Мы (телесериал)

Мы
Жанр	документальный
Композитор	Алексей Рыбников
Страна	СССР СССР Великобритания Великобритания
Оригинальный язык	русский, армянский, латышский, узбекский, грузинский
Количество серий	5
Производство
Продюсер	Ричард Кризи, Юрис Подниекс
Режиссёр	Юрис Подниекс
Оператор	Гвидо Звайгзне, Юрис Подниекс
Сценарист	Лев Гущин
Место съёмок	СССР СССР
Хронометраж	51 мин.
Студия	Central TV
Трансляция
На экранах	с 1989 года
Ссылки
IMDb	ID 0318926

«Мы» (латыш. «Mēs?») — документальный сериал 1989 года, состоящий из 5 фильмов, латышского советского режиссёра Юриса Подниекса, созданный по заказу английского телевидения. Серия фильмов повествует о проблемах советского общества периода Перестройки и событиях предшествующих распаду СССР. На английском телевидении фильм шёл под названием «Hello, Do You Hear Us?», на американском, как «Soviets».

Производство

После всесоюзного и мирового успеха фильма Юриса Подниекса «Легко ли быть молодым?» к нему обратились английские продюсеры с телекомпании Central TV. Юрису было предложено снять для английского телевидения примерно то же самое, но только о российской молодёжи. За основу сценария было предложено взять новое произведение композитора Алексея Рыбникова «Литургия оглашенных». Сценарий фильма взялся написать Лев Гущин, первый заместитель главного редактора журнала «Огонёк». В свою очередь Подниекс настоял на том, что англичане не будут вмешиваться в съёмочный процесс и работать он будет только со своей командой, поскольку опасался, что власти будут чинить им препятствия если в съёмочной группе будут иностранцы.

В городе Переславль-Залесский на развалинах Никитского монастыря было отснято выступление артистов театра Ленком с Николаем Караченцовым. После этого несколько месяцев Юрис снимал различную неформальную молодёжь в российской провинции. Тем не менее фильм не получался. Случайно летом 1987 года Подниекс стал свидетелем акции латышской молодёжи у памятника Свободы в Риге. Тогда молодые люди одетые в национальные костюмы пришли к памятнику возложить цветы в память жертв ГУЛага. Затем произошла стачка рабочих в Ярославле, а в городе Кириши появилось экологическое движение. Неожиданно с углублением политики Перестройки в советском обществе начали происходить серьёзные изменения, на окраинах СССР вообще начались вооружённые столкновения. Юрис Подниекс начал ездить по всему Союзу, стараясь запечатлеть все эти события. Съёмки фильма сильно затянулись и он стал совершенно о другом.

Монтаж фильма проходил в Бирмингеме. Отснятого материала было слишком много и его нельзя было уложить в один телефильм. Подниекс представил продюсерам 10 часов монтажа. Ему было предложено перемонтировать фильм до 5 часов, а чтобы окупить расходы на производство был привлечён ещё один телеканал — Channel 4. Сериал был показан на английском и американском телевидении. На российском телевидении был показан однажды, уже после смерти Юриса.

«Очень сложно было перевести картину на английский язык. Я всё старался делать на своих языках — узбеки у меня говорили на узбекском, армяне — на армянском, латыши — на латышском, а русские на русском. Я хотел показать им, что мы не Russia, мы — что-то большее. Английский язык в связи с тем, что это имперский язык и у них у самих хвост в дерьме, и масса проблем с Шотландией, Уэльсом, Ольстером, всегда были колонии, — имеет свои особенности. Например, в английском языке нет такого словосочетания „национальное самосознание“. У них национальное существует только как „националистическое“, то есть с негативным оттенком, и даже понятие „нация“ — с душком. И когда в языке нет понятия „душевные муки“, так по-английски просто нельзя сказать, то многое становится невозможным… И это был чуть ли не самый мучительный момент»

— [www.freecity.lv/bestseller/40/ Юрис Подниекс, декабрь 1989 года]

В 1991 году из фрагментов этого сериала, а также фильма «Крестный путь», с добавлением хроники путча 1991 года, Юрисом был создан 52-минутный фильм «Крушение Империи».

Сюжет

1 серия

Композитор Алексей Рыбников записывает оперу «Литургия оглашенных». Беспорядки в Ферганской долине в 1989 году. Землетрясение в Армении. Стачка рабочих на Ярославском моторном заводе. Авария на Чернобыльской АЭС. Город Припять в 1988 году. Последние съёмки внутри 4-го блока перед его замуровыванием. Зона отчуждения.

