Мюнхен 1860

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
У этого термина существуют и другие значения, см. Мюнхен (значения).
Мюнхен 1860
Полное
название 		Turn- und Sportverein München von 1860 e.V. (сам клуб)
TSV München von 1860 GmbH & Co. KGaA (основная и резервная футбольные команды, а также юношеская команда до 19 лет)
Прозвища Die Löwen (Львы), Die Blauen (Синие), Die Sechzger (Шестидесятники)
Основан 17 мая 1860 года
Стадион Альянц Арена
Вместимость 71 137
Президент Герхард Майрхофер
Тренер Коста Руньяич
Сайт [www.tsv1860.de/ www.tsv1860.de]
Соревнование Вторая Бундеслига
2015/16 15
Основная
форма
Гостевая
форма
К:Футбольные клубы, основанные в 1860 годуМюнхен 1860Мюнхен 1860

«Мюнхен 1860» (нем. Turn- und Sportverein München von 1860) — спортивный клуб из Мюнхена, Германия. Офис клуба расположен в мюнхенском районе Гизинг (нем. Giesing), на Грюнвальдер-Штрассе, 114. Клуб, который также называет себя не иначе, как «большая любовь Мюнхена», впервые был основан 15 июля 1848 года. Вскоре после этого клуб попал под запрет из-за «республиканских махинаций», якобы совершаемых в нём. Он был вновь образован 17 мая 1860 года. Цветами клуба являются зелёный и золотой, однако же больше известны белый и голубой цвета его футбольного отделения. Членство в клубе имеют около 20 тысяч человек.

Национальную и даже континентальную известность клуб получил прежде всего в 1960-е годы, когда футбольная команда смогла не только выиграть Кубок Германии 1964 и Бундеслигу 1966, но и дойти до финала Кубка обладателей кубков в 1965 году, где однако на «Уэмбли» перед 100 тысячами зрителей уступила лондонскому «Вест Хэму» 0:2. Кроме этого, клуб также выигрывал Кубок Германии в 1942 году и дважды становился вторым в Бундеслиге: в 1931 и 1967.

Хотя клуб и рассматривается общественностью как прежде всего футбольный, в нём были и есть другие отделения, которые тоже отчасти успешны на национальной и мировой спортивной арене. Так, на счету спортсменов клуба три олимпийских золота и больше сотни чемпионств Германии.





Основные даты

История

С 1848 по 1933 годы: начала

Клуб впервые был основан 15 июля 1848 года как «Мюнхенский клуб для занятий физкультурой» (нем. Münchner Turnverein). Через год (в 1849) клуб был запрещён властями из-за якобы проводившихся через него «республиканских махинаций». Повторное официальное основание состоялось 17 мая 1860 года. Спустя почти 39 лет, 25 апреля 1899, была основана футбольная команда «львов», которая провела свою первую официальную встречу с другой командой лишь через 3 года, 27 июля 1902. Тот матч она проиграла клубу «1. Münchner FC 1896» со счётом 2:4.

В 1911 году взятый в аренду участок земли на Грюнвальдер-Штрассе стал местом проведения домашних игр клуба, на месте которого в 1926 был построен «Грюнвальдер-Штадион» (тогда носивший имя президента клуба тех лет Генриха Циша), вмещавший до 40 тысяч зрителей.

В 1931 году команда впервые дошла до финала чемпионата Германии, где проиграла берлинской «Герте» 2:3.

1933—1945: клуб во времена национал-социализма

В отличие от «Баварии», которую в те времена пренебрежительно называли «еврейским» клубом, «львы» относились к числу «тех больших футбольных клубов, которые ещё до 1933 года поддерживали идеи национал-социализма». Наряду с бременским «Вердером», «Штутгартом», и «Шальке» «Мюнхен 1860» был одним из образцовых национал-социалистических клубов. Кроме того, в клубе все руководящие должности вскоре заняли члены НСДАП и СА (например, Фриц Эбенбёк, Себастиан Гляйкснер и Эмиль Кеттерер). Так, на клубном собрании уже в сентябре 1933 года был утверждён вождизм как один из важнейших принципов и было начато претворение его в жизнь. При новом руководителе, штурмбаннфюрере СА Фрице Эбенбёке также был принят новый устав клуба, в который включал в себя соблюдение арийского параграфа. Это означало окончательное исключение из рядов членов клуба последних остававшихся там евреев и «неарийцев». Футболисты клуба сначала противостояли занятию национал-социалистами руководящих постов в их отделении, однако затем пост руководителя футбольной команды занял член городского совета партии и «один из самых бесцеремоннейших главарей НСДАП в Мюнхене» Себастиан Гляйкснер.

Но при этом связи с НСДАП помогли клубу в тридцатые годы спастись от разорения и заложили основу будущих успехов 50-х-60-х годов. После войны вплоть до 2000-х годов новости клуба продолжали ограничиваться лишь спортивными событиями, политические темы не затрагивались. Сегодня клуб поддерживает существующую с 1995 года болельщицкую организацию «Фанаты „львов“ против правых».

В 1942 году благодаря победе в Кубке Германии был завоёван первый титул клуба на национальной арене.

1945—1963: послевоенное время

После Второй мировой войны команда сначала играла с переменным успехом. В 1945 году она стала одной из команд-основательниц Оберлиги «Юг» и в 1948 году заняла там второе место, тем самым получив право принять участие в розыгрыше чемпионства, однако вылетела в первом же раунде, проиграв «Кайзерслаутерну». Это был первый и последний раз, когда клуб принимал участие в розыгрыше чемпионства; следующая победа в Оберлиге ему удалась лишь в 1963 году, в том же году была основана Бундеслига. После вылета из Оберлиги в 1953 году клуб провёл несколько сезонов в тогдашней Второй лиге «Юг» (1953-55 и 1956/57), прежде чем в 1957 снова окончательно закрепиться в Оберлиге «Юг». В 1961 году команду возглавил Макс Меркель и привёл её в 1963 к победе в Оберлиге, тем самым она квалифицировалась в только что созданную Бундеслигу.

1963—1970: чемпионство и финал Кубка обладателей кубков

В 1963 году «Мюнхен 1860» стал одним из клубов-сооснователей Бундеслиги. В 1964 клуб во второй раз в своей истории стал обладателем Кубка Германии, победив в финале франкфуртский «Айнтрахт» 2:0 и на следующий год выступил в Кубке обладателей Кубков. В этом турнире «львы» дошли до финала, где уступили лондонскому «Вест Хэму» со счётом 0:2. Финальный матч состоялся на стадионе «Уэмбли» 19 мая 1965 года, на нём присутствовало 97 974 зрителя. С 8 по 22 туры сезона 1965/66 «Мюнхен 1860» держался на вершине таблицы Бундеслиги, но позже был смещён оттуда сначала дортмундской «Боруссией», а затем «Баварией». Лишь в предпоследнем туре клуб смог вернуть себе лидерство, выиграв в Дортмунде 2:0. В последнем туре «львы» сыграли вничью 1:1 с «Гамбургом», этого оказалось достаточно для удержания первого места в таблице и клуб в первый и пока что последний раз в своей истории стал чемпионом Германии. В следующем сезоне «1860» смог стать вице-чемпионом, но затем спортивные дела клуба только ухудшались и в 1970 году он вылетел в Региональную лигу.

