Мэнсон, Чарльз

Чарльз Майлз Мэнсон
Charles Milles Manson
Чарльз Мэнсон в 2014 году
Имя при рождении:	Чарльз Миллз Мэнсон
Род деятельности:	преступник, музыкант
Дата рождения:	12 ноября 1934(1934-11-12) (89 лет)
Место рождения:	Цинциннати, штат Огайо, США
Отец:	Уокер Скотт Уильям Мэнсон (отчим)
Мать:	Кэтлин Мэддокс
Супруга:	Розали Джейн Уиллис Леона Рэй Стивенс
Дети:	Чарльз Майлз Мэнсон-мл. Чарльз Лютер Мэнсон Валентин Майкл Мэнсон

Чарльз Майлз Мэ́нсон (англ. Charles Milles Manson, род. 12 ноября 1934, Цинциннати, штат Огайо) — американский убийца, музыкант, лидер коммуны «Семья», отдельные члены которой в 1969 году совершили ряд жестоких убийств.

Предыстория

Чарльз Мэнсон родился 12 ноября 1934 года в общественной больнице Цинциннати, штат Огайо. Его матери, Кэтлин Мэддокс (1918—1973), было на момент его рождения всего 16 лет и в браке она не состояла (Цинциннати не был её родным городом, она сбежала туда из Эшланда, штат Кентукки). При рождении он был назван «безымянный Мэддокс» («no name Maddox»), но спустя неделю всё-таки получил имя Чарльз Миллз Мэддокс. Вскоре после его рождения Кэтлин вышла за Уильяма Мэнсона (1910 — год смерти неизвестен), от которого он и получил свою фамилию. Его биологическим отцом, предположительно, был полковник Уокер Скотт (11 мая 1910 — 30 декабря 1954), так как против него Кэтлин Мэддокс подала иск рождения вне брака, который в 1937 году закончился согласованным суждением. В своё время люди, работавшие над биографией Мэнсона, выдвигали предположения, что его реальным отцом на самом деле был тёзка-афроамериканец Уокера Скотта, с которым Кэтлин Мэддокс жила какое-то время, когда была беременна (при этом они отметили, что Кэтлин даже во время беременности вела беспорядочную половую жизнь). Сам Мэнсон в 1971 году отверг все предположения, что его отец мог быть афроамериканцем, хотя сам он, скорее всего, никогда не знал своего настоящего отца.

Кэтлин, предположительно, была алкоголичкой. Когда Чарли было шесть лет, Кэтлин и её брата осудили на пять лет за вооружённое ограбление станции техобслуживания в Чарлстоне. Он был вынужден жить это время с родственниками в Макмене. Среди них был дядя, который считал его «неженкой» и в первый учебный день отправил Чарли в школу в женском платье.

В 1942 году Кэтлин была досрочно освобождена. Момент, когда она обняла его при их первой встрече после её освобождения, Чарльз позже назвал единственным счастливым воспоминанием из детства. Он недолго прожил с матерью, Кэтлин через какое-то время отдала его под опеку государства, хотя перед этим пыталась пристроить в приёмную семью. Последующие годы он находился в специальных учреждениях для мальчиков, из которых постоянно сбегал и пытался скрыться, угоняя автомобили и велосипеды.

В январе 1955 года Чарльз Мэнсон женился на семнадцатилетней Розали Джейн Уиллис. Пара решила отправиться в Калифорнию. Через три месяца Чарли был арестован в Лос-Анджелесе за пересечение границ штата на угнанной машине. Розали была беременна, и суд дал Мэнсону три года испытательного срока. Вскоре Мэнсон вновь совершил правонарушение и попал в тюрьму. После рождения ребёнка Розали бросила мужа и уехала из города. Освободившись, Чарли стал сутенёром нескольких девиц в Голливуде. В мае 1959 был арестован при попытке обналичить украденный из почтового ящика чек на 37,50 долларов. Суд вынес ему приговор в виде 10 лет испытательного срока. Примерно в это время Чарли женился на проститутке Кэнди Стивенс (работавшей под именем Леона), но через год вновь нарушил закон, на этот раз о пересечении границ штата с целью организации проституции, и был отправлен в тюрьму. В результате Мэнсон оказался осуждённым на 10 лет тюрьмы за чек на 37 долларов. Леона родила ему второго сына и подала на развод. Он был окончательно освобождён в марте 1967 года и отправился в Сан-Франциско, где познакомился с девушкой по имени Мэри Браннер, ставшей первым членом будущей «Семьи Мэнсона».

В тюрьме заключённый Алвин Карпис, осуждённый за ограбление банка в 30-х годах, научил Чарльза играть на гитаре. Широкое распространение получил слух о том, что Мэнсон пытался стать участником The Monkees, оказавшись в числе 400 претендентов (победил в конкурсе Пит Торк), причём уже тогда хвастался, что станет «больше, чем The Beatles». Джон Гилмор, автор книги «Manson — The Unholy Trail Of Manson And The Family», подвергает сомнению саму возможность такого участия, поскольку Мэнсон во время прослушивания все ещё находился в тюрьме.

