Мюнхенское соглашение

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Мюнхенское соглашение
чеш. Mnichovská dohoda
словацк. Mníchovská dohoda
англ. Munich Agreement
нем. Münchner Abkommen
фр. Accords de Munich
итал. Accordi di Monaco

Во время подписания Мюнхенского соглашения. Слева направо: Чемберлен, Даладье, Гитлер, Муссолини и Чиано
Тип договора Соглашение
Дата подготовки 29 сентября 1938 год
Дата подписания 30 сентября 1938 год
— место Фюрербау, Мюнхен, Германия
Вступление в силу
— условия
1938 год
Передача Чехословакией Германии Судетской области.
Стороны Великобритания Великобритания
Франция Франция

Третий Рейх
Королевство Италия Королевство Италия

Мюнхенское соглашение 1938 года (в советской историографии обычно Мюнхенский сговор) — соглашение, составленное в Мюнхене 29 сентября 1938 года и подписанное 30 сентября того же года премьер-министром Великобритании Невиллом Чемберленом, премьер-министром Франции Эдуардом Даладье, рейхсканцлером Германии Адольфом Гитлером и премьер-министром Италии Бенито Муссолини. Соглашение касалось передачи Чехословакией Германии Судетской области.





Предыстория

Ситуация в Центральной Европе к 1938 году

В 1938 году в Чехословакии проживало 14 млн человек, из них 3,5 млн этнических немцев, компактно проживающих в Судетской области (2,8 млн.), а также в Словакии и Закарпатской Украине (карпатские немцы, 700 тыс.). Промышленность Чехословакии, в том числе и военная, была одной из самых развитых в Европе. Заводы «Шкода» с момента оккупации Германией и до начала войны с Польшей произвели почти столько же военной продукции, сколько произвела за это же время вся военная промышленность Великобритании.[1] Чехословакия была одним из ведущих мировых экспортёров оружия, её армия была превосходно вооружена и опиралась на мощные укрепления в Судетской области.

Судетские немцы, являвшиеся потомками средневековой Восточной колонизации[2], составляли около 90 % населения региона. Среди них широкое распространение получило убеждение в том, что они находятся под гнётом славянского населения Чехословакии, и они требовали воссоединения с Германией. Выразителем этих настроений был глава национал-сепаратистской Судетско-немецкой партии К. Генлейн.

Правительство приняло ряд мер по обеспечению представительства судетских немцев в Национальном собрании, местного самоуправления, образования на родном языке, однако напряженность снять не удалось. Опираясь на эти заявления, Гитлер в феврале 1938 года обратился к рейхстагу с призывом «обратить внимание на ужасающие условия жизни немецких собратьев в Чехословакии».

Первый Судетский кризис

После аншлюса Австрии в марте 1938 года Генлейн прибывает в Берлин, где получает инструкции по дальнейшим действиям. В апреле его партия принимает так называемую Карлсбадскую программу[cs], содержавшую требования автономии. В мае генлейновцы активизируют прогерманскую пропаганду, выдвигают требование о проведении референдума по присоединению Судетских земель к Германии и на 22 мая, — день муниципальных выборов, — подготавливают путч, с тем, чтобы превратить эти выборы в плебисцит. Одновременно проводилось выдвижение вермахта к чехословацкой границе.

Это спровоцировало первый Судетский кризис. В Чехословакии прошла частичная мобилизация, войска были введены в Судеты и заняли приграничные укрепления. В то же время о поддержке Чехословакии заявили СССР и Франция (во исполнение советско-французского договора от 2 мая 1935 года и советско-чехословацкого договора от 16 мая 1935 года).

Протест по поводу силового разрешения кризиса заявила даже союзница Германии Италия. Попытка отторгнуть Судеты, опираясь на сепаратистское движение судетских немцев, в этот раз не удалась.[1]

Гитлер перешёл к переговорам. Переговоры велись между Генлейном и чехословацким правительством при посредничестве специального представителя Великобритании лорда Ренсимена (см. Миссия Ренсимена).

21 мая польский посол в Париже Лукасевич заверил посла США во Франции Буллита, что Польша немедленно объявит войну СССР, если он попытается направить войска через польскую территорию для помощи Чехословакии.

27 мая в беседе с послом Польши министр иностранных дел Франции Жорж Бонне заявил, что «План Геринга о разделе Чехословакии между Германией и Венгрией с передачей Тешинской Силезии Польше не является тайной».[3]

Второй Судетский кризис

7 сентября 1938 года, после вооруженных столкновений судетских немцев с полицией и войсками, Генлейн снова прервал переговоры с чехословацким правительством. Во Франции объявляется призыв резервистов.

11 сентября Англия и Франция заявили, что в случае войны они поддержат Чехословакию, но если Германия не допустит войны, то она получит всё, что хочет. На следующий день, выступая на партийном съезде в Нюрнберге, Гитлер заявил, что хочет жить в мире с Англией, Францией и Польшей, но будет вынужден поддержать судетских немцев, если их притеснение не прекратится.

13 сентября в Судетах вспыхивает немецкий мятеж, и правительство Чехословакии вводит в населенные немцами районы войска, объявляя там военное положение. Генлейн выдвигает требование отмены военного положения в Судетах, вывода чехословацких войск и передачи функции охраны порядка местным органам. В Лондоне получена телеграмма из Берлина от английского посла в Германии, содержавшая предупреждение, что в случае невыполнения чехословацким правительством ультиматума Генлейна вспыхнет война.

14 сентября Чемберлен телеграммой уведомил Гитлера о готовности посетить его «ради спасения мира».

15 сентября 1938 года Чемберлен прибывает на встречу с Гитлером у города Берхтесгаден, в Баварских Альпах. Во время этой встречи фюрер сообщил, что хочет мира, но готов из-за чехословацкой проблемы и к войне. Однако войны можно избежать, если Великобритания согласится на передачу Судетской области Германии на основе права наций на самоопределение. Чемберлен с этим согласился. Чехословацкие войска подавляют путч СНП в Судетах, и Генлейн бежит в Германию.

18 сентября в Лондоне прошли англо-французские консультации. Стороны пришли к соглашению, что территории, на которых проживает более 50 % немцев, должны отойти к Германии, и что Великобритания с Францией гарантируют новые границы Чехословакии.

19 сентября Бенеш через советского полпреда в Праге обращается к правительству СССР относительно его позиции в случае военного конфликта, и Советское правительство дает ответ, что готово выполнить условия Пражского договора. Советский Союз предложил свою помощь Чехословакии на случай войны с Германией, даже в том случае, если вопреки пакту Франция этого не сделает, а Польша и Румыния откажутся пропустить советские войска. Позиция Польши выражалась в заявлениях о том что в случае нападения Германии на Чехословакию она не станет вмешиваться и не пропустит через свою территорию Красную армию, кроме того, немедленно объявит войну Советскому Союзу, если он попытается направить войска через польскую территорию для помощи Чехословакии, и если советские самолеты появятся над Польшей по пути в Чехословакию, они тотчас же будут атакованы польской авиацией. Франция и Чехословакия отказались от военных переговоров, а Англия и Франция блокировали советские предложения об обсуждении проблемы коллективной поддержки Чехословакии через Лигу Наций. [4]

20-21 сентября английский и французский посланники в Чехословакии заявили чехословацкому правительству, что в случае, если оно не примет англо-французских предложений, французское правительство «не выполнит договора» с Чехословакией. Также они сообщили следующее: «Если же чехи объединятся с русскими, война может принять характер крестового похода против большевиков. Тогда правительствам Англии и Франции будет очень трудно остаться в стороне». Э. Бенеш предложил послам изложить их требования в письменном виде. Днем кабинет министров под председательством Милана Годжи принял решение о капитуляции.[5]

В этот же день 21 сентября советский представитель заявил на пленуме Совета Лиги наций о необходимости срочных мер в поддержку Чехословакии, а также требования постановки в Лиге наций вопроса о германской агрессии. Также правительство СССР провело ряд подготовительных военных мероприятий, на юго-западной и западной границе были приведены в боевую готовность стрелковые дивизии, авиация, танковые части и войска противовоздушной обороны.