1970—1977: пребывание во Второй Бундеслиге

На протяжении чуть более 10 лет после основания Бундеслиги и до основания Второй Бундеслиги в 1974 году вторым по силе футбольным дивизионом в ФРГ была Регионаллига. До 1977 года «Мюнхен 1860» каждый год лишь на несколько очков отставал от команд, занимавших места, дающие право выхода в Бундеслигу. 15 августа 1973 года на игре «Мюнхена 1860» против «Аугсбурга» в Регионаллиге был установлен рекорд посещаемости Олимпийского стадиона в Мюнхене. После того, как мюнхенцы открыли счёт уже на третьей минуте матча, ещё стоящие на входе болельщики устремились внутрь стадиона. При этом пострадало 136 болельщиков, большая часть – при попытке перелезть через ограждения. Оценки количества присутствовавших на матче зрителей расходятся от 80 до 90 тысяч, а порой называются цифры в 100 тысяч человек. Этот матч, закончившийся со счётом 1:1, во всём мире считается игрой второй лиги с самым большим числом присутствовавших зрителей. 

1977—1982: «американские горки» и потеря лицензии

«Львы» смогли продержаться в Бундеслиге всего один сезон. После неудачного «визита» в элитный дивизион команда в сезоне 1978/79 снова выступила во второй лиге, где ей удалось повторить достижение позапрошлого сезона и снова выйти в Бундеслигу. На следующий сезон мюнхенцы снова вылетели из неё. Спустя год, летом 1982, Немецкий футбольный союз лишил клуб лицензии, т.к., по официальному заявлению, «Мюнхен 1860», которому не хватило всего 1 очка для выхода в Бундеслигу, в позапрошлом сезоне подверг себя слишком большим финансовым нагрузкам. С 1980 года за «Мюнхен 1860» играл молодой Руди Фёллер, однако из-за потери лицензии он покинул клуб и перешёл в бременский «Вердер».

1982—1994: тяжёлые годы до очередного выхода в Бундеслигу

Вынужденное понижение в классе (до Байернлиги) означало сильные изменения в составе «львов». Команду покинули 14 игроков, было подписано 20 новых. Тем не менее, даже этого было явно недостаточно для возвращения во Вторую Бундеслигу. На следующий сезон клубу удалось попасть в плей-офф за право на повышение, однако там «Мюнхен 1860» выиграл лишь одну игру, проиграв оставшиеся пять. В сезоне 1984/85 команде некоторое время даже грозил вылет в Ландеслигу из-за частой смены тренеров. В том сезоне в качестве тренера «львов» себя пробовали Бернд Патцке, Октавиан Попеску, Эрих Беер и Вацлав (Венцель) Халама. В последующих сезонах «львы» несколько раз упускали возможность повышения, пока наконец не добились его в 1991 году под руководством Карстена Веттберга. Однако в следующем году «Мюнхен 1860» снова вылетел в Байернлигу, но всего лишь на один сезон. А затем Вернер Лорант в качестве тренера возглавил триумфальное возвращение клуба в высший немецкий футбольный дивизион. Радость болельщиков была совершенно грандиозной, когда прозвучал финальный свисток заключительной игры сезона 1993/94 и «Мюнхен 1860», победив в той игре в гостях клуб «Меппен» из одноимённого города, совершил впервые в истории немецкого футбола путь из третьей по силе лиге в Бундеслигу в течение двух сезонов. К тому времени мюнхенский клуб не играл в элите уже 13 лет. В следующем сезоне, благодаря полной самоотдаче игроков и большой удаче, «львам» удалось закрепиться наверху.

1994—2004: 10 лет в Бундеслиге

До 2000 года клуб постоянно прогрессировал, в команду были приглашены такие известные футболисты, как, например, Томас Хесслер и Мартин Макс. Наряду с участием в Кубке Интертото и Кубке УЕФА, «Мюнхен 1860» также смог поучаствовать в квалификации к Лиге Чемпионов, заняв 4 место в Бундеслиге в сезоне 1999/2000. В этом сезоне «синим» впервые удалось выиграть оба дерби против «Баварии» (1:0, 2:1). Затем клуб уже не смог повторить таких успехов. Вернер Лорант был уволен с поста главного тренера «Мюнхена 1860» 18 октября 2001 года, спустя 5 дней после разгрома от «Баварии» со счётом 1:5.

Всё более актуальным в это время также становился вопрос стадиона. В 1995 году клуб решил более не перестраивать «Грюнвальдер» и с тех пор играл на нелюбимом многими болельщиками Олимпийском стадионе. После первоначальной волны эйфории и клубных рекордов посещаемости матчей вкупе с успехами на внутренней арене, интерес к клубу к началу нового тысячелетия начал постепенно спадать. Это было среди прочего связано с ухудшающимися результатами. Среди болельщиков возникали споры по поводу места проведения домашних матчей, которые приводили к настоящему расколу среди фанатских группировок. Оживлённые дискуссии шли по поводу модернизации Олимпийского стадиона и участия клуба в запланированной постройке новой «Альянц Арены».

После того, как преемник Лоранта на посту тренера Петер Пакульт не смог повторить успехов своего предшественника, в марте 2003 его на тренерском мостике сменил Фалько Гётц. Гётц вынужден был по финансовым причинам перестраивать состав и заменять «звёзд» вроде Хесслера, Макса и Шукера молодыми игроками. После довольно успешного начала сезона ближе к началу второго круга команда под руководством Гётца оказалась в борьбе за выживание. Кроме того, в марте 2004 тогдашний президент клуба Карл-Хайнц Вильдмозер и его сын были задержаны по обвинению во взяточничестве в ходе строительства стадиона. Это ускорило и так нарастающий кризис внутри клуба. Разногласия о полномочиях между новым президентом клуба Карлом Ауэром и экс-министром культуры Германии Хансом Цеэтмайром, занимавшим пост вице-президента, вылились в то, что Гётц был уволен с тренерской должности. Цеэтмайр объявил об уходе тренера, не согласовав это с президентом и остальным руководством, за что он впоследствии был резко раскритикован и спустя некоторое время ушёл в отставку. Следующим тренером «Мюнхена 1860» стал Геральд Ваненбург, бывший игрок клуба, который, однако, уже не сумел спасти «львов» от вылета.

Позже следствие по делу против бывшего президента Карла-Хайнца Вильдмозера было приостановлено, в то время как его сын, являвшийся коммерческим директором как клуба, так и компании, занимавшейся вводом «Альянц Арены» в эксплуатацию, был приговорён к лишению свободы на длительный срок.

