Мюллер, Винценц

	Винценц Мюллер
	Vincenz Müller
Дата рождения	5 ноября 1894
Место рождения	Айхах, Верхняя Бавария
Дата смерти	12 мая 1961 (66 лет)
Место смерти	Берлин
Принадлежность	Германская империя ; Веймарская республика ; Третий рейх ; ГДР
Род войск	Сухопутные войска Имперская армия; Рейхсвер; вермахт; ННА;
Звание	генерал-лейтенант(вермахт),генерал-лейтенант ННА
Командовал	57-я пехотная дивизия (вермахт); Корпусная группа «Д» (вермахт); 12-й армейский корпус (вермахт); 4-я Армия (вермахт); штаб КНП (ГДР); Главный штаб ННА (ГДР);
Сражения/войны	Первая мировая война; Вторая мировая война Операция Барбаросса; Белорусская операция;

В Википедии есть статьи о других людях с фамилией Мюллер.

Винценц Мюллер (нем. Vincenz Müller, 5 ноября 1894(18941105), Айхах, Верхняя Бавария — 12 мая 1961, Берлин) — немецкий военачальник, участник Первой и Второй мировых войн, генерал-лейтенант (1943 год), военный деятель ГДР, генерал-лейтенант (1952 год).

Юность и Первая мировая война

Отец Фердинанд Мюллер был кожевенных дел мастером, владельцем кожевенного завода, председателем Баварского союза кожевников, а также депутатом баварского ландтага от партии Центра. Мать, Виктория, урождённая Дойрингер, происходила из старинной семьи пивоваров. Был третьим ребёнком в семье (кроме Винценца в семье были старшая сестра Тереза, брат Ойген на пять лет старше его и младшая сестра Мария). Ещё трое детей умерли в младенчестве. Ойген стал католическим священником, Мария — врачом.

Первые классы начальной школы прошёл в Айхахе. Затем родители послали его в гуманитарную гиманзию в Меттен (Нижняя Бавария). В июле 1913 года он окончил её и 1 октября того же года поступил в 1-й (Баварский) сапёрный полк в Мюнхене в качестве добровольца-одногодичника. В январе 1914 года Мюллер перешёл в качестве фанен-юнкера в 13-й (вюртембергский) сапёрный батальон в Ульме. В мае 1914 года он в звании унтер-офицера был командирован в Королевское прусское военное училище в Касселе, где его и застало начало войны.

Некоторое время в августе 1914 года находился в запасном батальон в Ульме, пока в том же месяце не был отправлен в свой прежний батальон, расположенный в Вогезах. 6 сентября во время атаки получил слепое огнестрельное ранение в шею и был отправлен в госпиталь, в котором находился до ноября 1914 года.

В это же время ему присвоили звание лейтенанта. С 13 ноября 1914 года он снова находился в запасном батальоне в Ульме, а в декабре — на Западном фронте в составе 13 -го резервного батальона 14-го резервного армейского корпуса в районе Боном. В самом конце 1914 года Мюллера назначили командиром взвода в 1-ю резервную роту 28-й Баденской пехотной дивизии. В мае 1915 года в её составе участвовал в битве при Аррасе (отражение атак французского наступления).

В июне 1915 года Мюллер с повышением в чине до обер-лейтенанта в составе немецкого сапёрного отряда (250 человек) был отправлен в распоряжение германской военной миссии в Турцию. Участвовал в боях за Дарданеллы на юге полуострова в составе южной группы войск. В августе некоторое время находился в районе фронта при Айю-Бурну. В начале ноября был ранен английской гранатой и пролежал четыре недели в лазарете. В первой половине 1916 года проходил военно-географическую подготовку для действий в Месопотамии. В первой половине мая 1916 года Мюллер в составе сапёрного отряда был направлен в Месопотамию. В середине июня 1916 года отряд прибыл в Багдад.В июне-октябре 1916 года в составе 15-го турецкого сапёрного батальона в качестве командира роты участвовал в наступлении 13-го турецкого армейского корпуса на территорию Персии. В октябре 1916 года получил приказание вернуться в Германию (немецкий сапёрный отряд не находил должного применения). В конце ноября тяжело больной тифом и малярией Мюллер возвратился в Германию. Почти шесть месяцев находился в военном госпитале в Ульме.

