личных причин, которые он называл достоинствами людей, для того чтобы любить их, а любовь переполняла его сердце, и он, беспричинно любя людей, находил несомненные причины, за которые стоило любить их.


С первого того вечера, когда Наташа, после отъезда Пьера, с радостно насмешливой улыбкой сказала княжне Марье, что он точно, ну точно из бани, и сюртучок, и стриженый, с этой минуты что то скрытое и самой ей неизвестное, но непреодолимое проснулось в душе Наташи.
Все: лицо, походка, взгляд, голос – все вдруг изменилось в ней. Неожиданные для нее самой – сила жизни, надежды на счастье всплыли наружу и требовали удовлетворения. С первого вечера Наташа как будто забыла все то, что с ней было. Она с тех пор ни разу не пожаловалась на свое положение, ни одного слова не сказала о прошедшем и не боялась уже делать веселые планы на будущее. Она мало говорила о Пьере, но когда княжна Марья упоминала о нем, давно потухший блеск зажигался в ее глазах и губы морщились странной улыбкой.
Перемена, происшедшая в Наташе, сначала удивила княжну Марью; но когда она поняла ее значение, то перемена эта огорчила ее. «Неужели она так мало любила брата, что так скоро могла забыть его», – думала княжна Марья, когда она одна обдумывала происшедшую перемену. Но когда она была с Наташей, то не сердилась на нее и не упрекала ее. Проснувшаяся сила жизни, охватившая Наташу, была, очевидно, так неудержима, так неожиданна для нее самой, что княжна Марья в присутствии Наташи чувствовала, что она не имела права упрекать ее даже в душе своей.
Наташа с такой полнотой и искренностью вся отдалась новому чувству, что и не пыталась скрывать, что ей было теперь не горестно, а радостно и весело.
Когда, после ночного объяснения с Пьером, княжна Марья вернулась в свою комнату, Наташа встретила ее на пороге.
– Он сказал? Да? Он сказал? – повторила она. И радостное и вместе жалкое, просящее прощения за свою радость, выражение остановилось на лице Наташи.
– Я хотела слушать у двери; но я знала, что ты скажешь мне.
Как ни понятен, как ни трогателен был для княжны Марьи тот взгляд, которым смотрела на нее Наташа; как ни жалко ей было видеть ее волнение; но слова Наташи в первую минуту оскорбили княжну Марью. Она вспомнила о брате, о его любви.
«Но что же делать! она не может иначе», – подумала княжна Марья; и с грустным и несколько строгим лицом передала она Наташе все, что сказал ей Пьер. Услыхав, что он собирается в Петербург, Наташа изумилась.
– В Петербург? – повторила она, как бы не понимая. Но, вглядевшись в грустное выражение лица княжны Марьи, она догадалась о причине ее грусти и вдруг заплакала. – Мари, – сказала она, – научи, что мне делать. Я боюсь быть дурной. Что ты скажешь, то я буду делать; научи меня…
– Ты любишь его?
– Да, – прошептала Наташа.
– О чем же ты плачешь? Я счастлива за тебя, – сказала княжна Марья, за эти слезы простив уже совершенно радость Наташи.
– Это будет не скоро, когда нибудь. Ты подумай, какое счастие, когда я буду его женой, а ты выйдешь за Nicolas.
– Наташа, я тебя просила не говорить об этом. Будем говорить о тебе.
Они помолчали.
– Только для чего же в Петербург! – вдруг сказала Наташа, и сама же поспешно ответила себе: – Нет, нет, это так надо… Да, Мари? Так надо…


Прошло семь лет после 12 го года. Взволнованное историческое море Европы улеглось в свои берега. Оно казалось затихшим; но таинственные силы, двигающие человечество (таинственные потому, что законы, определяющие их движение, неизвестны нам), продолжали свое действие.
Несмотря на то, что поверхность исторического моря казалась неподвижною, так же непрерывно, как движение времени, двигалось человечество. Слагались, разлагались различные группы людских сцеплений; подготовлялись причины образования и разложения государств, перемещений народов.
Историческое море, не как прежде, направлялось порывами от одного берега к другому: оно бурлило в глубине. Исторические лица, не как прежде, носились волнами от одного берега к другому; теперь они, казалось, кружились на одном месте. Исторические лица, прежде во главе войск отражавшие приказаниями войн, походов, сражений движение масс, теперь отражали бурлившее движение политическими и дипломатическими соображениями, законами, трактатами…
Эту деятельность исторических лиц историки называют реакцией.
Описывая деятельность этих исторических лиц, бывших, по их мнению, причиною того, что они называют реакцией, историки строго осуждают их. Все известные люди того времени, от Александра и Наполеона до m me Stael, Фотия, Шеллинга, Фихте, Шатобриана и проч., проходят перед их строгим судом и оправдываются или осуждаются, смотря по тому, содействовали ли они прогрессу или реакции.
