Макнамара, Мэгги

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Мэгги МакНамара»)
Перейти к: навигация, поиск
Мэгги Макнамара
Maggie McNamara

Студийная фотография 1953 года
Имя при рождении:

Маргерит Макнамара

Дата рождения:

18 июня 1928(1928-06-18)

Место рождения:

Нью-Йорк, США

Дата смерти:

18 февраля 1978(1978-02-18) (49 лет)

Место смерти:

Нью-Йорк, США

Гражданство:

США США

Профессия:

актриса

Карьера:

1953—1964

Ма́ргерит «Мэ́гги» Макнама́ра (англ. Marguerite "Maggie" McNamara, 18 июня 1928 — 18 февраля 1978) — американская актриса, номинантка на премию «Оскар» в 1953 году.





Биография

Мэгги Макнамара родилась в Нью-Йорке. В юности работала моделью и обучалась танцам и драме. В 1951 году она дебютировала на Бродвее, а также удачно прошла пробы и получила роль Пэтти О’Нил в фильме «Синяя луна». В 1953 году за эту роль она была номинирована на «Оскар», но уступила статуэтку Одри Хепберн за фильм «Римские каникулы».

Второй её большой работой в кино стал фильм «Три монеты в фонтане». И хотя её карьера начиналась довольно хорошо, на большом экране она появилось после этого только дважды. В начале 1960-х она снялась в нескольких телевизионных сериалах. Последнее её появление на экране было в 1964 году в сериале «Час Альфреда Хичкока».

Макнамара была замужем за актёром Дэвидом Шифтом, брак с которым закончился разводом.

После её последней роли в 1964 года актриса больше не появлялась на публике, и последние свои годы проработала машинисткой.

В феврале 1978 года Мэгги Макнамара покончила с собой, приняв чрезмерную дозу снотворного. Она похоронена на кладбище «Сант Чарльз» в Нью-Йорке.

Фильмография

Телесериалы

Напишите отзыв о статье "Макнамара, Мэгги"

Ссылки

Отрывок, характеризующий Макнамара, Мэгги

Княжна Марья, выйдя от князя Андрея, поняла вполне все то, что сказало ей лицо Наташи. Она не говорила больше с Наташей о надежде на спасение его жизни. Она чередовалась с нею у его дивана и не плакала больше, но беспрестанно молилась, обращаясь душою к тому вечному, непостижимому, которого присутствие так ощутительно было теперь над умиравшим человеком.


Князь Андрей не только знал, что он умрет, но он чувствовал, что он умирает, что он уже умер наполовину. Он испытывал сознание отчужденности от всего земного и радостной и странной легкости бытия. Он, не торопясь и не тревожась, ожидал того, что предстояло ему. То грозное, вечное, неведомое и далекое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни, теперь для него было близкое и – по той странной легкости бытия, которую он испытывал, – почти понятное и ощущаемое.
Прежде он боялся конца. Он два раза испытал это страшное мучительное чувство страха смерти, конца, и теперь уже не понимал его.
Первый раз он испытал это чувство тогда, когда граната волчком вертелась перед ним и он смотрел на жнивье, на кусты, на небо и знал, что перед ним была смерть. Когда он очнулся после раны и в душе его, мгновенно, как бы освобожденный от удерживавшего его гнета жизни, распустился этот цветок любви, вечной, свободной, не зависящей от этой жизни, он уже не боялся смерти и не думал о ней.
Чем больше он, в те часы страдальческого уединения и полубреда, которые он провел после своей раны, вдумывался в новое, открытое ему начало вечной любви, тем более он, сам не чувствуя того, отрекался от земной жизни. Всё, всех любить, всегда жертвовать собой для любви, значило никого не любить, значило не жить этою земною жизнию. И чем больше он проникался этим началом любви, тем больше он отрекался от жизни и тем совершеннее уничтожал ту страшную преграду, которая без любви стоит между жизнью и смертью. Когда он, это первое время, вспоминал о том, что ему надо было умереть, он говорил себе: ну что ж, тем лучше.
Но после той ночи в Мытищах, когда в полубреду перед ним явилась та, которую он желал, и когда он, прижав к своим губам ее руку, заплакал тихими, радостными слезами, любовь к одной женщине незаметно закралась в его сердце и опять привязала его к жизни. И радостные и тревожные мысли стали приходить ему. Вспоминая ту минуту на перевязочном пункте, когда он увидал Курагина, он теперь не мог возвратиться к тому чувству: его мучил вопрос о том, жив ли он? И он не смел спросить этого.