Миллер, Герхард Фридрих

В Википедии есть статьи о других людях с фамилиями: Миллер и Мюллер

Герхард Фридрих Миллер (Фёдор Иванович Миллер)
нем. Gerhard Friedrich Müller
Научная сфера:	история
Учёное звание:	профессор, академик СПбАН
Награды и премии:

Ге́рхард Фри́дрих Ми́ллер (Мю́ллер), или в русифицированном варианте Фёдор Ива́нович Ми́ллер (нем. Gerhard Friedrich Müller; 7 (18) октября 1705, Херфорд, герцогство Вестфалия — 11 (22) октября 1783, Москва, Российская империя) — российский историограф немецкого происхождения. Действительный член Императорской Академии наук и художеств в Санкт-Петербурге (адъюнкт по истории с 05.11.1725, профессор истории с 01.07.1730), вице-секретарь Академии (01.07.1728—01.06.1730), конференц-секретарь Академии (07.03.1754—21.02.1765), действительный статский советник (1783). Руководитель «Второй Камчатской экспедиции», организатор Московского главного архива.

Происхождение

Его отец, Томас Мюллер, ректор гимназии в Херфорде (Вестфалия), происходил из пасторской семьи из города Зёст. Мать, Анна Мария Боде, была дочерью профессора права и восточных языков и теологии в городе Минден (Вестфалия), Герарда Боде. Дядя по материнской линии, Генрих фон Боде, был профессором права в Ринтельн и Галле и принадлежал к имперскому дворянству, имея чин имперского надворного советника.

Школьное образование Герхард получил в гимназии своего отца. С 1724 года учился в Лейпцигском университете.

Карьера в России

5 (16) ноября 1725 года Миллер приехал в Россию и был определен адъюнктом по истории в только что основанную Академию наук и художеств. Поддерживаемый влиятельным И. Шумахером, зятем которого Миллер предполагал стать, он первые годы преподавал латинский язык, историю и географию в Академической гимназии, вёл протоколы академических заседаний и канцелярии (1728—1730), редактировал «Санкт-Петербургские ведомости» с «Примечаниями» — первым отечественным журналом, рассчитанным на более обширный круг читателей. 1 (12) июля 1730 1730 года Миллер был назначен профессором истории Академии, а 2 августа выехал за границу. Посетив Германию, Голландию, Англию, Миллер привлёк для работы в Академии Юнкера и Георга Якова Кера. По возвращении в 1732 году, Миллер обнаружил, что лишился расположения Шумахера, с которым у него с тех пор возникла непримиримая вражда. С 1732 года он стал выпускать сборник статей, касающихся России: «Sammlung Russischer Geschichte» (1732—1765) — это было первое издание, основательно знакомившее иностранцев с русской землёй и её историей.

В 1733 году началась подготовка «Второй Камчатской экспедиции», в которой по поручению академии принял участие и Миллер. Не попав на Камчатку, Миллер объездил главнейшие пункты Западной и Восточной Сибири в пределах: Берёзов—Усть-Каменогорск—Нерчинск—Якутск и тщательно исследовал местные архивы, открыв, между прочим, сибирскую летопись Ремезова. Десятилетнее (1733—1743) пребывание в Сибири обогатило Миллера массой ценных сведений по этнографии инородцев, местной археологии и современному состоянию края. Особенно важна была вывезенная Миллером громадная коллекция архивных документов, и если сам он использовал только ничтожную часть их, то в в дальнейшем они служили и продолжают служить важным подспорьем для учёных. В Санкт-Петербург Миллер вернулся в самый разгар академических интриг и, кроме Шумахера, нажил себе другого непримиримого врага — М. В. Ломоносова.

После возвращения из Сибири, Миллер написал историю российских исследований. Французское издание его работы (фр. Voyages et decouvertes faites par les Russes le long des cotes de la mer Glaciale &sur l'ocean oriental) помогло довести до широкой аудитории Европы информацию о российских исследованиях.