Личная жизнь

В апреле 1955 года Мэнсон женился на Розали Джейн Уиллис и в апреле 1956 года у них родился сын Чарльз Майлз Мэнсон-мл. (позже поменял своё имя Джей Уайт, покончил с собой в Колорадо 29 июня 1993 года). В 1959 году Чарльз Мэнсон женился на проститутке Леоне Рэй Стивенс, с которой развёлся в апреле 1963 года — тогда же 10 апреля у них родился сын Чарльз Лютер Мэнсон. Его третий сын, Валентин Майкл Мэнсон (названный в честь главного героя романа «Чужак в чужой стране» — одной из любимых книг Мэнсона), родился 1 апреля 1968 года от Мэри Браннер (после того, как Браннер 1977 году была отпущена, она восстановила свою опеку над ним). Также, рождённый в марте 1970 года у Линды Касабиан сын Энджел, предположительно, является биологическим сыном Мэнсона.

В 2010 году Мэтью Робертс, который вырос в приёмных семьях, заявил, что является сыном Мэнсона (он утверждал, что его биологическая мать забеременела от Мэнсона, когда «Семья» жила на ранчо Спэн), однако две ДНК-экспертизы не подтвердили их родство. Аналогично в 2013 году Ребекка Эванс-Бонияди, которая тоже выросла в приёмных семьях, заявила, что её биологическая мать Андреа Каваков, которая какое-то время состояла в «Семье», родила её от Мэнсона.

«Семья»

Чарли и Мэри путешествовали по Калифорнии. Чарли говорил, что «дети», которых общество выкинуло на помойку, сами приходили к нему, и всё больше людей становились членами «Семьи». Он давал каждому новое имя. В «Семье» они стали «братьями и сёстрами». Мэнсон стремился к музыкальной карьере и направился в сторону Лос-Анджелеса. Их домом стало ранчо Спэн, которое прежде использовали для съёмок вестернов. На ранчо они делали, что хотели: пели песни, занимались групповым сексом, служили мессы дьяволу, употребляли наркотики, а также резали животных и пили их кровь.

Во время поездки в Сан-Франциско Чарли познакомился с Дэннисом Уилсоном, барабанщиком группы «The Beach Boys». Уилсон часто позволял «Чародею» Мэнсон и его «Семье» оставаться в своём особняке. Он познакомил Мэнсона с музыкальным продюсером Терри Мэлчером, который одно время хотел записать его альбом. По версии прокурора Винсента Бульози (изложенной им в книге «Helter Skelter») затаённая злоба на человека, отвергшего его музыку, и повлекла за собой убийство Тейт и гостей её дома, поскольку Мелчер некогда жил здесь. Мэнсон (в одном из тюремных интервью) решительно опроверг это утверждение.

Хинман

В конце июля 1969 года три члена «Семьи» — Бобби Босолей, Сьюзан Аткинс (также известная как «Сэди») и Мэри Браннер — отправились в дом человека по имени Гари Хинман, чтобы потребовать назад сумму денег, за которые Бобби купил у него мескалин для группы байкеров, которые, в свою очередь, были недовольны качеством наркотика и требовали свои деньги назад. Хинман отказался возвращать деньги. После звонка на ранчо в дом приехал Чарльз Мэнсон с Брюсом Дэвисом. Мэнсон отрезал саблей ухо Хинмана, и вскоре он и Дэвис уехали. На следующий день Хинман продолжал отказываться отдать деньги. Спустя два дня Бобби убил Хинмана, нанеся ему два удара ножом в грудь, в то время, как Аткинс и Браннер душили его подушкой. Напоследок Бобби Босолей написал на стене «POLITICAL PIGGY» и кровью Хинмана нарисовал знак «лапы», чтобы власти думали, что к убийству причастны «Чёрные пантеры». Бобби вскоре был арестован, что привнесло в «Семью» некоторую атмосферу страха.

Тейт и Ла-Бьянка

Вечером 8 августа 1969 года Мэнсон подозвал Чарльза Уотсона (англ.) (также известного как «Текс») и сказал «Время пришло, время, чтобы взять чёрного за руку и показать, как убивать». Он приказал Тексу взять с собой трёх девушек, поехать в дом, где раньше жил Терри Мэлчер, убить всех, кто там будет, и забрать все деньги (за день до этого Чарли ездил в этот дом, чтобы найти Терри, но, как оказалось, тот не проживал там уже более месяца). Затем дал указание Сэди, Патрисии Кренуинкел (англ.) (также известной как «Кэти») и Линде Касабиан (англ.) ехать с Тексом и делать всё, что он скажет — «Время пришло, Хелтер Скелтер». Взяв несколько ножей, пистолет и верёвку, четвёрка села в жёлтый «Ford» 1959 года, чтобы отправиться в дом 10050 на Сьело Драйв. Чарли напоследок сказал девушкам, чтобы те оставили там знак, «что-нибудь зловещее». Текс и девушки подъехали к дому и перелезли через ограду. Они увидели, что к воротам подъезжает белый автомобиль, и спрятались в кустах. Когда машина приостановилась, Текс вышел из тени и застрелил восемнадцатилетнего парня в очках, который сидел за рулём. Четвёрка отправилась к главному дому. Линду оставили дежурить у ворот на случай, если выстрелы кого-нибудь разбудили. Текс аккуратно влез через окно и впустил девушек. В доме они обнаружили ещё четырёх человек: двух мужчин и двух женщин, одна из которых была беременна. Потребовав у них все деньги, убийцы связали их и устроили резню. Напоследок Сэди написала окровавленным полотенцем на двери слово «PIG». Вернувшись на ранчо, они застали Чарли с девицей танцующими голыми под луной. Мэнсон спросил их, не испытывают ли они раскаяния, на что те ответили, что нет. На следующий день они услышали по телевидению, что их жертвы это восемнадцатилетний Стивен Пэрент (англ.), приехавший к приятелю (работавшему там уборщиком), Джей Сэбринг (англ.) — известный стилист мужских причёсок, Эбигейл Фолгер (англ.) — наследница богатого состояния, Войцех Фриковски (англ.) — друг кинорежиссёра Романа Полански, и жена Полански — киноактриса Шэрон Тейт, находившаяся на девятом месяце беременности.

