Мюллер, Генрих

Генрих Мюллер Heinrich Müller<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Генрих Мюллер</td></tr>
Начальник гестапо
27 сентября 1939 — май 1945
Предшественник:	Рейнхард Гейдрих
Преемник:	должность упразднена
Рождение:	28 апреля 1900(1900-04-28) Мюнхен, Германская империя
Смерть:	предположительно 1945 год
Партия:	НСДАП
Военная служба
Годы службы:	1918
Принадлежность:	Германская империя
Род войск:	Пилот авиации (Имперские военно-воздушные силы Германии), РСХА
Звание:	Группенфюрер СС, Генерал-лейтенант полиции
Награды:

Ге́нрих Мю́ллер (нем. Heinrich Müller, 28 апреля 1900 — достоверно не известно, по одной из версий в мае 1945) — начальник тайной государственной полиции (IV отдел РСХА) Германии (1939—1945), группенфюрер СС и генерал-лейтенант полиции (1941).

Биография

Родился в Мюнхене в католической семье управляющего Алоиза Мюллера (1875—1962). Фельдфебель санитарной части, полицейский служащий, выучившийся на садовника, Алоиз вырос в г. Нойбурге на Дунае и вскоре после свадьбы с Анной Шрайндль (1874—1947), дочери мельника из местечка Цвизель, 19 апреля 1899 года переселился в маленькую квартирку в Мюнхене, где и родился Генрих.

Образование

С 1906 года учился в начальной школе в Ингольштадте, после окончания которой 25 февраля 1907 года, родители отправили его в рабочую школу в Шробенхаузене. В 1908 году он был переведён в школу города Крумбаха.

В 1914 году после окончания восьмого класса школы Мюллер стал учеником-подмастерьем на баварском авиационном заводе в Мюнхене. После трёхгодичного обучения, 11 июня 1917 года ушёл добровольцем на фронт. Обучался военному делу в Мюнхене, Аугсбурге, Нойштадте в декабре 1917 года, после чего был направлен на учёбу в авиационную школу, завершил своё лётное образование в марте 1918 года. В апреле 1918 года послан на Западный фронт в бомбардировочную эскадрилью А-187. Служил военным лётчиком. За боевые заслуги награждён орденами Железного креста 1-й и 2-й степеней. 13 июня 1919 года в возрасте 19 лет был уволен в запас в звании вице-фельдфебеля и до ноября 1919 года работал экспедитором при инспекции по аэронавигации.

Служба в полиции

• С 1 декабря 1919 года — помощник;
• С 1 июля 1921 года — помощник в канцелярии;
• С 1 августа 1922 года — ассистент в канцелярии;
• С 1 апреля 1923 года — ассистент в полиции;
• С 1 июля 1929 года — секретарь в полиции;
• С 1 мая 1933 года — старший секретарь в полиции;
• С 16 ноября 1933 года — старший секретарь-криминалист, инспектор-криминалист;
  
• 20 апреля 1934 года — штурмфюрер;
  
• 4 июля 1934 года — оберштурмфюрер;
• С 1 ноября 1934 года — старший инспектор-криминалист;
  
• 30 января 1935 года — гауптштурмфюрер;
  
• 20 апреля 1936 года — штурмбаннфюрер;
  
• 9 ноября 1936 года — оберштурмбаннфюрер;
  
• 30 января 1937 года — штандартенфюрер;
• С 3 июня 1937 года — Высший правительственный чиновник и криминальный советник;
  
• 20 апреля 1939 года — оберфюрер;
• С 22 июня 1939 года — начальник криминальной полиции рейха;
• С 1 октября 1939 года — начальник IV отдела РСХА (гестапо);
  
• 14 декабря 1940 года — бригадефюрер;
  
• 1 января 1941 года — генерал-майор полиции;
  
• 9 ноября 1941 года — группенфюрер, генерал-лейтенант полиции.

Третий рейх

После прихода национал-социалистов к власти Мюллер служил под руководством Рейнхарда Гейдриха, ставшего начальником политического отдела мюнхенской полиции. В 1934 году Гейдрих перевёл Мюллера вместе с 37 баварскими коллегами из Мюнхена в Берлин. Мюллер автоматически стал унтерштурмфюрером СС. В 1936 году он получил звание оберштурмбаннфюрера СС и обер-инспектора полиции.