В 1747 году Миллер принял русское подданство, и 20 ноября (1 декабря) 1747 был назначен историографом Российского государства. В 1749 году имел большую неприятность по поводу речи, приготовленной им для торжественного заседания Академии: «Происхождение народа и имени российского». Некоторые из академиков (Ломоносов, Крашенинников, Попов) нашли её «предосудительной России». Миллер обвинялся в том, что «во всей речи ни одного случая не показал к славе российского народа, но только упомянул о том больше, что к бесславию служить может, а именно: как их многократно разбивали в сражениях, где грабежом, огнём и мечом пустошили и у царей их сокровища грабили. А напоследок удивления достойно, с какой неосторожностью употребил экспрессию, что скандинавы победоносным своим оружием благополучно себе всю Россию покорили».

Горячность и нетерпимость, с какой принята была теория скандинавского происхождения варягов-основателей русского государства (Норманская теория), значительно объясняется тогдашними политическими отношениями России к Швеции. Речь, уже напечатанная, была уничтожена, но появилась в 1768 году в «Allgemeine historische Bibliothek» (т. IV) под заглавием: «Origines Rossicae».

6 (17) октября 1750 года Миллер был, за ссору с Ломоносовым, разжалован на год, президентом Императорской Академии наук и художеств графом К. Г. Разумовским, из профессоров — в адъюнкты Академии и понижением жалованья с 1000 руб. до 860 руб. в год. Скоро, однако, Миллер был прощён под условием предварительно подать прошение о прощении.

В 1750 году он напечатал первый том «Описания Сибирского царства» — «первый правильный учёный труд по сибирской истории» (Пыпин). 2-й том увидел свет лишь в отрывках, напечатанных в «Sammlung russisch. Geschichte» и «Ежемесячных Сочинениях». Миллер очень медлил работой, и академия поручила продолжение её академику Фишеру. «Sibirische Geschichte» последнего (СПб., 1768; русский перевод, СПб., 1774) не есть, однако, продолжение, а лишь сокращённый пересказ сочинения Миллера (как напечатанного, так и остававшегося ещё в рукописи). Работу Фишера Бюшинг считал простым плагиатом. С 1754 года в звании конференц-секретаря Академии Миллер ведёт обширную переписку с заграничными учёными, вызывает профессоров для московского университета, принимает участие в составлении Вольтером истории царствования Петра Великого, предоставляя материалы и замечания.

В 1755—1765 годы Миллер редактировал «Ежемесячные сочинения, к пользе и увеселению служащие» — первое периодическое учёно-литературное издание на русском языке. В нём участвовали все современные писатели, пользовавшиеся известностью; сам Миллер поместил там много статей, касающихся Сибири. Из числа собственно исторических трудов Миллера, кроме «Origines Rossicae», главнейшие: «О летописце Несторе» (1755), «Известие о запорожских казаках» (1760), «О начале Новгорода и происхождении российского народа» (1761) и «Опыт новой истории о России» (1761). Напуганный судьбой своей речи 1749 года, Миллер в 1761 году предположил, что основатели русского государства были роксолане с Балтийского моря. Позже, в сочинении «О народах, издревле в России обитавших» (Büsching’s «Magazin», XV; русский перевод, СПб., 1773), он указал на присутствие варяжского элемента на юге. В «Опыте новой истории о России» автор хотел продолжать Татищева, но Ломоносову не нравилось, что Миллер занимался исследованиями о «смутных временах Годунова и Расстриги — самой мрачной части российской истории», и ему удалось добиться прекращения этого труда.

С 1 (12) января 1765 года Миллер по рекомендации И. И. Бецкого именным указом Екатерины II был назначен главным надзирателем Московского Воспитательного дома, с оставлением при Академии наук и художеств в звании историографа, а в марте 1766 года определён начальником Московского архива Коллегии иностранных дел. Назначая Миллера в архив иностранной коллегии, императрица Екатерина поручила ему составить «Собрание русской дипломатики» по примеру Дюмона. В качестве управляющего архивом воспитал себе достойного преемника в лице Н. Н. Бантыш-Каменского.