2 серия

1000-летие крещения Руси. Андрей Сахаров возвращается из ссылки. Проблема прибалтийских республик. Антисоветский митинг в Риге в 1987 году. Конфликт в Нагорном Карабахе в 1988 году.

3 серия

Воины-интернационалисты на дне ВДВ в Ленинграде в 1988 году. Война в Афганистане. Вывод войск. Перформанс поклонников Михаила Булгакова. Лагерь хиппи в лесах Латвии. Общество «Память». Байкеры. Митинги демократических движений в Москве. Группа «Алиса» исполняет песню «Моё поколение».

4 серия

Самосожжение женщин в среднеазиатских республиках. Экологическое движение против вредных производств биохимического завода в городе Кириши. Интервью с Борисом Ельциным. XIX партконференция.

5 серия

Латвия в 1989 году, Народный фронт и Интерфронт. Армения в 1988 и 1989 годах, Нагорный Карабах и Сумгаит. Разгон митинга в Тбилиси в 1989 году.

Съёмочная группа

• Режиссёр — Юрис Подниекс
• Сценарист — Лев Гущин
• Операторы — Гвидо Звайгзне, Юрис Подниекс
• Композитор — Алексей Рыбников
• Звукорежиссёр — Анри Кренбергс
• Монтаж — Антра Цилинска, Стив Баркли
• Продюсеры — Ричард Кризи, Юрис Подниекс

Призы

• Главный приз Британского Королевского телевизионного общества.

Критика

«„Мы“ — это не просто групповой портрет на фоне вздыбленной страны. Главный мотив фильма — отрыв от насильственного „мы“, привычного со времён пророческого замятинского романа. <…> Эти кадры можно уверенно прописывать как лекарство от ностальгии по советской эпохе»

— [old.russiancinema.ru/template.php?chr_year=1989&dept_id=3&e_chr_id=264&e_chrdept_id=2&e_dept_id=5 Олег Ковалов. Новейшая история отечественного кино. 1986-2000. Кино и контекст. Т. V. СПб, Сеанс, 2004]

«Монументальное кинотелеполотно, несмотря на ошеломляющее разнообразие драматических событий, имеет легко узнаваемую структуру. Только словно злобный гений подменил неизменно положительные репортажи из отдаленных уголков Родины, вести с полей и из научных лабораторий, рассказы о книжных новинках, портреты передовиков и делегаций с визитами дружбы, вставив на их место страшные свидетельства страданий, насилия и сопротивления. Съёмочная группа Подниекса бороздит просторы Родины, как это делали официальные советские кинохроникёры — „от края и до края“, „с южных гор до северных морей“, и везде вместо картин цветущей мирной жизни обнаруживает следы катастрофы. <…> Формат, с которым в фильме „Мы“ работает Подниекс, генеалогически восходит к вертовскому „кино-глазу“ как принципу документальной кинематографии»

— [www.nlobooks.ru/node/2627 Ирина Сандомирская. От августа к августу: документальное кино как архив похищенных революций]

Ссылки

• [www.jps.lv/en/4/45/ «Мы»] на сайте «Студии Юриса Подниекса».  (англ.)
• [2011.russiancinema.ru/index.php?e_dept_id=2&e_movie_id=3782 «Мы»] на сайте «Энциклопедия отечественного кино».
• [www.freecity.lv/bestseller/44/ Татьяна Фаст «Юрис Подниекс. Легко ли быть идолом?» (Глава 10. Три года в английском плену)] на сайте журнала «Открытый город».
• [www.freecity.lv/bestseller/45/ Татьяна Фаст «Юрис Подниекс. Легко ли быть идолом?» (Глава 11. «Россия поработила и сохранила нас»)] на сайте журнала «Открытый город».
• [www.nlobooks.ru/node/2627 «Ирина Сандомирская. От августа к августу: документальное кино как архив похищенных революций»]

Отрывок, характеризующий Мы (телесериал)