В конце 1936 года партийное руководство в Мюнхене высказалось против его повышения по службе. В «строго конфиденциальной политической характеристике» начальник управления гау Мюнхен — Верхняя Бавария писал: «Обер-инспектор Генрих Мюллер не является членом партии. (…) Только в силу своего применения в тайной государственной полиции он пользуется почётным правом ношения формы оберштурмбаннфюрера СС». Партийные работники из Мюнхена признали, что Мюллер ещё до 1933 года «очень жёстко, отчасти не обращая внимания на правовые положения, боролся против левых». Однако: «При всём огромном рвении и его невероятном честолюбии, если бы потребовалось преследовать правых, то Мюллер и тут сделал бы всё, чтобы добиться признания со стороны начальства». Так как: «Он явно не был национал-социалистом». Ещё «хуже, чем с политической точки зрения» были, по мнению мюнхенского управления гау, некоторые особенности характера Мюллера. Обоснование: «Он бесцеремонный человек, не терпит в своем окружении людей, которые препятствуют его стремлению продвинуться по служебной лестнице (…), однако охотно даёт похвалить себя за работу, которой он сам не занимался. При этом он не стесняется нарушения элементарных понятий товарищества». Вывод: «Для предпочтительного повышения Мюллера по службе нет никакого повода, так как он не имеет никаких заслуг в деле национального подъёма». На всякий случай мюнхенское руководство гау запросило ответственную за Мюллера местную группу НСДАП в Пазинге. Оттуда пришёл следующий ответ: «Как Мюллер получил своё почётное звание в СС, нам неизвестно. (…) Мы плохо можем представить себе его в качестве члена партии». Ещё одно короткое замечание: «Пожертвование на день айнтопфа по 40 пфеннигов».

Тем не менее Мюллер доказал, что такие специалисты, как он, могли сделать в национал-социалистической Германии карьеру, даже если против них выступала партия. В январе 1937 года, вскоре после того, как из Мюнхена на него пришла отрицательная характеристика, обер-инспектор Мюллер перескочил три ступени иерархической лестницы, став обер-регирунгсратом и криминальратом. Вскоре после этого он получил звание штандартенфюрера СС.

В 1939 году под давлением партийной канцелярии он наконец вступил в НСДАП.

В октябре 1939 года рейхскриминальдиректор Мюллер, который и в Берлине продолжал говорить на баварском диалекте, был назначен начальником отдела IV главного управления имперской безопасности, то есть гестапо. В отдел входили следующие секторы:

• IV А 1 Коммунизм, марксизм,
• IV А 2 Предотвращение диверсий,
• IV А 3 Реакция, оппозиция, либерализм, легитимизм, эмиграция,
• IV А 4 Служба защиты и предотвращения покушений,
• IV В 1 Политический католицизм, секты,
• IV В 3 Масоны,
• IV В 4 Вопросы еврейства.

В ноябре 1941 года он получил звание группенфюрера СС и генерал-лейтенанта полиции.

В силу своих профессиональных знаний и отсутствия политических предубеждений Мюллер мог чувствовать своё превосходство над многими представителями верхушки рейха и сохранял независимость даже по отношению к Гиммлеру, Борману и своим непосредственным начальникам Гейдриху и его преемнику Кальтенбруннеру.

Начальника политической разведки Вальтера Шелленберга и начальника криминальной полиции Артура Небе Мюллер отталкивал от себя одним своим внешним видом: пробор посередине, выбритый затылок, сжатые губы, колкий взгляд, постоянно дрожащие веки.

Мюллер с рвением и беспощадностью выполнял свои обязанности — поиск и обезвреживание «врагов рейха». Он, в частности, лично руководил ликвидацией подпольной организации «Красная капелла», а также розыском лиц, причастных к попытке государственного переворота 20 июля 1944 года, прежде всего Артура Небе. В октябре 1944 года Мюллер был награждён Рыцарским крестом Креста за военные заслуги с мечами. При этом были отмечены разработанные им «разнообразные методы современной профилактики» в борьбе против врагов государства.

Следы Мюллера потерялись в мае 1945 года. Достоверно известно, что 29 апреля 1945 года в бункере фюрера он допрашивал свояка Гитлера группенфюрера СС Германа Фегелейна, который был обвинен в дезертирстве и казнён.