22 сентября Чемберлен прибыл в Годесберг к Гитлеру и предложил передать Судеты с правом выбора гражданства и компенсации за имущество. Гитлер потребовал передать Германии эти территории до 28 сентября и удовлетворить претензии Польши и Венгрии.

Польша предъявляет Чехословакии ультиматум и сосредоточивает войска на всем протяжении границы. В беседе с Фирлингером, состоявшейся 22 сентября, Потёмкин ответил положительно на вопрос посланника о том, «могло бы правительство СССР, в случае нападения Германии на Чехословакию, оказать помощь последней, не дожидаясь решения Совета Лиги наций».

2122 сентября в Чехословакии состоялась всеобщая забастовка, которая привела к падению правительства Милана Годжи и созданию временного правительства во главе с генералом Яном Сыровым.

23 сентября чехословацкое правительство объявило всеобщую мобилизацию. Советское правительство делает заявление правительству Польши о том, что любая попытка последней оккупировать часть Чехословакии аннулирует договор о ненападении.

27 сентября Гитлер заявил послам Англии и Франции о том, что его позиция неизменна, и что германская «акция» против Чехословакии начнется завтра, также он предложил провести новые переговоры для уточнения «деталей соглашения» по Судетскому вопросу.

28 сентября Чемберлен заверил Гитлера, что он может получить всё «без войны и без промедления»[6].

29 сентября в Мюнхене по инициативе Гитлера происходит его встреча с главами правительств Великобритании, Франции и Италии. Однако, вопреки обещанию в письме Чемберлену, чехословацкие представители не были допущены к обсуждению соглашения. СССР было отказано в участии во встрече. Советские войска находились у западной государственной границы до 25 октября, а затем были возвращены в районы постоянной дислокации.

Мюнхенское соглашение

2930 сентября в Мюнхене в Фюрербау состоялась решающая встреча. Основой соглашения являлись предложения Италии, практически ничем не отличавшиеся от требований, выдвинутых ранее Гитлером при встрече с Чемберленом. Чемберлен и Даладье приняли эти предложения. В час ночи 30 сентября 1938 г. Чемберлен, Даладье, Муссолини и Гитлер подписали Мюнхенское соглашение. После этого в зал, где было подписано это соглашение, была допущена чехословацкая делегация.

Ознакомившись с основными пунктами соглашения, представители Чехословакии Войтех Мастны и Хуберт Масарик выразили протест. Но, в конечном счете, под давлением руководства Великобритании и Франции подписали договор о передаче Чехословакией Германии Судетских областей. Утром президент Бенеш без согласия Национального собрания принял к исполнению данное соглашение.

30 сентября между Великобританией и Германией была подписана декларация о взаимном ненападении; схожая декларация Германии и Франции была подписана чуть позже. Соглашение, подписанное в Мюнхене, стало кульминационной точкой английской «политики умиротворения».

Одна часть историков считает эту политику попыткой перестроить испытывающую кризис Версальскую систему международных отношений дипломатическим путём, через договоренности четырёх великих европейских держав и любой ценой сохранить мир. Так Чемберлен, вернувшись из Мюнхена в Лондон, у трапа самолёта заявил: «я привёз мир нашему поколению».

Другая часть историков полагает, что истинная причина проведения данной политики — попытка капиталистических стран раздавить чужеродную систему у себя под боком — СССР, отказавшийся от идеи мировой революции, безусловно затрагивающей интересы населения всего мира, но не выносивший свои планы с целью принятия согласованного мирного решения на обсуждение Лиги Наций, членом которой он являлся. Такие предположения высказывались некоторыми политиками Запада.

К примеру, заместитель министра иностранных дел Великобритании Кадоган записал в своем дневнике: «Премьер-министр (Чемберлен) заявил, что он скорее подаст в отставку, чем подпишет союз с Советами». Лозунг консерваторов в то время был: «Чтобы жила Британия, большевизм должен умереть»[7].

10 сентября 1938 года, накануне встречи Чемберлена с Гитлером, сэр Гораций Уилсон, ближайший советник премьер-министра по всем политическим вопросам, предложил Чемберлену заявить немецкому лидеру о высокой оценке мнения о том, что «Германия и Англия являются двумя столпами, поддерживающими мир порядка против разрушительного напора большевизма», и что поэтому он «желает не сделать ничего такого, что могло бы ослабить тот отпор, который мы можем вместе оказать тем, кто угрожает нашей цивилизации»[8].

С другой стороны, 4 октября 1938 года французский посол в Москве Робер Кулондр отмечал, что мюнхенское соглашение «особенно сильно угрожает Советскому Союзу. После нейтрализации Чехословакии Германии открыт путь на юго-восток». Об этом же говорится и в дипломатических документах США, Франции, Германии, Италии, Польши и других стран[9].

Цитаты

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Н. Чемберлен, 27 сентября 1938 года:

Сколь ужасной, фантастичной и неправдоподобной представляется сама мысль о том, что мы должны здесь, у себя, рыть траншеи и примерять противогазы лишь потому, что в одной далекой стране поссорились между собой люди, о которых нам ничего не известно. Ещё более невозможным представляется то, что уже принципиально улаженная ссора может стать предметом войны.

У. Черчилль, 3 октября 1938 года:

Англии был предложен выбор между войной и бесчестием. Она выбрала бесчестие и получит войну.

Последствия Судетского кризиса

Отторжение Судетской области было только началом процесса расчленения Чехословакии.

Дальнейшие шаги Германии после разрешения Судетского кризиса в Мюнхене не обсуждались. Стороны не возражали против реализации Словакией права на самоопределение, а сохранение оставшейся части Чехословакии — Чехии — Мюнхенским соглашением было гарантировано[10].

Польша и раздел Чехословакии

Политика Англии привела к тому, что Гитлер уже не мог остановиться в реализации своих экспансионистских намерений. В этом на время его союзницей стала Польша.

Польша приняла участие в разделе Чехословакии: 21 сентября 1938 года, в самый разгар судетского кризиса, польские деятели предъявили чехам ультиматум о «возвращении» им Тешинской области, где проживало 80 тысяч поляков и 120 тысяч чехов.

27 сентября было озвучено повторное требование. В стране нагнеталась античешская истерия. От имени так называемого «Союза силезских повстанцев» в Варшаве совершенно открыто шла вербовка в Тешинский добровольческий корпус. Отряды «добровольцев» направлялись затем к чехословацкой границе, где устраивали вооруженные провокации и диверсии, нападали на оружейные склады. Польские самолеты ежедневно нарушали границу Чехословакии. Польские дипломаты в Лондоне и Париже ратовали за равный подход к решению судетской и тешинской проблем, а польские и немецкие военные тем временем уже договаривались о линии демаркации войск в случае вторжения в Чехословакию. На предложение Советского Cоюза "помочь" Чехословакии Польша отказалась пропустить через свою территорию советские войскаК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 2981 день] и самолёты и пригрозила немедленно атаковать советские самолёты и объявить войну СССР в случае нарушения своего воздушного пространства.

День в день с заключением мюнхенского соглашения, 30 сентября, Польша направила Праге очередной ультиматум и одновременно с немецкими войсками ввела свою армию в Тешинскую область, предмет территориальных споров между ней и Чехословакией в 19181920 годах. Оставшись в международной изоляции, чехословацкое правительство вынуждено было принять условия ультиматума[11].