9 августа Чарли решил сам показать, «как это надо делать». Вместе с Тексом, Линдой, Кэти, Сэди, а также Лесли Ван Хутен (англ.) и Стивом Гроганом (англ.) (также известным как «Клем») они отправились на поиск дома, где «Хелтер Скелтер» должен обрушиться снова. Им стал дом владельцев сети небольших магазинов Лено и Розмари Ла-Бьянка (англ.). Чарли и Текс влезли в дом, связали хозяев и заткнули им рты. После чего Чарли, Сэди, Линда и Клем уехали, а Кэти и Лесли присоединились к Тексу. Трое устроили кровавую резню. На этот раз полицию встретили надписи «RISE», «DEATH TO PIGS», неправильно написанная Патрисией надпись «HEALTER SKELTER» и «WAR» вырезанная на животе Лено.

Арест

16 августа 1969 года Чарли и «Семья» были арестованы на ранчо Спэн за кражу автомобилей, но были освобождены поскольку ордер на обыск ранчо был сочтён незаконным, будучи оформлен лишь за два дня до рейда. Однако полиция конфисковала всё оружие, автомобили и багги. Чарли показалось, что один из работающих на ранчо людей, Дональд «Шорти» Ши, доносил на него — ночью он, Текс, Брюс и Клем убили его, расчленили и закопали его труп. «Семья» на подготовленных заранее багги и внедорожниках отправилась на ранчо Баркер, недалеко от Долины Смерти, ночью по пути они подожгли встретившуюся им землеройную технику, за что и были арестованы во время второго рейда в октябре 1969 года. К этому времени полиция уже имела некие предположения относительно связи «Семьи» Мэнсона с убийствами Шэрон Тейт и семьи Ла-Бьянка.

Суд

Многие члены «Семьи» свидетельствовали против Мэнсона и убийц. Некоторые предпочли не давать никаких показаний в качестве протеста. Линда Касабиан выступила в роли главной свидетельницы на судебных процессах и повторных слушаниях дела. Сьюзан Аткинс также поначалу собиралась выступить в роли главной свидетельницы, в надежде смягчить наказание, но до начала суда отказалась от своих показаний.

За несколько дней до суда, назначенный судом адвокат Мэнсона Рональд Хьюз исчез. Его расчленённое тело было найдено спустя пять месяцев (есть предположение, что к убийству причастны «девочки Мэнсона»). В период судебных разбирательств Чарли и другие члены «Семьи» вырезали у себя на лбу косой крест в знак того, что они вычеркнули себя из мира истеблишмента.

На судебное заседание Мэнсон пришёл с наполовину обритой головой и наполовину побритый.

В результате длительного судебного процесса семь членов «Семьи» были приговорены к смертной казни в газовой камере. В 1972 году Верховный Суд отменил смертную казнь и приговоры были смягчены на пожизненное заключение.

Попытки «возмездия»

В 1975 году одна из самых преданных последовательниц Мэнсона Линетт Фромм (известная также как «Скуики») направила пистолет на президента США Джеральда Форда во время его прогулки в парке Сакраменто. Она была приговорена к пожизненному заключению за попытку покушения на президента (освобождена в 2009 году). Вместе с Сандрой Гуд (англ.), также членом «Семьи», они были «монахинями» религии Мэнсона, которую он назвал «Закон Радуги», и ярыми последовательницами его собственной философии сохранения экологического баланса, которую он назвал ATWA (Air, Trees, Water, Animals). Вдвоём они рассылали письма с угрозами смерти «корпоративным загрязнителям» — исполнительным директорам и главам предприятий, загрязняющих окружающую среду. Гуд была осуждена на десять лет лишения свободы.

Дальнейшая судьба членов «Семьи»

Чарльз Мэнсон содержится в тюрьме штата Калифорния, в городе Коркоран. До этого его много раз переводили из одной тюрьмы в другую. Он остаётся по 22 часа в одиночной камере, ему запрещено общаться с другими заключёнными.

25 сентября 1984 года Мэнсон был атакован Яном Холмстрёмом — заключённым-кришнаитом, который сидел с ним в одной тюрьме. Холмстрём облил Мэнсона растворителем и поджёг, в результате чего тот получил ожоги второй и третьей степеней 18 % тела, преимущественно лица и головы. По словам Холмстрёма, к нападению его побудило то, что Мэнсон мешал ему повторять мантру «Харе Кришна» и угрожал ему физической расправой.

11 апреля 2012 года Мэнсону уже в двенадцатый раз отказали в досрочном освобождении. Согласно действующим законам, 79-летнему Мэнсону может быть отказано в праве подавать прошение о досрочном освобождении в течение последующих 15 лет.

Чарльз Уотсон находится в тюрьме «Мьюл Крик». Он сделался христианским активистом, написал автобиографию под названием «Will You Die For Me?», женился в тюрьме и стал отцом четверых детей. Поддерживает свой веб-сайт. Последний раз ему было отказано в условно-досрочном освобождении в ноябре 2011, следующее прошение он может подать только в ноябре 2016.