Награды

1. Золотой Рыцарский крест Военных заслуг
2. Рыцарский крест «За военные заслуги» (Германия) с мечами
3. Крест «За военные заслуги» (Германия) 1-й степени с мечами
4. Крест «За военные заслуги» (Германия) 2-й степени с мечами
5. Железный крест 1-го класса 1914 года и пряжка 1939 года
6. Железный крест 2-го класса 1914 года и пряжка 1939 года
7. Орден «За военные заслуги» (Бавария) 2-го класса с мечами
8. Золотой партийный знак НСДАП
   
9. Медаль «В память 1 октября 1938 года»
10. Медаль «В память 13 марта 1938 года»
11. Почётный крест Первой мировой войны 1914/1918

Семья

Жена с 17 июня 1924 года: София (урождённая Дишнер; 12 февраля 1900 Пазинг — 3 марта 1990 Мюнхен) — дочь владельца издательства и типографии Отто Дишнера, основателя издания «Der Wurntalbote».
Дети:

• Райнхард (род. 4 января 1927 г.)
• Элизабет (род. 30 сентября 1936 г.)

Спорт

Занимался альпинизмом.
Имел спортивные награды:

• Немецкий Олимпийский почётный знак I степени;
• Значок за достижения в спорте СА в бронзе.

Адреса

• Мюнхен, Габриленштрассе (у родителей до 8 июля 1924 г.)
• Мюнхен, Банхофштрассе, д. 3 (у родителей жены)
• Мюнхен, Лютцовштрассе
• Берлин-Штеглиц, Кюлеборнвег, д. 11 (с 1934 г.)
• Берлин-Ланквиц, Корнелиусштрассе, д. 22 (с 1941 до 1945 г.)

Исчезновение и смерть

По одной из версий, Генрих Мюллер погиб в мае 1945 года в Берлине. В августе 1945 года на территории министерства авиации Третьего рейха был обнаружен труп в генеральском мундире, во внутреннем кармане которого находилось удостоверение на имя группенфюрера СС Генриха Мюллера с его фотографией. Тело было похоронено сначала на кладбище «Большая Гамбургская улица», а потом якобы — на гарнизонном кладбище Лилиентальштрассе в Берлине-Нойкёльне.

Вальтер Шелленберг, начальник внешней разведки службы безопасности Третьего рейха, в своих воспоминаниях, впервые опубликованных уже после его смерти в 1956 году, высказал версию о том, что Мюллер не умер в 1945 году, а был завербован НКВД и в дальнейшем жил в СССР. Согласно этой версии, Мюллер скончался в Москве в 1948 году.

В сентябре 1963 года предположение о том, что тело Мюллера захоронено на гарнизонном кладбище Лилиентальштрассе, было опровергнуто. По распоряжению прокуратуры была проведена эксгумация останков из места захоронения. Были обнаружены три скелета и один череп. Экспертиза установила, что останков Мюллера в общей могиле нет.

Затем стали выдвигаться другие версии о том, что Мюллер якобы скрылся в Патагонии. Назывались различные возможные места его пребывания: Аргентина, Чили, Боливия, Бразилия, Парагвай. Предполагалось даже, что он стал сотрудником Штази.

В 1990-е годы в США были опубликованы «Вербовочные беседы» и «Дневники» Мюллера, которые многие посчитали «литературной мистификацией». Согласно этой «американской» версии, Мюллер был завербован ЦРУ, в дальнейшем жил в США и умер в Калифорнии в 1982 году. Однако само ЦРУ исходило из того, что Мюллер скончался в начале мая 1945 года в Берлине.

31 октября 2013 года немецкая газета «Bild» сообщила о том, что по их версии спустя 68 лет после окончания Второй мировой войны доказано: шеф гитлеровского гестапо Генрих Мюллер захоронен в 1945 году в братской могиле на еврейском кладбище в берлинском округе Митте (нем. Berlin-Mitte), вместе с теми людьми, которых он жестоко преследовал. Об этом свидетельствуют документы, обнаруженные в различных архивах немецким историком, профессором политологии Свободного университета Берлина, руководителем мемориала немецкого Сопротивления Йоханнесом Тухелем. Эти документы стали доступны только через двадцать лет после окончания «холодной войны». В своих выводах о месте последнего пристанища Мюллера немецкий исследователь опирался на неопровержимые доказательства, главными из которых послужили свидетельство о смерти нацистского преступника и показания могильщика, который в 1945 году принимал участие в погребениях. Немецкая газета «Bild» опубликовала на своём сайте это свидетельство о смерти Мюллера, согласно которому он скончался в здании самой Рейхсканцелярии, обстоятельства и точное время смерти в нём не указаны. По словам самого учёного Йоханнеса Тухеля, ранее ЦРУ в своих выводах о месте захоронения Мюллера уже ссылалось на некоторых историков, которые выдвигали теорию о захоронении его тела на еврейском кладбище в Берлине в 1945 году. В итоге Тухель поддерживает версию ЦРУ о том, что шеф тайной полиции похоронен именно там.