С 2004 года: вновь вторая лига

После Ваненбурга пост тренера клуба занял Руди Боммер, имевший опыт выступления во Второй Бундеслиге. Под его руководством клуб устремился к возвращению в Бундеслигу. Однако Боммер был уволен уже в ноябре 2004 ввиду неудовлетворительных результатов. Его место занял Райнер Маурер, при Боммере занимавший должность помощника тренера и тренера молодёжки. Надежды «Мюнхена 1860» о скором возвращении в высший дивизион разбились лишь в последнем туре. Команда заняла в итоге 4 место. Первый сезон на «Альянц Арене» начался для «львов» многообещающе. Некоторое время в начале первого круга мюнхенский клуб был лидером в турнирной таблице, к зимней паузе, однако, относился уже только к расширенному списку фаворитов. Домашняя ничья 0:0 против аутсайдеров из Алена привела к отставке Райнера Маурера. Вакантное место тренера занял Вальтер Шахнер, а на должность спортивного директора был нанят Штефан Ройтер.

Финансовое и спортивное положение клуба стало весной 2006 года угрожающе опасным. В марте президент Карл Ауэр объявил о своём уходе по состоянию здоровья, его пост занял прежний председатель совета директоров клуба Альфред Ленер. На место коммерческого директора был приглашён Штефан Циффцер. Через некоторое время «львов» от банкротства спас заклятый соперник – «Бавария», выкупив у них их часть прав на «Альянц Арену» за 11 миллионов евро и предоставив право обратного выкупа. Под руководством тренера Вальтера Шахнера команда попала под угрозу вылета. Прописку во Второй Бундеслиге удалось сохранить лишь в последнем туре благодаря домашней победе над также стоящим на вылет «Саарбрюккеном» со счётом 1:0. Сезон был завершён на 13 месте.

Работа с молодёжью была, напротив, увенчана успехом: юноши до 17 лет впервые выиграли чемпионский титул. Немецкий футбольный союз присудил медали имени Фрица Вальтера братьям-близнецам Бендерам. Ларсу досталось золото, а Свену – бронза. Также в том году был награждён Александр Эберляйн (серебро). Новым президентом клуба 28 марта 2007 года стал Альбрехт фон Линде. Возвращение в Бундеслигу, однако, не удалось и с третьей попытки. После ровного сезона без взлётов и падений команда финишировала на 8 месте. По ходу сезона 2006/07 опять произошла смена тренера: Вальтер Шахнер был уволен и весной 2007 «львов» возглавил их бывший игрок Марко Курц. В финансовом отношении клуб продолжал оставаться на плаву.

После удачно проведённой первой половины сезона 2007/08 во втором круге «Мюнхен 1860» скатился в середину таблицы. От вылета себя команда обезопасила только в предпоследнем туре, сыграв дома вничью 1:1 с «Оснабрюком», в таблице второго круга клуб оказался на последнем месте. После игры с «Оснабрюком» коммерческий директор Штефан Циффцер сказал: «Рыба начинает гнить с головы, в нашем случае голова – это президент. Этот президент – это просто позор для клуба». Логичным следствием конфликта стало увольнение Циффцера. Причиной разногласий стали диаметрально противоположные взгляды на экономический курс клуба и не опровергнутые президиумом сообщения в СМИ о предстоящем увольнении спортивного директора Штефана Ройтера. 26 мая 2008 года Альбрехт фон Линде объявил о своём уходе, совет директоров на том же заседании единогласно выбрал в качестве его преемника Райнера Бека.

После всего 8 побед в 2008 календарном году и поражения впервой же игре 2009 года Штефан Ройтер был уволен. Его место занял Манфред Штофферс, спортивным директором стал Мирослав Стевич. В конце февраля клуб также расстался с тренером Марко Курцем, место на тренерской скамье занял его бывший ассистент Уве Вольф. Под его руководством «львы» выиграли оба следующих матча, но в 9 последующих встречах набрали лишь 6 очков, ни разу не покинув поле победителями. После 32 тура Вольфа сменил Эвальд Линен. В последних двух матчах команда заработала одно очко, чего было достаточно для сохранения места во Второй Бундеслиге.

Весной 2009 началась переговоры между клубом и Николаем Шварцером из Берлина в качестве нового потенциального инвестора. Шварцер произвёл денежный взнос перед заключением договора о покупке. После разногласий между советом директоров, коммерческим директором и Немецким футбольным союзом Шварцер прервал переговоры. Уже уплаченный взнос превратился в долгосрочный кредит, который был оплачен (Шварцер при этом отказался от части своих инвестиций) в 2011 году с приходом инвестора Хасана Исмаика.

Сезон 2009/10 начался для «Мюнхена 1860» не слишком успешно, команда временами находилась в непосредственной близости от зоны вылета. Но ближе к концу первого круга игра «львов» стабилизировалась, и в конце сезона клуб финишировал на 8 месте. В кубке Германии 2009/10 мюнхенцам удалось обыграть берлинскую «Герту» и выйти в 1/8 финала, где они уступили «Шальке».Затем клуб разорвал контракт с Эвальдом Линеном по желанию самого тренера. Линен отправился в Грецию, чтобы встать у руля местного «Олимпиакоса», а «Мюнхен 1860» вновь возглавил Райнер Маурер. 28 июля 2010 умер бывший президент клуба Карл-Хайнц Вильдмозер. 1 августа того же года Манфреда Штофферса на посту коммерческого директора сменил Роберт Ниманн. В октябре 2010 у клуба отняли 2 очка из-за нарушения им процесса получения лицензии.

Финансовая ситуация продолжала оставаться напряжённой, в течение сезона 2010/11 многие игроки ушли или были проданы. Далее на протяжении сезона многие представители клуба заявляли о том, что он близок к банкротству. 14 ноября 2010 новым коммерческим директором был назначен Роберт Шефер, Роберт Ниманн покинул свой пост по личным обстоятельствам. После того, как уже в прошлом годуходили слухи о возможном приходе в клуб инвестора с Ближнего Востока, в апреле 2011 это стало реальностью: иорданский бизнесмен Хасан Исмаик заявил о своём интересе к «Мюнхену 1860». В последующие несколько недель были выполнены некоторые условия, некоторые бывшие кредиторы отказались от 40% полагающихся им сумм долга. Немецкий футбольный союз дважды отклонял предлагаемый договор, но через некоторое время утвердил его после различных изменений. Команда закончила сезон в середине турнирной таблицы. 30 мая 2011 года был заключён договор о сотрудничестве между клубом и Хасаном Исмаиком, по которому 60% прав на клуб отныне принадлежат фирме Исмаика HAM International Limited.

В сезоне 2011/12 впервые с сезона 2005/06 улучшилась посещаемость по сравнению с прошлым сезоном. С выходом «Гройтер Фюрта» в Бундеслигу «львы» с сезона 2012/13 являются командой, дольше всех играющей во Второй Бундеслиге. Сезон 2012/13 мюнхенцы начали без поражений, набрав 16 очков. Но в следующих 6 матчах было набрано лишь 4 очка, что привело к отставке тренера Райнера Маурера. Руководство заявило, что причиной к отставке послужило то, что цель сезона, спортивное развитие команды, попала под угрозу. Новым тренером стал ассистент Маурера Александр Шмидт. 15 января 2013 года после многочасового заседания совета директоров клуба было объявлено, что в тренерский тандем со Шмидтом войдёт Свен-Ёран Эрикссон. Однако швед отказал через несколько дней. Сезон «синие» закончили на 6 месте.

