Мэннгагдэ
Поделись знанием:
Несмотря на большое количество проглоченных пилюль, капель и порошков из баночек и коробочек, из которых madame Schoss, охотница до этих вещиц, собрала большую коллекцию, несмотря на отсутствие привычной деревенской жизни, молодость брала свое: горе Наташи начало покрываться слоем впечатлений прожитой жизни, оно перестало такой мучительной болью лежать ей на сердце, начинало становиться прошедшим, и Наташа стала физически оправляться.
Наташа была спокойнее, но не веселее. Она не только избегала всех внешних условий радости: балов, катанья, концертов, театра; но она ни разу не смеялась так, чтобы из за смеха ее не слышны были слезы. Она не могла петь. Как только начинала она смеяться или пробовала одна сама с собой петь, слезы душили ее: слезы раскаяния, слезы воспоминаний о том невозвратном, чистом времени; слезы досады, что так, задаром, погубила она свою молодую жизнь, которая могла бы быть так счастлива. Смех и пение особенно казались ей кощунством над ее горем. О кокетстве она и не думала ни раза; ей не приходилось даже воздерживаться. Она говорила и чувствовала, что в это время все мужчины были для нее совершенно то же, что шут Настасья Ивановна. Внутренний страж твердо воспрещал ей всякую радость. Да и не было в ней всех прежних интересов жизни из того девичьего, беззаботного, полного надежд склада жизни. Чаще и болезненнее всего вспоминала она осенние месяцы, охоту, дядюшку и святки, проведенные с Nicolas в Отрадном. Что бы она дала, чтобы возвратить хоть один день из того времени! Но уж это навсегда было кончено. Предчувствие не обманывало ее тогда, что то состояние свободы и открытости для всех радостей никогда уже не возвратится больше. Но жить надо было.
Ей отрадно было думать, что она не лучше, как она прежде думала, а хуже и гораздо хуже всех, всех, кто только есть на свете. Но этого мало было. Она знала это и спрашивала себя: «Что ж дальше?А дальше ничего не было. Не было никакой радости в жизни, а жизнь проходила. Наташа, видимо, старалась только никому не быть в тягость и никому не мешать, но для себя ей ничего не нужно было. Она удалялась от всех домашних, и только с братом Петей ей было легко. С ним она любила бывать больше, чем с другими; и иногда, когда была с ним с глазу на глаз, смеялась. Она почти не выезжала из дому и из приезжавших к ним рада была только одному Пьеру. Нельзя было нежнее, осторожнее и вместе с тем серьезнее обращаться, чем обращался с нею граф Безухов. Наташа Осссознательно чувствовала эту нежность обращения и потому находила большое удовольствие в его обществе. Но она даже не была благодарна ему за его нежность; ничто хорошее со стороны Пьера не казалось ей усилием. Пьеру, казалось, так естественно быть добрым со всеми, что не было никакой заслуги в его доброте. Иногда Наташа замечала смущение и неловкость Пьера в ее присутствии, в особенности, когда он хотел сделать для нее что нибудь приятное или когда он боялся, чтобы что нибудь в разговоре не навело Наташу на тяжелые воспоминания. Она замечала это и приписывала это его общей доброте и застенчивости, которая, по ее понятиям, таковая же, как с нею, должна была быть и со всеми. После тех нечаянных слов о том, что, ежели бы он был свободен, он на коленях бы просил ее руки и любви, сказанных в минуту такого сильного волнения для нее, Пьер никогда не говорил ничего о своих чувствах к Наташе; и для нее было очевидно, что те слова, тогда так утешившие ее, были сказаны, как говорятся всякие бессмысленные слова для утешения плачущего ребенка. Не оттого, что Пьер был женатый человек, но оттого, что Наташа чувствовала между собою и им в высшей степени ту силу нравственных преград – отсутствие которой она чувствовала с Kyрагиным, – ей никогда в голову не приходило, чтобы из ее отношений с Пьером могла выйти не только любовь с ее или, еще менее, с его стороны, но даже и тот род нежной, признающей себя, поэтической дружбы между мужчиной и женщиной, которой она знала несколько примеров.