Поражённый параличом в 1772 году, он продолжал неустанно работать до самой смерти, наступившей в ночь на 11 (22) октября 1783 года. Московский период в жизни Миллера был ознаменован изданием таких ценных памятников и трудов русских учёных, как: Судебник царя Ивана Грозного, Степенная книга, «Письма Петра Великого графу Б. П. Шереметеву», «Ядро Российской истории» (Манкеева), «История Российская» (Татищева), «Географический словарь» (Полунина), «Описание Камчатки» (Крашенинникова). В «Опыте трудов вольного российского собрания» (IV, V) Миллер поместил ряд статей о рождении, воспитании, воцарении и короновании Петра Великого, об учреждении первых гвардейских полков.

Звания и награды

• Статский советник (1775)
• Действительный статский советник (1783)
• Орден Св. Владимира 3-й степени (1783)

Семья

• брат: Генрих Юстус Мюллер (11.6.1702, Херфорд — 1783) — старший преподаватель академической гимназии (1732—1767)(с 1742 года был женат на Луизе Энгельгардт)
• жена: N.N. — вдова немецкого врача из Сибири, сочетались браком в 1742 в Верхотурье
• сын: Карл — имперский прокурор Верховного суда, надворный советник
• сын: Яков Федорович — секунд-майор

Коллекции

После смерти Миллера осталась коллекция автографов и рукописей (в 258 портфелях), важных для изучения истории, этнографии, статистики и промышленности России и в частности Сибири. Многими материалами обязаны Миллеру князь М. М. Щербатов, И. И. Голиков, Словцов, Новиков (в «Древней Российской Вивлиофике»), граф Румянцев (в «Собрании Государственных Грамот и Договоров»), а также Археографическая комиссия. До нашего времени более половины сибирского архива Г. Миллера ещё не опубликовано.

Труды

• История Сибири. Т.I (М.-Л., 1939; 1999), II (М.-Л., 1941; М., 2000), III (М.,2005)
• Описание Томского уезда Тобольской провинции в Сибири в нынешнем его положении, в октябре 1734 г. // Источники по истории Сибири досоветского периода. — Новосибирск: Наука, 1988. — С. 65-101.
• [frontiers.loc.gov/cgi-bin/ampage?collId=mtfrb&fileName=59616//mtfrb59616.db&recNum=4&itemLink=r?intldl/mtfront:@field(NUMBER+@od1(mtfrb+59616))&linkText=0 Описание Сибирского царства и всех произошедших в нём дел от начала, а особливо от покорения его Российской державой по сии времена. СПб., 1750.]
• [www.knigafund.ru/books/907 Исторические сочинения о Малороссии и малороссиянах, Москва, 1846 г.]
• [runivers.ru/lib/book4480/ Исторические сочинения о Малороссии и малороссиянах, Москва, 1846 г.] на сайте Руниверс в форматах PDF и DjVu
• Сочинения по истории России. Избранное / Сост. А. Б. Каменский. М.: Наука, 1996. 448 с.
• [memory.loc.gov/cgi-bin/query/r?intldl/mtfront:@field%28NUMBER+@band%28mtfrb+39023a%29%29 Voyages et decouvertes faites par les Russes le long des cotes de la mer Glaciale &sur l’ocean oriental, том 1, том 2, Амстердам, 1766.]
• Миллер Г. Ф. Описание живущих в Казанской губернии языческих народов, яко то черемис, чуваш и вотяков. — СПб., 1791. — 131.