Сезон 2013/14 «Мюнхен 1860» начал с трёх побед в первых четырёх матчах при довольно невзрачной игре. В следующих двух турах последовали два поражения от аутсайдеров, и 31 августа 2013 года Александр Шмидт был уволен. 7 сентября на смену ему был назначен Фридхельм Функель.

Стадион

Домашним стадионом ТСФ Мюнхен 1860 является Альянц Арена, на которой свои матчи также проводит «Бавария». Арена подсвечивается разными цветами в зависимости от цветов клуба, который на ней играет. Для «Баварии» это красный цвет, для «Мюнхена 1860» — синий.

На Альянц Арене проводился матч открытия Чемпионата мира по футболу 2006 между сборными Германии и Коста-Рики, а также ещё несколько матчей этого турнира (матч Германия — Швеция на групповом этапе) и полуфинал Франция — Португалия.

Состав

По состоянию на 30 июля 2016 года

№ Позиция Имя Год рождения
1 Вр Витус Айхер 1990
2 Защ Мориц Фольц 1983
4 Защ Кай Бюлов 1986
5 Защ Гильермо Вальори 1982
6 ПЗ Доминик Шталь 1988
7 ПЗ Дайлон Клаассен 1990
8 ПЗ Энтони Аннан 1986
9 Нап Родри 1990
10 ПЗ Эдуардо Бедия 1989
11 ПЗ Даниэль Адлунг 1981
13 ПЗ Илие Санчес 1990
16 Нап Штефан Хайн 1988
17 Защ Янник Бандовски 1994
18 Защ Мартин Анга 1994
№ Позиция Имя Год рождения
19 Нап Рубин Окоти 1987
20 ПЗ Вальдет Рама 1987
21 ПЗ Маркус Штайнхёфер 1986
22 Вр Михаэль Нетолицки 1994
23 Нап Бобби Вуд 1992
24 Вр Штефан Ортега 1992
25 Защ Гари Кагельмахер 1987
26 Защ Кристофер Шиндлер () 1990
29 ПЗ Янник Штарк 1990
32 Защ Максимилиан Виттек 1995
33 ПЗ Корбиниан Фольманн 1993
34 Нап Фейсал Мулич 1994
ПЗ Штефан Айгнер 1987

Известные игроки

Мюнхенское дерби

Является одним из основных соперников мюнхенской «Баварии» в борьбе за зрителя. Мюнхенское дерби «Мюнхен 1860» — «Бавария Мюнхен» вызывает интерес у болельщиков и специалистов, но главным дерби страны считалось редко. В сезоне 2007—2008 два мюнхенских клуба встречались в четвертьфинале Кубка Германии, победу со счётом 1-0 праздновала «Бавария».

Достижения

Национальные

Международные

Напишите отзыв о статье "Мюнхен 1860"

Ссылки

  • [www.tsv1860.de/ Официальный сайт]  (нем.)


п • о • р
Футбольный клуб «Мюнхен 1860» — текущий состав

1 Айхер (в) • 2 Мауэрсбергер • 3 Виттек • 4 Бюлов • 5 Пердедай • 6 Бёниш • 7 Клаасен • 8 Матмур • 9 Мугоша • 10 Линдль • 11 Адлунг • 12 Рибамар • 13 Мёльдерс • 14 Симон • 15 Шукало • 16 Буш • 17 Удуохаи • 18 Каргер • 19 Нойхаус • 20 Родней • 21 Циммерманн (в) • 22 Стойкович • 23 Хельмбрехт • 24 Ортега (в) • 27 Хайнрих • 29 Айгнер (к) • 30 Дегенек • 31 Андраде • 33 Айчичек • 38 Ляказетт • 40 Олич • Тренер: Коста Руньяич

Отрывок, характеризующий Мюнхен 1860

– Прелесть какая женщина! – с шестнадцатилетней серьезностью отвечал Ильин.
Через полчаса выстроенный эскадрон стоял на дороге. Послышалась команда: «Садись! – солдаты перекрестились и стали садиться. Ростов, выехав вперед, скомандовал: «Марш! – и, вытянувшись в четыре человека, гусары, звуча шлепаньем копыт по мокрой дороге, бренчаньем сабель и тихим говором, тронулись по большой, обсаженной березами дороге, вслед за шедшей впереди пехотой и батареей.
Разорванные сине лиловые тучи, краснея на восходе, быстро гнались ветром. Становилось все светлее и светлее. Ясно виднелась та курчавая травка, которая заседает всегда по проселочным дорогам, еще мокрая от вчерашнего дождя; висячие ветви берез, тоже мокрые, качались от ветра и роняли вбок от себя светлые капли. Яснее и яснее обозначались лица солдат. Ростов ехал с Ильиным, не отстававшим от него, стороной дороги, между двойным рядом берез.
Ростов в кампании позволял себе вольность ездить не на фронтовой лошади, а на казацкой. И знаток и охотник, он недавно достал себе лихую донскую, крупную и добрую игреневую лошадь, на которой никто не обскакивал его. Ехать на этой лошади было для Ростова наслаждение. Он думал о лошади, об утре, о докторше и ни разу не подумал о предстоящей опасности.
Прежде Ростов, идя в дело, боялся; теперь он не испытывал ни малейшего чувства страха. Не оттого он не боялся, что он привык к огню (к опасности нельзя привыкнуть), но оттого, что он выучился управлять своей душой перед опасностью. Он привык, идя в дело, думать обо всем, исключая того, что, казалось, было бы интереснее всего другого, – о предстоящей опасности. Сколько он ни старался, ни упрекал себя в трусости первое время своей службы, он не мог этого достигнуть; но с годами теперь это сделалось само собою. Он ехал теперь рядом с Ильиным между березами, изредка отрывая листья с веток, которые попадались под руку, иногда дотрогиваясь ногой до паха лошади, иногда отдавая, не поворачиваясь, докуренную трубку ехавшему сзади гусару, с таким спокойным и беззаботным видом, как будто он ехал кататься. Ему жалко было смотреть на взволнованное лицо Ильина, много и беспокойно говорившего; он по опыту знал то мучительное состояние ожидания страха и смерти, в котором находился корнет, и знал, что ничто, кроме времени, не поможет ему.
Только что солнце показалось на чистой полосе из под тучи, как ветер стих, как будто он не смел портить этого прелестного после грозы летнего утра; капли еще падали, но уже отвесно, – и все затихло. Солнце вышло совсем, показалось на горизонте и исчезло в узкой и длинной туче, стоявшей над ним. Через несколько минут солнце еще светлее показалось на верхнем крае тучи, разрывая ее края. Все засветилось и заблестело. И вместе с этим светом, как будто отвечая ему, раздались впереди выстрелы орудий.
Не успел еще Ростов обдумать и определить, как далеки эти выстрелы, как от Витебска прискакал адъютант графа Остермана Толстого с приказанием идти на рысях по дороге.
Эскадрон объехал пехоту и батарею, также торопившуюся идти скорее, спустился под гору и, пройдя через какую то пустую, без жителей, деревню, опять поднялся на гору. Лошади стали взмыливаться, люди раскраснелись.
– Стой, равняйся! – послышалась впереди команда дивизионера.
– Левое плечо вперед, шагом марш! – скомандовали впереди.
И гусары по линии войск прошли на левый фланг позиции и стали позади наших улан, стоявших в первой линии. Справа стояла наша пехота густой колонной – это были резервы; повыше ее на горе видны были на чистом чистом воздухе, в утреннем, косом и ярком, освещении, на самом горизонте, наши пушки. Впереди за лощиной видны были неприятельские колонны и пушки. В лощине слышна была наша цепь, уже вступившая в дело и весело перещелкивающаяся с неприятелем.
Ростову, как от звуков самой веселой музыки, стало весело на душе от этих звуков, давно уже не слышанных. Трап та та тап! – хлопали то вдруг, то быстро один за другим несколько выстрелов. Опять замолкло все, и опять как будто трескались хлопушки, по которым ходил кто то.
Гусары простояли около часу на одном месте. Началась и канонада. Граф Остерман с свитой проехал сзади эскадрона, остановившись, поговорил с командиром полка и отъехал к пушкам на гору.
Вслед за отъездом Остермана у улан послышалась команда:
– В колонну, к атаке стройся! – Пехота впереди их вздвоила взводы, чтобы пропустить кавалерию. Уланы тронулись, колеблясь флюгерами пик, и на рысях пошли под гору на французскую кавалерию, показавшуюся под горой влево.
Как только уланы сошли под гору, гусарам ведено было подвинуться в гору, в прикрытие к батарее. В то время как гусары становились на место улан, из цепи пролетели, визжа и свистя, далекие, непопадавшие пули.
Давно не слышанный этот звук еще радостнее и возбудительное подействовал на Ростова, чем прежние звуки стрельбы. Он, выпрямившись, разглядывал поле сражения, открывавшееся с горы, и всей душой участвовал в движении улан. Уланы близко налетели на французских драгун, что то спуталось там в дыму, и через пять минут уланы понеслись назад не к тому месту, где они стояли, но левее. Между оранжевыми уланами на рыжих лошадях и позади их, большой кучей, видны были синие французские драгуны на серых лошадях.


