Мэ

Мэ (или Ме) — в шумерской мифологии — таинственные и могущественные божественные силы. Считалось, что эти силы управляют ходом развития мира, всеми божественными и земными институтами. Силами «мэ» могли обладать как боги, так и их храмы и даже целые города. При этом «мэ» могли покидать их обладателя, воплощаться в предметном виде, сохраняя при этом свои свойства. В религиозно-этической системе шумеров «мэ» играли очень большую роль.

Также под «мэ» часто понимались данные людям свыше основы морали, регулирующие отношение людей с богами и между собой.

Этимология

Этимология шумерского слова «мэ» близка к глаголу «быть», также его можно перевести как «сущность».

Происхождение

Шумеры считали, что «мэ» (в значении морального кодекса) были переданы людям богами через своих посредников — семерых мудрецов Абгаллу, которые также обучили людей ремеслам и искусствам. Эти мудрецы были созданиями-помощниками бога мудрости Энки, который, в свою очередь, получил «мэ» от Энлиля. Об этом, в частности, упоминается в мифе «Энки и мировой порядок».

Упоминания в мифах и легендах

Упоминания «мэ» содержатся в мифе «Инанна и Энки». В этом мифе «мэ» предстает как обязательный атрибут богов, причём каждый бог обладает им в разной мере. Но сохранились косвенные свидетельства об архаичном боге Энмешарре — «господине всех мэ». Также в мифах упоминаются особые «мэ» подземного мира — установления, которые нельзя было изменить и которым должны были подчиняться все его обитатели. В одном из мифов названо более ста «мэ», из которых в настоящее время удалось прочесть и расшифровать меньше половины. Здесь такие понятия как правосудие, героизм, мудрость, справедливость, прямота (честность), доброта, мир, победа, вражда, ложь, страх, сетование, разрушение городов, усталость, раздоры; «профессионально–ремесленнические»: ремесло строителя, ремесло кожевенника, ремесло корзинщика, ремесло кузнеца, искусство обработки металлов; наименования или символы власти: царский трон, возвышенная и вечная корона и др.; жреческие должности и понятия, связанные с верой и культом: возвышенное святилище, нисхождение в подземное царство, восхождение из подземного царства. Названы в этом перечне искусство и боевое знамя, проституция и священное очищение, музыкальные инструменты и искусство писца.

Упоминания в других культурах

Возможно, из шумерского понятия «мэ» развились аккадские представления о таблицах судеб.

Ссылки

• [virtlib.odessa.net/encyclopedia/shumer/index.shtml Кто такие шумеры?]
• [sumer.org.ru/st.php?s=08 Шумеры. Понятие о боге]
• [hworld.by.ru/myth/sumer/enki.mir.html Миф «Энки и мировой порядок»]

Литература

• Емельянов В. В. Шумерский календарный ритуал (Категория МЕ и весенние праздники). Издательство Петербургское востоковедение, Санкт-Петербург, 2009 ISBN 978-5-85803-409-4

Отрывок, характеризующий Мэ

Денисов в эту ночь праздновал производство свое в майоры, и Ростов, уже довольно выпивший в конце пирушки, предложил тост за здоровье государя, но «не государя императора, как говорят на официальных обедах, – сказал он, – а за здоровье государя, доброго, обворожительного и великого человека; пьем за его здоровье и за верную победу над французами!»
– Коли мы прежде дрались, – сказал он, – и не давали спуску французам, как под Шенграбеном, что же теперь будет, когда он впереди? Мы все умрем, с наслаждением умрем за него. Так, господа? Может быть, я не так говорю, я много выпил; да я так чувствую, и вы тоже. За здоровье Александра первого! Урра!
– Урра! – зазвучали воодушевленные голоса офицеров.
И старый ротмистр Кирстен кричал воодушевленно и не менее искренно, чем двадцатилетний Ростов.
Когда офицеры выпили и разбили свои стаканы, Кирстен налил другие и, в одной рубашке и рейтузах, с стаканом в руке подошел к солдатским кострам и в величественной позе взмахнув кверху рукой, с своими длинными седыми усами и белой грудью, видневшейся из за распахнувшейся рубашки, остановился в свете костра.
– Ребята, за здоровье государя императора, за победу над врагами, урра! – крикнул он своим молодецким, старческим, гусарским баритоном.
Гусары столпились и дружно отвечали громким криком.
Поздно ночью, когда все разошлись, Денисов потрепал своей коротенькой рукой по плечу своего любимца Ростова.
– Вот на походе не в кого влюбиться, так он в ца'я влюбился, – сказал он.
– Денисов, ты этим не шути, – крикнул Ростов, – это такое высокое, такое прекрасное чувство, такое…
– Ве'ю, ве'ю, д'ужок, и 'азделяю и одоб'яю…
– Нет, не понимаешь!
И Ростов встал и пошел бродить между костров, мечтая о том, какое было бы счастие умереть, не спасая жизнь (об этом он и не смел мечтать), а просто умереть в глазах государя. Он действительно был влюблен и в царя, и в славу русского оружия, и в надежду будущего торжества. И не он один испытывал это чувство в те памятные дни, предшествующие Аустерлицкому сражению: девять десятых людей русской армии в то время были влюблены, хотя и менее восторженно, в своего царя и в славу русского оружия.


На следующий день государь остановился в Вишау. Лейб медик Вилье несколько раз был призываем к нему. В главной квартире и в ближайших войсках распространилось известие, что государь был нездоров. Он ничего не ел и дурно спал эту ночь, как говорили приближенные. Причина этого нездоровья заключалась в сильном впечатлении, произведенном на чувствительную душу государя видом раненых и убитых.
На заре 17 го числа в Вишау был препровожден с аванпостов французский офицер, приехавший под парламентерским флагом, требуя свидания с русским императором. Офицер этот был Савари. Государь только что заснул, и потому Савари должен был дожидаться. В полдень он был допущен к государю и через час поехал вместе с князем Долгоруковым на аванпосты французской армии.