Литература

• Миллер, Герард Фридрих // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Пекарский П. П. [books.google.com/books?id=xJdJAAAAYAAJ&pg=PA308&hl=de&source=gbs_toc_r&cad=4#v=onepage&q&f=false История императорской Академии наук в Петербурге. Т. І, 1870. С. 308—430.]
• Элерт А. Х. Сибирь XVIII века в путевых описаниях Г. Ф. Миллера. — Новосибирск: «Сибирский хронограф», 1996. (серия «История Сибири. Первоисточники»).
• Фомин В. В. [app.box.com/s/6warc9slppedqxjgy1g7 Ломоносов и Миллер: уроки полемики] // Вопросы истории. — 2005. — № 8. — С. 21—35.
• Г. Ф. Миллер — выдающийся учёный России XVIII века // «Исторический архив». 2006, № 1. С. 3—63.
• Константинов М. В., Константинова Т. А. [ostrog.ucoz.ru/publ/k/konstantinov_m_v_konstantinova_t_a/arkheologicheskie_issledovanija_g_f_millera_v_zabajkale/199-1-0-338 Археологические исследования Г. Ф. Миллера в Забайкалье] // Труды III (XIX) Всероссийского археологического съезда. Т. I. — СПб.-М.-Великий Новгород, 2011. 424 с.: илл.

На иностранных языках:

• Beiträge zu der Lebensgeschichte denkwürdiger Personen" (Галле, 1785, т. III, 1—160; биография M., составленная Бюшингом).
• Literarischer Briefwechsel von J. D. Michaelis" (Лейпциг, 1795, II, 511—536; переписка за 1762—1763 гг.);
• A. L. Schlozer’s öffentliches u. privates Leben, von ihm selbst beschrieben" (Геттинген, 1802; русский перевод в «Сборнике 2 отд. Академии Наук», т. XIII);
• Neue Deutsche Biographie. Berlin : Duncker & Humblot Verlag, 1997. — Bd. 18, S. 394—395.

Ссылки

• [www.vostlit.info/haupt-Dateien/index-Dateien/M.phtml?id=2053 Миллер, Герхард Фридрих]. Восточная литература. Проверено 29 марта 2011. [www.webcitation.org/616VYbuJ3 Архивировано из первоисточника 21 августа 2011].

Отрывок, характеризующий Миллер, Герхард Фридрих

Пьер уже не мог взять на себя отвернуться и закрыть глаза. Любопытство и волнение его и всей толпы при этом пятом убийстве дошло до высшей степени. Так же как и другие, этот пятый казался спокоен: он запахивал халат и почесывал одной босой ногой о другую.
Когда ему стали завязывать глаза, он поправил сам узел на затылке, который резал ему; потом, когда прислонили его к окровавленному столбу, он завалился назад, и, так как ему в этом положении было неловко, он поправился и, ровно поставив ноги, покойно прислонился. Пьер не сводил с него глаз, не упуская ни малейшего движения.
Должно быть, послышалась команда, должно быть, после команды раздались выстрелы восьми ружей. Но Пьер, сколько он ни старался вспомнить потом, не слыхал ни малейшего звука от выстрелов. Он видел только, как почему то вдруг опустился на веревках фабричный, как показалась кровь в двух местах и как самые веревки, от тяжести повисшего тела, распустились и фабричный, неестественно опустив голову и подвернув ногу, сел. Пьер подбежал к столбу. Никто не удерживал его. Вокруг фабричного что то делали испуганные, бледные люди. У одного старого усатого француза тряслась нижняя челюсть, когда он отвязывал веревки. Тело спустилось. Солдаты неловко и торопливо потащили его за столб и стали сталкивать в яму.
Все, очевидно, несомненно знали, что они были преступники, которым надо было скорее скрыть следы своего преступления.
Пьер заглянул в яму и увидел, что фабричный лежал там коленами кверху, близко к голове, одно плечо выше другого. И это плечо судорожно, равномерно опускалось и поднималось. Но уже лопатины земли сыпались на все тело. Один из солдат сердито, злобно и болезненно крикнул на Пьера, чтобы он вернулся. Но Пьер не понял его и стоял у столба, и никто не отгонял его.
Когда уже яма была вся засыпана, послышалась команда. Пьера отвели на его место, и французские войска, стоявшие фронтами по обеим сторонам столба, сделали полуоборот и стали проходить мерным шагом мимо столба. Двадцать четыре человека стрелков с разряженными ружьями, стоявшие в середине круга, примыкали бегом к своим местам, в то время как роты проходили мимо них.
Пьер смотрел теперь бессмысленными глазами на этих стрелков, которые попарно выбегали из круга. Все, кроме одного, присоединились к ротам. Молодой солдат с мертво бледным лицом, в кивере, свалившемся назад, спустив ружье, все еще стоял против ямы на том месте, с которого он стрелял. Он, как пьяный, шатался, делая то вперед, то назад несколько шагов, чтобы поддержать свое падающее тело. Старый солдат, унтер офицер, выбежал из рядов и, схватив за плечо молодого солдата, втащил его в роту. Толпа русских и французов стала расходиться. Все шли молча, с опущенными головами.
– Ca leur apprendra a incendier, [Это их научит поджигать.] – сказал кто то из французов. Пьер оглянулся на говорившего и увидал, что это был солдат, который хотел утешиться чем нибудь в том, что было сделано, но не мог. Не договорив начатого, он махнул рукою и пошел прочь.


