Мюзам, Эрих

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Эрих Курт Мюзам
Erich Kurt Mühsam
Дата рождения:

6 апреля 1878(1878-04-06)

Место рождения:

Берлин, Германская империя

Дата смерти:

10 июля 1934(1934-07-10) (56 лет)

Место смерти:

Ораниенбург, провинция Бранденбург, Третий рейх

Э́рих Курт Мю́зам (нем. Erich Kurt Mühsam; 6 апреля 1878, Берлин, Германия — 10 июля 1934, концлагерь Ораниенбург, провинция Бранденбург, Германия) — поэт, драматург и видный представитель богемы. Анархист. В конце Первой мировой войны — один из ведущих агитаторов Баварской Советской республики. Однако мировую известность он получил уже в годы Веймарской республики (1919—1933) как автор работ, высмеявших Адольфа Гитлера и осуждающих нацистов ещё до их прихода к власти в 1933 году.





Биография

  • 1900 — вовлечен в группу «Новое общество» (Neu Gemeinschaft) под руководством Юлиуса и Генриха Хартов, где совмещалась социалистическая философия с теологией и проживанием в коммунах. В «Новом обществе» Мюзам познакомился с Густавом Ландауэром, сильно повлиявшем на его мировоззрение.
  • 1904 — Мюзам оставил «Новое Общество» и временно переместился к коммуне художников в городе Аскона (Швейцария), где тоже проповедовались принципы вегетарианства и коммунизма. Здесь была написана первая пьеса Мюзама Die Hochstapler («Мошенники»). Одновременно Эрих Мюзам начинает сотрудничать в анархистских журналах, в связи с чем находился под постоянным полицейским наблюдением и подвергался арестам. Пресса изображала его злодеем, обвиняемым в анархистских заговорах и мелких преступлениях.
  • 1911 — Мюзамом основана газета «Каин» («Kain»), просуществовавшая до 1914 года.
  • 1914 — После начала Первой мировой войны Мюзам занял ультранационалистические позиции. Однако к концу 1914, под давлением знакомых анархистов, отказался от поддержки войны и стал яростным её противником проповедуя акции прямого действия, в первую очередь забастовки. Эти акции достигали успеха, реакцией власти стали массовые аресты антивоенных агитаторов.
  • 1918 — В числе прочих Мюзам был арестован и заключен в тюрьму в апреле 1918, откуда был освобожден уже в ноябре. 8 ноября 1918 года лидер независимых социалистов Баварии Курт Эйснер добился от мюнхенского гарнизона поддержки в провозглашении Баварской республики. Наиболее заметными фигурами его кабинета были анархо-коммунистические и левосоциалистические интеллектуалы — Густав Ландауэр, Эрнст Толлер и Эрих Мюзам. Когда три месяца спустя Курт Эйснер был убит монархистом, именно они оказались в правительстве Баварской советской республики, провозглашённой в начале апреля 1919 года. Через шесть дней это правительство было заменено чисто коммунистическим во главе с Евгением Левине. Когда фрайкор и армия под командованием Густава Носке подавили восстание и овладели Мюнхеном, Г. Ландауэр был убит, а Э. Мюзам арестован и приговорен к пятнадцати годам тюрьмы.
  • 1920 — В тюрьме, Мюзам заканчивает пьесу «Иуда» (1920), и большое количество стихов. В 1923 г. им написано стихотворение «Немецкий республиканский гимн», нападающее на судебную систему Веймарской республики. Его часто переводили в одиночку — за написание «подрывных» стихов, за оскорбление баварского министра и за любые мелкие нарушения тюремного режима. За попытку привлечь внимание тюремной администрации к тому, что многие заключенные нуждаются в психиатрическом лечении, он был наказан семинедельной камерой-одиночкой. «Это даст Мюзаму возможность решить, стоит ли становиться лидером, защищая права других заключенных», — резюмировала тюремная запись.
  • 1924 — освобожден из тюрьмы по амнистии (кстати по той же амнистии был освобожден организатор «пивного путча» А. Гитлер).
  • 1928 — Эрвин Пискатор поставил пьесу Эриха Мюзама Staatsrason («Государственные интересы»), написанную по следам событий казни несправедливо осужденных американских анархистов Сакко и Ванцетти.
  • 1930 — Мюзам закончил последнюю свою пьесу Alle Wetter, где призывал к революции как единственному способу предотвратить грядущий мировой фашизм.
  • 1933 — В марте, немедленно после поджога рейхстага, на Мюзама, как и на других левых интеллектуалов, была организована облава. Друзья предвидели это и достали ему билет в Прагу. Знакомый, за которым тоже охотилось гестапо, помогал ему паковать бумаги и книги.
Глаза его сияли на бородатом лице. «Поехал бы ты, если бы мог?» - спросил он друга и, услышав утвердительный ответ, тут же вручил ему свой билет третьего класса в Прагу. Молодой человек, не задавая лишних слов, бегом пустился на вокзал с билетом, который предназначен был для спасения жизни Мюзама. Утром Мюзам был схвачен штурмовиками. Ему было 55. Больше он не вышел на свободу.[1]