По настоянию из Берлина 5 октября президент Бенеш подаёт в отставку. Его пост временно занимает генерал Сыровы.

Аншлюс Чехии

В самой Чехословакии уже назрел серьёзный конфликт между словацкими националистами и пражским правительством. Именно этот конфликт и был использован Гитлером в качестве повода к аннексии «Остатка Чехии» (нем. Rest-Tschechei)[12].

7 октября под давлением Германии чехословацкое правительство принимает решение о предоставлении автономии Словакии, а 8 октября — Подкарпатской Руси.

21 октября 1938 Гитлер издаёт секретное указание, в котором сообщает о возможности в ближайшее время решить вопрос с «Остатками Чехии».

2 ноября 1938 года Венгрия по решению Первого Венского арбитража получила южные (равнинные) районы Словакии и Подкарпатской Руси (совр. Закарпатской области Украины) с городами Ужгород, Мукачево и Берегово.

Уже в начале 1939 года посланный в Прагу Гейдрих через своих агентов начал провоцировать население на антигерманские выступления. Правительство Чехословакии ясно понимало опасность и по улицам города пустило автомашины, снабжённые громкоговорящими установками. Дикторы призывали население к спокойствию.[12]

14 марта 1939 года парламент автономии Словакии, созванный премьер-министром автономии Йозефом Тисо, принял решение о выходе Словакии из состава Чехословакии и об образовании Словацкой республики. Премьер-министром нового государства был избран Йозеф Тисо.

Вызванный в Берлин президент Чехии Гаха был в ночь с 14 на 15 марта ознакомлен с заранее подготовленным Риббентропом договором, в котором говорилось:

Сегодня в Берлине фюрер и рейхсканцлер Германии в присутствии министра иностранных дел Риббентропа принял президента Чехословакии доктора Гаха и министра иностранных дел Хвалковского по их просьбе. При состоявшемся обмене мнениями было обсуждено серьёзное положение, возникшее в последние недели на территории бывшей Чехословакии. При этом с обеих сторон последовательно была высказана уверенность в том, что обе стороны считают необходимым приложить все усилия для сохранения спокойствия, порядка и мира в этом регионе Центральной Европы. Президент Чехословакии при этом заявил, что ради этой цели и достижения окончательной договорённости, он с уверенностью вручает судьбу чешского народа и страны в руки фюрера Германии. Это заявление было принято фюрером, который согласился взять чешское население под защиту Германского Рейха и со своей стороны обеспечить ему подобающее существование в рамках автономии[12].

В тот же день в Пражском Граде Гитлер заявил: «Я не хвалюсь, но должен сказать, что сделал я это действительно элегантно». Англия и Франция приняли происшедшее как свершившийся факт, поскольку поставили перед собой задачу оттягивать войну как можно дольше. Гитлер же получил нового союзника (Словакию) и существенно увеличил свой сырьевой и промышленный потенциал[13].

15 марта Германия ввела на территорию оставшихся в составе Чехии земель Богемии и Моравии свои войска и объявила над ними протекторат (протекторат Богемия и Моравия). Чешская армия не оказала оккупантам никакого заметного сопротивления; исключение составляет только 40-минутный бой роты капитана Павлика в городе Мистек 14 марта.

В распоряжение Германии попали значительные запасы вооружения бывшей чехословацкой армии, позволившие вооружить 9 пехотных дивизий, и чешские военные заводы. Перед нападением на СССР, из 21 танковой дивизии вермахта 5 были укомплектованы танками чехословацкого производства[1].

15 марта 1939 года объявила о независимости Подкарпатская Русь. Таким образом, Чехословакия распалась на государства Чехию (в составе земель Богемия и Моравия), Словакию и Карпатскую Украину (последняя была сразу же оккупирована Венгрией).

15 марта 1939 года Й. Тисо от имени словацкого правительства направил просьбу правительству Германии установить над Словакией протекторат.[1]

19 марта — правительство СССР предъявляет ноту Германии, где заявляет о своём непризнании немецкой оккупации части территории Чехословакии.

Следует отметить, что перед входом в Богемию и Моравию немецкие генералы готовили заговор против Гитлера, так как считали, что вторжение повлечёт за собой мировую войну, и были против этого[14]. Однако мюнхенское соглашение устранило опасность мировой войны и на время ослабило необходимость приведения заговора в исполнение.

Аншлюс Мемеля

23 марта 1939 года по вынужденному согласию правительства Литвы, город и окружающая территория города Мемеля (Клайпеды), в котором проживало значительное количество этнических немцев, были переданы Германии, которая тут же ввела сюда свои войска[12].

Проблема Данцига

Теперь настала очередь Польши.

Ещё 5 января 1939 года Германии не удалось добиться устраивающего её решения в отношении «Данцигского коридора», который был образован по решению победителей путём передачи части Померании и Восточной Пруссии Польше, которая таким образом получила выход к Балтийскому морю. Но при этом основная территория Германии оказалась отрезанной от её исторической земли — Восточной Пруссии. Положение дополнительно осложнялось тем, что в этом коридоре оказался населённый немцами город Данциг, по мандату Лиги наций пользовавшийся правами «Свободного города». 5 января Гитлер организовал польскому министру иностранных дел Беку почетный прием в Берхтесгадене, заявив о полном совпадении интересов обеих стран в отношении СССР, и заметил, что ввиду очевидной опасности нападения со стороны СССР существование сильной в военном отношении Польши жизненно важно для Германии. По словам Гитлера, каждая польская дивизия экономит одну дивизию для Германии. На это Бек ответил, что Польша, хотя и настроена антикоммунистически, тем не менее, не будет принимать участие ни в каких мероприятиях, направленных против СССР, и будет отклонять требования Германии, поскольку не располагает в этом вопросе никакими гарантиями со стороны Англии и Франции. Тем самым война между Польшей и Германией стала неизбежной.

21 марта Гитлер предлагает Польше взамен на признание западных границ Польши, данцигского коридора, свободной гавани в Данциге и претензий на Украину согласиться на переселение немецкого населения в свободный город Данциг и пользующейся правом экстерриториальности полосы вдоль дорог в Восточную Пруссию. Польское правительство не согласилось.

Чемберлен, наконец, понял свою ошибку: «политика умиротворения», проводимая им с 1937 года, не оправдала себя. Гитлер использовал Англию для усиления Германии и начал угрожать Восточной Европе.

31 марта 1939 года на своём выступлении в Палате Общин Чемберлен заявил, что в случае, когда независимость Польши окажется под угрозой, правительство Англии намерено всеми находящимися в его распоряжении средствами гарантировать эту независимость.

Англия и Франция ускорили процесс своего вооружения. Во Франции в полную силу вступил закон об двухлетней обязательной воинской повинности, принятый ещё в 1935 году.

В эти же годы своё традиционное невмешательство в европейские дела (Доктрина Монро) нарушили США. 14 апреля 1939 года, после вступления итальянских войск в Албанию, президент Рузвельт обратился к Муссолини и Гитлеру с предложением в форме ультиматума, призывая их дать обещание воздержаться в течение десяти лет от нападения на перечисляемые в его обращении государства, в котором прямо спросил : «Готовы ли вы дать гарантию, что ваши вооружённые силы не будут использованы против следующих независимых государств?..» И далее следовал список из наименований 31 страны, в числе которых были Польша, Финляндия, страны Прибалтики, Югославия и СССР[12], а также Ирак, Сирия, Палестина, Египет, Иран.

На это предложение Гитлер ответил в рейхстаге 28 апреля своей исторической речью.[15] Гитлер перечислял все совершённые за время его правления достижения, в том числе восстановление единства германской нации, сокращение безработицы, ликвидацию последствий поражения в войне и т. д. При этом он подчёркивал, что всё это было сделано мирным путём, без использования оружия. Он упрекнул Польшу и Англию за заключённый между ними 28 апреля 1939 года договор о гарантиях и заявил, что «он не может сказать заранее, к каким мерам он прибегнет в будущем, чтобы обеспечить мир».