Только в июле 1917 года был выписан из госпиталя и снова направлен в Турцию, на этот раз преподавателем в турецком военно-инженерном училище в Константинополе. В начале февраля 1918 года вернулся в Германию и был приписан к вюртембергскому сапёрному запасному батальону в Ульме. В июне 1918 года ему было присвоено звание обер-лейтенанта. В это время его переводят во 2-й гвардейский запасный сапёрный батальон в Берлин, который обеспечивал находящийся на Западном фронте гвардейский резервный инженерно-саперный полк, единственный огнеметный полк германской армии. Вскоре Мюллер прибыл в тыловой штаб этого полка в район Шарлевиля. В середине сентября 1918 года его назначают командовать 9-й сапёрной ротой в составе 7-й армии на фронте близ Эны. Во главе этой роты он встретил окончание Первой мировой войны 11 ноября 1918 года и вместе с ней был направлен в Берлин в середине декабря.

Служба в рейхсвере

В январе 1919 года Мюллер поступил на службу в Пограничную стражу «Восток», первоначально служил в расформированном штабе 10-й армии адъютантом генерала инженерных войск Кане в Восточной Пруссии, а с февраля 1919 года был переведён в штаб командования Пограничной стражи Север, в марте участвовал в боях против остатков революционной народной морской дивизии в Кёнигсберге. С апреля 1919 года Мюллер служил офицером для поручений при начальнике оперативного отдела штаба командования Пограничной стражи Север барона фон Фрича, будущего командующего сухопутными войсками в 1930-е годы, а с осени — офицером для поручений при начальнике штаба. В феврале 1920 года командование Пограничной стражи было ликвидировано, и Мюллер во второй половине марта 1920 года стал командовать взводом в 13-м сапёрном батальоне рейхсвера в Ульме.

В 1921—1922 годах Мюллер проходил первый и второй курсы подготовки помощников командиров (как называлась в целях маскировки запрещенная Версальским договором высшая военная подготовка в Военной академии) в штабе 5-го военного округа в Штутгарте. Летом 1921 и 1922 годов офицеры, обучавшиеся на штутгартских курсах, в соответствии с общим порядком были направлены на три месяца в войска. В 1921 году Мюллер проходил службу в 1-м дивизионе 7-го (баварского) артиллерийского полка в Вюрцбурге. В его составе участвовал в дивизионных учениях в войсковом учебном лагере Графенвер. Летом 1922 года Мюллер был направлен на три месяца в 19-й (баварский) пехотный полк в Мюнхене. В начале октября 1922 года он возвратился в 5-й сапёрный батальон на должность командира взвода. В конце ноября 1923 года Мюллер был переведён в министерство рейхсвера в Берлин и до осени 1926 года работал офицером канцелярии майора, а чуть позже подполковника фон Шлейхера, начальника отдела Т-1-3 (военно-политический отдел).

24 сентября 1923 года Мюллер женился на 22-летней дочери адвоката Марии Брандль. 31 мая 1926 года у них родился сын Фридрих Фердинанд (в семье и среди друзей его звали Фриц). Впоследствии в 1944—1945 годах он служил в частях ПВО. После войны окончил Университет Гумбольдта. Женился на служащей государственной библиотеки ГДР Матильде Конрад.

С 1 октября 1926 года Мюллер был откомандирован для прохождения третьего и последнего года обучения на курсах помощников командиров при министерстве рейхсвера. В начале июня 1927 года он закончил курсы и два месяца после этого проходил стажировку в войсковых частях (четыре недели в 6-м батальоне связи в Ганновере и четыре недели в 6-м автобатальоне в Мюнстере). После этого Мюллер с октября 1927 года по сентябрь 1928 года был прикомандирован к военной секции Имперского архива. 1 октября 1928 года он снова был переведён на работу в военно политический отдел (возглавляемый Шлейхером) на должность референта. С 1929 до конца сентября 1931 года занимал в военно-политическом отделе должность референта по вопросам Пограничной стражи. С октября 1931 года Мюллер служит командиром роты 7-го сапёрного батальона в Мюнхене. Осенью 1932 года его переводят в штаб командующего 3-м военным округом в Берлин.

Служба в вермахте

С приходом Гитлера к власти 30 января 1933 года начинается новая страница в карьере майора Винценца Мюллера. В апреле его переводят в штаб 7-го военного округа на должность руководителя развёртывания мобилизационных органов (Leiter des Aufbaus der Mobilmachungsorgane) . В 1935—1937 годах он служил в Генеральном штабе сухопутных войск на должности руководителя мобилизационной группы (Leiter der Gruppe Mobilmachung) . В 1937—1938 годах проходил обучение в Академии вермахта (Wehrmachtsakademie). После этого до самого начала войны Мюллер служил начальником оперативного отдела в штабе 2-й группы войск, размещённой в Касселе.