Ростов своим зорким охотничьим глазом один из первых увидал этих синих французских драгун, преследующих наших улан. Ближе, ближе подвигались расстроенными толпами уланы, и французские драгуны, преследующие их. Уже можно было видеть, как эти, казавшиеся под горой маленькими, люди сталкивались, нагоняли друг друга и махали руками или саблями.
Ростов, как на травлю, смотрел на то, что делалось перед ним. Он чутьем чувствовал, что ежели ударить теперь с гусарами на французских драгун, они не устоят; но ежели ударить, то надо было сейчас, сию минуту, иначе будет уже поздно. Он оглянулся вокруг себя. Ротмистр, стоя подле него, точно так же не спускал глаз с кавалерии внизу.
– Андрей Севастьяныч, – сказал Ростов, – ведь мы их сомнем…
– Лихая бы штука, – сказал ротмистр, – а в самом деле…
Ростов, не дослушав его, толкнул лошадь, выскакал вперед эскадрона, и не успел он еще скомандовать движение, как весь эскадрон, испытывавший то же, что и он, тронулся за ним. Ростов сам не знал, как и почему он это сделал. Все это он сделал, как он делал на охоте, не думая, не соображая. Он видел, что драгуны близко, что они скачут, расстроены; он знал, что они не выдержат, он знал, что была только одна минута, которая не воротится, ежели он упустит ее. Пули так возбудительно визжали и свистели вокруг него, лошадь так горячо просилась вперед, что он не мог выдержать. Он тронул лошадь, скомандовал и в то же мгновение, услыхав за собой звук топота своего развернутого эскадрона, на полных рысях, стал спускаться к драгунам под гору. Едва они сошли под гору, как невольно их аллюр рыси перешел в галоп, становившийся все быстрее и быстрее по мере того, как они приближались к своим уланам и скакавшим за ними французским драгунам. Драгуны были близко. Передние, увидав гусар, стали поворачивать назад, задние приостанавливаться. С чувством, с которым он несся наперерез волку, Ростов, выпустив во весь мах своего донца, скакал наперерез расстроенным рядам французских драгун. Один улан остановился, один пеший припал к земле, чтобы его не раздавили, одна лошадь без седока замешалась с гусарами. Почти все французские драгуны скакали назад. Ростов, выбрав себе одного из них на серой лошади, пустился за ним. По дороге он налетел на куст; добрая лошадь перенесла его через него, и, едва справясь на седле, Николай увидал, что он через несколько мгновений догонит того неприятеля, которого он выбрал своей целью. Француз этот, вероятно, офицер – по его мундиру, согнувшись, скакал на своей серой лошади, саблей подгоняя ее. Через мгновенье лошадь Ростова ударила грудью в зад лошади офицера, чуть не сбила ее с ног, и в то же мгновенье Ростов, сам не зная зачем, поднял саблю и ударил ею по французу.
В то же мгновение, как он сделал это, все оживление Ростова вдруг исчезло. Офицер упал не столько от удара саблей, который только слегка разрезал ему руку выше локтя, сколько от толчка лошади и от страха. Ростов, сдержав лошадь, отыскивал глазами своего врага, чтобы увидать, кого он победил. Драгунский французский офицер одной ногой прыгал на земле, другой зацепился в стремени. Он, испуганно щурясь, как будто ожидая всякую секунду нового удара, сморщившись, с выражением ужаса взглянул снизу вверх на Ростова. Лицо его, бледное и забрызганное грязью, белокурое, молодое, с дырочкой на подбородке и светлыми голубыми глазами, было самое не для поля сражения, не вражеское лицо, а самое простое комнатное лицо. Еще прежде, чем Ростов решил, что он с ним будет делать, офицер закричал: «Je me rends!» [Сдаюсь!] Он, торопясь, хотел и не мог выпутать из стремени ногу и, не спуская испуганных голубых глаз, смотрел на Ростова. Подскочившие гусары выпростали ему ногу и посадили его на седло. Гусары с разных сторон возились с драгунами: один был ранен, но, с лицом в крови, не давал своей лошади; другой, обняв гусара, сидел на крупе его лошади; третий взлеаал, поддерживаемый гусаром, на его лошадь. Впереди бежала, стреляя, французская пехота. Гусары торопливо поскакали назад с своими пленными. Ростов скакал назад с другими, испытывая какое то неприятное чувство, сжимавшее ему сердце. Что то неясное, запутанное, чего он никак не мог объяснить себе, открылось ему взятием в плен этого офицера и тем ударом, который он нанес ему.
Граф Остерман Толстой встретил возвращавшихся гусар, подозвал Ростова, благодарил его и сказал, что он представит государю о его молодецком поступке и будет просить для него Георгиевский крест. Когда Ростова потребовали к графу Остерману, он, вспомнив о том, что атака его была начата без приказанья, был вполне убежден, что начальник требует его для того, чтобы наказать его за самовольный поступок. Поэтому лестные слова Остермана и обещание награды должны бы были тем радостнее поразить Ростова; но все то же неприятное, неясное чувство нравственно тошнило ему. «Да что бишь меня мучает? – спросил он себя, отъезжая от генерала. – Ильин? Нет, он цел. Осрамился я чем нибудь? Нет. Все не то! – Что то другое мучило его, как раскаяние. – Да, да, этот французский офицер с дырочкой. И я хорошо помню, как рука моя остановилась, когда я поднял ее».
Ростов увидал отвозимых пленных и поскакал за ними, чтобы посмотреть своего француза с дырочкой на подбородке. Он в своем странном мундире сидел на заводной гусарской лошади и беспокойно оглядывался вокруг себя. Рана его на руке была почти не рана. Он притворно улыбнулся Ростову и помахал ему рукой, в виде приветствия. Ростову все так же было неловко и чего то совестно.
Весь этот и следующий день друзья и товарищи Ростова замечали, что он не скучен, не сердит, но молчалив, задумчив и сосредоточен. Он неохотно пил, старался оставаться один и о чем то все думал.
Ростов все думал об этом своем блестящем подвиге, который, к удивлению его, приобрел ему Георгиевский крест и даже сделал ему репутацию храбреца, – и никак не мог понять чего то. «Так и они еще больше нашего боятся! – думал он. – Так только то и есть всего, то, что называется геройством? И разве я это делал для отечества? И в чем он виноват с своей дырочкой и голубыми глазами? А как он испугался! Он думал, что я убью его. За что ж мне убивать его? У меня рука дрогнула. А мне дали Георгиевский крест. Ничего, ничего не понимаю!»
Но пока Николай перерабатывал в себе эти вопросы и все таки не дал себе ясного отчета в том, что так смутило его, колесо счастья по службе, как это часто бывает, повернулось в его пользу. Его выдвинули вперед после Островненского дела, дали ему батальон гусаров и, когда нужно было употребить храброго офицера, давали ему поручения.