3 апреля 1939 Гитлер отдал первое указание о подготовке военной операции против Польши (Fall Weiß). При этом он подвёл итог сделанному, подчеркнув, что проблема национального объединения 80-миллионного населения решена. Но остаётся решить проблему хозяйственную, что возможно сделать лишь за счёт других стран (в первую очередь Польши) и их собственности. «Война с Англией и Францией будет войной не на жизнь, а на смерть», ибо «речь идёт не о праве или его нарушении, но о жизни или смерти 80 миллионов человек»[12].

См. также

Напишите отзыв о статье "Мюнхенское соглашение"

Примечания

  1. 1 2 3 4 [www.mgimo.ru/publications/?id=218090 Павлов Н. В.] Внешняя политика третьего рейха (1933—1945)
  2. Nolte E. Die faschistischen Bewegungen. München, 1966. S. 246.
  3. [www.istorya.ru/book/ww2/48.php История второй мировой войны 1939—1945 гг.] Том 2. Накануне войны — М.: Воениздат, 1973. — 474 c. Чехословацкий кризис
  4. [libhistory.ru/book.php?book=249103&page=27 Советско-Польские войны] Военно-политическое противостояние 1918—1939 гг. — М.: Вече, 2001. Мельтюхов М. И.
  5. Владимир Потемкин [fb2.booksgid.com/content/65/vladimir-potemkin-diplomatiya-v-noveyshee-vremya-1919-1939-gg/148.html Дипломатия в новейшее время (1919—1939 гг.)] Издательство: ОГИЗ Город: Москва Год издания: 1945
  6. Черчилль У. Вторая мировая война.— М.: Воениздат, 1991 //Глава семнадцатая. Мюнхенская трагедия
  7. В. Я. Сиполс. «Дипломатическая борьба накануне второй мировой войны»
  8. Paul Vyšný. 13. The collapse of mediation // [books.google.de/books?id=SnlqMQzal3kC&pg=PA296 The Runciman mission to Czechoslovakia, 1938: prelude to Munich]. — Palgrave Macmillan, 2003. — P. 295. — 376 p. — ISBN 0333731360.
  9. Сиполс Вилнис Янович Дипломатическая борьба накануне второй мировой войны
  10. Weltgeschichte-Daten Fakten Bilder- Georg Westermann Verlag; Braunschweig 1987- ISBN 3-07-509036-0
  11. СВР РФ: [svr.gov.ru/smi/2009/delvt20090915.htm «Польский след в трагедии XX века.» архивные материалы, относящиеся к внешнеполитическим маневрам Варшавы в период 1935—1945 годов"], 15 сентября 2009
  12. 1 2 3 4 5 6 Gerhart Binder. Epoche der Entscheidungen/ Eine Geschichte des 20. Jahrhunderts. Sechste Auflage. Stuttgart-Degerloch: Seewald Verlag. 1960.
  13. Gerhard Schreiber Kurze Geschichte des Zweiten Weltkrieges. Verlag C.H.Beck oHG, München 2005 ISBN 3 406 52953 4
  14. Марк Алданов, [imwerden.de/cat/modules.php?name=books&pa=showbook&pid=1480 «Мир после Гитлера»] с. 9
  15. Der II.Weltkrieg /Dokumentation Das III.Reich. Gütersloch :Mohndruck Graphische Betriebe GmbH,. 1989 ISBN 3-88199-536-6

Литература

  • [www.katyn-books.ru/czechoslovakia/munchen.html Документы по истории мюнхенского сговора 1937—1939.]
  • [www.katyn-books.ru/year/000.htm Год кризиса. 1938—1939: Документы и материалы.]
  • Ротштейн Эндрю. Мюнхенский сговор. М.: Издательство иностранной литературы, 1959.
  • д.и.н. Рэм Симоненко. [2000.net.ua/authors/4817-rem-simonenko/ Мюнхен (документальный очерк)]
  • С. Кретинин. Судетские немцы в 1918—1945 гг.: Народ без родины. Воронеж, 2000.
  • [www.obraforum.ru/lib/book1/chapter10_14.htm Системная история международных отношений]. Под ред. Богатурова А. Д. — М: Московский Рабочий, 2000, глава 10. ISBN 5-89554-138-0
  • Малая советская энциклопедия. Т.8 — М.: 1939, с. 449
  • Krejčí, Oskar. [book.publica.cz/ «Geopolitics of the Central European Region. The view from Prague and Bratislava»] Bratislava: Veda, 2005. 494 p. (Free download)
  • Мельтюхов М. И. [www.litmir.net/br/?b=82482&p=37 Советско-польские войны.] Военно-политическое противостояние 1918—1939 гг. — М.: Вече, 2001.
  • Уильям Ширер [libhistory.ru/book.php?book=248972&page=109 Взлет и падение третьего рейха.] В двух томах. Том 1 Издательство: Воениздат ISBN 5-203-00475-7; 1991 г.

Ссылки

  • [vid-1.rian.ru/ig/poland-2009.pdf «Секреты польской политики. Сборник документов (1935—1945)» — Служба внешней разведки Российской федерации, архив СВР России]
  • [www.hrono.ru/sobyt/1938cseh.html Чехословацкий кризис 1938 г.]
  • [www.narochnitskaia.ru/in-archive/nataliya-narochnitskaya-quot-zapad-ne-hotel-chtobyi-posle-myunhena-gitler-ostanovilsya-quot.html «Наталия Нарочницкая: „Запад не хотел, чтобы после Мюнхена Гитлер остановился“»]
  • [www.nazdar.ru/index.php?id=4&additional=4czmnichov 70 лет Мюнхенскому соглашению]
  • [www.academia.edu/2286134/Чехословацкий_кризис_в_1938-1939_гг._взаимосвязь_неблагоприятной_внешнеполитической_конъюнктуры_и_проблемы_национальных_меньшинств Пеганов А. О. Чехословацкий кризис в 1938—1939 гг.: взаимосвязь неблагоприятной внешнеполитической конъюнктуры и проблемы национальных меньшинств. с. 91-109 // МЕЖДУНАРОДНЫЕ ОТНОШЕНИЯ: ИСТОРИЯ И СОВРЕМЕННЫЕ АСПЕКТЫ. ТЕОРИИ И ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКИЕ ПРАКТИКИ. Выпуск II. Москва-Ставрополь. 2011, 353 с.]
  • [moistraubing.de/index.php/bayern/muenchen/munich-nazi-zeit Мюнхен, по следам национал-социализма, путеводитель на русском языке]
В Викитеке есть тексты по теме
Мюнхенское соглашение