Патрисия Кренуинкел и Лесли Ван Хутен находятся в Калифорнийском учреждении для женщин в городе Чино. Там же содержалась и Сьюзан Аткинс вплоть до своей смерти. Она стала христианкой, написала автобиографию под названием «Child of Satan, Child of God». Она дважды выходила замуж. Её второй муж организовал сайт в поддержку своей жены). В марте 2008 года Аткинс попала в тюремную больницу с диагнозом рак головного мозга. 29 мая 2009 года в Комиссии штата Калифорния Сьюзан Аткинс было отказано в досрочном освобождении. 2 сентября 2009 года ей в тринадцатый раз отказали в досрочном освобождении, а 24 сентября того же года Аткинс скончалась от рака головного мозга. Кренуинкел в тюрьме ведёт по мере возможности активную жизнь. В январе 2011 года ей в тринадцатый раз отказали в условно-досрочном освобождении, следующее прошение она сможет подать только спустя 7 лет. Лесли Ван Хутен борется за своё освобождение, в чём ей было многократно отказано. 5 июня 2013 года ей отказали в 20-й раз, следующее прошение она может подать не раньше 2018 года.

Бобби Босолей находится в Пенитенциарии штата Орегон в городе Салем. Он женился, занимается музыкой и вместе с женой поддерживает свой веб-сайт. Его прошение на досрочное освобождение в 2010 году было отклонено, следующее может быть подано не раньше 2015 года.

Брюс Дэвис находится в Калифорнийской мужской колонии в городе Сан-Луис-Обиспо. Будучи заключённым, он стал христианином, а также помог прийти к этому и Сьюзан Аткинс. В 2010 году комиссия по условно-досрочному освобождению решила, что Дэвис готов к выпуску, но тогдашний губернатор Калифорнии Арнольд Шварценеггер отменил решение. В октябре 2012 года появлялись сведения, что он может выйти на свободу, однако назначенное в 2014 году слушание было отложено на год.

Стив Гроган сотрудничал с полицейскими в поисках останков Дональда Ши и был досрочно освобождён в 1985 году.

Линетт Фромм содержалась в различных учреждениях. В 1979 году она была помещена в Федеральное исправительное учреждение в городе Дублин (Калифорния), где напала с молотком на другую заключённую. А в декабре 1987 года она совершила побег из Федерального тюремного лагеря в Олдерсоне (Западная Вирджиния), когда до неё дошёл ложный слух, что Мэнсон умирает от рака. Через два дня её поймали и поместили в Федеральный медицинский центр (тюрьму) Карсвелл в городе Форт-Уорт (штат Техас), где она содержалась вплоть до освобождения. С 1985 года она неоднократно подавала прошения о досрочном освобождении, но каждый раз получала отказ. В июле 2008 года очередное прошение было удовлетворено, однако из-за побега её освободили лишь 14 августа 2009 года. Сейчас Линетт Фромм проживает в городе Марси (штат Нью-Йорк).

Сандра Гуд была условно освобождена в начале декабря 1985 года. Она также остаётся предана идеям ATWA и верит, что Мэнсон не был причастен к убийствам. По условиям её освобождение она не могла возвратиться в Калифорнию, и переехала в Вермонт, где жила относительно тихо до 1989 года под именем Сандра Коллизн, но из-за её выступлений в поддержку Мэнсона, её личность в конечном итоге была обнародована. Когда закончился её условный срок, она переехала в Хэнфорд, чтобы быть поближе к Мэнсону. 26 января 1996 года вместе с Джорджем Стимсоном они открыли веб-сайт в поддержку Чарльза Мэнсона. В 2011 веб-сайт ликвидирован, а доменное имя atwa.com выставлено на продажу. После этого, по неподтвержённым данным, Сандра уехала из Хэнфорда и ни она, ни Стимсон более не делали прилюдных заявлений в поддержку Мэнсона.

Мэри Браннер была выпущена в 1977 году и, восстановив опеку над их с Мэнсоном сыном, поменяла имя. Сегодня она живёт в О-Клэре.

В искусстве

• Helter Skelter (1968) — песня The Beatles из двойного альбома The Beatles.
• «Мэнсон» (1973) — документальный фильм о Чарльзе Мэнсоне и его «семье». Номинация на премию «Оскар».
• Helter Skelter (1974) — книга американского юриста Винсента Буглиози (Бульози) о Мэнсоне.
• Helter Skelter (1976) — американский фильм, экранизация книги Винсента Буглиози.
• ATWA (2001) — композиция из альбома «Toxicity» американской рок-группы System of a Down
• Helter Skelter (2004) — американский телефильм, ремейк экранизации 1976 года.
• «Водолей» (2015) — сериал основан на реальных событиях, хотя некоторые персонажи и сюжетные линии вымышлены.
• «South Park» — 2 сезон, 16 серия. Мэнсон бежал из тюрьмы вместе с дядей Картмана.
• «Королевы крика» — героиня Шанель №3 является дочерью Чарльза Мэнсона.
• Упоминается в песне Hollywood Undead-Usual Suspects.
• Упоминается в книге "Цирк мертвецов" Джон Кей, 2006
• Упоминается в тексте песни The Future Леонарда Коэна

Литература

• Jenkins J. P. [www.britannica.com/biography/Charles-Manson Charles Manson] // Britannica.