Последующие семнадцать месяцев его истязали с нарастающим темпом.

Издевательства нацистов

Коммунистические, социалистические и анархистские издания вели международную кампанию протеста против ареста, описывая пытки и издевательства нацистов:

«После того как ему выбили зубы ударами мушкета; после штамповки свастики на его скальпе раскаленной маркой; после пыток, заставивших его лечь в больницу, даже теперь фашистские гиены из концентрационного лагеря Зонненбург, продолжают свои зверские издевательства над беззащитным человеком. На этот раз нацист вынудил нашего товарища вырыть себе собственную могилу. И пусть тело Мюзама сломлено, его дух все ещё тверд: Его пытались вынудить спеть песню Хорста Весселя, и не была предела ярости фашистов, когда в ответ они услышали слова Интернационала[2]

Сперва место заключения был лагерь Зонненбург, затем Бранденбург и, наконец, Ораниенбург. Во время своего пребывания в Бранденбурге Мюзам попросил разрешение написать письмо к жене Ценцль. Ему сломали оба больших пальца и затем, издеваясь, дали разрешение.

В Ораниенбургском лагере гестаповцы придумали изощренную муку — они нашли шимпанзе, которого подсадили в камеру Мюзама, ожидая что та изобьёт и покусает поэта. Но обезьяна, недавно потерявшая хозяина, обняла Мюзама — два несчастных бесконечно одиноких существа посреди этого кошмара нашли тепло и поддержку друг в друге. Ненадолго. Гестаповцы вытащили шимпанзе из камеры и на глазах Мюзама замучили насмерть. 9 июля 1934 года его вызвали в канцелярию лагеря и сказали прямо: «Даём тебе 48 часов, чтобы покончить с собой, но если ты не сделаешь этого, мы возьмемся за тебя сами». В отличие от многих, не вынесших мук, Мюзам отказался сотрудничать с палачами. «Я не сделаю эту работу, не стану собственным палачом, я предоставлю это другим» — сказал он товарищам по заключению. По истечении срока его увели, назад он не вернулся. Изуродованное тело нашли в петле в туалете, но профессионально завязанная петля выдала убийц.

Сообщение из Праги 20 июля 1934 в «Нью-Йорк Таймс» сообщало в противовес официальному нацистскому сообщению от 11 июля о самоубийстве:

«Этим вечером его вдова объявила, что, когда ей разрешили посетить мужа после его ареста, его лицо было настолько раздуто от побоев, что она не могла узнать его. Его назначили уборщиком туалетов и лестниц, и штурмовики развлекли себя, плюя ему в лицо. 8-го июля, последний раз, когда она видела его , Несмотря на постоянные пытки, он выглядел бодрым, и когда о его „самоубийстве“ сообщили три дня спустя, она была уверена, что это ложь». Когда она заявила полиции, что они «убили» его, они жали плечами и смеялись. Во вскрытии ей было отказано, но согласно фрау Мюзам, Штурмовики, рассерженные на новое командование, неофициально показали ей тело, которое имело бесспорные признаки удушения, с разрушенной задней частью черепа, как будто Эриха Мюзема тянули через плац. "[3]

Судьба творческого наследия

В 1935 году фрау Мюзам (Зензл в кругу друзей) после долгих сомнений приехала в Москву, передала Московскому литературному институту им. Горького исключительное право распоряжаться рукописями мужа, организовала доставку рукописей из Праги в Москву. В 1949, посмертно, вышло из печати автобиография Эриха Мюзама «Имена и люди. Неполитические воспоминания». Некоторые произведения Мюзама в 1925 г. были переведены на русский язык и изданы в СССР. В более поздние годы несколько произведений было опубликовано в журнале «Иностранная литература».