– Что ж, что смоляне предложили ополченцев госуаю. Разве нам смоляне указ? Ежели буародное дворянство Московской губернии найдет нужным, оно может выказать свою преданность государю импературу другими средствами. Разве мы забыли ополченье в седьмом году! Только что нажились кутейники да воры грабители…
Граф Илья Андреич, сладко улыбаясь, одобрительно кивал головой.
– И что же, разве наши ополченцы составили пользу для государства? Никакой! только разорили наши хозяйства. Лучше еще набор… а то вернется к вам ни солдат, ни мужик, и только один разврат. Дворяне не жалеют своего живота, мы сами поголовно пойдем, возьмем еще рекрут, и всем нам только клич кликни гусай (он так выговаривал государь), мы все умрем за него, – прибавил оратор одушевляясь.
Илья Андреич проглатывал слюни от удовольствия и толкал Пьера, но Пьеру захотелось также говорить. Он выдвинулся вперед, чувствуя себя одушевленным, сам не зная еще чем и сам не зная еще, что он скажет. Он только что открыл рот, чтобы говорить, как один сенатор, совершенно без зубов, с умным и сердитым лицом, стоявший близко от оратора, перебил Пьера. С видимой привычкой вести прения и держать вопросы, он заговорил тихо, но слышно:
– Я полагаю, милостивый государь, – шамкая беззубым ртом, сказал сенатор, – что мы призваны сюда не для того, чтобы обсуждать, что удобнее для государства в настоящую минуту – набор или ополчение. Мы призваны для того, чтобы отвечать на то воззвание, которым нас удостоил государь император. А судить о том, что удобнее – набор или ополчение, мы предоставим судить высшей власти…
Пьер вдруг нашел исход своему одушевлению. Он ожесточился против сенатора, вносящего эту правильность и узкость воззрений в предстоящие занятия дворянства. Пьер выступил вперед и остановил его. Он сам не знал, что он будет говорить, но начал оживленно, изредка прорываясь французскими словами и книжно выражаясь по русски.
– Извините меня, ваше превосходительство, – начал он (Пьер был хорошо знаком с этим сенатором, но считал здесь необходимым обращаться к нему официально), – хотя я не согласен с господином… (Пьер запнулся. Ему хотелось сказать mon tres honorable preopinant), [мой многоуважаемый оппонент,] – с господином… que je n'ai pas L'honneur de connaitre; [которого я не имею чести знать] но я полагаю, что сословие дворянства, кроме выражения своего сочувствия и восторга, призвано также для того, чтобы и обсудить те меры, которыми мы можем помочь отечеству. Я полагаю, – говорил он, воодушевляясь, – что государь был бы сам недоволен, ежели бы он нашел в нас только владельцев мужиков, которых мы отдаем ему, и… chair a canon [мясо для пушек], которую мы из себя делаем, но не нашел бы в нас со… со… совета.
Многие поотошли от кружка, заметив презрительную улыбку сенатора и то, что Пьер говорит вольно; только Илья Андреич был доволен речью Пьера, как он был доволен речью моряка, сенатора и вообще всегда тою речью, которую он последнею слышал.
– Я полагаю, что прежде чем обсуждать эти вопросы, – продолжал Пьер, – мы должны спросить у государя, почтительнейше просить его величество коммюникировать нам, сколько у нас войска, в каком положении находятся наши войска и армии, и тогда…
Но Пьер не успел договорить этих слов, как с трех сторон вдруг напали на него. Сильнее всех напал на него давно знакомый ему, всегда хорошо расположенный к нему игрок в бостон, Степан Степанович Апраксин. Степан Степанович был в мундире, и, от мундира ли, или от других причин, Пьер увидал перед собой совсем другого человека. Степан Степанович, с вдруг проявившейся старческой злобой на лице, закричал на Пьера:
– Во первых, доложу вам, что мы не имеем права спрашивать об этом государя, а во вторых, ежели было бы такое право у российского дворянства, то государь не может нам ответить. Войска движутся сообразно с движениями неприятеля – войска убывают и прибывают…
Другой голос человека, среднего роста, лет сорока, которого Пьер в прежние времена видал у цыган и знал за нехорошего игрока в карты и который, тоже измененный в мундире, придвинулся к Пьеру, перебил Апраксина.
– Да и не время рассуждать, – говорил голос этого дворянина, – а нужно действовать: война в России. Враг наш идет, чтобы погубить Россию, чтобы поругать могилы наших отцов, чтоб увезти жен, детей. – Дворянин ударил себя в грудь. – Мы все встанем, все поголовно пойдем, все за царя батюшку! – кричал он, выкатывая кровью налившиеся глаза. Несколько одобряющих голосов послышалось из толпы. – Мы русские и не пожалеем крови своей для защиты веры, престола и отечества. А бредни надо оставить, ежели мы сыны отечества. Мы покажем Европе, как Россия восстает за Россию, – кричал дворянин.
Пьер хотел возражать, но не мог сказать ни слова. Он чувствовал, что звук его слов, независимо от того, какую они заключали мысль, был менее слышен, чем звук слов оживленного дворянина.
Илья Андреич одобривал сзади кружка; некоторые бойко поворачивались плечом к оратору при конце фразы и говорили:
– Вот так, так! Это так!
Пьер хотел сказать, что он не прочь ни от пожертвований ни деньгами, ни мужиками, ни собой, но что надо бы знать состояние дел, чтобы помогать ему, но он не мог говорить. Много голосов кричало и говорило вместе, так что Илья Андреич не успевал кивать всем; и группа увеличивалась, распадалась, опять сходилась и двинулась вся, гудя говором, в большую залу, к большому столу. Пьеру не только не удавалось говорить, но его грубо перебивали, отталкивали, отворачивались от него, как от общего врага. Это не оттого происходило, что недовольны были смыслом его речи, – ее и забыли после большого количества речей, последовавших за ней, – но для одушевления толпы нужно было иметь ощутительный предмет любви и ощутительный предмет ненависти. Пьер сделался последним. Много ораторов говорило после оживленного дворянина, и все говорили в том же тоне. Многие говорили прекрасно и оригинально.
Издатель Русского вестника Глинка, которого узнали («писатель, писатель! – послышалось в толпе), сказал, что ад должно отражать адом, что он видел ребенка, улыбающегося при блеске молнии и при раскатах грома, но что мы не будем этим ребенком.
– Да, да, при раскатах грома! – повторяли одобрительно в задних рядах.
Толпа подошла к большому столу, у которого, в мундирах, в лентах, седые, плешивые, сидели семидесятилетние вельможи старики, которых почти всех, по домам с шутами и в клубах за бостоном, видал Пьер. Толпа подошла к столу, не переставая гудеть. Один за другим, и иногда два вместе, прижатые сзади к высоким спинкам стульев налегающею толпой, говорили ораторы. Стоявшие сзади замечали, чего не досказал говоривший оратор, и торопились сказать это пропущенное. Другие, в этой жаре и тесноте, шарили в своей голове, не найдется ли какая мысль, и торопились говорить ее. Знакомые Пьеру старички вельможи сидели и оглядывались то на того, то на другого, и выражение большей части из них говорило только, что им очень жарко. Пьер, однако, чувствовал себя взволнованным, и общее чувство желания показать, что нам всё нипочем, выражавшееся больше в звуках и выражениях лиц, чем в смысле речей, сообщалось и ему. Он не отрекся от своих мыслей, но чувствовал себя в чем то виноватым и желал оправдаться.
– Я сказал только, что нам удобнее было бы делать пожертвования, когда мы будем знать, в чем нужда, – стараясь перекричать другие голоса, проговорил он.
Один ближайший старичок оглянулся на него, но тотчас был отвлечен криком, начавшимся на другой стороне стола.
– Да, Москва будет сдана! Она будет искупительницей! – кричал один.
– Он враг человечества! – кричал другой. – Позвольте мне говорить… Господа, вы меня давите…