Отрывок, характеризующий Мюнхенское соглашение

Скоро после отъезда князя Багратиона Тушину удалось зажечь Шенграбен.
– Вишь, засумятились! Горит! Вишь, дым то! Ловко! Важно! Дым то, дым то! – заговорила прислуга, оживляясь.
Все орудия без приказания били в направлении пожара. Как будто подгоняя, подкрикивали солдаты к каждому выстрелу: «Ловко! Вот так так! Ишь, ты… Важно!» Пожар, разносимый ветром, быстро распространялся. Французские колонны, выступившие за деревню, ушли назад, но, как бы в наказание за эту неудачу, неприятель выставил правее деревни десять орудий и стал бить из них по Тушину.
Из за детской радости, возбужденной пожаром, и азарта удачной стрельбы по французам, наши артиллеристы заметили эту батарею только тогда, когда два ядра и вслед за ними еще четыре ударили между орудиями и одно повалило двух лошадей, а другое оторвало ногу ящичному вожатому. Оживление, раз установившееся, однако, не ослабело, а только переменило настроение. Лошади были заменены другими из запасного лафета, раненые убраны, и четыре орудия повернуты против десятипушечной батареи. Офицер, товарищ Тушина, был убит в начале дела, и в продолжение часа из сорока человек прислуги выбыли семнадцать, но артиллеристы всё так же были веселы и оживлены. Два раза они замечали, что внизу, близко от них, показывались французы, и тогда они били по них картечью.
Маленький человек, с слабыми, неловкими движениями, требовал себе беспрестанно у денщика еще трубочку за это , как он говорил, и, рассыпая из нее огонь, выбегал вперед и из под маленькой ручки смотрел на французов.
– Круши, ребята! – приговаривал он и сам подхватывал орудия за колеса и вывинчивал винты.
В дыму, оглушаемый беспрерывными выстрелами, заставлявшими его каждый раз вздрагивать, Тушин, не выпуская своей носогрелки, бегал от одного орудия к другому, то прицеливаясь, то считая заряды, то распоряжаясь переменой и перепряжкой убитых и раненых лошадей, и покрикивал своим слабым тоненьким, нерешительным голоском. Лицо его всё более и более оживлялось. Только когда убивали или ранили людей, он морщился и, отворачиваясь от убитого, сердито кричал на людей, как всегда, мешкавших поднять раненого или тело. Солдаты, большею частью красивые молодцы (как и всегда в батарейной роте, на две головы выше своего офицера и вдвое шире его), все, как дети в затруднительном положении, смотрели на своего командира, и то выражение, которое было на его лице, неизменно отражалось на их лицах.
Вследствие этого страшного гула, шума, потребности внимания и деятельности Тушин не испытывал ни малейшего неприятного чувства страха, и мысль, что его могут убить или больно ранить, не приходила ему в голову. Напротив, ему становилось всё веселее и веселее. Ему казалось, что уже очень давно, едва ли не вчера, была та минута, когда он увидел неприятеля и сделал первый выстрел, и что клочок поля, на котором он стоял, был ему давно знакомым, родственным местом. Несмотря на то, что он всё помнил, всё соображал, всё делал, что мог делать самый лучший офицер в его положении, он находился в состоянии, похожем на лихорадочный бред или на состояние пьяного человека.
Из за оглушающих со всех сторон звуков своих орудий, из за свиста и ударов снарядов неприятелей, из за вида вспотевшей, раскрасневшейся, торопящейся около орудий прислуги, из за вида крови людей и лошадей, из за вида дымков неприятеля на той стороне (после которых всякий раз прилетало ядро и било в землю, в человека, в орудие или в лошадь), из за вида этих предметов у него в голове установился свой фантастический мир, который составлял его наслаждение в эту минуту. Неприятельские пушки в его воображении были не пушки, а трубки, из которых редкими клубами выпускал дым невидимый курильщик.
– Вишь, пыхнул опять, – проговорил Тушин шопотом про себя, в то время как с горы выскакивал клуб дыма и влево полосой относился ветром, – теперь мячик жди – отсылать назад.
– Что прикажете, ваше благородие? – спросил фейерверкер, близко стоявший около него и слышавший, что он бормотал что то.
– Ничего, гранату… – отвечал он.
«Ну ка, наша Матвевна», говорил он про себя. Матвевной представлялась в его воображении большая крайняя, старинного литья пушка. Муравьями представлялись ему французы около своих орудий. Красавец и пьяница первый номер второго орудия в его мире был дядя ; Тушин чаще других смотрел на него и радовался на каждое его движение. Звук то замиравшей, то опять усиливавшейся ружейной перестрелки под горою представлялся ему чьим то дыханием. Он прислушивался к затиханью и разгоранью этих звуков.
– Ишь, задышала опять, задышала, – говорил он про себя.
Сам он представлялся себе огромного роста, мощным мужчиной, который обеими руками швыряет французам ядра.
– Ну, Матвевна, матушка, не выдавай! – говорил он, отходя от орудия, как над его головой раздался чуждый, незнакомый голос:
– Капитан Тушин! Капитан!
Тушин испуганно оглянулся. Это был тот штаб офицер, который выгнал его из Грунта. Он запыхавшимся голосом кричал ему:
– Что вы, с ума сошли. Вам два раза приказано отступать, а вы…
«Ну, за что они меня?…» думал про себя Тушин, со страхом глядя на начальника.
– Я… ничего… – проговорил он, приставляя два пальца к козырьку. – Я…
Но полковник не договорил всего, что хотел. Близко пролетевшее ядро заставило его, нырнув, согнуться на лошади. Он замолк и только что хотел сказать еще что то, как еще ядро остановило его. Он поворотил лошадь и поскакал прочь.
– Отступать! Все отступать! – прокричал он издалека. Солдаты засмеялись. Через минуту приехал адъютант с тем же приказанием.
Это был князь Андрей. Первое, что он увидел, выезжая на то пространство, которое занимали пушки Тушина, была отпряженная лошадь с перебитою ногой, которая ржала около запряженных лошадей. Из ноги ее, как из ключа, лилась кровь. Между передками лежало несколько убитых. Одно ядро за другим пролетало над ним, в то время как он подъезжал, и он почувствовал, как нервическая дрожь пробежала по его спине. Но одна мысль о том, что он боится, снова подняла его. «Я не могу бояться», подумал он и медленно слез с лошади между орудиями. Он передал приказание и не уехал с батареи. Он решил, что при себе снимет орудия с позиции и отведет их. Вместе с Тушиным, шагая через тела и под страшным огнем французов, он занялся уборкой орудий.
– А то приезжало сейчас начальство, так скорее драло, – сказал фейерверкер князю Андрею, – не так, как ваше благородие.
Князь Андрей ничего не говорил с Тушиным. Они оба были и так заняты, что, казалось, и не видали друг друга. Когда, надев уцелевшие из четырех два орудия на передки, они двинулись под гору (одна разбитая пушка и единорог были оставлены), князь Андрей подъехал к Тушину.
– Ну, до свидания, – сказал князь Андрей, протягивая руку Тушину.
– До свидания, голубчик, – сказал Тушин, – милая душа! прощайте, голубчик, – сказал Тушин со слезами, которые неизвестно почему вдруг выступили ему на глаза.