Отрывок, характеризующий Мэнсон, Чарльз

На середине дороги Николай дал подержать лошадей кучеру, на минутку подбежал к саням Наташи и стал на отвод.
– Наташа, – сказал он ей шопотом по французски, – знаешь, я решился насчет Сони.
– Ты ей сказал? – спросила Наташа, вся вдруг просияв от радости.
– Ах, какая ты странная с этими усами и бровями, Наташа! Ты рада?
– Я так рада, так рада! Я уж сердилась на тебя. Я тебе не говорила, но ты дурно с ней поступал. Это такое сердце, Nicolas. Как я рада! Я бываю гадкая, но мне совестно было быть одной счастливой без Сони, – продолжала Наташа. – Теперь я так рада, ну, беги к ней.
– Нет, постой, ах какая ты смешная! – сказал Николай, всё всматриваясь в нее, и в сестре тоже находя что то новое, необыкновенное и обворожительно нежное, чего он прежде не видал в ней. – Наташа, что то волшебное. А?
– Да, – отвечала она, – ты прекрасно сделал.
«Если б я прежде видел ее такою, какою она теперь, – думал Николай, – я бы давно спросил, что сделать и сделал бы всё, что бы она ни велела, и всё бы было хорошо».
– Так ты рада, и я хорошо сделал?
– Ах, так хорошо! Я недавно с мамашей поссорилась за это. Мама сказала, что она тебя ловит. Как это можно говорить? Я с мама чуть не побранилась. И никому никогда не позволю ничего дурного про нее сказать и подумать, потому что в ней одно хорошее.
– Так хорошо? – сказал Николай, еще раз высматривая выражение лица сестры, чтобы узнать, правда ли это, и, скрыпя сапогами, он соскочил с отвода и побежал к своим саням. Всё тот же счастливый, улыбающийся черкес, с усиками и блестящими глазами, смотревший из под собольего капора, сидел там, и этот черкес был Соня, и эта Соня была наверное его будущая, счастливая и любящая жена.
Приехав домой и рассказав матери о том, как они провели время у Мелюковых, барышни ушли к себе. Раздевшись, но не стирая пробочных усов, они долго сидели, разговаривая о своем счастьи. Они говорили о том, как они будут жить замужем, как их мужья будут дружны и как они будут счастливы.
На Наташином столе стояли еще с вечера приготовленные Дуняшей зеркала. – Только когда всё это будет? Я боюсь, что никогда… Это было бы слишком хорошо! – сказала Наташа вставая и подходя к зеркалам.
– Садись, Наташа, может быть ты увидишь его, – сказала Соня. Наташа зажгла свечи и села. – Какого то с усами вижу, – сказала Наташа, видевшая свое лицо.
– Не надо смеяться, барышня, – сказала Дуняша.
Наташа нашла с помощью Сони и горничной положение зеркалу; лицо ее приняло серьезное выражение, и она замолкла. Долго она сидела, глядя на ряд уходящих свечей в зеркалах, предполагая (соображаясь с слышанными рассказами) то, что она увидит гроб, то, что увидит его, князя Андрея, в этом последнем, сливающемся, смутном квадрате. Но как ни готова она была принять малейшее пятно за образ человека или гроба, она ничего не видала. Она часто стала мигать и отошла от зеркала.
– Отчего другие видят, а я ничего не вижу? – сказала она. – Ну садись ты, Соня; нынче непременно тебе надо, – сказала она. – Только за меня… Мне так страшно нынче!
Соня села за зеркало, устроила положение, и стала смотреть.
– Вот Софья Александровна непременно увидят, – шопотом сказала Дуняша; – а вы всё смеетесь.
Соня слышала эти слова, и слышала, как Наташа шопотом сказала:
– И я знаю, что она увидит; она и прошлого года видела.
Минуты три все молчали. «Непременно!» прошептала Наташа и не докончила… Вдруг Соня отсторонила то зеркало, которое она держала, и закрыла глаза рукой.
– Ах, Наташа! – сказала она.
– Видела? Видела? Что видела? – вскрикнула Наташа, поддерживая зеркало.
Соня ничего не видала, она только что хотела замигать глазами и встать, когда услыхала голос Наташи, сказавшей «непременно»… Ей не хотелось обмануть ни Дуняшу, ни Наташу, и тяжело было сидеть. Она сама не знала, как и вследствие чего у нее вырвался крик, когда она закрыла глаза рукою.
– Его видела? – спросила Наташа, хватая ее за руку.
– Да. Постой… я… видела его, – невольно сказала Соня, еще не зная, кого разумела Наташа под словом его: его – Николая или его – Андрея.
«Но отчего же мне не сказать, что я видела? Ведь видят же другие! И кто же может уличить меня в том, что я видела или не видала?» мелькнуло в голове Сони.
– Да, я его видела, – сказала она.
– Как же? Как же? Стоит или лежит?
– Нет, я видела… То ничего не было, вдруг вижу, что он лежит.
– Андрей лежит? Он болен? – испуганно остановившимися глазами глядя на подругу, спрашивала Наташа.
– Нет, напротив, – напротив, веселое лицо, и он обернулся ко мне, – и в ту минуту как она говорила, ей самой казалось, что она видела то, что говорила.
– Ну а потом, Соня?…
– Тут я не рассмотрела, что то синее и красное…
– Соня! когда он вернется? Когда я увижу его! Боже мой, как я боюсь за него и за себя, и за всё мне страшно… – заговорила Наташа, и не отвечая ни слова на утешения Сони, легла в постель и долго после того, как потушили свечу, с открытыми глазами, неподвижно лежала на постели и смотрела на морозный, лунный свет сквозь замерзшие окна.