Получив известие о болезни Наташи, графиня, еще не совсем здоровая и слабая, с Петей и со всем домом приехала в Москву, и все семейство Ростовых перебралось от Марьи Дмитриевны в свой дом и совсем поселилось в Москве.
Болезнь Наташи была так серьезна, что, к счастию ее и к счастию родных, мысль о всем том, что было причиной ее болезни, ее поступок и разрыв с женихом перешли на второй план. Она была так больна, что нельзя было думать о том, насколько она была виновата во всем случившемся, тогда как она не ела, не спала, заметно худела, кашляла и была, как давали чувствовать доктора, в опасности. Надо было думать только о том, чтобы помочь ей. Доктора ездили к Наташе и отдельно и консилиумами, говорили много по французски, по немецки и по латыни, осуждали один другого, прописывали самые разнообразные лекарства от всех им известных болезней; но ни одному из них не приходила в голову та простая мысль, что им не может быть известна та болезнь, которой страдала Наташа, как не может быть известна ни одна болезнь, которой одержим живой человек: ибо каждый живой человек имеет свои особенности и всегда имеет особенную и свою новую, сложную, неизвестную медицине болезнь, не болезнь легких, печени, кожи, сердца, нервов и т. д., записанных в медицине, но болезнь, состоящую из одного из бесчисленных соединений в страданиях этих органов. Эта простая мысль не могла приходить докторам (так же, как не может прийти колдуну мысль, что он не может колдовать) потому, что их дело жизни состояло в том, чтобы лечить, потому, что за то они получали деньги, и потому, что на это дело они потратили лучшие годы своей жизни. Но главное – мысль эта не могла прийти докторам потому, что они видели, что они несомненно полезны, и были действительно полезны для всех домашних Ростовых. Они были полезны не потому, что заставляли проглатывать больную большей частью вредные вещества (вред этот был мало чувствителен, потому что вредные вещества давались в малом количестве), но они полезны, необходимы, неизбежны были (причина – почему всегда есть и будут мнимые излечители, ворожеи, гомеопаты и аллопаты) потому, что они удовлетворяли нравственной потребности больной и людей, любящих больную. Они удовлетворяли той вечной человеческой потребности надежды на облегчение, потребности сочувствия и деятельности, которые испытывает человек во время страдания. Они удовлетворяли той вечной, человеческой – заметной в ребенке в самой первобытной форме – потребности потереть то место, которое ушиблено. Ребенок убьется и тотчас же бежит в руки матери, няньки для того, чтобы ему поцеловали и потерли больное место, и ему делается легче, когда больное место потрут или поцелуют. Ребенок не верит, чтобы у сильнейших и мудрейших его не было средств помочь его боли. И надежда на облегчение и выражение сочувствия в то время, как мать трет его шишку, утешают его. Доктора для Наташи были полезны тем, что они целовали и терли бобо, уверяя, что сейчас пройдет, ежели кучер съездит в арбатскую аптеку и возьмет на рубль семь гривен порошков и пилюль в хорошенькой коробочке и ежели порошки эти непременно через два часа, никак не больше и не меньше, будет в отварной воде принимать больная.
Что же бы делали Соня, граф и графиня, как бы они смотрели на слабую, тающую Наташу, ничего не предпринимая, ежели бы не было этих пилюль по часам, питья тепленького, куриной котлетки и всех подробностей жизни, предписанных доктором, соблюдать которые составляло занятие и утешение для окружающих? Чем строже и сложнее были эти правила, тем утешительнее было для окружающих дело. Как бы переносил граф болезнь своей любимой дочери, ежели бы он не знал, что ему стоила тысячи рублей болезнь Наташи и что он не пожалеет еще тысяч, чтобы сделать ей пользу: ежели бы он не знал, что, ежели она не поправится, он не пожалеет еще тысяч и повезет ее за границу и там сделает консилиумы; ежели бы он не имел возможности рассказывать подробности о том, как Метивье и Феллер не поняли, а Фриз понял, и Мудров еще лучше определил болезнь? Что бы делала графиня, ежели бы она не могла иногда ссориться с больной Наташей за то, что она не вполне соблюдает предписаний доктора?
– Эдак никогда не выздоровеешь, – говорила она, за досадой забывая свое горе, – ежели ты не будешь слушаться доктора и не вовремя принимать лекарство! Ведь нельзя шутить этим, когда у тебя может сделаться пневмония, – говорила графиня, и в произношении этого непонятного не для нее одной слова, она уже находила большое утешение. Что бы делала Соня, ежели бы у ней не было радостного сознания того, что она не раздевалась три ночи первое время для того, чтобы быть наготове исполнять в точности все предписания доктора, и что она теперь не спит ночи, для того чтобы не пропустить часы, в которые надо давать маловредные пилюли из золотой коробочки? Даже самой Наташе, которая хотя и говорила, что никакие лекарства не вылечат ее и что все это глупости, – и ей было радостно видеть, что для нее делали так много пожертвований, что ей надо было в известные часы принимать лекарства, и даже ей радостно было то, что она, пренебрегая исполнением предписанного, могла показывать, что она не верит в лечение и не дорожит своей жизнью.
Доктор ездил каждый день, щупал пульс, смотрел язык и, не обращая внимания на ее убитое лицо, шутил с ней. Но зато, когда он выходил в другую комнату, графиня поспешно выходила за ним, и он, принимая серьезный вид и покачивая задумчиво головой, говорил, что, хотя и есть опасность, он надеется на действие этого последнего лекарства, и что надо ждать и посмотреть; что болезнь больше нравственная, но…
Графиня, стараясь скрыть этот поступок от себя и от доктора, всовывала ему в руку золотой и всякий раз с успокоенным сердцем возвращалась к больной.
Признаки болезни Наташи состояли в том, что она мало ела, мало спала, кашляла и никогда не оживлялась. Доктора говорили, что больную нельзя оставлять без медицинской помощи, и поэтому в душном воздухе держали ее в городе. И лето 1812 года Ростовы не уезжали в деревню.
Несмотря на большое количество проглоченных пилюль, капель и порошков из баночек и коробочек, из которых madame Schoss, охотница до этих вещиц, собрала большую коллекцию, несмотря на отсутствие привычной деревенской жизни, молодость брала свое: горе Наташи начало покрываться слоем впечатлений прожитой жизни, оно перестало такой мучительной болью лежать ей на сердце, начинало становиться прошедшим, и Наташа стала физически оправляться.