Вторая мировая война

Начало Второй мировой войны полковник Мюллер встретил на должности начальника оперативного отдела в штабе группы армий «Ц», которая во время Польской кампании вермахта располагалась на германо-французской границе против линии Мажино. Во время проведения операции Гельб она располагалась на южном участке германского фронта и ей отводилась вспомогательная роль. Во время проведения германскими войсками заключительной фазы операции против французских армий она фронтальным ударом прорвала линию Мажино. 20 декабря 1940 года Мюллер получил новое назначение на пост начальника штаба вновь сформированной 17-й армии (занимал этот пост до 1 июня 1943 года). В её составе Мюллер участвовал в нападении на СССР и боях на территории Украины и Северного Кавказа. 1 февраля 1942 года он получил звание генерал-майора. В марте 1943 года, когда 17-я армия занимала плацдарм на Таманском полуострове, Мюллер был произведён в генерал-лейтенанты. Вскоре из-за тяжёлого нарушения кровообращения он был госпитализирован и вернулся на фронт только осенью. Недолгое время (1-19 сентября 1943 года)он командовал 57-й пехотной дивизией. С 15 ноября 1943 года по 10 июня 1944 года Мюллер командовал корпусной группой «Д», состоящей из остатков 56-й и 262-й пехотных дивизий. 7 апреля 1944 года он был представлен к Рыцарскому кресту Железного креста. 10 июня 1944 года сменил генерала Курта фон Типпельскирха на посту командира 12-го Армейского корпуса. 22 июня 1944 года советские войска начали крупномасштабное наступление в Белоруссии против группы армий «Центр» (Операция Багратион). Основные удары на первом этапе наносились против 3-й танковой и 9-й армий, находившихся соответственно севернее и южнее фронта 4-й армии, в составе которой находился корпус Мюллера. В ночь с 29 по 30 июня по приказу командования Мюллер начал планомерное отступление в район южнее Минска. Курт фон Типпельскирх, командующий 4-й армией вместе со своим штабом эвакуировался в тыл уполномочив Мюллера отдавать необходимые приказания по армии в том случае, если связь будет прервана. Фактически с 30 июня и до 8 июля генерал-лейтенант Винценц Мюллер являлся командующим 4-й армией. 3 июля советскими войсками был взят Минск, восточнее которого в окружении оказались главные силы 4-й армии (около 100 000 человек). С каждым днём положение становилось всё тяжелее: практически полностью прекратилось снабжение, часть окружённых германских подразделений была раздроблена, штаб 12-го корпуса был рассеян. Процесс разложения усиливался по мере того, как советские войска во взаимодействии с партизанами, завершив общее окружение в районе юго-восточнее Минска, стали окружать отдельные части и соединения, попавшие в этот огромный котел. 5 июля 1944 года Мюллер направил в тыл последнюю радиограмму: «Сбросьте с самолета хотя бы карты местности, или вы уже списали нас?» Ответа не последовало.

Не имея с 4 июля 1944 года никакой связи с командованием и другими частями, Мюллер отдал 8 июля приказ солдатам 4-й армии прекратить сопротивление в районе Минска. Позднее он писал:

«С имевшимися в моем распоряжении силами и средствами я не был в состоянии прорваться на юго-запад. Общая обстановка: занятие русскими войсками Барановичей и их выход в район западнее этого города, продвижение крупных русских соединений на запад от района окружения — все это сделало дальнейшее сопротивление бессмысленным и заставило отказаться от последних надежд на помощь с запада. Снабжение наших частей прекратилось; мы располагали лишь очень слабой артиллерией и почти не имели противотанковых средств. В этой ситуации я лично вступил в переговоры с командованием частей Красной Армии, расположенных в данном районе. Получив заверения, что нам гарантируют почетные условия сдачи и уход за ранеными, я приказал своим частям прекратить сопротивление с полудня 8 июля 1944 года. 10 июля 1944 года я повторил этот приказ, подписанный также генералом пехоты Фёлькерсом, поскольку мой первый приказ не дошел до всех подразделений, расчлененных на небольшие по составу боевые группы.»