Вскоре после святок Николай объявил матери о своей любви к Соне и о твердом решении жениться на ней. Графиня, давно замечавшая то, что происходило между Соней и Николаем, и ожидавшая этого объяснения, молча выслушала его слова и сказала сыну, что он может жениться на ком хочет; но что ни она, ни отец не дадут ему благословения на такой брак. В первый раз Николай почувствовал, что мать недовольна им, что несмотря на всю свою любовь к нему, она не уступит ему. Она, холодно и не глядя на сына, послала за мужем; и, когда он пришел, графиня хотела коротко и холодно в присутствии Николая сообщить ему в чем дело, но не выдержала: заплакала слезами досады и вышла из комнаты. Старый граф стал нерешительно усовещивать Николая и просить его отказаться от своего намерения. Николай отвечал, что он не может изменить своему слову, и отец, вздохнув и очевидно смущенный, весьма скоро перервал свою речь и пошел к графине. При всех столкновениях с сыном, графа не оставляло сознание своей виноватости перед ним за расстройство дел, и потому он не мог сердиться на сына за отказ жениться на богатой невесте и за выбор бесприданной Сони, – он только при этом случае живее вспоминал то, что, ежели бы дела не были расстроены, нельзя было для Николая желать лучшей жены, чем Соня; и что виновен в расстройстве дел только один он с своим Митенькой и с своими непреодолимыми привычками.
Отец с матерью больше не говорили об этом деле с сыном; но несколько дней после этого, графиня позвала к себе Соню и с жестокостью, которой не ожидали ни та, ни другая, графиня упрекала племянницу в заманивании сына и в неблагодарности. Соня, молча с опущенными глазами, слушала жестокие слова графини и не понимала, чего от нее требуют. Она всем готова была пожертвовать для своих благодетелей. Мысль о самопожертвовании была любимой ее мыслью; но в этом случае она не могла понять, кому и чем ей надо жертвовать. Она не могла не любить графиню и всю семью Ростовых, но и не могла не любить Николая и не знать, что его счастие зависело от этой любви. Она была молчалива и грустна, и не отвечала. Николай не мог, как ему казалось, перенести долее этого положения и пошел объясниться с матерью. Николай то умолял мать простить его и Соню и согласиться на их брак, то угрожал матери тем, что, ежели Соню будут преследовать, то он сейчас же женится на ней тайно.
Графиня с холодностью, которой никогда не видал сын, отвечала ему, что он совершеннолетний, что князь Андрей женится без согласия отца, и что он может то же сделать, но что никогда она не признает эту интригантку своей дочерью.
Взорванный словом интригантка , Николай, возвысив голос, сказал матери, что он никогда не думал, чтобы она заставляла его продавать свои чувства, и что ежели это так, то он последний раз говорит… Но он не успел сказать того решительного слова, которого, судя по выражению его лица, с ужасом ждала мать и которое может быть навсегда бы осталось жестоким воспоминанием между ними. Он не успел договорить, потому что Наташа с бледным и серьезным лицом вошла в комнату от двери, у которой она подслушивала.
– Николинька, ты говоришь пустяки, замолчи, замолчи! Я тебе говорю, замолчи!.. – почти кричала она, чтобы заглушить его голос.
– Мама, голубчик, это совсем не оттого… душечка моя, бедная, – обращалась она к матери, которая, чувствуя себя на краю разрыва, с ужасом смотрела на сына, но, вследствие упрямства и увлечения борьбы, не хотела и не могла сдаться.
– Николинька, я тебе растолкую, ты уйди – вы послушайте, мама голубушка, – говорила она матери.
Слова ее были бессмысленны; но они достигли того результата, к которому она стремилась.
Графиня тяжело захлипав спрятала лицо на груди дочери, а Николай встал, схватился за голову и вышел из комнаты.
Наташа взялась за дело примирения и довела его до того, что Николай получил обещание от матери в том, что Соню не будут притеснять, и сам дал обещание, что он ничего не предпримет тайно от родителей.
С твердым намерением, устроив в полку свои дела, выйти в отставку, приехать и жениться на Соне, Николай, грустный и серьезный, в разладе с родными, но как ему казалось, страстно влюбленный, в начале января уехал в полк.
После отъезда Николая в доме Ростовых стало грустнее чем когда нибудь. Графиня от душевного расстройства сделалась больна.
Соня была печальна и от разлуки с Николаем и еще более от того враждебного тона, с которым не могла не обращаться с ней графиня. Граф более чем когда нибудь был озабочен дурным положением дел, требовавших каких нибудь решительных мер. Необходимо было продать московский дом и подмосковную, а для продажи дома нужно было ехать в Москву. Но здоровье графини заставляло со дня на день откладывать отъезд.
Наташа, легко и даже весело переносившая первое время разлуки с своим женихом, теперь с каждым днем становилась взволнованнее и нетерпеливее. Мысль о том, что так, даром, ни для кого пропадает ее лучшее время, которое бы она употребила на любовь к нему, неотступно мучила ее. Письма его большей частью сердили ее. Ей оскорбительно было думать, что тогда как она живет только мыслью о нем, он живет настоящею жизнью, видит новые места, новых людей, которые для него интересны. Чем занимательнее были его письма, тем ей было досаднее. Ее же письма к нему не только не доставляли ей утешения, но представлялись скучной и фальшивой обязанностью. Она не умела писать, потому что не могла постигнуть возможности выразить в письме правдиво хоть одну тысячную долю того, что она привыкла выражать голосом, улыбкой и взглядом. Она писала ему классически однообразные, сухие письма, которым сама не приписывала никакого значения и в которых, по брульонам, графиня поправляла ей орфографические ошибки.
Здоровье графини все не поправлялось; но откладывать поездку в Москву уже не было возможности. Нужно было делать приданое, нужно было продать дом, и притом князя Андрея ждали сперва в Москву, где в эту зиму жил князь Николай Андреич, и Наташа была уверена, что он уже приехал.
Графиня осталась в деревне, а граф, взяв с собой Соню и Наташу, в конце января поехал в Москву.