После казни Пьера отделили от других подсудимых и оставили одного в небольшой, разоренной и загаженной церкви.
Перед вечером караульный унтер офицер с двумя солдатами вошел в церковь и объявил Пьеру, что он прощен и поступает теперь в бараки военнопленных. Не понимая того, что ему говорили, Пьер встал и пошел с солдатами. Его привели к построенным вверху поля из обгорелых досок, бревен и тесу балаганам и ввели в один из них. В темноте человек двадцать различных людей окружили Пьера. Пьер смотрел на них, не понимая, кто такие эти люди, зачем они и чего хотят от него. Он слышал слова, которые ему говорили, но не делал из них никакого вывода и приложения: не понимал их значения. Он сам отвечал на то, что у него спрашивали, но не соображал того, кто слушает его и как поймут его ответы. Он смотрел на лица и фигуры, и все они казались ему одинаково бессмысленны.
С той минуты, как Пьер увидал это страшное убийство, совершенное людьми, не хотевшими этого делать, в душе его как будто вдруг выдернута была та пружина, на которой все держалось и представлялось живым, и все завалилось в кучу бессмысленного сора. В нем, хотя он и не отдавал себе отчета, уничтожилась вера и в благоустройство мира, и в человеческую, и в свою душу, и в бога. Это состояние было испытываемо Пьером прежде, но никогда с такою силой, как теперь. Прежде, когда на Пьера находили такого рода сомнения, – сомнения эти имели источником собственную вину. И в самой глубине души Пьер тогда чувствовал, что от того отчаяния и тех сомнений было спасение в самом себе. Но теперь он чувствовал, что не его вина была причиной того, что мир завалился в его глазах и остались одни бессмысленные развалины. Он чувствовал, что возвратиться к вере в жизнь – не в его власти.
Вокруг него в темноте стояли люди: верно, что то их очень занимало в нем. Ему рассказывали что то, расспрашивали о чем то, потом повели куда то, и он, наконец, очутился в углу балагана рядом с какими то людьми, переговаривавшимися с разных сторон, смеявшимися.
– И вот, братцы мои… тот самый принц, который (с особенным ударением на слове который)… – говорил чей то голос в противуположном углу балагана.
Молча и неподвижно сидя у стены на соломе, Пьер то открывал, то закрывал глаза. Но только что он закрывал глаза, он видел пред собой то же страшное, в особенности страшное своей простотой, лицо фабричного и еще более страшные своим беспокойством лица невольных убийц. И он опять открывал глаза и бессмысленно смотрел в темноте вокруг себя.
Рядом с ним сидел, согнувшись, какой то маленький человек, присутствие которого Пьер заметил сначала по крепкому запаху пота, который отделялся от него при всяком его движении. Человек этот что то делал в темноте с своими ногами, и, несмотря на то, что Пьер не видал его лица, он чувствовал, что человек этот беспрестанно взглядывал на него. Присмотревшись в темноте, Пьер понял, что человек этот разувался. И то, каким образом он это делал, заинтересовало Пьера.
Размотав бечевки, которыми была завязана одна нога, он аккуратно свернул бечевки и тотчас принялся за другую ногу, взглядывая на Пьера. Пока одна рука вешала бечевку, другая уже принималась разматывать другую ногу. Таким образом аккуратно, круглыми, спорыми, без замедления следовавшими одно за другим движеньями, разувшись, человек развесил свою обувь на колышки, вбитые у него над головами, достал ножик, обрезал что то, сложил ножик, положил под изголовье и, получше усевшись, обнял свои поднятые колени обеими руками и прямо уставился на Пьера. Пьеру чувствовалось что то приятное, успокоительное и круглое в этих спорых движениях, в этом благоустроенном в углу его хозяйстве, в запахе даже этого человека, и он, не спуская глаз, смотрел на него.