В конце Петровского поста Аграфена Ивановна Белова, отрадненская соседка Ростовых, приехала в Москву поклониться московским угодникам. Она предложила Наташе говеть, и Наташа с радостью ухватилась за эту мысль. Несмотря на запрещение доктора выходить рано утром, Наташа настояла на том, чтобы говеть, и говеть не так, как говели обыкновенно в доме Ростовых, то есть отслушать на дому три службы, а чтобы говеть так, как говела Аграфена Ивановна, то есть всю неделю, не пропуская ни одной вечерни, обедни или заутрени.
Графине понравилось это усердие Наташи; она в душе своей, после безуспешного медицинского лечения, надеялась, что молитва поможет ей больше лекарств, и хотя со страхом и скрывая от доктора, но согласилась на желание Наташи и поручила ее Беловой. Аграфена Ивановна в три часа ночи приходила будить Наташу и большей частью находила ее уже не спящею. Наташа боялась проспать время заутрени. Поспешно умываясь и с смирением одеваясь в самое дурное свое платье и старенькую мантилью, содрогаясь от свежести, Наташа выходила на пустынные улицы, прозрачно освещенные утренней зарей. По совету Аграфены Ивановны, Наташа говела не в своем приходе, а в церкви, в которой, по словам набожной Беловой, был священник весьма строгий и высокой жизни. В церкви всегда было мало народа; Наташа с Беловой становились на привычное место перед иконой божией матери, вделанной в зад левого клироса, и новое для Наташи чувство смирения перед великим, непостижимым, охватывало ее, когда она в этот непривычный час утра, глядя на черный лик божией матери, освещенный и свечами, горевшими перед ним, и светом утра, падавшим из окна, слушала звуки службы, за которыми она старалась следить, понимая их. Когда она понимала их, ее личное чувство с своими оттенками присоединялось к ее молитве; когда она не понимала, ей еще сладостнее было думать, что желание понимать все есть гордость, что понимать всего нельзя, что надо только верить и отдаваться богу, который в эти минуты – она чувствовала – управлял ее душою. Она крестилась, кланялась и, когда не понимала, то только, ужасаясь перед своею мерзостью, просила бога простить ее за все, за все, и помиловать. Молитвы, которым она больше всего отдавалась, были молитвы раскаяния. Возвращаясь домой в ранний час утра, когда встречались только каменщики, шедшие на работу, дворники, выметавшие улицу, и в домах еще все спали, Наташа испытывала новое для нее чувство возможности исправления себя от своих пороков и возможности новой, чистой жизни и счастия.
Мэннгагдэ, также Мэннгагде, Мен Нгак Дэ (Вайли: man ngag sde; санскр.: Upadeshavarga IAST; «сообщаемое тайно») — третий из трёх разделов учения и текстов Дзогчен, «раздел Тайных (устных) Наставлений», «Сущностный раздел», «раздел Упадеша». Также эти учения называются Ньинг-тиг (санскр.: citta-tilaka IAST), что означает «сущность ума».
Три раздела Дзогчена, как их представил Манджушримитра, — Семдэ («раздел Природы Ума»), Лонгдэ («раздел Пространства») и Мэннгагдэ («Сущностный раздел») — развились от различных подходов разных линий передачи учения[1]. Тем не менее, как отмечает Намкай Норбу Ринпоче, «достигаемое состояние созерцания одинаково для всех трёх разделов»[2]. Мэннгагдэ — раздел Устных Наставлений — относится к линии передачи Падмасамбхавы и Вималамитры, получивших их от Шри Симхи.[3].