и

«Положение стало совершенно безвыходным. 7 июля я обратился к офицерам и солдатам с предложением прекратить бессмысленное сопротивление и вступить в переговоры с русскими о капитуляции. Однако все настаивали на новых попытках прорвать кольцо окружения.
Каждый день дальнейших боев стоил нам бессмысленных жертв. Поэтому я около четырех часов утра 8 июля 1944 года в сопровождении одного офицера и горниста выехал верхом из нашего расположения и направился наугад навстречу русским, ориентируясь по огню их артиллерии. Мы наткнулись при этом на охрану штаба крупного артиллерийского соединения; меня немедленно препроводили к одному из старших советских офицеров. Я рассказал ему об обстановке в котле и заявил, что хочу отдать приказ о прекращении сопротивления, но не располагаю больше средствами довести этот приказ до моих подчиненных. Советский командир выразил готовность помочь мне в этом. Тогда я продиктовал одному из немецких военнопленных приказ о прекращении сопротивления, который был тут же отпечатан на немецкой пишущей машинке. Этот приказ был затем размножен и сброшен с советских легких самолетов над скоплениями германских солдат на территории котла. Я решился на этот шаг, кроме всего прочего, еще и потому, что, предвидя своё неизбежное пленение, не хотел оставлять своих офицеров и солдат на произвол судьбы».

В плену

С самого начала своего пребывания в плену Мюллер начал активно участвовать в антифашистской деятельности. 3 августа 1944 года он стал членом Национального Комитета Свободная Германия и Союза Германских Офицеров. Часто выступал с комментариями в передачах радиостанции «Свободная Германия» и одновременно писал статьи в газете «Фрайес Дойчланд». В конце 1944 года он вместе с генералом Рудольфом Бамлером посещал специальные курсы антифашистов. 8 декабря 1944 года Мюллер подписался под воззванием НКСГ (так называемом обращении 50 генералов) в адрес германской группы армий «Север».

На службе ГДР

После своего освобождения из советского плена и возвращения в Германию в 1948 году Мюллер вступил в Национально-демократическую партию Германии. В 1949—1952 годах он был первым заместителем председателя этой партии и вице-президентом Народной палаты ГДР. В 1952 году он снова возвращается к военной деятельности и участвует в создании новой боеспособной армии ГДР. Винценц Мюллер был одним из немногих бывших генералов вермахта, которые получили это звание также и на службе в Национальной Народной Армии. С 1 сентября 1952 года по 29 февраля 1956 года он занимал должность начальника штаба и заместителя начальника Казарменной народной полиции. 1 октября 1952 года ему было присвоено звание генерал-лейтенанта. С 1 марта 1956 года, момента образования ННА, по 1 марта 1958 года Мюллер возглавлял Главный штаб Национальной Народной армии, одновременно являясь заместителем министра национальной обороны ГДР Вилли Штофа.

Занимая руководящие посты в ГДР он тем не менее имел контакты со своими прежними товарищами, прежде всего из Баварии. В 1955 и 1956 годах он тайно встречался с тогдашним министром финансов ФРГ Фрицем Шеффером в Западном Берлине и вёл переговоры о возможности улучшения отношений между ФРГ и ГДР.

Будучи бывшим офицером вермахта, Мюллер считался политически неблагонадёжным и в феврале 1958 года был отправлен в отставку. После этого он всё больше подпадал под давление Штази. В 1960 году Мюллер был объявлен страдающим шизофренией и некоторое время находился в госпитале. В это время появились данные о его причастности к массовым убийствам евреев в Артёмовске и расстрелам военнопленных. 12 мая 1961 года морально и физически истощённый Мюллер разбился насмерть, выбросившись с балкона собственного дома в пригороде Берлина. В 1963 году в свет вышла его незаконченная автобиография «Ich fand das wahre Vaterland» («Я нашёл подлинную родину. Записки немецкого генерала») под редакцией восточногерманского историка Клауса Маммаха.

Награды

Железный крест (1914 г.) 1-го и 2-го класса;
За ранение (нагрудный знак) (1918г.) III степени
Рыцарский крест 2-го класса Ордена Фридриха с мечами (Вюртемберг);
Орден Меджидие 5-го класса с саблями (Турция);
Медаль Лиакат серебряная с саблями (Турция);
Военная медаль (Турция);
Пряжка к Железному кресту (1939 г.) 1-го класса;
Пряжка к Железному кресту (1939 г.) 2-го класса;
Немецкий крест — 26 января 1942 года;
Рыцарский крест железного креста — 7 апреля 1944 года;
Орден За заслуги перед Отечеством в золоте (ГДР)

Напишите отзыв о статье "Мюллер, Винценц"

Литература

Мюллер В. Я нашёл подлинную родину. Записки немецкого генерала — М.: «Прогресс», 1974.
Адам В. Катастрофа на Волге. — Смоленск: Русич, 2001.
Peter J. Lapp: General bei Hitler und Ulbricht. Vincenz Müller — Eine deutsche Karriere, Christoph Links Verlag, September *2003
Klaus Froh, Rüdiger Wenzke: Die Generale und Admirale der NVA. Ein biographisches Handbuch. 4. Auflage. Ch. Links, Berlin 2000