– А много вы нужды увидали, барин? А? – сказал вдруг маленький человек. И такое выражение ласки и простоты было в певучем голосе человека, что Пьер хотел отвечать, но у него задрожала челюсть, и он почувствовал слезы. Маленький человек в ту же секунду, не давая Пьеру времени выказать свое смущение, заговорил тем же приятным голосом.
– Э, соколик, не тужи, – сказал он с той нежно певучей лаской, с которой говорят старые русские бабы. – Не тужи, дружок: час терпеть, а век жить! Вот так то, милый мой. А живем тут, слава богу, обиды нет. Тоже люди и худые и добрые есть, – сказал он и, еще говоря, гибким движением перегнулся на колени, встал и, прокашливаясь, пошел куда то.
– Ишь, шельма, пришла! – услыхал Пьер в конце балагана тот же ласковый голос. – Пришла шельма, помнит! Ну, ну, буде. – И солдат, отталкивая от себя собачонку, прыгавшую к нему, вернулся к своему месту и сел. В руках у него было что то завернуто в тряпке.
– Вот, покушайте, барин, – сказал он, опять возвращаясь к прежнему почтительному тону и развертывая и подавая Пьеру несколько печеных картошек. – В обеде похлебка была. А картошки важнеющие!
Пьер не ел целый день, и запах картофеля показался ему необыкновенно приятным. Он поблагодарил солдата и стал есть.
– Что ж, так то? – улыбаясь, сказал солдат и взял одну из картошек. – А ты вот как. – Он достал опять складной ножик, разрезал на своей ладони картошку на равные две половины, посыпал соли из тряпки и поднес Пьеру.
– Картошки важнеющие, – повторил он. – Ты покушай вот так то.
Пьеру казалось, что он никогда не ел кушанья вкуснее этого.
– Нет, мне все ничего, – сказал Пьер, – но за что они расстреляли этих несчастных!.. Последний лет двадцати.
– Тц, тц… – сказал маленький человек. – Греха то, греха то… – быстро прибавил он, и, как будто слова его всегда были готовы во рту его и нечаянно вылетали из него, он продолжал: – Что ж это, барин, вы так в Москве то остались?
– Я не думал, что они так скоро придут. Я нечаянно остался, – сказал Пьер.
– Да как же они взяли тебя, соколик, из дома твоего?
– Нет, я пошел на пожар, и тут они схватили меня, судили за поджигателя.
– Где суд, там и неправда, – вставил маленький человек.
– А ты давно здесь? – спросил Пьер, дожевывая последнюю картошку.
– Я то? В то воскресенье меня взяли из гошпиталя в Москве.
– Ты кто же, солдат?
– Солдаты Апшеронского полка. От лихорадки умирал. Нам и не сказали ничего. Наших человек двадцать лежало. И не думали, не гадали.
– Что ж, тебе скучно здесь? – спросил Пьер.
– Как не скучно, соколик. Меня Платоном звать; Каратаевы прозвище, – прибавил он, видимо, с тем, чтобы облегчить Пьеру обращение к нему. – Соколиком на службе прозвали. Как не скучать, соколик! Москва, она городам мать. Как не скучать на это смотреть. Да червь капусту гложе, а сам прежде того пропадае: так то старички говаривали, – прибавил он быстро.
– Как, как это ты сказал? – спросил Пьер.