Пьер после сватовства князя Андрея и Наташи, без всякой очевидной причины, вдруг почувствовал невозможность продолжать прежнюю жизнь. Как ни твердо он был убежден в истинах, открытых ему его благодетелем, как ни радостно ему было то первое время увлечения внутренней работой самосовершенствования, которой он предался с таким жаром, после помолвки князя Андрея с Наташей и после смерти Иосифа Алексеевича, о которой он получил известие почти в то же время, – вся прелесть этой прежней жизни вдруг пропала для него. Остался один остов жизни: его дом с блестящею женой, пользовавшеюся теперь милостями одного важного лица, знакомство со всем Петербургом и служба с скучными формальностями. И эта прежняя жизнь вдруг с неожиданной мерзостью представилась Пьеру. Он перестал писать свой дневник, избегал общества братьев, стал опять ездить в клуб, стал опять много пить, опять сблизился с холостыми компаниями и начал вести такую жизнь, что графиня Елена Васильевна сочла нужным сделать ему строгое замечание. Пьер почувствовав, что она была права, и чтобы не компрометировать свою жену, уехал в Москву.
В Москве, как только он въехал в свой огромный дом с засохшими и засыхающими княжнами, с громадной дворней, как только он увидал – проехав по городу – эту Иверскую часовню с бесчисленными огнями свеч перед золотыми ризами, эту Кремлевскую площадь с незаезженным снегом, этих извозчиков и лачужки Сивцева Вражка, увидал стариков московских, ничего не желающих и никуда не спеша доживающих свой век, увидал старушек, московских барынь, московские балы и Московский Английский клуб, – он почувствовал себя дома, в тихом пристанище. Ему стало в Москве покойно, тепло, привычно и грязно, как в старом халате.
Московское общество всё, начиная от старух до детей, как своего давно жданного гостя, которого место всегда было готово и не занято, – приняло Пьера. Для московского света, Пьер был самым милым, добрым, умным веселым, великодушным чудаком, рассеянным и душевным, русским, старого покроя, барином. Кошелек его всегда был пуст, потому что открыт для всех.
Бенефисы, дурные картины, статуи, благотворительные общества, цыгане, школы, подписные обеды, кутежи, масоны, церкви, книги – никто и ничто не получало отказа, и ежели бы не два его друга, занявшие у него много денег и взявшие его под свою опеку, он бы всё роздал. В клубе не было ни обеда, ни вечера без него. Как только он приваливался на свое место на диване после двух бутылок Марго, его окружали, и завязывались толки, споры, шутки. Где ссорились, он – одной своей доброй улыбкой и кстати сказанной шуткой, мирил. Масонские столовые ложи были скучны и вялы, ежели его не было.
Когда после холостого ужина он, с доброй и сладкой улыбкой, сдаваясь на просьбы веселой компании, поднимался, чтобы ехать с ними, между молодежью раздавались радостные, торжественные крики. На балах он танцовал, если не доставало кавалера. Молодые дамы и барышни любили его за то, что он, не ухаживая ни за кем, был со всеми одинаково любезен, особенно после ужина. «Il est charmant, il n'a pas de seхе», [Он очень мил, но не имеет пола,] говорили про него.
Пьер был тем отставным добродушно доживающим свой век в Москве камергером, каких были сотни.
Как бы он ужаснулся, ежели бы семь лет тому назад, когда он только приехал из за границы, кто нибудь сказал бы ему, что ему ничего не нужно искать и выдумывать, что его колея давно пробита, определена предвечно, и что, как он ни вертись, он будет тем, чем были все в его положении. Он не мог бы поверить этому! Разве не он всей душой желал, то произвести республику в России, то самому быть Наполеоном, то философом, то тактиком, победителем Наполеона? Разве не он видел возможность и страстно желал переродить порочный род человеческий и самого себя довести до высшей степени совершенства? Разве не он учреждал и школы и больницы и отпускал своих крестьян на волю?
А вместо всего этого, вот он, богатый муж неверной жены, камергер в отставке, любящий покушать, выпить и расстегнувшись побранить легко правительство, член Московского Английского клуба и всеми любимый член московского общества. Он долго не мог помириться с той мыслью, что он есть тот самый отставной московский камергер, тип которого он так глубоко презирал семь лет тому назад.
Иногда он утешал себя мыслями, что это только так, покамест, он ведет эту жизнь; но потом его ужасала другая мысль, что так, покамест, уже сколько людей входили, как он, со всеми зубами и волосами в эту жизнь и в этот клуб и выходили оттуда без одного зуба и волоса.
В минуты гордости, когда он думал о своем положении, ему казалось, что он совсем другой, особенный от тех отставных камергеров, которых он презирал прежде, что те были пошлые и глупые, довольные и успокоенные своим положением, «а я и теперь всё недоволен, всё мне хочется сделать что то для человечества», – говорил он себе в минуты гордости. «А может быть и все те мои товарищи, точно так же, как и я, бились, искали какой то новой, своей дороги в жизни, и так же как и я силой обстановки, общества, породы, той стихийной силой, против которой не властен человек, были приведены туда же, куда и я», говорил он себе в минуты скромности, и поживши в Москве несколько времени, он не презирал уже, а начинал любить, уважать и жалеть, так же как и себя, своих по судьбе товарищей.