Ссылки

portal.d-nb.de/opac.htm?query=atr%3D121543927+OR+nid%3D121543927&method=simpleSearch
militera.lib.ru/memo/german/muller_v/
rakhim.narod.ru/1944_year.htm
www.sb.by/printv.php?area=content&articleID=24710

Отрывок, характеризующий Мюллер, Винценц

«Или ей черное так к лицу, или действительно она так похорошела, и я не заметила. И главное – этот такт и грация!» – думала m lle Bourienne.
Ежели бы княжна Марья в состоянии была думать в эту минуту, она еще более, чем m lle Bourienne, удивилась бы перемене, происшедшей в ней. С той минуты как она увидала это милое, любимое лицо, какая то новая сила жизни овладела ею и заставляла ее, помимо ее воли, говорить и действовать. Лицо ее, с того времени как вошел Ростов, вдруг преобразилось. Как вдруг с неожиданной поражающей красотой выступает на стенках расписного и резного фонаря та сложная искусная художественная работа, казавшаяся прежде грубою, темною и бессмысленною, когда зажигается свет внутри: так вдруг преобразилось лицо княжны Марьи. В первый раз вся та чистая духовная внутренняя работа, которою она жила до сих пор, выступила наружу. Вся ее внутренняя, недовольная собой работа, ее страдания, стремление к добру, покорность, любовь, самопожертвование – все это светилось теперь в этих лучистых глазах, в тонкой улыбке, в каждой черте ее нежного лица.
Ростов увидал все это так же ясно, как будто он знал всю ее жизнь. Он чувствовал, что существо, бывшее перед ним, было совсем другое, лучшее, чем все те, которые он встречал до сих пор, и лучшее, главное, чем он сам.
Разговор был самый простой и незначительный. Они говорили о войне, невольно, как и все, преувеличивая свою печаль об этом событии, говорили о последней встрече, причем Николай старался отклонять разговор на другой предмет, говорили о доброй губернаторше, о родных Николая и княжны Марьи.
Княжна Марья не говорила о брате, отвлекая разговор на другой предмет, как только тетка ее заговаривала об Андрее. Видно было, что о несчастиях России она могла говорить притворно, но брат ее был предмет, слишком близкий ее сердцу, и она не хотела и не могла слегка говорить о нем. Николай заметил это, как он вообще с несвойственной ему проницательной наблюдательностью замечал все оттенки характера княжны Марьи, которые все только подтверждали его убеждение, что она была совсем особенное и необыкновенное существо. Николай, точно так же, как и княжна Марья, краснел и смущался, когда ему говорили про княжну и даже когда он думал о ней, но в ее присутствии чувствовал себя совершенно свободным и говорил совсем не то, что он приготавливал, а то, что мгновенно и всегда кстати приходило ему в голову.
Во время короткого визита Николая, как и всегда, где есть дети, в минуту молчания Николай прибег к маленькому сыну князя Андрея, лаская его и спрашивая, хочет ли он быть гусаром? Он взял на руки мальчика, весело стал вертеть его и оглянулся на княжну Марью. Умиленный, счастливый и робкий взгляд следил за любимым ею мальчиком на руках любимого человека. Николай заметил и этот взгляд и, как бы поняв его значение, покраснел от удовольствия и добродушно весело стал целовать мальчика.
Княжна Марья не выезжала по случаю траура, а Николай не считал приличным бывать у них; но губернаторша все таки продолжала свое дело сватовства и, передав Николаю то лестное, что сказала про него княжна Марья, и обратно, настаивала на том, чтобы Ростов объяснился с княжной Марьей. Для этого объяснения она устроила свиданье между молодыми людьми у архиерея перед обедней.
Хотя Ростов и сказал губернаторше, что он не будет иметь никакого объяснения с княжной Марьей, но он обещался приехать.
Как в Тильзите Ростов не позволил себе усомниться в том, хорошо ли то, что признано всеми хорошим, точно так же и теперь, после короткой, но искренней борьбы между попыткой устроить свою жизнь по своему разуму и смиренным подчинением обстоятельствам, он выбрал последнее и предоставил себя той власти, которая его (он чувствовал) непреодолимо влекла куда то. Он знал, что, обещав Соне, высказать свои чувства княжне Марье было бы то, что он называл подлость. И он знал, что подлости никогда не сделает. Но он знал тоже (и не то, что знал, а в глубине души чувствовал), что, отдаваясь теперь во власть обстоятельств и людей, руководивших им, он не только не делает ничего дурного, но делает что то очень, очень важное, такое важное, чего он еще никогда не делал в жизни.
После его свиданья с княжной Марьей, хотя образ жизни его наружно оставался тот же, но все прежние удовольствия потеряли для него свою прелесть, и он часто думал о княжне Марье; но он никогда не думал о ней так, как он без исключения думал о всех барышнях, встречавшихся ему в свете, не так, как он долго и когда то с восторгом думал о Соне. О всех барышнях, как и почти всякий честный молодой человек, он думал как о будущей жене, примеривал в своем воображении к ним все условия супружеской жизни: белый капот, жена за самоваром, женина карета, ребятишки, maman и papa, их отношения с ней и т. д., и т. д., и эти представления будущего доставляли ему удовольствие; но когда он думал о княжне Марье, на которой его сватали, он никогда не мог ничего представить себе из будущей супружеской жизни. Ежели он и пытался, то все выходило нескладно и фальшиво. Ему только становилось жутко.