Содержание
Отличие Мэннгагдэ от других разделов Дзогчена
В каждом из разделов Дзогчена — Семдэ, Лонгдэ и Мэннгагдэ — учитель даёт прямую передачу, прямое введение в состояние Дзогчен (ригпа), и ни один из них не является постепенным путём, хотя каждый из них имеет свой особый подход[4]. В каждом из разделов есть свой особый способ введения в созерцание: в Мэннгагдэ — принцип Прямого Введения, в Лонгдэ — Символическое Введение, в Сэмде — Устное Введение[5]. В «Сущностном разделе» Дзогчена Мэннгагдэ введение в «сердечную сущность» объясняется с помощью парадоксов, так как природа реальности не укладывается в рамки логики, что отличает его, например, от системы Семдэ, где в основном применяются устные пояснения и подробный анализ[4].
Раздел Мэннгагдэ связан с третьим заветом Гараба Дордже — оставаться в состоянии природы своего сознания (получив прямое введение в него от мастера). Поэтому в Мэннгагдэ даются многочисленные методы и советы для поддержания состояния созерцания.[3]
Пема Ледрел Цэл так говорит о превосходстве Мэннгагдэ над двумя предыдущими разделами:
Сэмде и Лонгдэ понимают аспекты пустоты и ясности ума, используя понятие «это есть это», то есть с помощью анализа. В них нет чистого понимания обнажённой и беспрепятственной осознанности учения Трегчод (прорыв, Khregs-Ch'od).— Тулку Тхондуп Ринпоче «Ум Будды. Антология текстов Лонгченпы по Дзогпа Ченпо» [6]
Внутреннее деление Мэннгагдэ
В дальнейшем учитель Дзогчен 8-го века Шри Симха разделил Мэннгагдэ на четыре цикла[7]:
- внешний цикл (Чи Кхор)
- внутренний цикл (Нанг Кхор)
- тайный цикл (Санг Кхор)
- непревзойдённый цикл (Янг Санг Ла На Ме Пей Кхор)
Четыре чогжаг раздела Мэннгагдэ
В Мэннгагдэ имеется четыре основные практики (чогжаг, «как оно есть»), используемые для длительного пребывания в созерцании (есть также практики для вхождения в созерцание):[4]
- Риво чогжаг — «чогжаг горы» — связана с телом, любая поза которого становится позой для практики.
- Гяцо чогжаг — «чогжаг океана» — связана с глазами, любое положение которых (взгляд) являются положением для практики.
- Ригпа чогжаг — «чогжаг состояния как оно есть, без исправления». Соответствует практикам лхундруб в Семдэ и йермед в Лонгдэ.
- Нангва чогжаг — «чогжаг видимого» — практикующий воспринимает всё видимое как собственную энергию.
Дзогчен — это когда все четыре чогжаг практикуются вместе мгновенно.
Тантры раздела Мэннгагдэ
Тантры Мэннгагдэ были принесены в Тибет главным образом Вималамитрой и Гуру Падмасамбхавой. Эти тантры считаются необходимыми в практике для обретения совершенного состояние будды в течение одной жизни. Ни одна тантра не зависит от другой, все являются завершёнными сами в себе. Гьюрмед Цвеванг Чогдруб и Пема Ледрел Цэл называют среди основных тантр Мэннгагдэ, относящиеся к подразделу Янгсанг (Yang-gSang) или Ньингтиг следующие[8]:
- Дзогпа Рангчунг (тиб. རྫོགས་པ་རང་བྱུང, Вайли rdzogs pa rang byung, «Самовозникающее совершенство»)
- Йиге Медпа (тиб. ཡི་གེ་མེད་པ, Вайли yi ge med pa, «Вне букв»)
- Ригпа Рангшар (тиб. རིག་པ་རང་ཤར, Вайли rig pa rang shar, «Самопроявленное ригпа»)
- Ригпа Рангдрол (тиб. རིག་པ་རང་གྲོལ, Вайли rig pa rang grol, «Самоосвобождающееся ригпа»)
- Ринпочей Пунгва/Пудпа (тиб. རིན་པོ་ཆེ་སྤུང་བ, Вайли rin po che spung ba, «Груда драгоценностей»)
- Кудунг Барва (тиб. སྐུ་གདུང་འབར་བ, Вайли sku gdung 'bar ba, «Сверкающие реликвии»)
- Дра Талгьюр (тиб. སྒྲ་ཐལ་འགྱུར, Вайли sgra thal 'gyur, «Звук всепроникающий»)
- Трашей Дзейден (тиб. བཀྲ་ཤིས་མཛེས་ལྡན, Вайли bkra shis mdzes ldan, «Счастье, наделённое красотой»)
- Дордже Семпа Ньинг-ги Мелонг (тиб. རྡོ་རྗེ་སེམས་དཔའ་སྙིང་གི་མེ་ལོང, Вайли rdo rje sems dpa' snying gi me long, «Сердечное зерцало Ваджрасаттвы»)
- Кунту Сангпо Тугкьи Мелонг (тиб. ཀུན་ཏུ་བཟང་པོ་ཐུགས་ཀྱི་མེ་ལོང, Вайли kun tu bzang po thugs kyi me long, «Зеркало ума Самантабхадры»)
- Нготрод Трепа (тиб. ངོ་སྤྲོད་སྤྲས་པ, Вайли ngo sprod spras pa, «Прямое введение»)
- Мутиг Ринпочей Тренгва (тиб. མུ་ཏིག་རིན་པོ་ཆེའི་ཕྲེང་བ, Вайли mu tig rin po che'i phreng ba, «Ожерелье драгоценного жемчуга»)
- Кунту Сангпо Лонгтруб (тиб. ཀུན་ཏུ་བཟང་པོ་ཀློང་དྲུག, Вайли kun tu bzang po klong drug, «Шесть пространств Самантабхадры»)
- Дронма Барва (тиб. སྒྲོན་མ་འབར་བ, Вайли sgron ma 'bar ba, «Пылающий светоч»)
- Ньида Кхаджор (тиб. ཉི་ཟླ་ཁ་སྦྱོར, Вайли nyi zla kha sbyor, «Союз Солнца и Луны»)
- Сенг-ге Цалдзог (тиб. སེང་གེ་རྩལ་རྫོགས, Вайли seng ge rtsal rdzogs, «Совершенный лев»)
- Норбу Тракод (тиб. ནོར་བུ་ཕྲ་བཀོད, Вайли nor bu phra bkod, «Россыпи драгоценностей»)
- Экаджати Нагмо Тхома Гьюд (тиб. དཔལ་ཨེ་ཀ་ཛ་ཏི་ནག་མོ་ཁྲོས་མའི་རྒྱུད།, Вайли dpal e ka dza ti nag mo khros ma'i rgyud, «Тантра чёрной яростной Экаджати»)
- Лонгсел Барма (тиб. ཀློང་གསལ་འབར་མ, Вайли klong gsal 'bar ma, «Пространства сверкающей ясности»)
Напишите отзыв о статье "Мэннгагдэ"
Примечания
- ↑ Penor Rinpoche. [www.bhutanvisit.com/Buddhism/nyingmapa.html The school of Nyingmapa thought] (англ.). Проверено 29 июня 2011. [www.webcitation.org/69q0j8QnD Архивировано из первоисточника 11 августа 2012].
- ↑ Намкай Норбу, Джон Шейн. Кристалл и Путь Света. — СПб.: Сангелинг, 1998. — С. 108. — ISBN 5-87885-003-X.
- ↑ 1 2 Джон Мирдин Рейнолдс. Три раздела учений Дзогчен // Золотые письмена: тексты традиции Дзогчен. — 1995. — ISBN 978-5-9900868-1-4.
- ↑ 1 2 3 Намкай Норбу, Джон Шейн. Кристалл и Путь Света. — СПб.: Сангелинг, 1998. — С. 107-109. — ISBN 5-87885-003-X.
- ↑ Намкай Норбу, Джон Шейн. Кристалл и Путь Света. — СПб.: Сангелинг, 1998. — С. 43-44. — ISBN 5-87885-003-X.