Сочинения

  • Земля в огне, М., 1925
  • Призыв. Избранные стихи и рассказы, М., 1925

Публицистика

  • [www.aitrus.info/node/1018 Анархия] (1912)
  • [www.avtonom.org/lib/theory/muehsam_geist.html Воззвание к духу]
  • [spb-anarchists.anho.org/muehsam01.htm Размышления о государстве]
  • [spb-anarchists.anho.org/muehsam03.htm К естествознанию избирателя] 1907
  • [spb-anarchists.anho.org/muehsam02.htm Смертоубийство] 1914
  • [spb-anarchists.anho.org/muehsam04.htm Бисмарксизм] 1927
  • [www.proza.com.ua/opinions/svoboda_kak_obschestvennyj_print_832a.shtml Свобода как общественный принцип] (недоступная ссылка с 11-05-2013 (3974 дня)) 1930
  • [spb-anarchists.anho.org/muehsam06.htm Вся власть Советам] 1930

Напишите отзыв о статье "Мюзам, Эрих"

Литература

  • Павлова Н. С. Творчество Эриха Мюзама. — М., 1965.

См. также

Примечания

  1. [web.archive.org/web/20090820013840/www.geocities.com/mezhiritskiy/NAEDINE.html Петр Межирицкий Наедине с палачами]
  2. «The Nazi Regime at Work: Erich Mühsam» in MAN! A Journal of the Anarchist Ideal and Movement. Vol. 2, No. 3 (March 1934).
  3. The New York Times, 20 July 1934, quoted in «Erich Mühsam (1868—1934)» in MAN! A Journal of the Anarchist Ideal and Movement. Vol. 2, No. 8 (August 1934)

Ссылки

  • На Викискладе есть медиафайлы по теме Эрих Мюзам
  • [berkovich-zametki.com/2005/Zametki/Nomer11/Mininberg1.htm Леонид Мининберг: «Биографии известных евреев, именами которых названы улицы города»]. Проверено 23 марта 2009. [www.webcitation.org/616K6MwRd Архивировано из первоисточника 21 августа 2011].