В России, по их описанию, в этот период времени тоже происходила реакция, и главным виновником этой реакции был Александр I – тот самый Александр I, который, по их же описаниям, был главным виновником либеральных начинаний своего царствования и спасения России.
В настоящей русской литературе, от гимназиста до ученого историка, нет человека, который не бросил бы своего камушка в Александра I за неправильные поступки его в этот период царствования.
«Он должен был поступить так то и так то. В таком случае он поступил хорошо, в таком дурно. Он прекрасно вел себя в начале царствования и во время 12 го года; но он поступил дурно, дав конституцию Польше, сделав Священный Союз, дав власть Аракчееву, поощряя Голицына и мистицизм, потом поощряя Шишкова и Фотия. Он сделал дурно, занимаясь фронтовой частью армии; он поступил дурно, раскассировав Семеновский полк, и т. д.».
Надо бы исписать десять листов для того, чтобы перечислить все те упреки, которые делают ему историки на основании того знания блага человечества, которым они обладают.
Что значат эти упреки?
Те самые поступки, за которые историки одобряют Александра I, – как то: либеральные начинания царствования, борьба с Наполеоном, твердость, выказанная им в 12 м году, и поход 13 го года, не вытекают ли из одних и тех же источников – условий крови, воспитания, жизни, сделавших личность Александра тем, чем она была, – из которых вытекают и те поступки, за которые историки порицают его, как то: Священный Союз, восстановление Польши, реакция 20 х годов?
В чем же состоит сущность этих упреков?
В том, что такое историческое лицо, как Александр I, лицо, стоявшее на высшей возможной ступени человеческой власти, как бы в фокусе ослепляющего света всех сосредоточивающихся на нем исторических лучей; лицо, подлежавшее тем сильнейшим в мире влияниям интриг, обманов, лести, самообольщения, которые неразлучны с властью; лицо, чувствовавшее на себе, всякую минуту своей жизни, ответственность за все совершавшееся в Европе, и лицо не выдуманное, а живое, как и каждый человек, с своими личными привычками, страстями, стремлениями к добру, красоте, истине, – что это лицо, пятьдесят лет тому назад, не то что не было добродетельно (за это историки не упрекают), а не имело тех воззрений на благо человечества, которые имеет теперь профессор, смолоду занимающийся наукой, то есть читанном книжек, лекций и списыванием этих книжек и лекций в одну тетрадку.
Но если даже предположить, что Александр I пятьдесят лет тому назад ошибался в своем воззрении на то, что есть благо народов, невольно должно предположить, что и историк, судящий Александра, точно так же по прошествии некоторого времени окажется несправедливым, в своем воззрении на то, что есть благо человечества. Предположение это тем более естественно и необходимо, что, следя за развитием истории, мы видим, что с каждым годом, с каждым новым писателем изменяется воззрение на то, что есть благо человечества; так что то, что казалось благом, через десять лет представляется злом; и наоборот. Мало того, одновременно мы находим в истории совершенно противоположные взгляды на то, что было зло и что было благо: одни данную Польше конституцию и Священный Союз ставят в заслугу, другие в укор Александру.
Про деятельность Александра и Наполеона нельзя сказать, чтобы она была полезна или вредна, ибо мы не можем сказать, для чего она полезна и для чего вредна. Если деятельность эта кому нибудь не нравится, то она не нравится ему только вследствие несовпадения ее с ограниченным пониманием его о том, что есть благо. Представляется ли мне благом сохранение в 12 м году дома моего отца в Москве, или слава русских войск, или процветание Петербургского и других университетов, или свобода Польши, или могущество России, или равновесие Европы, или известного рода европейское просвещение – прогресс, я должен признать, что деятельность всякого исторического лица имела, кроме этих целей, ещь другие, более общие и недоступные мне цели.
Но положим, что так называемая наука имеет возможность примирить все противоречия и имеет для исторических лиц и событий неизменное мерило хорошего и дурного.
Положим, что Александр мог сделать все иначе. Положим, что он мог, по предписанию тех, которые обвиняют его, тех, которые профессируют знание конечной цели движения человечества, распорядиться по той программе народности, свободы, равенства и прогресса (другой, кажется, нет), которую бы ему дали теперешние обвинители. Положим, что эта программа была бы возможна и составлена и что Александр действовал бы по ней. Что же сталось бы тогда с деятельностью всех тех людей, которые противодействовали тогдашнему направлению правительства, – с деятельностью, которая, по мнению историков, хороша и полезна? Деятельности бы этой не было; жизни бы не было; ничего бы не было.