Страшное известие о Бородинском сражении, о наших потерях убитыми и ранеными, а еще более страшное известие о потере Москвы были получены в Воронеже в половине сентября. Княжна Марья, узнав только из газет о ране брата и не имея о нем никаких определенных сведений, собралась ехать отыскивать князя Андрея, как слышал Николай (сам же он не видал ее).
Получив известие о Бородинском сражении и об оставлении Москвы, Ростов не то чтобы испытывал отчаяние, злобу или месть и тому подобные чувства, но ему вдруг все стало скучно, досадно в Воронеже, все как то совестно и неловко. Ему казались притворными все разговоры, которые он слышал; он не знал, как судить про все это, и чувствовал, что только в полку все ему опять станет ясно. Он торопился окончанием покупки лошадей и часто несправедливо приходил в горячность с своим слугой и вахмистром.
Несколько дней перед отъездом Ростова в соборе было назначено молебствие по случаю победы, одержанной русскими войсками, и Николай поехал к обедне. Он стал несколько позади губернатора и с служебной степенностью, размышляя о самых разнообразных предметах, выстоял службу. Когда молебствие кончилось, губернаторша подозвала его к себе.
– Ты видел княжну? – сказала она, головой указывая на даму в черном, стоявшую за клиросом.
Николай тотчас же узнал княжну Марью не столько по профилю ее, который виднелся из под шляпы, сколько по тому чувству осторожности, страха и жалости, которое тотчас же охватило его. Княжна Марья, очевидно погруженная в свои мысли, делала последние кресты перед выходом из церкви.
Николай с удивлением смотрел на ее лицо. Это было то же лицо, которое он видел прежде, то же было в нем общее выражение тонкой, внутренней, духовной работы; но теперь оно было совершенно иначе освещено. Трогательное выражение печали, мольбы и надежды было на нем. Как и прежде бывало с Николаем в ее присутствии, он, не дожидаясь совета губернаторши подойти к ней, не спрашивая себя, хорошо ли, прилично ли или нет будет его обращение к ней здесь, в церкви, подошел к ней и сказал, что он слышал о ее горе и всей душой соболезнует ему. Едва только она услыхала его голос, как вдруг яркий свет загорелся в ее лице, освещая в одно и то же время и печаль ее, и радость.
– Я одно хотел вам сказать, княжна, – сказал Ростов, – это то, что ежели бы князь Андрей Николаевич не был бы жив, то, как полковой командир, в газетах это сейчас было бы объявлено.
Княжна смотрела на него, не понимая его слов, но радуясь выражению сочувствующего страдания, которое было в его лице.
– И я столько примеров знаю, что рана осколком (в газетах сказано гранатой) бывает или смертельна сейчас же, или, напротив, очень легкая, – говорил Николай. – Надо надеяться на лучшее, и я уверен…
Княжна Марья перебила его.
– О, это было бы так ужа… – начала она и, не договорив от волнения, грациозным движением (как и все, что она делала при нем) наклонив голову и благодарно взглянув на него, пошла за теткой.
Вечером этого дня Николай никуда не поехал в гости и остался дома, с тем чтобы покончить некоторые счеты с продавцами лошадей. Когда он покончил дела, было уже поздно, чтобы ехать куда нибудь, но было еще рано, чтобы ложиться спать, и Николай долго один ходил взад и вперед по комнате, обдумывая свою жизнь, что с ним редко случалось.
Княжна Марья произвела на него приятное впечатление под Смоленском. То, что он встретил ее тогда в таких особенных условиях, и то, что именно на нее одно время его мать указывала ему как на богатую партию, сделали то, что он обратил на нее особенное внимание. В Воронеже, во время его посещения, впечатление это было не только приятное, но сильное. Николай был поражен той особенной, нравственной красотой, которую он в этот раз заметил в ней. Однако он собирался уезжать, и ему в голову не приходило пожалеть о том, что уезжая из Воронежа, он лишается случая видеть княжну. Но нынешняя встреча с княжной Марьей в церкви (Николай чувствовал это) засела ему глубже в сердце, чем он это предвидел, и глубже, чем он желал для своего спокойствия. Это бледное, тонкое, печальное лицо, этот лучистый взгляд, эти тихие, грациозные движения и главное – эта глубокая и нежная печаль, выражавшаяся во всех чертах ее, тревожили его и требовали его участия. В мужчинах Ростов терпеть не мог видеть выражение высшей, духовной жизни (оттого он не любил князя Андрея), он презрительно называл это философией, мечтательностью; но в княжне Марье, именно в этой печали, выказывавшей всю глубину этого чуждого для Николая духовного мира, он чувствовал неотразимую привлекательность.