Отрывок, характеризующий Мюзам, Эрих

Главноуправляющий выразил большое сочувствие намерениям Пьера; но заметил, что кроме этих преобразований необходимо было вообще заняться делами, которые были в дурном состоянии.
Несмотря на огромное богатство графа Безухого, с тех пор, как Пьер получил его и получал, как говорили, 500 тысяч годового дохода, он чувствовал себя гораздо менее богатым, чем когда он получал свои 10 ть тысяч от покойного графа. В общих чертах он смутно чувствовал следующий бюджет. В Совет платилось около 80 ти тысяч по всем имениям; около 30 ти тысяч стоило содержание подмосковной, московского дома и княжон; около 15 ти тысяч выходило на пенсии, столько же на богоугодные заведения; графине на прожитье посылалось 150 тысяч; процентов платилось за долги около 70 ти тысяч; постройка начатой церкви стоила эти два года около 10 ти тысяч; остальное около 100 та тысяч расходилось – он сам не знал как, и почти каждый год он принужден был занимать. Кроме того каждый год главноуправляющий писал то о пожарах, то о неурожаях, то о необходимости перестроек фабрик и заводов. И так, первое дело, представившееся Пьеру, было то, к которому он менее всего имел способности и склонности – занятие делами.
Пьер с главноуправляющим каждый день занимался . Но он чувствовал, что занятия его ни на шаг не подвигали дела. Он чувствовал, что его занятия происходят независимо от дела, что они не цепляют за дело и не заставляют его двигаться. С одной стороны главноуправляющий выставлял дела в самом дурном свете, показывая Пьеру необходимость уплачивать долги и предпринимать новые работы силами крепостных мужиков, на что Пьер не соглашался; с другой стороны, Пьер требовал приступления к делу освобождения, на что управляющий выставлял необходимость прежде уплатить долг Опекунского совета, и потому невозможность быстрого исполнения.
Управляющий не говорил, что это совершенно невозможно; он предлагал для достижения этой цели продажу лесов Костромской губернии, продажу земель низовых и крымского именья. Но все эти операции в речах управляющего связывались с такою сложностью процессов, снятия запрещений, истребований, разрешений и т. п., что Пьер терялся и только говорил ему:
– Да, да, так и сделайте.
Пьер не имел той практической цепкости, которая бы дала ему возможность непосредственно взяться за дело, и потому он не любил его и только старался притвориться перед управляющим, что он занят делом. Управляющий же старался притвориться перед графом, что он считает эти занятия весьма полезными для хозяина и для себя стеснительными.
В большом городе нашлись знакомые; незнакомые поспешили познакомиться и радушно приветствовали вновь приехавшего богача, самого большого владельца губернии. Искушения по отношению главной слабости Пьера, той, в которой он признался во время приема в ложу, тоже были так сильны, что Пьер не мог воздержаться от них. Опять целые дни, недели, месяцы жизни Пьера проходили так же озабоченно и занято между вечерами, обедами, завтраками, балами, не давая ему времени опомниться, как и в Петербурге. Вместо новой жизни, которую надеялся повести Пьер, он жил всё тою же прежней жизнью, только в другой обстановке.
Из трех назначений масонства Пьер сознавал, что он не исполнял того, которое предписывало каждому масону быть образцом нравственной жизни, и из семи добродетелей совершенно не имел в себе двух: добронравия и любви к смерти. Он утешал себя тем, что за то он исполнял другое назначение, – исправление рода человеческого и имел другие добродетели, любовь к ближнему и в особенности щедрость.
Весной 1807 года Пьер решился ехать назад в Петербург. По дороге назад, он намеревался объехать все свои именья и лично удостовериться в том, что сделано из того, что им предписано и в каком положении находится теперь тот народ, который вверен ему Богом, и который он стремился облагодетельствовать.
Главноуправляющий, считавший все затеи молодого графа почти безумством, невыгодой для себя, для него, для крестьян – сделал уступки. Продолжая дело освобождения представлять невозможным, он распорядился постройкой во всех имениях больших зданий школ, больниц и приютов; для приезда барина везде приготовил встречи, не пышно торжественные, которые, он знал, не понравятся Пьеру, но именно такие религиозно благодарственные, с образами и хлебом солью, именно такие, которые, как он понимал барина, должны были подействовать на графа и обмануть его.
Южная весна, покойное, быстрое путешествие в венской коляске и уединение дороги радостно действовали на Пьера. Именья, в которых он не бывал еще, были – одно живописнее другого; народ везде представлялся благоденствующим и трогательно благодарным за сделанные ему благодеяния. Везде были встречи, которые, хотя и приводили в смущение Пьера, но в глубине души его вызывали радостное чувство. В одном месте мужики подносили ему хлеб соль и образ Петра и Павла, и просили позволения в честь его ангела Петра и Павла, в знак любви и благодарности за сделанные им благодеяния, воздвигнуть на свой счет новый придел в церкви. В другом месте его встретили женщины с грудными детьми, благодаря его за избавление от тяжелых работ. В третьем именьи его встречал священник с крестом, окруженный детьми, которых он по милостям графа обучал грамоте и религии. Во всех имениях Пьер видел своими глазами по одному плану воздвигавшиеся и воздвигнутые уже каменные здания больниц, школ, богаделен, которые должны были быть, в скором времени, открыты. Везде Пьер видел отчеты управляющих о барщинских работах, уменьшенных против прежнего, и слышал за то трогательные благодарения депутаций крестьян в синих кафтанах.
Пьер только не знал того, что там, где ему подносили хлеб соль и строили придел Петра и Павла, было торговое село и ярмарка в Петров день, что придел уже строился давно богачами мужиками села, теми, которые явились к нему, а что девять десятых мужиков этого села были в величайшем разорении. Он не знал, что вследствие того, что перестали по его приказу посылать ребятниц женщин с грудными детьми на барщину, эти самые ребятницы тем труднейшую работу несли на своей половине. Он не знал, что священник, встретивший его с крестом, отягощал мужиков своими поборами, и что собранные к нему ученики со слезами были отдаваемы ему, и за большие деньги были откупаемы родителями. Он не знал, что каменные, по плану, здания воздвигались своими рабочими и увеличили барщину крестьян, уменьшенную только на бумаге. Он не знал, что там, где управляющий указывал ему по книге на уменьшение по его воле оброка на одну треть, была наполовину прибавлена барщинная повинность. И потому Пьер был восхищен своим путешествием по именьям, и вполне возвратился к тому филантропическому настроению, в котором он выехал из Петербурга, и писал восторженные письма своему наставнику брату, как он называл великого мастера.
«Как легко, как мало усилия нужно, чтобы сделать так много добра, думал Пьер, и как мало мы об этом заботимся!»
Он счастлив был выказываемой ему благодарностью, но стыдился, принимая ее. Эта благодарность напоминала ему, на сколько он еще больше бы был в состоянии сделать для этих простых, добрых людей.
Главноуправляющий, весьма глупый и хитрый человек, совершенно понимая умного и наивного графа, и играя им, как игрушкой, увидав действие, произведенное на Пьера приготовленными приемами, решительнее обратился к нему с доводами о невозможности и, главное, ненужности освобождения крестьян, которые и без того были совершенно счастливы.
Пьер втайне своей души соглашался с управляющим в том, что трудно было представить себе людей, более счастливых, и что Бог знает, что ожидало их на воле; но Пьер, хотя и неохотно, настаивал на том, что он считал справедливым. Управляющий обещал употребить все силы для исполнения воли графа, ясно понимая, что граф никогда не будет в состоянии поверить его не только в том, употреблены ли все меры для продажи лесов и имений, для выкупа из Совета, но и никогда вероятно не спросит и не узнает о том, как построенные здания стоят пустыми и крестьяне продолжают давать работой и деньгами всё то, что они дают у других, т. е. всё, что они могут давать.