- ↑ Тулку Тхондуп Ринпоче. Ум Будды. Антология текстов Лонгченпы по Дзогпа Ченпо. — Саттва, 2006. — С. 464.
- ↑ Лама Сонам Дордже. Тайная космология Дзогчен. — Ганга, 2011. — С. 310.
- ↑ Тулку Тхондуп. Ум Будды. Антология текстов Лонгченпы по Дзогпа Ченпо. — Саттва, 2006. — С. 464.
Литература
- Robert E. Buswell Jr., Donald S. Lopez Jr. man ngag sde // [books.google.ru/books?id=DXN2AAAAQBAJ&lpg=PP1&hl=ru&pg=PA528#v=onepage&q=man%20ngag%20sde&f=false The Princeton Dictionary of Buddhism]. — Princeton University Press, 2013. — С. 528. — 1304 с. — ISBN 9781400848058.
| |||||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Мэннгагдэ
Признаки болезни Наташи состояли в том, что она мало ела, мало спала, кашляла и никогда не оживлялась. Доктора говорили, что больную нельзя оставлять без медицинской помощи, и поэтому в душном воздухе держали ее в городе. И лето 1812 года Ростовы не уезжали в деревню.Несмотря на большое количество проглоченных пилюль, капель и порошков из баночек и коробочек, из которых madame Schoss, охотница до этих вещиц, собрала большую коллекцию, несмотря на отсутствие привычной деревенской жизни, молодость брала свое: горе Наташи начало покрываться слоем впечатлений прожитой жизни, оно перестало такой мучительной болью лежать ей на сердце, начинало становиться прошедшим, и Наташа стала физически оправляться.
Наташа была спокойнее, но не веселее. Она не только избегала всех внешних условий радости: балов, катанья, концертов, театра; но она ни разу не смеялась так, чтобы из за смеха ее не слышны были слезы. Она не могла петь. Как только начинала она смеяться или пробовала одна сама с собой петь, слезы душили ее: слезы раскаяния, слезы воспоминаний о том невозвратном, чистом времени; слезы досады, что так, задаром, погубила она свою молодую жизнь, которая могла бы быть так счастлива. Смех и пение особенно казались ей кощунством над ее горем. О кокетстве она и не думала ни раза; ей не приходилось даже воздерживаться. Она говорила и чувствовала, что в это время все мужчины были для нее совершенно то же, что шут Настасья Ивановна. Внутренний страж твердо воспрещал ей всякую радость. Да и не было в ней всех прежних интересов жизни из того девичьего, беззаботного, полного надежд склада жизни. Чаще и болезненнее всего вспоминала она осенние месяцы, охоту, дядюшку и святки, проведенные с Nicolas в Отрадном. Что бы она дала, чтобы возвратить хоть один день из того времени! Но уж это навсегда было кончено. Предчувствие не обманывало ее тогда, что то состояние свободы и открытости для всех радостей никогда уже не возвратится больше. Но жить надо было.