Генрих Мюллер в популярной культуре

Художественная литература

В СССР и Восточной Европе получил большую известность образ Мюллера, выведенный в романах Юлиана Семёнова «Семнадцать мгновений весны».

В романах того же Семёнова «Экспансия-I», «Экспансия-II» и «Экспансия-III», повествующих о послевоенной работе Исаева-Штирлица по выявлению национал-социалистического подполья в испаноязычных странах, Мюллер выведен как главный фигурант агентурной сети нацистов, наладивший её работу в Латинской Америке. По представлениям автора, находясь в горах Аргентины, Мюллер «дергал за ниточки» едва ли не всей мировой политики, включая разработку атомного оружия, пытаясь сохранить и отреставрировать осколки национал-социализма, и возродить Третий рейх. В заключительной части трилогии Штирлиц вместе с американским разведчиком Полом Роумэном похищают Мюллера и на самолёте переправляют его в неизвестное место. Штирлица ранят чекисты из советского консульства, в которое он обратился за помощью, арестовывают как «нацистского наймита» и вывозят в СССР. Судьба Мюллера остаётся неизвестной, нигде более в продолжениях серии он не упоминается.

Кино

• В фильме Татьяны Лиозновой «Семнадцать мгновений весны» (СССР), Мюллера сыграл Леонид Броневой. Кинообраз шефа гестапо, созданный режиссёром и актёром — один из самых ярких в сериале, хотя весьма далёк от исторического прототипа.
• «Гитлер капут!» (Россия; 2008) Мюллера сыграл (а точнее, спародировал) Юрий Гальцев.
• «Взорвать Гитлера» / «Elser» (Германия; 2015) режиссёр Оливер Хиршбигель, в роли Мюллера — Йохан фон Бюлов.

Литература

• Александр Вайс. [www.peoples.ru/military/fascism/cc/meuller/ Генрих Мюллер]
• Вальтер Шелленберг. [www.ozon.ru/context/detail/id/3439278/ Лабиринт. Мемуары гитлеровского разведчика]
• Андреас Зегер. [www.cartalana.ru/muller-06.php Гестапо-Мюллер]
• Пьер де Вильмаре. [velesova-sloboda.vho.org/archiv/pdf/vilmare-dosye-saragosa.pdf Досье Сарагоса. Мартин Борман и Гестапо-Мюллер после 1945 года]