В самом счастливом состоянии духа возвращаясь из своего южного путешествия, Пьер исполнил свое давнишнее намерение заехать к своему другу Болконскому, которого он не видал два года.
Богучарово лежало в некрасивой, плоской местности, покрытой полями и срубленными и несрубленными еловыми и березовыми лесами. Барский двор находился на конце прямой, по большой дороге расположенной деревни, за вновь вырытым, полно налитым прудом, с необросшими еще травой берегами, в середине молодого леса, между которым стояло несколько больших сосен.
Барский двор состоял из гумна, надворных построек, конюшень, бани, флигеля и большого каменного дома с полукруглым фронтоном, который еще строился. Вокруг дома был рассажен молодой сад. Ограды и ворота были прочные и новые; под навесом стояли две пожарные трубы и бочка, выкрашенная зеленой краской; дороги были прямые, мосты были крепкие с перилами. На всем лежал отпечаток аккуратности и хозяйственности. Встретившиеся дворовые, на вопрос, где живет князь, указали на небольшой, новый флигелек, стоящий у самого края пруда. Старый дядька князя Андрея, Антон, высадил Пьера из коляски, сказал, что князь дома, и проводил его в чистую, маленькую прихожую.
Пьера поразила скромность маленького, хотя и чистенького домика после тех блестящих условий, в которых последний раз он видел своего друга в Петербурге. Он поспешно вошел в пахнущую еще сосной, не отштукатуренную, маленькую залу и хотел итти дальше, но Антон на цыпочках пробежал вперед и постучался в дверь.
– Ну, что там? – послышался резкий, неприятный голос.
– Гость, – отвечал Антон.
– Проси подождать, – и послышался отодвинутый стул. Пьер быстрыми шагами подошел к двери и столкнулся лицом к лицу с выходившим к нему, нахмуренным и постаревшим, князем Андреем. Пьер обнял его и, подняв очки, целовал его в щеки и близко смотрел на него.