Ветер стих, черные тучи низко нависли над местом сражения, сливаясь на горизонте с пороховым дымом. Становилось темно, и тем яснее обозначалось в двух местах зарево пожаров. Канонада стала слабее, но трескотня ружей сзади и справа слышалась еще чаще и ближе. Как только Тушин с своими орудиями, объезжая и наезжая на раненых, вышел из под огня и спустился в овраг, его встретило начальство и адъютанты, в числе которых были и штаб офицер и Жерков, два раза посланный и ни разу не доехавший до батареи Тушина. Все они, перебивая один другого, отдавали и передавали приказания, как и куда итти, и делали ему упреки и замечания. Тушин ничем не распоряжался и молча, боясь говорить, потому что при каждом слове он готов был, сам не зная отчего, заплакать, ехал сзади на своей артиллерийской кляче. Хотя раненых велено было бросать, много из них тащилось за войсками и просилось на орудия. Тот самый молодцоватый пехотный офицер, который перед сражением выскочил из шалаша Тушина, был, с пулей в животе, положен на лафет Матвевны. Под горой бледный гусарский юнкер, одною рукой поддерживая другую, подошел к Тушину и попросился сесть.
– Капитан, ради Бога, я контужен в руку, – сказал он робко. – Ради Бога, я не могу итти. Ради Бога!
Видно было, что юнкер этот уже не раз просился где нибудь сесть и везде получал отказы. Он просил нерешительным и жалким голосом.
– Прикажите посадить, ради Бога.
– Посадите, посадите, – сказал Тушин. – Подложи шинель, ты, дядя, – обратился он к своему любимому солдату. – А где офицер раненый?
– Сложили, кончился, – ответил кто то.
– Посадите. Садитесь, милый, садитесь. Подстели шинель, Антонов.
Юнкер был Ростов. Он держал одною рукой другую, был бледен, и нижняя челюсть тряслась от лихорадочной дрожи. Его посадили на Матвевну, на то самое орудие, с которого сложили мертвого офицера. На подложенной шинели была кровь, в которой запачкались рейтузы и руки Ростова.
– Что, вы ранены, голубчик? – сказал Тушин, подходя к орудию, на котором сидел Ростов.
– Нет, контужен.
– Отчего же кровь то на станине? – спросил Тушин.
– Это офицер, ваше благородие, окровянил, – отвечал солдат артиллерист, обтирая кровь рукавом шинели и как будто извиняясь за нечистоту, в которой находилось орудие.
Насилу, с помощью пехоты, вывезли орудия в гору, и достигши деревни Гунтерсдорф, остановились. Стало уже так темно, что в десяти шагах нельзя было различить мундиров солдат, и перестрелка стала стихать. Вдруг близко с правой стороны послышались опять крики и пальба. От выстрелов уже блестело в темноте. Это была последняя атака французов, на которую отвечали солдаты, засевшие в дома деревни. Опять всё бросилось из деревни, но орудия Тушина не могли двинуться, и артиллеристы, Тушин и юнкер, молча переглядывались, ожидая своей участи. Перестрелка стала стихать, и из боковой улицы высыпали оживленные говором солдаты.
– Цел, Петров? – спрашивал один.
– Задали, брат, жару. Теперь не сунутся, – говорил другой.
– Ничего не видать. Как они в своих то зажарили! Не видать; темь, братцы. Нет ли напиться?
Французы последний раз были отбиты. И опять, в совершенном мраке, орудия Тушина, как рамой окруженные гудевшею пехотой, двинулись куда то вперед.
В темноте как будто текла невидимая, мрачная река, всё в одном направлении, гудя шопотом, говором и звуками копыт и колес. В общем гуле из за всех других звуков яснее всех были стоны и голоса раненых во мраке ночи. Их стоны, казалось, наполняли собой весь этот мрак, окружавший войска. Их стоны и мрак этой ночи – это было одно и то же. Через несколько времени в движущейся толпе произошло волнение. Кто то проехал со свитой на белой лошади и что то сказал, проезжая. Что сказал? Куда теперь? Стоять, что ль? Благодарил, что ли? – послышались жадные расспросы со всех сторон, и вся движущаяся масса стала напирать сама на себя (видно, передние остановились), и пронесся слух, что велено остановиться. Все остановились, как шли, на середине грязной дороги.
Засветились огни, и слышнее стал говор. Капитан Тушин, распорядившись по роте, послал одного из солдат отыскивать перевязочный пункт или лекаря для юнкера и сел у огня, разложенного на дороге солдатами. Ростов перетащился тоже к огню. Лихорадочная дрожь от боли, холода и сырости трясла всё его тело. Сон непреодолимо клонил его, но он не мог заснуть от мучительной боли в нывшей и не находившей положения руке. Он то закрывал глаза, то взглядывал на огонь, казавшийся ему горячо красным, то на сутуловатую слабую фигуру Тушина, по турецки сидевшего подле него. Большие добрые и умные глаза Тушина с сочувствием и состраданием устремлялись на него. Он видел, что Тушин всею душой хотел и ничем не мог помочь ему.
Со всех сторон слышны были шаги и говор проходивших, проезжавших и кругом размещавшейся пехоты. Звуки голосов, шагов и переставляемых в грязи лошадиных копыт, ближний и дальний треск дров сливались в один колеблющийся гул.
Теперь уже не текла, как прежде, во мраке невидимая река, а будто после бури укладывалось и трепетало мрачное море. Ростов бессмысленно смотрел и слушал, что происходило перед ним и вокруг него. Пехотный солдат подошел к костру, присел на корточки, всунул руки в огонь и отвернул лицо.
– Ничего, ваше благородие? – сказал он, вопросительно обращаясь к Тушину. – Вот отбился от роты, ваше благородие; сам не знаю, где. Беда!
Вместе с солдатом подошел к костру пехотный офицер с подвязанной щекой и, обращаясь к Тушину, просил приказать подвинуть крошечку орудия, чтобы провезти повозку. За ротным командиром набежали на костер два солдата. Они отчаянно ругались и дрались, выдергивая друг у друга какой то сапог.
– Как же, ты поднял! Ишь, ловок, – кричал один хриплым голосом.
Потом подошел худой, бледный солдат с шеей, обвязанной окровавленною подверткой, и сердитым голосом требовал воды у артиллеристов.
– Что ж, умирать, что ли, как собаке? – говорил он.
Тушин велел дать ему воды. Потом подбежал веселый солдат, прося огоньку в пехоту.
– Огоньку горяченького в пехоту! Счастливо оставаться, землячки, благодарим за огонек, мы назад с процентой отдадим, – говорил он, унося куда то в темноту краснеющуюся головешку.
За этим солдатом четыре солдата, неся что то тяжелое на шинели, прошли мимо костра. Один из них споткнулся.
– Ишь, черти, на дороге дрова положили, – проворчал он.
– Кончился, что ж его носить? – сказал один из них.
– Ну, вас!
И они скрылись во мраке с своею ношей.
– Что? болит? – спросил Тушин шопотом у Ростова.
– Болит.
– Ваше благородие, к генералу. Здесь в избе стоят, – сказал фейерверкер, подходя к Тушину.
– Сейчас, голубчик.
Тушин встал и, застегивая шинель и оправляясь, отошел от костра…
Недалеко от костра артиллеристов, в приготовленной для него избе, сидел князь Багратион за обедом, разговаривая с некоторыми начальниками частей, собравшимися у него. Тут был старичок с полузакрытыми глазами, жадно обгладывавший баранью кость, и двадцатидвухлетний безупречный генерал, раскрасневшийся от рюмки водки и обеда, и штаб офицер с именным перстнем, и Жерков, беспокойно оглядывавший всех, и князь Андрей, бледный, с поджатыми губами и лихорадочно блестящими глазами.
В избе стояло прислоненное в углу взятое французское знамя, и аудитор с наивным лицом щупал ткань знамени и, недоумевая, покачивал головой, может быть оттого, что его и в самом деле интересовал вид знамени, а может быть, и оттого, что ему тяжело было голодному смотреть на обед, за которым ему не достало прибора. В соседней избе находился взятый в плен драгунами французский полковник. Около него толпились, рассматривая его, наши офицеры. Князь Багратион благодарил отдельных начальников и расспрашивал о подробностях дела и о потерях. Полковой командир, представлявшийся под Браунау, докладывал князю, что, как только началось дело, он отступил из леса, собрал дроворубов и, пропустив их мимо себя, с двумя баталионами ударил в штыки и опрокинул французов.
– Как я увидал, ваше сиятельство, что первый батальон расстроен, я стал на дороге и думаю: «пропущу этих и встречу батальным огнем»; так и сделал.
Полковому командиру так хотелось сделать это, так он жалел, что не успел этого сделать, что ему казалось, что всё это точно было. Даже, может быть, и в самом деле было? Разве можно было разобрать в этой путанице, что было и чего не было?
– Причем должен заметить, ваше сиятельство, – продолжал он, вспоминая о разговоре Долохова с Кутузовым и о последнем свидании своем с разжалованным, – что рядовой, разжалованный Долохов, на моих глазах взял в плен французского офицера и особенно отличился.
– Здесь то я видел, ваше сиятельство, атаку павлоградцев, – беспокойно оглядываясь, вмешался Жерков, который вовсе не видал в этот день гусар, а только слышал о них от пехотного офицера. – Смяли два каре, ваше сиятельство.
На слова Жеркова некоторые улыбнулись, как и всегда ожидая от него шутки; но, заметив, что то, что он говорил, клонилось тоже к славе нашего оружия и нынешнего дня, приняли серьезное выражение, хотя многие очень хорошо знали, что то, что говорил Жерков, была ложь, ни на чем не основанная. Князь Багратион обратился к старичку полковнику.
– Благодарю всех, господа, все части действовали геройски: пехота, кавалерия и артиллерия. Каким образом в центре оставлены два орудия? – спросил он, ища кого то глазами. (Князь Багратион не спрашивал про орудия левого фланга; он знал уже, что там в самом начале дела были брошены все пушки.) – Я вас, кажется, просил, – обратился он к дежурному штаб офицеру.
– Одно было подбито, – отвечал дежурный штаб офицер, – а другое, я не могу понять; я сам там всё время был и распоряжался и только что отъехал… Жарко было, правда, – прибавил он скромно.
Кто то сказал, что капитан Тушин стоит здесь у самой деревни, и что за ним уже послано.
– Да вот вы были, – сказал князь Багратион, обращаясь к князю Андрею.
– Как же, мы вместе немного не съехались, – сказал дежурный штаб офицер, приятно улыбаясь Болконскому.
– Я не имел удовольствия вас видеть, – холодно и отрывисто сказал князь Андрей.
Все молчали. На пороге показался Тушин, робко пробиравшийся из за спин генералов. Обходя генералов в тесной избе, сконфуженный, как и всегда, при виде начальства, Тушин не рассмотрел древка знамени и спотыкнулся на него. Несколько голосов засмеялось.
– Каким образом орудие оставлено? – спросил Багратион, нахмурившись не столько на капитана, сколько на смеявшихся, в числе которых громче всех слышался голос Жеркова.
Тушину теперь только, при виде грозного начальства, во всем ужасе представилась его вина и позор в том, что он, оставшись жив, потерял два орудия. Он так был взволнован, что до сей минуты не успел подумать об этом. Смех офицеров еще больше сбил его с толку. Он стоял перед Багратионом с дрожащею нижнею челюстью и едва проговорил:
– Не знаю… ваше сиятельство… людей не было, ваше сиятельство.
– Вы бы могли из прикрытия взять!
Что прикрытия не было, этого не сказал Тушин, хотя это была сущая правда. Он боялся подвести этим другого начальника и молча, остановившимися глазами, смотрел прямо в лицо Багратиону, как смотрит сбившийся ученик в глаза экзаменатору.
Молчание было довольно продолжительно. Князь Багратион, видимо, не желая быть строгим, не находился, что сказать; остальные не смели вмешаться в разговор. Князь Андрей исподлобья смотрел на Тушина, и пальцы его рук нервически двигались.
– Ваше сиятельство, – прервал князь Андрей молчание своим резким голосом, – вы меня изволили послать к батарее капитана Тушина. Я был там и нашел две трети людей и лошадей перебитыми, два орудия исковерканными, и прикрытия никакого.
Князь Багратион и Тушин одинаково упорно смотрели теперь на сдержанно и взволнованно говорившего Болконского.
– И ежели, ваше сиятельство, позволите мне высказать свое мнение, – продолжал он, – то успехом дня мы обязаны более всего действию этой батареи и геройской стойкости капитана Тушина с его ротой, – сказал князь Андрей и, не ожидая ответа, тотчас же встал и отошел от стола.
Князь Багратион посмотрел на Тушина и, видимо не желая выказать недоверия к резкому суждению Болконского и, вместе с тем, чувствуя себя не в состоянии вполне верить ему, наклонил голову и сказал Тушину, что он может итти. Князь Андрей вышел за ним.
– Вот спасибо: выручил, голубчик, – сказал ему Тушин.
Князь Андрей оглянул Тушина и, ничего не сказав, отошел от него. Князю Андрею было грустно и тяжело. Всё это было так странно, так непохоже на то, чего он надеялся.