Отрывок, характеризующий Мюллер, Генрих

– Об вашем деле, – обратился князь Андрей опять к Борису, – мы поговорим после, и он оглянулся на Ростова. – Вы приходите ко мне после смотра, мы всё сделаем, что можно будет.
И, оглянув комнату, он обратился к Ростову, которого положение детского непреодолимого конфуза, переходящего в озлобление, он и не удостоивал заметить, и сказал:
– Вы, кажется, про Шенграбенское дело рассказывали? Вы были там?
– Я был там, – с озлоблением сказал Ростов, как будто бы этим желая оскорбить адъютанта.
Болконский заметил состояние гусара, и оно ему показалось забавно. Он слегка презрительно улыбнулся.
– Да! много теперь рассказов про это дело!
– Да, рассказов, – громко заговорил Ростов, вдруг сделавшимися бешеными глазами глядя то на Бориса, то на Болконского, – да, рассказов много, но наши рассказы – рассказы тех, которые были в самом огне неприятеля, наши рассказы имеют вес, а не рассказы тех штабных молодчиков, которые получают награды, ничего не делая.
– К которым, вы предполагаете, что я принадлежу? – спокойно и особенно приятно улыбаясь, проговорил князь Андрей.
Странное чувство озлобления и вместе с тем уважения к спокойствию этой фигуры соединялось в это время в душе Ростова.
– Я говорю не про вас, – сказал он, – я вас не знаю и, признаюсь, не желаю знать. Я говорю вообще про штабных.
– А я вам вот что скажу, – с спокойною властию в голосе перебил его князь Андрей. – Вы хотите оскорбить меня, и я готов согласиться с вами, что это очень легко сделать, ежели вы не будете иметь достаточного уважения к самому себе; но согласитесь, что и время и место весьма дурно для этого выбраны. На днях всем нам придется быть на большой, более серьезной дуэли, а кроме того, Друбецкой, который говорит, что он ваш старый приятель, нисколько не виноват в том, что моя физиономия имела несчастие вам не понравиться. Впрочем, – сказал он, вставая, – вы знаете мою фамилию и знаете, где найти меня; но не забудьте, – прибавил он, – что я не считаю нисколько ни себя, ни вас оскорбленным, и мой совет, как человека старше вас, оставить это дело без последствий. Так в пятницу, после смотра, я жду вас, Друбецкой; до свидания, – заключил князь Андрей и вышел, поклонившись обоим.
Ростов вспомнил то, что ему надо было ответить, только тогда, когда он уже вышел. И еще более был он сердит за то, что забыл сказать это. Ростов сейчас же велел подать свою лошадь и, сухо простившись с Борисом, поехал к себе. Ехать ли ему завтра в главную квартиру и вызвать этого ломающегося адъютанта или, в самом деле, оставить это дело так? был вопрос, который мучил его всю дорогу. То он с злобой думал о том, с каким бы удовольствием он увидал испуг этого маленького, слабого и гордого человечка под его пистолетом, то он с удивлением чувствовал, что из всех людей, которых он знал, никого бы он столько не желал иметь своим другом, как этого ненавидимого им адъютантика.