Ей отрадно было думать, что она не лучше, как она прежде думала, а хуже и гораздо хуже всех, всех, кто только есть на свете. Но этого мало было. Она знала это и спрашивала себя: «Что ж дальше?А дальше ничего не было. Не было никакой радости в жизни, а жизнь проходила. Наташа, видимо, старалась только никому не быть в тягость и никому не мешать, но для себя ей ничего не нужно было. Она удалялась от всех домашних, и только с братом Петей ей было легко. С ним она любила бывать больше, чем с другими; и иногда, когда была с ним с глазу на глаз, смеялась. Она почти не выезжала из дому и из приезжавших к ним рада была только одному Пьеру. Нельзя было нежнее, осторожнее и вместе с тем серьезнее обращаться, чем обращался с нею граф Безухов. Наташа Осссознательно чувствовала эту нежность обращения и потому находила большое удовольствие в его обществе. Но она даже не была благодарна ему за его нежность; ничто хорошее со стороны Пьера не казалось ей усилием. Пьеру, казалось, так естественно быть добрым со всеми, что не было никакой заслуги в его доброте. Иногда Наташа замечала смущение и неловкость Пьера в ее присутствии, в особенности, когда он хотел сделать для нее что нибудь приятное или когда он боялся, чтобы что нибудь в разговоре не навело Наташу на тяжелые воспоминания. Она замечала это и приписывала это его общей доброте и застенчивости, которая, по ее понятиям, таковая же, как с нею, должна была быть и со всеми. После тех нечаянных слов о том, что, ежели бы он был свободен, он на коленях бы просил ее руки и любви, сказанных в минуту такого сильного волнения для нее, Пьер никогда не говорил ничего о своих чувствах к Наташе; и для нее было очевидно, что те слова, тогда так утешившие ее, были сказаны, как говорятся всякие бессмысленные слова для утешения плачущего ребенка. Не оттого, что Пьер был женатый человек, но оттого, что Наташа чувствовала между собою и им в высшей степени ту силу нравственных преград – отсутствие которой она чувствовала с Kyрагиным, – ей никогда в голову не приходило, чтобы из ее отношений с Пьером могла выйти не только любовь с ее или, еще менее, с его стороны, но даже и тот род нежной, признающей себя, поэтической дружбы между мужчиной и женщиной, которой она знала несколько примеров.
В конце Петровского поста Аграфена Ивановна Белова, отрадненская соседка Ростовых, приехала в Москву поклониться московским угодникам. Она предложила Наташе говеть, и Наташа с радостью ухватилась за эту мысль. Несмотря на запрещение доктора выходить рано утром, Наташа настояла на том, чтобы говеть, и говеть не так, как говели обыкновенно в доме Ростовых, то есть отслушать на дому три службы, а чтобы говеть так, как говела Аграфена Ивановна, то есть всю неделю, не пропуская ни одной вечерни, обедни или заутрени.
Графине понравилось это усердие Наташи; она в душе своей, после безуспешного медицинского лечения, надеялась, что молитва поможет ей больше лекарств, и хотя со страхом и скрывая от доктора, но согласилась на желание Наташи и поручила ее Беловой. Аграфена Ивановна в три часа ночи приходила будить Наташу и большей частью находила ее уже не спящею. Наташа боялась проспать время заутрени. Поспешно умываясь и с смирением одеваясь в самое дурное свое платье и старенькую мантилью, содрогаясь от свежести, Наташа выходила на пустынные улицы, прозрачно освещенные утренней зарей. По совету Аграфены Ивановны, Наташа говела не в своем приходе, а в церкви, в которой, по словам набожной Беловой, был священник весьма строгий и высокой жизни. В церкви всегда было мало народа; Наташа с Беловой становились на привычное место перед иконой божией матери, вделанной в зад левого клироса, и новое для Наташи чувство смирения перед великим, непостижимым, охватывало ее, когда она в этот непривычный час утра, глядя на черный лик божией матери, освещенный и свечами, горевшими перед ним, и светом утра, падавшим из окна, слушала звуки службы, за которыми она старалась следить, понимая их. Когда она понимала их, ее личное чувство с своими оттенками присоединялось к ее молитве; когда она не понимала, ей еще сладостнее было думать, что желание понимать все есть гордость, что понимать всего нельзя, что надо только верить и отдаваться богу, который в эти минуты – она чувствовала – управлял ее душою. Она крестилась, кланялась и, когда не понимала, то только, ужасаясь перед своею мерзостью, просила бога простить ее за все, за все, и помиловать. Молитвы, которым она больше всего отдавалась, были молитвы раскаяния. Возвращаясь домой в ранний час утра, когда встречались только каменщики, шедшие на работу, дворники, выметавшие улицу, и в домах еще все спали, Наташа испытывала новое для нее чувство возможности исправления себя от своих пороков и возможности новой, чистой жизни и счастия.