«Кто они? Зачем они? Что им нужно? И когда всё это кончится?» думал Ростов, глядя на переменявшиеся перед ним тени. Боль в руке становилась всё мучительнее. Сон клонил непреодолимо, в глазах прыгали красные круги, и впечатление этих голосов и этих лиц и чувство одиночества сливались с чувством боли. Это они, эти солдаты, раненые и нераненые, – это они то и давили, и тяготили, и выворачивали жилы, и жгли мясо в его разломанной руке и плече. Чтобы избавиться от них, он закрыл глаза.
Он забылся на одну минуту, но в этот короткий промежуток забвения он видел во сне бесчисленное количество предметов: он видел свою мать и ее большую белую руку, видел худенькие плечи Сони, глаза и смех Наташи, и Денисова с его голосом и усами, и Телянина, и всю свою историю с Теляниным и Богданычем. Вся эта история была одно и то же, что этот солдат с резким голосом, и эта то вся история и этот то солдат так мучительно, неотступно держали, давили и все в одну сторону тянули его руку. Он пытался устраняться от них, но они не отпускали ни на волос, ни на секунду его плечо. Оно бы не болело, оно было бы здорово, ежели б они не тянули его; но нельзя было избавиться от них.
Он открыл глаза и поглядел вверх. Черный полог ночи на аршин висел над светом углей. В этом свете летали порошинки падавшего снега. Тушин не возвращался, лекарь не приходил. Он был один, только какой то солдатик сидел теперь голый по другую сторону огня и грел свое худое желтое тело.
«Никому не нужен я! – думал Ростов. – Некому ни помочь, ни пожалеть. А был же и я когда то дома, сильный, веселый, любимый». – Он вздохнул и со вздохом невольно застонал.
– Ай болит что? – спросил солдатик, встряхивая свою рубаху над огнем, и, не дожидаясь ответа, крякнув, прибавил: – Мало ли за день народу попортили – страсть!
Ростов не слушал солдата. Он смотрел на порхавшие над огнем снежинки и вспоминал русскую зиму с теплым, светлым домом, пушистою шубой, быстрыми санями, здоровым телом и со всею любовью и заботою семьи. «И зачем я пошел сюда!» думал он.
На другой день французы не возобновляли нападения, и остаток Багратионова отряда присоединился к армии Кутузова.