На другой день свидания Бориса с Ростовым был смотр австрийских и русских войск, как свежих, пришедших из России, так и тех, которые вернулись из похода с Кутузовым. Оба императора, русский с наследником цесаревичем и австрийский с эрцгерцогом, делали этот смотр союзной 80 титысячной армии.
С раннего утра начали двигаться щегольски вычищенные и убранные войска, выстраиваясь на поле перед крепостью. То двигались тысячи ног и штыков с развевавшимися знаменами и по команде офицеров останавливались, заворачивались и строились в интервалах, обходя другие такие же массы пехоты в других мундирах; то мерным топотом и бряцанием звучала нарядная кавалерия в синих, красных, зеленых шитых мундирах с расшитыми музыкантами впереди, на вороных, рыжих, серых лошадях; то, растягиваясь с своим медным звуком подрагивающих на лафетах, вычищенных, блестящих пушек и с своим запахом пальников, ползла между пехотой и кавалерией артиллерия и расставлялась на назначенных местах. Не только генералы в полной парадной форме, с перетянутыми донельзя толстыми и тонкими талиями и красневшими, подпертыми воротниками, шеями, в шарфах и всех орденах; не только припомаженные, расфранченные офицеры, но каждый солдат, – с свежим, вымытым и выбритым лицом и до последней возможности блеска вычищенной аммуницией, каждая лошадь, выхоленная так, что, как атлас, светилась на ней шерсть и волосок к волоску лежала примоченная гривка, – все чувствовали, что совершается что то нешуточное, значительное и торжественное. Каждый генерал и солдат чувствовали свое ничтожество, сознавая себя песчинкой в этом море людей, и вместе чувствовали свое могущество, сознавая себя частью этого огромного целого.
С раннего утра начались напряженные хлопоты и усилия, и в 10 часов всё пришло в требуемый порядок. На огромном поле стали ряды. Армия вся была вытянута в три линии. Спереди кавалерия, сзади артиллерия, еще сзади пехота.
Между каждым рядом войск была как бы улица. Резко отделялись одна от другой три части этой армии: боевая Кутузовская (в которой на правом фланге в передней линии стояли павлоградцы), пришедшие из России армейские и гвардейские полки и австрийское войско. Но все стояли под одну линию, под одним начальством и в одинаковом порядке.
Как ветер по листьям пронесся взволнованный шопот: «едут! едут!» Послышались испуганные голоса, и по всем войскам пробежала волна суеты последних приготовлений.
Впереди от Ольмюца показалась подвигавшаяся группа. И в это же время, хотя день был безветренный, легкая струя ветра пробежала по армии и чуть заколебала флюгера пик и распущенные знамена, затрепавшиеся о свои древки. Казалось, сама армия этим легким движением выражала свою радость при приближении государей. Послышался один голос: «Смирно!» Потом, как петухи на заре, повторились голоса в разных концах. И всё затихло.
В мертвой тишине слышался топот только лошадей. То была свита императоров. Государи подъехали к флангу и раздались звуки трубачей первого кавалерийского полка, игравшие генерал марш. Казалось, не трубачи это играли, а сама армия, радуясь приближению государя, естественно издавала эти звуки. Из за этих звуков отчетливо послышался один молодой, ласковый голос императора Александра. Он сказал приветствие, и первый полк гаркнул: Урра! так оглушительно, продолжительно, радостно, что сами люди ужаснулись численности и силе той громады, которую они составляли.
Ростов, стоя в первых рядах Кутузовской армии, к которой к первой подъехал государь, испытывал то же чувство, какое испытывал каждый человек этой армии, – чувство самозабвения, гордого сознания могущества и страстного влечения к тому, кто был причиной этого торжества.
Он чувствовал, что от одного слова этого человека зависело то, чтобы вся громада эта (и он, связанный с ней, – ничтожная песчинка) пошла бы в огонь и в воду, на преступление, на смерть или на величайшее геройство, и потому то он не мог не трепетать и не замирать при виде этого приближающегося слова.
– Урра! Урра! Урра! – гремело со всех сторон, и один полк за другим принимал государя звуками генерал марша; потом Урра!… генерал марш и опять Урра! и Урра!! которые, всё усиливаясь и прибывая, сливались в оглушительный гул.
Пока не подъезжал еще государь, каждый полк в своей безмолвности и неподвижности казался безжизненным телом; только сравнивался с ним государь, полк оживлялся и гремел, присоединяясь к реву всей той линии, которую уже проехал государь. При страшном, оглушительном звуке этих голосов, посреди масс войска, неподвижных, как бы окаменевших в своих четвероугольниках, небрежно, но симметрично и, главное, свободно двигались сотни всадников свиты и впереди их два человека – императоры. На них то безраздельно было сосредоточено сдержанно страстное внимание всей этой массы людей.