На Пьера не находили, как прежде, минуты отчаяния, хандры и отвращения к жизни; но та же болезнь, выражавшаяся прежде резкими припадками, была вогнана внутрь и ни на мгновенье не покидала его. «К чему? Зачем? Что такое творится на свете?» спрашивал он себя с недоумением по нескольку раз в день, невольно начиная вдумываться в смысл явлений жизни; но опытом зная, что на вопросы эти не было ответов, он поспешно старался отвернуться от них, брался за книгу, или спешил в клуб, или к Аполлону Николаевичу болтать о городских сплетнях.
«Елена Васильевна, никогда ничего не любившая кроме своего тела и одна из самых глупых женщин в мире, – думал Пьер – представляется людям верхом ума и утонченности, и перед ней преклоняются. Наполеон Бонапарт был презираем всеми до тех пор, пока он был велик, и с тех пор как он стал жалким комедиантом – император Франц добивается предложить ему свою дочь в незаконные супруги. Испанцы воссылают мольбы Богу через католическое духовенство в благодарность за то, что они победили 14 го июня французов, а французы воссылают мольбы через то же католическое духовенство о том, что они 14 го июня победили испанцев. Братья мои масоны клянутся кровью в том, что они всем готовы жертвовать для ближнего, а не платят по одному рублю на сборы бедных и интригуют Астрея против Ищущих манны, и хлопочут о настоящем Шотландском ковре и об акте, смысла которого не знает и тот, кто писал его, и которого никому не нужно. Все мы исповедуем христианский закон прощения обид и любви к ближнему – закон, вследствие которого мы воздвигли в Москве сорок сороков церквей, а вчера засекли кнутом бежавшего человека, и служитель того же самого закона любви и прощения, священник, давал целовать солдату крест перед казнью». Так думал Пьер, и эта вся, общая, всеми признаваемая ложь, как он ни привык к ней, как будто что то новое, всякий раз изумляла его. – «Я понимаю эту ложь и путаницу, думал он, – но как мне рассказать им всё, что я понимаю? Я пробовал и всегда находил, что и они в глубине души понимают то же, что и я, но стараются только не видеть ее . Стало быть так надо! Но мне то, мне куда деваться?» думал Пьер. Он испытывал несчастную способность многих, особенно русских людей, – способность видеть и верить в возможность добра и правды, и слишком ясно видеть зло и ложь жизни, для того чтобы быть в силах принимать в ней серьезное участие. Всякая область труда в глазах его соединялась со злом и обманом. Чем он ни пробовал быть, за что он ни брался – зло и ложь отталкивали его и загораживали ему все пути деятельности. А между тем надо было жить, надо было быть заняту. Слишком страшно было быть под гнетом этих неразрешимых вопросов жизни, и он отдавался первым увлечениям, чтобы только забыть их. Он ездил во всевозможные общества, много пил, покупал картины и строил, а главное читал.
Он читал и читал всё, что попадалось под руку, и читал так что, приехав домой, когда лакеи еще раздевали его, он, уже взяв книгу, читал – и от чтения переходил ко сну, и от сна к болтовне в гостиных и клубе, от болтовни к кутежу и женщинам, от кутежа опять к болтовне, чтению и вину. Пить вино для него становилось всё больше и больше физической и вместе нравственной потребностью. Несмотря на то, что доктора говорили ему, что с его корпуленцией, вино для него опасно, он очень много пил. Ему становилось вполне хорошо только тогда, когда он, сам не замечая как, опрокинув в свой большой рот несколько стаканов вина, испытывал приятную теплоту в теле, нежность ко всем своим ближним и готовность ума поверхностно отзываться на всякую мысль, не углубляясь в сущность ее. Только выпив бутылку и две вина, он смутно сознавал, что тот запутанный, страшный узел жизни, который ужасал его прежде, не так страшен, как ему казалось. С шумом в голове, болтая, слушая разговоры или читая после обеда и ужина, он беспрестанно видел этот узел, какой нибудь стороной его. Но только под влиянием вина он говорил себе: «Это ничего. Это я распутаю – вот у меня и готово объяснение. Но теперь некогда, – я после обдумаю всё это!» Но это после никогда не приходило.
Натощак, поутру, все прежние вопросы представлялись столь же неразрешимыми и страшными, и Пьер торопливо хватался за книгу и радовался, когда кто нибудь приходил к нему.
Иногда Пьер вспоминал о слышанном им рассказе о том, как на войне солдаты, находясь под выстрелами в прикрытии, когда им делать нечего, старательно изыскивают себе занятие, для того чтобы легче переносить опасность. И Пьеру все люди представлялись такими солдатами, спасающимися от жизни: кто честолюбием, кто картами, кто писанием законов, кто женщинами, кто игрушками, кто лошадьми, кто политикой, кто охотой, кто вином, кто государственными делами. «Нет ни ничтожного, ни важного, всё равно: только бы спастись от нее как умею»! думал Пьер. – «Только бы не видать ее , эту страшную ее ».