В это время быстрыми шагами перед расступившейся толпой дворян, в генеральском мундире, с лентой через плечо, с своим высунутым подбородком и быстрыми глазами, вошел граф Растопчин.
– Государь император сейчас будет, – сказал Растопчин, – я только что оттуда. Я полагаю, что в том положении, в котором мы находимся, судить много нечего. Государь удостоил собрать нас и купечество, – сказал граф Растопчин. – Оттуда польются миллионы (он указал на залу купцов), а наше дело выставить ополчение и не щадить себя… Это меньшее, что мы можем сделать!
Начались совещания между одними вельможами, сидевшими за столом. Все совещание прошло больше чем тихо. Оно даже казалось грустно, когда, после всего прежнего шума, поодиночке были слышны старые голоса, говорившие один: «согласен», другой для разнообразия: «и я того же мнения», и т. д.
Было велено секретарю писать постановление московского дворянства о том, что москвичи, подобно смолянам, жертвуют по десять человек с тысячи и полное обмундирование. Господа заседавшие встали, как бы облегченные, загремели стульями и пошли по зале разминать ноги, забирая кое кого под руку и разговаривая.
– Государь! Государь! – вдруг разнеслось по залам, и вся толпа бросилась к выходу.
По широкому ходу, между стеной дворян, государь прошел в залу. На всех лицах выражалось почтительное и испуганное любопытство. Пьер стоял довольно далеко и не мог вполне расслышать речи государя. Он понял только, по тому, что он слышал, что государь говорил об опасности, в которой находилось государство, и о надеждах, которые он возлагал на московское дворянство. Государю отвечал другой голос, сообщавший о только что состоявшемся постановлении дворянства.
– Господа! – сказал дрогнувший голос государя; толпа зашелестила и опять затихла, и Пьер ясно услыхал столь приятно человеческий и тронутый голос государя, который говорил: – Никогда я не сомневался в усердии русского дворянства. Но в этот день оно превзошло мои ожидания. Благодарю вас от лица отечества. Господа, будем действовать – время всего дороже…
Государь замолчал, толпа стала тесниться вокруг него, и со всех сторон слышались восторженные восклицания.