«Чудная должна быть девушка! Вот именно ангел! – говорил он сам с собою. – Отчего я не свободен, отчего я поторопился с Соней?» И невольно ему представилось сравнение между двумя: бедность в одной и богатство в другой тех духовных даров, которых не имел Николай и которые потому он так высоко ценил. Он попробовал себе представить, что бы было, если б он был свободен. Каким образом он сделал бы ей предложение и она стала бы его женою? Нет, он не мог себе представить этого. Ему делалось жутко, и никакие ясные образы не представлялись ему. С Соней он давно уже составил себе будущую картину, и все это было просто и ясно, именно потому, что все это было выдумано, и он знал все, что было в Соне; но с княжной Марьей нельзя было себе представить будущей жизни, потому что он не понимал ее, а только любил.
Мечтания о Соне имели в себе что то веселое, игрушечное. Но думать о княжне Марье всегда было трудно и немного страшно.
«Как она молилась! – вспомнил он. – Видно было, что вся душа ее была в молитве. Да, это та молитва, которая сдвигает горы, и я уверен, что молитва ее будет исполнена. Отчего я не молюсь о том, что мне нужно? – вспомнил он. – Что мне нужно? Свободы, развязки с Соней. Она правду говорила, – вспомнил он слова губернаторши, – кроме несчастья, ничего не будет из того, что я женюсь на ней. Путаница, горе maman… дела… путаница, страшная путаница! Да я и не люблю ее. Да, не так люблю, как надо. Боже мой! выведи меня из этого ужасного, безвыходного положения! – начал он вдруг молиться. – Да, молитва сдвинет гору, но надо верить и не так молиться, как мы детьми молились с Наташей о том, чтобы снег сделался сахаром, и выбегали на двор пробовать, делается ли из снегу сахар. Нет, но я не о пустяках молюсь теперь», – сказал он, ставя в угол трубку и, сложив руки, становясь перед образом. И, умиленный воспоминанием о княжне Марье, он начал молиться так, как он давно не молился. Слезы у него были на глазах и в горле, когда в дверь вошел Лаврушка с какими то бумагами.
– Дурак! что лезешь, когда тебя не спрашивают! – сказал Николай, быстро переменяя положение.
– От губернатора, – заспанным голосом сказал Лаврушка, – кульер приехал, письмо вам.
– Ну, хорошо, спасибо, ступай!
Николай взял два письма. Одно было от матери, другое от Сони. Он узнал их по почеркам и распечатал первое письмо Сони. Не успел он прочесть нескольких строк, как лицо его побледнело и глаза его испуганно и радостно раскрылись.
– Нет, это не может быть! – проговорил он вслух. Не в силах сидеть на месте, он с письмом в руках, читая его. стал ходить по комнате. Он пробежал письмо, потом прочел его раз, другой, и, подняв плечи и разведя руками, он остановился посреди комнаты с открытым ртом и остановившимися глазами. То, о чем он только что молился, с уверенностью, что бог исполнит его молитву, было исполнено; но Николай был удивлен этим так, как будто это было что то необыкновенное, и как будто он никогда не ожидал этого, и как будто именно то, что это так быстро совершилось, доказывало то, что это происходило не от бога, которого он просил, а от обыкновенной случайности.
Тот, казавшийся неразрешимым, узел, который связывал свободу Ростова, был разрешен этим неожиданным (как казалось Николаю), ничем не вызванным письмом Сони. Она писала, что последние несчастные обстоятельства, потеря почти всего имущества Ростовых в Москве, и не раз высказываемые желания графини о том, чтобы Николай женился на княжне Болконской, и его молчание и холодность за последнее время – все это вместе заставило ее решиться отречься от его обещаний и дать ему полную свободу.
«Мне слишком тяжело было думать, что я могу быть причиной горя или раздора в семействе, которое меня облагодетельствовало, – писала она, – и любовь моя имеет одною целью счастье тех, кого я люблю; и потому я умоляю вас, Nicolas, считать себя свободным и знать, что несмотря ни на что, никто сильнее не может вас любить, как ваша Соня».
Оба письма были из Троицы. Другое письмо было от графини. В письме этом описывались последние дни в Москве, выезд, пожар и погибель всего состояния. В письме этом, между прочим, графиня писала о том, что князь Андрей в числе раненых ехал вместе с ними. Положение его было очень опасно, но теперь доктор говорит, что есть больше надежды. Соня и Наташа, как сиделки, ухаживают за ним.
С этим письмом на другой день Николай поехал к княжне Марье. Ни Николай, ни княжна Марья ни слова не сказали о том, что могли означать слова: «Наташа ухаживает за ним»; но благодаря этому письму Николай вдруг сблизился с княжной в почти родственные отношения.
На другой день Ростов проводил княжну Марью в Ярославль и через несколько дней сам уехал в полк.