Князь Василий не обдумывал своих планов. Он еще менее думал сделать людям зло для того, чтобы приобрести выгоду. Он был только светский человек, успевший в свете и сделавший привычку из этого успеха. У него постоянно, смотря по обстоятельствам, по сближениям с людьми, составлялись различные планы и соображения, в которых он сам не отдавал себе хорошенько отчета, но которые составляли весь интерес его жизни. Не один и не два таких плана и соображения бывало у него в ходу, а десятки, из которых одни только начинали представляться ему, другие достигались, третьи уничтожались. Он не говорил себе, например: «Этот человек теперь в силе, я должен приобрести его доверие и дружбу и через него устроить себе выдачу единовременного пособия», или он не говорил себе: «Вот Пьер богат, я должен заманить его жениться на дочери и занять нужные мне 40 тысяч»; но человек в силе встречался ему, и в ту же минуту инстинкт подсказывал ему, что этот человек может быть полезен, и князь Василий сближался с ним и при первой возможности, без приготовления, по инстинкту, льстил, делался фамильярен, говорил о том, о чем нужно было.
Пьер был у него под рукою в Москве, и князь Василий устроил для него назначение в камер юнкеры, что тогда равнялось чину статского советника, и настоял на том, чтобы молодой человек с ним вместе ехал в Петербург и остановился в его доме. Как будто рассеянно и вместе с тем с несомненной уверенностью, что так должно быть, князь Василий делал всё, что было нужно для того, чтобы женить Пьера на своей дочери. Ежели бы князь Василий обдумывал вперед свои планы, он не мог бы иметь такой естественности в обращении и такой простоты и фамильярности в сношении со всеми людьми, выше и ниже себя поставленными. Что то влекло его постоянно к людям сильнее или богаче его, и он одарен был редким искусством ловить именно ту минуту, когда надо и можно было пользоваться людьми.
Пьер, сделавшись неожиданно богачом и графом Безухим, после недавнего одиночества и беззаботности, почувствовал себя до такой степени окруженным, занятым, что ему только в постели удавалось остаться одному с самим собою. Ему нужно было подписывать бумаги, ведаться с присутственными местами, о значении которых он не имел ясного понятия, спрашивать о чем то главного управляющего, ехать в подмосковное имение и принимать множество лиц, которые прежде не хотели и знать о его существовании, а теперь были бы обижены и огорчены, ежели бы он не захотел их видеть. Все эти разнообразные лица – деловые, родственники, знакомые – все были одинаково хорошо, ласково расположены к молодому наследнику; все они, очевидно и несомненно, были убеждены в высоких достоинствах Пьера. Беспрестанно он слышал слова: «С вашей необыкновенной добротой» или «при вашем прекрасном сердце», или «вы сами так чисты, граф…» или «ежели бы он был так умен, как вы» и т. п., так что он искренно начинал верить своей необыкновенной доброте и своему необыкновенному уму, тем более, что и всегда, в глубине души, ему казалось, что он действительно очень добр и очень умен. Даже люди, прежде бывшие злыми и очевидно враждебными, делались с ним нежными и любящими. Столь сердитая старшая из княжен, с длинной талией, с приглаженными, как у куклы, волосами, после похорон пришла в комнату Пьера. Опуская глаза и беспрестанно вспыхивая, она сказала ему, что очень жалеет о бывших между ними недоразумениях и что теперь не чувствует себя вправе ничего просить, разве только позволения, после постигшего ее удара, остаться на несколько недель в доме, который она так любила и где столько принесла жертв. Она не могла удержаться и заплакала при этих словах. Растроганный тем, что эта статуеобразная княжна могла так измениться, Пьер взял ее за руку и просил извинения, сам не зная, за что. С этого дня княжна начала вязать полосатый шарф для Пьера и совершенно изменилась к нему.
– Сделай это для нее, mon cher; всё таки она много пострадала от покойника, – сказал ему князь Василий, давая подписать какую то бумагу в пользу княжны.
Князь Василий решил, что эту кость, вексель в 30 т., надо было всё таки бросить бедной княжне с тем, чтобы ей не могло притти в голову толковать об участии князя Василия в деле мозаикового портфеля. Пьер подписал вексель, и с тех пор княжна стала еще добрее. Младшие сестры стали также ласковы к нему, в особенности самая младшая, хорошенькая, с родинкой, часто смущала Пьера своими улыбками и смущением при виде его.
Пьеру так естественно казалось, что все его любят, так казалось бы неестественно, ежели бы кто нибудь не полюбил его, что он не мог не верить в искренность людей, окружавших его. Притом ему не было времени спрашивать себя об искренности или неискренности этих людей. Ему постоянно было некогда, он постоянно чувствовал себя в состоянии кроткого и веселого опьянения. Он чувствовал себя центром какого то важного общего движения; чувствовал, что от него что то постоянно ожидается; что, не сделай он того, он огорчит многих и лишит их ожидаемого, а сделай то то и то то, всё будет хорошо, – и он делал то, что требовали от него, но это что то хорошее всё оставалось впереди.
Более всех других в это первое время как делами Пьера, так и им самим овладел князь Василий. Со смерти графа Безухого он не выпускал из рук Пьера. Князь Василий имел вид человека, отягченного делами, усталого, измученного, но из сострадания не могущего, наконец, бросить на произвол судьбы и плутов этого беспомощного юношу, сына его друга, apres tout, [в конце концов,] и с таким огромным состоянием. В те несколько дней, которые он пробыл в Москве после смерти графа Безухого, он призывал к себе Пьера или сам приходил к нему и предписывал ему то, что нужно было делать, таким тоном усталости и уверенности, как будто он всякий раз приговаривал:
«Vous savez, que je suis accable d'affaires et que ce n'est que par pure charite, que je m'occupe de vous, et puis vous savez bien, que ce que je vous propose est la seule chose faisable». [Ты знаешь, я завален делами; но было бы безжалостно покинуть тебя так; разумеется, что я тебе говорю, есть единственно возможное.]
– Ну, мой друг, завтра мы едем, наконец, – сказал он ему однажды, закрывая глаза, перебирая пальцами его локоть и таким тоном, как будто то, что он говорил, было давным давно решено между ними и не могло быть решено иначе.
– Завтра мы едем, я тебе даю место в своей коляске. Я очень рад. Здесь у нас всё важное покончено. А мне уж давно бы надо. Вот я получил от канцлера. Я его просил о тебе, и ты зачислен в дипломатический корпус и сделан камер юнкером. Теперь дипломатическая дорога тебе открыта.
Несмотря на всю силу тона усталости и уверенности, с которой произнесены были эти слова, Пьер, так долго думавший о своей карьере, хотел было возражать. Но князь Василий перебил его тем воркующим, басистым тоном, который исключал возможность перебить его речь и который употреблялся им в случае необходимости крайнего убеждения.
– Mais, mon cher, [Но, мой милый,] я это сделал для себя, для своей совести, и меня благодарить нечего. Никогда никто не жаловался, что его слишком любили; а потом, ты свободен, хоть завтра брось. Вот ты всё сам в Петербурге увидишь. И тебе давно пора удалиться от этих ужасных воспоминаний. – Князь Василий вздохнул. – Так так, моя душа. А мой камердинер пускай в твоей коляске едет. Ах да, я было и забыл, – прибавил еще князь Василий, – ты знаешь, mon cher, что у нас были счеты с покойным, так с рязанского я получил и оставлю: тебе не нужно. Мы с тобою сочтемся.
То, что князь Василий называл с «рязанского», было несколько тысяч оброка, которые князь Василий оставил у себя.
В Петербурге, так же как и в Москве, атмосфера нежных, любящих людей окружила Пьера. Он не мог отказаться от места или, скорее, звания (потому что он ничего не делал), которое доставил ему князь Василий, а знакомств, зовов и общественных занятий было столько, что Пьер еще больше, чем в Москве, испытывал чувство отуманенности, торопливости и всё наступающего, но не совершающегося какого то блага.
Из прежнего его холостого общества многих не было в Петербурге. Гвардия ушла в поход. Долохов был разжалован, Анатоль находился в армии, в провинции, князь Андрей был за границей, и потому Пьеру не удавалось ни проводить ночей, как он прежде любил проводить их, ни отводить изредка душу в дружеской беседе с старшим уважаемым другом. Всё время его проходило на обедах, балах и преимущественно у князя Василия – в обществе толстой княгини, его жены, и красавицы Элен.
Анна Павловна Шерер, так же как и другие, выказала Пьеру перемену, происшедшую в общественном взгляде на него.
Прежде Пьер в присутствии Анны Павловны постоянно чувствовал, что то, что он говорит, неприлично, бестактно, не то, что нужно; что речи его, кажущиеся ему умными, пока он готовит их в своем воображении, делаются глупыми, как скоро он громко выговорит, и что, напротив, самые тупые речи Ипполита выходят умными и милыми. Теперь всё, что ни говорил он, всё выходило charmant [очаровательно]. Ежели даже Анна Павловна не говорила этого, то он видел, что ей хотелось это сказать, и она только, в уважение его скромности, воздерживалась от этого.