Мюллер, Иоганн Фридрих Вильгельм

Иоганн Фридрих Вильгельм Мюллер

Иоганн Фридрих Вильгельм Мюллер (1780—1816) — сын Иоганна-Готтгарда фон Мюллера, подобно ему даровитый гравёр.

Родился в Штутгарте в 1780 г., сначала учился у своего отца, а затем, с 1802 г., совершенствовался в Париже, где вскоре приобрел известность гравюрами со статуй Венеры Арльской и Юности (обе исполнены для великолепного издания Musée français), портрета наследного принца вюртембергского и «Св. Иоанна Богослова», с Доменикино.

В 1809 г. сделал поездку в Италию, был потом придворным гравером в Штутгарте и с 1814 г. состоял профессором гравирования в Дрезденской академии художеств. Здесь Мюллер предпринял главный свой труд — знаменитую, доныне высоко ценимую гравюру с Сикстинской Мадонны, и занимался им до конца своей жизни. Усидчивость при исполнении этой работы и напряженное старание достигнуть в ней полного совершенства подорвали его силы: он заболел душевно и физически и умер в 1816 г. в Пирне, близ Дрездена.

Из его произведений, сверх вышеупомянутых, особенно мастерскими могут быть признаны большой эстамп «Адам и Ева», с Рафаэля, и портреты Якоби, с оригинала Цолля, Шиллера, с колоссального бюста работы Даннекера, с портрета Готлиба Гуфеланда работы Иоганна Августа Фридриха Тишбейна и некоторые другие.

Источники

• Мюллер, немецкие художники // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Отрывок, характеризующий Мюллер, Иоганн Фридрих Вильгельм

Пьер с снисходительно вопросительной улыбкой, с которой невольно все обращались к Тимохину, посмотрел на него.
– Свет увидали, ваше сиятельство, как светлейший поступил, – робко и беспрестанно оглядываясь на своего полкового командира, сказал Тимохин.
– Отчего же так? – спросил Пьер.
– Да вот хоть бы насчет дров или кормов, доложу вам. Ведь мы от Свенцян отступали, не смей хворостины тронуть, или сенца там, или что. Ведь мы уходим, ему достается, не так ли, ваше сиятельство? – обратился он к своему князю, – а ты не смей. В нашем полку под суд двух офицеров отдали за этакие дела. Ну, как светлейший поступил, так насчет этого просто стало. Свет увидали…
– Так отчего же он запрещал?
Тимохин сконфуженно оглядывался, не понимая, как и что отвечать на такой вопрос. Пьер с тем же вопросом обратился к князю Андрею.
– А чтобы не разорять край, который мы оставляли неприятелю, – злобно насмешливо сказал князь Андрей. – Это очень основательно; нельзя позволять грабить край и приучаться войскам к мародерству. Ну и в Смоленске он тоже правильно рассудил, что французы могут обойти нас и что у них больше сил. Но он не мог понять того, – вдруг как бы вырвавшимся тонким голосом закричал князь Андрей, – но он не мог понять, что мы в первый раз дрались там за русскую землю, что в войсках был такой дух, какого никогда я не видал, что мы два дня сряду отбивали французов и что этот успех удесятерял наши силы. Он велел отступать, и все усилия и потери пропали даром. Он не думал об измене, он старался все сделать как можно лучше, он все обдумал; но от этого то он и не годится. Он не годится теперь именно потому, что он все обдумывает очень основательно и аккуратно, как и следует всякому немцу. Как бы тебе сказать… Ну, у отца твоего немец лакей, и он прекрасный лакей и удовлетворит всем его нуждам лучше тебя, и пускай он служит; но ежели отец при смерти болен, ты прогонишь лакея и своими непривычными, неловкими руками станешь ходить за отцом и лучше успокоишь его, чем искусный, но чужой человек. Так и сделали с Барклаем. Пока Россия была здорова, ей мог служить чужой, и был прекрасный министр, но как только она в опасности; нужен свой, родной человек. А у вас в клубе выдумали, что он изменник! Тем, что его оклеветали изменником, сделают только то, что потом, устыдившись своего ложного нарекания, из изменников сделают вдруг героем или гением, что еще будет несправедливее. Он честный и очень аккуратный немец…