Письмо Сони к Николаю, бывшее осуществлением его молитвы, было написано из Троицы. Вот чем оно было вызвано. Мысль о женитьбе Николая на богатой невесте все больше и больше занимала старую графиню. Она знала, что Соня была главным препятствием для этого. И жизнь Сони последнее время, в особенности после письма Николая, описывавшего свою встречу в Богучарове с княжной Марьей, становилась тяжелее и тяжелее в доме графини. Графиня не пропускала ни одного случая для оскорбительного или жестокого намека Соне.
Но несколько дней перед выездом из Москвы, растроганная и взволнованная всем тем, что происходило, графиня, призвав к себе Соню, вместо упреков и требований, со слезами обратилась к ней с мольбой о том, чтобы она, пожертвовав собою, отплатила бы за все, что было для нее сделано, тем, чтобы разорвала свои связи с Николаем.
– Я не буду покойна до тех пор, пока ты мне не дашь этого обещания.
Соня разрыдалась истерически, отвечала сквозь рыдания, что она сделает все, что она на все готова, но не дала прямого обещания и в душе своей не могла решиться на то, чего от нее требовали. Надо было жертвовать собой для счастья семьи, которая вскормила и воспитала ее. Жертвовать собой для счастья других было привычкой Сони. Ее положение в доме было таково, что только на пути жертвованья она могла выказывать свои достоинства, и она привыкла и любила жертвовать собой. Но прежде во всех действиях самопожертвованья она с радостью сознавала, что она, жертвуя собой, этим самым возвышает себе цену в глазах себя и других и становится более достойною Nicolas, которого она любила больше всего в жизни; но теперь жертва ее должна была состоять в том, чтобы отказаться от того, что для нее составляло всю награду жертвы, весь смысл жизни. И в первый раз в жизни она почувствовала горечь к тем людям, которые облагодетельствовали ее для того, чтобы больнее замучить; почувствовала зависть к Наташе, никогда не испытывавшей ничего подобного, никогда не нуждавшейся в жертвах и заставлявшей других жертвовать себе и все таки всеми любимой. И в первый раз Соня почувствовала, как из ее тихой, чистой любви к Nicolas вдруг начинало вырастать страстное чувство, которое стояло выше и правил, и добродетели, и религии; и под влиянием этого чувства Соня невольно, выученная своею зависимою жизнью скрытности, в общих неопределенных словах ответив графине, избегала с ней разговоров и решилась ждать свидания с Николаем с тем, чтобы в этом свидании не освободить, но, напротив, навсегда связать себя с ним.
Хлопоты и ужас последних дней пребывания Ростовых в Москве заглушили в Соне тяготившие ее мрачные мысли. Она рада была находить спасение от них в практической деятельности. Но когда она узнала о присутствии в их доме князя Андрея, несмотря на всю искреннюю жалость, которую она испытала к нему и к Наташе, радостное и суеверное чувство того, что бог не хочет того, чтобы она была разлучена с Nicolas, охватило ее. Она знала, что Наташа любила одного князя Андрея и не переставала любить его. Она знала, что теперь, сведенные вместе в таких страшных условиях, они снова полюбят друг друга и что тогда Николаю вследствие родства, которое будет между ними, нельзя будет жениться на княжне Марье. Несмотря на весь ужас всего происходившего в последние дни и во время первых дней путешествия, это чувство, это сознание вмешательства провидения в ее личные дела радовало Соню.