Наташа была спокойнее, но не веселее. Она не только избегала всех внешних условий радости: балов, катанья, концертов, театра; но она ни разу не смеялась так, чтобы из за смеха ее не слышны были слезы. Она не могла петь. Как только начинала она смеяться или пробовала одна сама с собой петь, слезы душили ее: слезы раскаяния, слезы воспоминаний о том невозвратном, чистом времени; слезы досады, что так, задаром, погубила она свою молодую жизнь, которая могла бы быть так счастлива. Смех и пение особенно казались ей кощунством над ее горем. О кокетстве она и не думала ни раза; ей не приходилось даже воздерживаться. Она говорила и чувствовала, что в это время все мужчины были для нее совершенно то же, что шут Настасья Ивановна. Внутренний страж твердо воспрещал ей всякую радость. Да и не было в ней всех прежних интересов жизни из того девичьего, беззаботного, полного надежд склада жизни. Чаще и болезненнее всего вспоминала она осенние месяцы, охоту, дядюшку и святки, проведенные с Nicolas в Отрадном. Что бы она дала, чтобы возвратить хоть один день из того времени! Но уж это навсегда было кончено. Предчувствие не обманывало ее тогда, что то состояние свободы и открытости для всех радостей никогда уже не возвратится больше. Но жить надо было.
Ей отрадно было думать, что она не лучше, как она прежде думала, а хуже и гораздо хуже всех, всех, кто только есть на свете. Но этого мало было. Она знала это и спрашивала себя: «Что ж дальше?А дальше ничего не было. Не было никакой радости в жизни, а жизнь проходила. Наташа, видимо, старалась только никому не быть в тягость и никому не мешать, но для себя ей ничего не нужно было. Она удалялась от всех домашних, и только с братом Петей ей было легко. С ним она любила бывать больше, чем с другими; и иногда, когда была с ним с глазу на глаз, смеялась. Она почти не выезжала из дому и из приезжавших к ним рада была только одному Пьеру. Нельзя было нежнее, осторожнее и вместе с тем серьезнее обращаться, чем обращался с нею граф Безухов. Наташа Осссознательно чувствовала эту нежность обращения и потому находила большое удовольствие в его обществе. Но она даже не была благодарна ему за его нежность; ничто хорошее со стороны Пьера не казалось ей усилием. Пьеру, казалось, так естественно быть добрым со всеми, что не было никакой заслуги в его доброте. Иногда Наташа замечала смущение и неловкость Пьера в ее присутствии, в особенности, когда он хотел сделать для нее что нибудь приятное или когда он боялся, чтобы что нибудь в разговоре не навело Наташу на тяжелые воспоминания. Она замечала это и приписывала это его общей доброте и застенчивости, которая, по ее понятиям, таковая же, как с нею, должна была быть и со всеми. После тех нечаянных слов о том, что, ежели бы он был свободен, он на коленях бы просил ее руки и любви, сказанных в минуту такого сильного волнения для нее, Пьер никогда не говорил ничего о своих чувствах к Наташе; и для нее было очевидно, что те слова, тогда так утешившие ее, были сказаны, как говорятся всякие бессмысленные слова для утешения плачущего ребенка. Не оттого, что Пьер был женатый человек, но оттого, что Наташа чувствовала между собою и им в высшей степени ту силу нравственных преград – отсутствие которой она чувствовала с Kyрагиным, – ей никогда в голову не приходило, чтобы из ее отношений с Пьером могла выйти не только любовь с ее или, еще менее, с его стороны, но даже и тот род нежной, признающей себя, поэтической дружбы между мужчиной и женщиной, которой она знала несколько примеров.
В конце Петровского поста Аграфена Ивановна Белова, отрадненская соседка Ростовых, приехала в Москву поклониться московским угодникам. Она предложила Наташе говеть, и Наташа с радостью ухватилась за эту мысль. Несмотря на запрещение доктора выходить рано утром, Наташа настояла на том, чтобы говеть, и говеть не так, как говели обыкновенно в доме Ростовых, то есть отслушать на дому три службы, а чтобы говеть так, как говела Аграфена Ивановна, то есть всю неделю, не пропуская ни одной вечерни, обедни или заутрени.
Графине понравилось это усердие Наташи; она в душе своей, после безуспешного медицинского лечения, надеялась, что молитва поможет ей больше лекарств, и хотя со страхом и скрывая от доктора, но согласилась на желание Наташи и поручила ее Беловой. Аграфена Ивановна в три часа ночи приходила будить Наташу и большей частью находила ее уже не спящею. Наташа боялась проспать время заутрени. Поспешно умываясь и с смирением одеваясь в самое дурное свое платье и старенькую мантилью, содрогаясь от свежести, Наташа выходила на пустынные улицы, прозрачно освещенные утренней зарей. По совету Аграфены Ивановны, Наташа говела не в своем приходе, а в церкви, в которой, по словам набожной Беловой, был священник весьма строгий и высокой жизни. В церкви всегда было мало народа; Наташа с Беловой становились на привычное место перед иконой божией матери, вделанной в зад левого клироса, и новое для Наташи чувство смирения перед великим, непостижимым, охватывало ее, когда она в этот непривычный час утра, глядя на черный лик божией матери, освещенный и свечами, горевшими перед ним, и светом утра, падавшим из окна, слушала звуки службы, за которыми она старалась следить, понимая их. Когда она понимала их, ее личное чувство с своими оттенками присоединялось к ее молитве; когда она не понимала, ей еще сладостнее было думать, что желание понимать все есть гордость, что понимать всего нельзя, что надо только верить и отдаваться богу, который в эти минуты – она чувствовала – управлял ее душою. Она крестилась, кланялась и, когда не понимала, то только, ужасаясь перед своею мерзостью, просила бога простить ее за все, за все, и помиловать. Молитвы, которым она больше всего отдавалась, были молитвы раскаяния. Возвращаясь домой в ранний час утра, когда встречались только каменщики, шедшие на работу, дворники, выметавшие улицу, и в домах еще все спали, Наташа испытывала новое для нее чувство возможности исправления себя от своих пороков и возможности новой, чистой жизни и счастия.
В продолжение всей недели, в которую она вела эту жизнь, чувство это росло с каждым днем. И счастье приобщиться или сообщиться, как, радостно играя этим словом, говорила ей Аграфена Ивановна, представлялось ей столь великим, что ей казалось, что она не доживет до этого блаженного воскресенья.
Но счастливый день наступил, и когда Наташа в это памятное для нее воскресенье, в белом кисейном платье, вернулась от причастия, она в первый раз после многих месяцев почувствовала себя спокойной и не тяготящеюся жизнью, которая предстояла ей.
Приезжавший в этот день доктор осмотрел Наташу и велел продолжать те последние порошки, которые он прописал две недели тому назад.
– Непременно продолжать – утром и вечером, – сказал он, видимо, сам добросовестно довольный своим успехом. – Только, пожалуйста, аккуратнее. Будьте покойны, графиня, – сказал шутливо доктор, в мякоть руки ловко подхватывая золотой, – скоро опять запоет и зарезвится. Очень, очень ей в пользу последнее лекарство. Она очень посвежела.
Графиня посмотрела на ногти и поплевала, с веселым лицом возвращаясь в гостиную.