Красивый, молодой император Александр, в конно гвардейском мундире, в треугольной шляпе, надетой с поля, своим приятным лицом и звучным, негромким голосом привлекал всю силу внимания.
Ростов стоял недалеко от трубачей и издалека своими зоркими глазами узнал государя и следил за его приближением. Когда государь приблизился на расстояние 20 ти шагов и Николай ясно, до всех подробностей, рассмотрел прекрасное, молодое и счастливое лицо императора, он испытал чувство нежности и восторга, подобного которому он еще не испытывал. Всё – всякая черта, всякое движение – казалось ему прелестно в государе.
Остановившись против Павлоградского полка, государь сказал что то по французски австрийскому императору и улыбнулся.
Увидав эту улыбку, Ростов сам невольно начал улыбаться и почувствовал еще сильнейший прилив любви к своему государю. Ему хотелось выказать чем нибудь свою любовь к государю. Он знал, что это невозможно, и ему хотелось плакать.
Государь вызвал полкового командира и сказал ему несколько слов.
«Боже мой! что бы со мной было, ежели бы ко мне обратился государь! – думал Ростов: – я бы умер от счастия».
Государь обратился и к офицерам:
– Всех, господа (каждое слово слышалось Ростову, как звук с неба), благодарю от всей души.
Как бы счастлив был Ростов, ежели бы мог теперь умереть за своего царя!
– Вы заслужили георгиевские знамена и будете их достойны.
«Только умереть, умереть за него!» думал Ростов.
Государь еще сказал что то, чего не расслышал Ростов, и солдаты, надсаживая свои груди, закричали: Урра! Ростов закричал тоже, пригнувшись к седлу, что было его сил, желая повредить себе этим криком, только чтобы выразить вполне свой восторг к государю.
Государь постоял несколько секунд против гусар, как будто он был в нерешимости.
«Как мог быть в нерешимости государь?» подумал Ростов, а потом даже и эта нерешительность показалась Ростову величественной и обворожительной, как и всё, что делал государь.
Нерешительность государя продолжалась одно мгновение. Нога государя, с узким, острым носком сапога, как носили в то время, дотронулась до паха энглизированной гнедой кобылы, на которой он ехал; рука государя в белой перчатке подобрала поводья, он тронулся, сопутствуемый беспорядочно заколыхавшимся морем адъютантов. Дальше и дальше отъезжал он, останавливаясь у других полков, и, наконец, только белый плюмаж его виднелся Ростову из за свиты, окружавшей императоров.
В числе господ свиты Ростов заметил и Болконского, лениво и распущенно сидящего на лошади. Ростову вспомнилась его вчерашняя ссора с ним и представился вопрос, следует – или не следует вызывать его. «Разумеется, не следует, – подумал теперь Ростов… – И стоит ли думать и говорить про это в такую минуту, как теперь? В минуту такого чувства любви, восторга и самоотвержения, что значат все наши ссоры и обиды!? Я всех люблю, всем прощаю теперь», думал Ростов.
Когда государь объехал почти все полки, войска стали проходить мимо его церемониальным маршем, и Ростов на вновь купленном у Денисова Бедуине проехал в замке своего эскадрона, т. е. один и совершенно на виду перед государем.
Не доезжая государя, Ростов, отличный ездок, два раза всадил шпоры своему Бедуину и довел его счастливо до того бешеного аллюра рыси, которою хаживал разгоряченный Бедуин. Подогнув пенящуюся морду к груди, отделив хвост и как будто летя на воздухе и не касаясь до земли, грациозно и высоко вскидывая и переменяя ноги, Бедуин, тоже чувствовавший на себе взгляд государя, прошел превосходно.
Сам Ростов, завалив назад ноги и подобрав живот и чувствуя себя одним куском с лошадью, с нахмуренным, но блаженным лицом, чортом , как говорил Денисов, проехал мимо государя.
– Молодцы павлоградцы! – проговорил государь.
«Боже мой! Как бы я счастлив был, если бы он велел мне сейчас броситься в огонь», подумал Ростов.
Когда смотр кончился, офицеры, вновь пришедшие и Кутузовские, стали сходиться группами и начали разговоры о наградах, об австрийцах и их мундирах, об их фронте, о Бонапарте и о том, как ему плохо придется теперь, особенно когда подойдет еще корпус Эссена, и Пруссия примет нашу сторону.
Но более всего во всех кружках говорили о государе Александре, передавали каждое его слово, движение и восторгались им.
Все только одного желали: под предводительством государя скорее итти против неприятеля. Под командою самого государя нельзя было не победить кого бы то ни было, так думали после смотра Ростов и большинство офицеров.
Все после смотра были уверены в победе больше, чем бы могли быть после двух выигранных сражений.