– Я то? – спросил Каратаев. – Я говорю: не нашим умом, а божьим судом, – сказал он, думая, что повторяет сказанное. И тотчас же продолжал: – Как же у вас, барин, и вотчины есть? И дом есть? Стало быть, полная чаша! И хозяйка есть? А старики родители живы? – спрашивал он, и хотя Пьер не видел в темноте, но чувствовал, что у солдата морщились губы сдержанною улыбкой ласки в то время, как он спрашивал это. Он, видимо, был огорчен тем, что у Пьера не было родителей, в особенности матери.
– Жена для совета, теща для привета, а нет милей родной матушки! – сказал он. – Ну, а детки есть? – продолжал он спрашивать. Отрицательный ответ Пьера опять, видимо, огорчил его, и он поспешил прибавить: – Что ж, люди молодые, еще даст бог, будут. Только бы в совете жить…
– Да теперь все равно, – невольно сказал Пьер.
– Эх, милый человек ты, – возразил Платон. – От сумы да от тюрьмы никогда не отказывайся. – Он уселся получше, прокашлялся, видимо приготовляясь к длинному рассказу. – Так то, друг мой любезный, жил я еще дома, – начал он. – Вотчина у нас богатая, земли много, хорошо живут мужики, и наш дом, слава тебе богу. Сам сем батюшка косить выходил. Жили хорошо. Христьяне настоящие были. Случилось… – И Платон Каратаев рассказал длинную историю о том, как он поехал в чужую рощу за лесом и попался сторожу, как его секли, судили и отдали ь солдаты. – Что ж соколик, – говорил он изменяющимся от улыбки голосом, – думали горе, ан радость! Брату бы идти, кабы не мой грех. А у брата меньшого сам пят ребят, – а у меня, гляди, одна солдатка осталась. Была девочка, да еще до солдатства бог прибрал. Пришел я на побывку, скажу я тебе. Гляжу – лучше прежнего живут. Животов полон двор, бабы дома, два брата на заработках. Один Михайло, меньшой, дома. Батюшка и говорит: «Мне, говорит, все детки равны: какой палец ни укуси, все больно. А кабы не Платона тогда забрили, Михайле бы идти». Позвал нас всех – веришь – поставил перед образа. Михайло, говорит, поди сюда, кланяйся ему в ноги, и ты, баба, кланяйся, и внучата кланяйтесь. Поняли? говорит. Так то, друг мой любезный. Рок головы ищет. А мы всё судим: то не хорошо, то не ладно. Наше счастье, дружок, как вода в бредне: тянешь – надулось, а вытащишь – ничего нету. Так то. – И Платон пересел на своей соломе.
Помолчав несколько времени, Платон встал.
– Что ж, я чай, спать хочешь? – сказал он и быстро начал креститься, приговаривая:
– Господи, Иисус Христос, Никола угодник, Фрола и Лавра, господи Иисус Христос, Никола угодник! Фрола и Лавра, господи Иисус Христос – помилуй и спаси нас! – заключил он, поклонился в землю, встал и, вздохнув, сел на свою солому. – Вот так то. Положи, боже, камушком, подними калачиком, – проговорил он и лег, натягивая на себя шинель.
– Какую это ты молитву читал? – спросил Пьер.
– Ась? – проговорил Платон (он уже было заснул). – Читал что? Богу молился. А ты рази не молишься?
– Нет, и я молюсь, – сказал Пьер. – Но что ты говорил: Фрола и Лавра?
– А как же, – быстро отвечал Платон, – лошадиный праздник. И скота жалеть надо, – сказал Каратаев. – Вишь, шельма, свернулась. Угрелась, сукина дочь, – сказал он, ощупав собаку у своих ног, и, повернувшись опять, тотчас же заснул.
Наружи слышались где то вдалеке плач и крики, и сквозь щели балагана виднелся огонь; но в балагане было тихо и темно. Пьер долго не спал и с открытыми глазами лежал в темноте на своем месте, прислушиваясь к мерному храпенью Платона, лежавшего подле него, и чувствовал, что прежде разрушенный мир теперь с новой красотой, на каких то новых и незыблемых основах, воздвигался в его душе.


В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.