В начале июля в Москве распространялись все более и более тревожные слухи о ходе войны: говорили о воззвании государя к народу, о приезде самого государя из армии в Москву. И так как до 11 го июля манифест и воззвание не были получены, то о них и о положении России ходили преувеличенные слухи. Говорили, что государь уезжает потому, что армия в опасности, говорили, что Смоленск сдан, что у Наполеона миллион войска и что только чудо может спасти Россию.
11 го июля, в субботу, был получен манифест, но еще не напечатан; и Пьер, бывший у Ростовых, обещал на другой день, в воскресенье, приехать обедать и привезти манифест и воззвание, которые он достанет у графа Растопчина.
В это воскресенье Ростовы, по обыкновению, поехали к обедне в домовую церковь Разумовских. Был жаркий июльский день. Уже в десять часов, когда Ростовы выходили из кареты перед церковью, в жарком воздухе, в криках разносчиков, в ярких и светлых летних платьях толпы, в запыленных листьях дерев бульвара, в звуках музыки и белых панталонах прошедшего на развод батальона, в громе мостовой и ярком блеске жаркого солнца было то летнее томление, довольство и недовольство настоящим, которое особенно резко чувствуется в ясный жаркий день в городе. В церкви Разумовских была вся знать московская, все знакомые Ростовых (в этот год, как бы ожидая чего то, очень много богатых семей, обыкновенно разъезжающихся по деревням, остались в городе). Проходя позади ливрейного лакея, раздвигавшего толпу подле матери, Наташа услыхала голос молодого человека, слишком громким шепотом говорившего о ней:
– Это Ростова, та самая…
– Как похудела, а все таки хороша!
Она слышала, или ей показалось, что были упомянуты имена Курагина и Болконского. Впрочем, ей всегда это казалось. Ей всегда казалось, что все, глядя на нее, только и думают о том, что с ней случилось. Страдая и замирая в душе, как всегда в толпе, Наташа шла в своем лиловом шелковом с черными кружевами платье так, как умеют ходить женщины, – тем спокойнее и величавее, чем больнее и стыднее у ней было на душе. Она знала и не ошибалась, что она хороша, но это теперь не радовало ее, как прежде. Напротив, это мучило ее больше всего в последнее время и в особенности в этот яркий, жаркий летний день в городе. «Еще воскресенье, еще неделя, – говорила она себе, вспоминая, как она была тут в то воскресенье, – и все та же жизнь без жизни, и все те же условия, в которых так легко бывало жить прежде. Хороша, молода, и я знаю, что теперь добра, прежде я была дурная, а теперь я добра, я знаю, – думала она, – а так даром, ни для кого, проходят лучшие годы». Она стала подле матери и перекинулась с близко стоявшими знакомыми. Наташа по привычке рассмотрела туалеты дам, осудила tenue [манеру держаться] и неприличный способ креститься рукой на малом пространстве одной близко стоявшей дамы, опять с досадой подумала о том, что про нее судят, что и она судит, и вдруг, услыхав звуки службы, ужаснулась своей мерзости, ужаснулась тому, что прежняя чистота опять потеряна ею.
Благообразный, тихий старичок служил с той кроткой торжественностью, которая так величаво, успокоительно действует на души молящихся. Царские двери затворились, медленно задернулась завеса; таинственный тихий голос произнес что то оттуда. Непонятные для нее самой слезы стояли в груди Наташи, и радостное и томительное чувство волновало ее.
«Научи меня, что мне делать, как мне исправиться навсегда, навсегда, как мне быть с моей жизнью… – думала она.
Дьякон вышел на амвон, выправил, широко отставив большой палец, длинные волосы из под стихаря и, положив на груди крест, громко и торжественно стал читать слова молитвы:
– «Миром господу помолимся».
«Миром, – все вместе, без различия сословий, без вражды, а соединенные братской любовью – будем молиться», – думала Наташа.
– О свышнем мире и о спасении душ наших!
«О мире ангелов и душ всех бестелесных существ, которые живут над нами», – молилась Наташа.
Когда молились за воинство, она вспомнила брата и Денисова. Когда молились за плавающих и путешествующих, она вспомнила князя Андрея и молилась за него, и молилась за то, чтобы бог простил ей то зло, которое она ему сделала. Когда молились за любящих нас, она молилась о своих домашних, об отце, матери, Соне, в первый раз теперь понимая всю свою вину перед ними и чувствуя всю силу своей любви к ним. Когда молились о ненавидящих нас, она придумала себе врагов и ненавидящих для того, чтобы молиться за них. Она причисляла к врагам кредиторов и всех тех, которые имели дело с ее отцом, и всякий раз, при мысли о врагах и ненавидящих, она вспоминала Анатоля, сделавшего ей столько зла, и хотя он не был ненавидящий, она радостно молилась за него как за врага. Только на молитве она чувствовала себя в силах ясно и спокойно вспоминать и о князе Андрее, и об Анатоле, как об людях, к которым чувства ее уничтожались в сравнении с ее чувством страха и благоговения к богу. Когда молились за царскую фамилию и за Синод, она особенно низко кланялась и крестилась, говоря себе, что, ежели она не понимает, она не может сомневаться и все таки любит правительствующий Синод и молится за него.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Мюнхен_1860&oldid=79944249»