На другой день после смотра Борис, одевшись в лучший мундир и напутствуемый пожеланиями успеха от своего товарища Берга, поехал в Ольмюц к Болконскому, желая воспользоваться его лаской и устроить себе наилучшее положение, в особенности положение адъютанта при важном лице, казавшееся ему особенно заманчивым в армии. «Хорошо Ростову, которому отец присылает по 10 ти тысяч, рассуждать о том, как он никому не хочет кланяться и ни к кому не пойдет в лакеи; но мне, ничего не имеющему, кроме своей головы, надо сделать свою карьеру и не упускать случаев, а пользоваться ими».
В Ольмюце он не застал в этот день князя Андрея. Но вид Ольмюца, где стояла главная квартира, дипломатический корпус и жили оба императора с своими свитами – придворных, приближенных, только больше усилил его желание принадлежать к этому верховному миру.
Он никого не знал, и, несмотря на его щегольской гвардейский мундир, все эти высшие люди, сновавшие по улицам, в щегольских экипажах, плюмажах, лентах и орденах, придворные и военные, казалось, стояли так неизмеримо выше его, гвардейского офицерика, что не только не хотели, но и не могли признать его существование. В помещении главнокомандующего Кутузова, где он спросил Болконского, все эти адъютанты и даже денщики смотрели на него так, как будто желали внушить ему, что таких, как он, офицеров очень много сюда шляется и что они все уже очень надоели. Несмотря на это, или скорее вследствие этого, на другой день, 15 числа, он после обеда опять поехал в Ольмюц и, войдя в дом, занимаемый Кутузовым, спросил Болконского. Князь Андрей был дома, и Бориса провели в большую залу, в которой, вероятно, прежде танцовали, а теперь стояли пять кроватей, разнородная мебель: стол, стулья и клавикорды. Один адъютант, ближе к двери, в персидском халате, сидел за столом и писал. Другой, красный, толстый Несвицкий, лежал на постели, подложив руки под голову, и смеялся с присевшим к нему офицером. Третий играл на клавикордах венский вальс, четвертый лежал на этих клавикордах и подпевал ему. Болконского не было. Никто из этих господ, заметив Бориса, не изменил своего положения. Тот, который писал, и к которому обратился Борис, досадливо обернулся и сказал ему, что Болконский дежурный, и чтобы он шел налево в дверь, в приемную, коли ему нужно видеть его. Борис поблагодарил и пошел в приемную. В приемной было человек десять офицеров и генералов.
В то время, как взошел Борис, князь Андрей, презрительно прищурившись (с тем особенным видом учтивой усталости, которая ясно говорит, что, коли бы не моя обязанность, я бы минуты с вами не стал разговаривать), выслушивал старого русского генерала в орденах, который почти на цыпочках, на вытяжке, с солдатским подобострастным выражением багрового лица что то докладывал князю Андрею.
– Очень хорошо, извольте подождать, – сказал он генералу тем французским выговором по русски, которым он говорил, когда хотел говорить презрительно, и, заметив Бориса, не обращаясь более к генералу (который с мольбою бегал за ним, прося еще что то выслушать), князь Андрей с веселой улыбкой, кивая ему, обратился к Борису.
Борис в эту минуту уже ясно понял то, что он предвидел прежде, именно то, что в армии, кроме той субординации и дисциплины, которая была написана в уставе, и которую знали в полку, и он знал, была другая, более существенная субординация, та, которая заставляла этого затянутого с багровым лицом генерала почтительно дожидаться, в то время как капитан князь Андрей для своего удовольствия находил более удобным разговаривать с прапорщиком Друбецким. Больше чем когда нибудь Борис решился служить впредь не по той писанной в уставе, а по этой неписанной субординации. Он теперь чувствовал, что только вследствие того, что он был рекомендован князю Андрею, он уже стал сразу выше генерала, который в других случаях, во фронте, мог уничтожить его, гвардейского прапорщика. Князь Андрей подошел к нему и взял за руку.
– Очень жаль, что вчера вы не застали меня. Я целый день провозился с немцами. Ездили с Вейротером поверять диспозицию. Как немцы возьмутся за аккуратность – конца нет!
Борис улыбнулся, как будто он понимал то, о чем, как об общеизвестном, намекал князь Андрей. Но он в первый раз слышал и фамилию Вейротера и даже слово диспозиция.
– Ну что, мой милый, всё в адъютанты хотите? Я об вас подумал за это время.
– Да, я думал, – невольно отчего то краснея, сказал Борис, – просить главнокомандующего; к нему было письмо обо мне от князя Курагина; я хотел просить только потому, – прибавил он, как бы извиняясь, что, боюсь, гвардия не будет в деле.
– Хорошо! хорошо! мы обо всем переговорим, – сказал князь Андрей, – только дайте доложить про этого господина, и я принадлежу вам.
В то время как князь Андрей ходил докладывать про багрового генерала, генерал этот, видимо, не разделявший понятий Бориса о выгодах неписанной субординации, так уперся глазами в дерзкого прапорщика, помешавшего ему договорить с адъютантом, что Борису стало неловко. Он отвернулся и с нетерпением ожидал, когда возвратится князь Андрей из кабинета главнокомандующего.
– Вот что, мой милый, я думал о вас, – сказал князь Андрей, когда они прошли в большую залу с клавикордами. – К главнокомандующему вам ходить нечего, – говорил князь Андрей, – он наговорит вам кучу любезностей, скажет, чтобы приходили к нему обедать («это было бы еще не так плохо для службы по той субординации», подумал Борис), но из этого дальше ничего не выйдет; нас, адъютантов и ординарцев, скоро будет батальон. Но вот что мы сделаем: у меня есть хороший приятель, генерал адъютант и прекрасный человек, князь Долгоруков; и хотя вы этого можете не знать, но дело в том, что теперь Кутузов с его штабом и мы все ровно ничего не значим: всё теперь сосредоточивается у государя; так вот мы пойдемте ка к Долгорукову, мне и надо сходить к нему, я уж ему говорил про вас; так мы и посмотрим; не найдет ли он возможным пристроить вас при себе, или где нибудь там, поближе .к солнцу.