Мюррей, Дэйв

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Дэйв Мюррей
Dave Murrey
Основная информация
Полное имя

Дэвид Майкл Мюррей

Дата рождения

23 декабря 1956(1956-12-23) (67 лет)

Место рождения

Лондон, Англия

Годы активности

1975 — наст. время

Страна

Великобритания Великобритания

Профессии

гитарист, композитор, автор песен

Инструменты

Fender Stratocaster

Жанры

хэви-метал

Коллективы

Urchin, Iron Maiden, Stone Free, Electric Gas, Legend, The Stuff, Evil Ways

Дэ́вид Майкл «Дэйв» Мю́ррей (правильнее Маррей, англ. David Michael "Dave" Murray; род. 23 декабря 1956, Лондон) — британский гитарист, музыкант, автор песен. Прежде всего известен как гитарист популярной хэви-метал-группы Iron Maiden. Он присоединился к группе спустя всего 2 месяца после её основания и, после небольшого перерыва, является её бессменным гитарным «сердцем» до сего дня.





Биография

Детство

Дэйв Мюррей родился в Лондоне в Royal Middlesex hospital в Эдмонтоне 23 декабря 1956 года. До него, в семье Мюррей уже было 2 сестры: на 6 лет старшая Паулина и Джанет, на 3 года младше. По линии отца, Мюрреи являлись смешанными представителями шотландской и ирландской кровей. Первой любовью Мюррея был футбол. Он был ловким центральным нападающим в юношеской команде, пока музыка не стала важнее.

Отец Дэйва по инвалидности не работал, поэтому мать подрабатывала уборщицей на пол-ставки. Когда Дэйву исполнилось 14, он уже успел проучиться в 10 школах. Мюрреи едва сводили концы с концами и были вынуждены селиться то в одном месте, то затем, через некоторое время, переезжать на новое. Неудачи и бедность вызывали частые ссоры между родителями Дэйва. Когда это случалось, мать забирала Дэйва и сестёр на местный склад армии спасения, где они частенько проводили целые недели, скрываясь от скверного настроения отца. Но рано или поздно они всегда возвращались назад. Все эти события сформировали характер будущего гитариста Iron Maiden, события, заставившие посмотреть на себя и научившие, быть сдержанным в тяжелые времена. Это были привычки, которые помогли не падать духом во время испытаний и несчастий, что в конечном итоге несколькими годами позже вынудило многих участников покинуть группу. Когда Дэйв заработал первые серьёзные деньги вместе с группой, то первое что он сделал — это купил родителям дом. Он всегда хотел сделать это: из-за бедности, которую переживала семья, покупка дома возвратила им уверенность в том, что они не будут переезжать из одного места в другое. Это было то, о чём он всегда мечтал и чего достиг с помощью своей музыки.

Постоянно переезжая с места на место и будучи при этом везде «новеньким», Дэйв повидал многое. Иногда право членства в коллективе приходилось пробивать кулаками. Когда у него появлялись друзья, семья снова переезжала на новое место и приходилось все начинать сначала. Поэтому, драться приходилось довольно часто.

Одним из мест жительства семьи Мюррей была квартира над клубом в Clapton, которая использовалась для репетиций на то время популярных групп в 60-е как Hollies, The Searchers и The Dave Clark Five. Иногда юный Дэйв спускался вниз, чтобы понаблюдать за толпой танцующих людей. Он обычно спускался и тогда, когда члены группы настраивали своё оборудование и это было для него очень интересно. Это была эра the Beatles и у его сестры всегда играли пластинки Битлз. Когда он рос, его всегда окружала музыка. С большой неохотой Мюрреи переезжали с одного места на другое, а музыка была чем-то сглаживающим. Кроме того, в клубе было фортепиано и Дэйв постоянно крутился вокруг него. В то время ему было пять или шесть лет. Первую свою гитару будущий гитарист сделал из картона. Он вырезал фигуры, набивал их бумагой и обматывал это всё лентой. Потом подыгрывал, слушая записи The Beatles и представлял, что он Джон Леннон.

Юность

Момент изменивший музыкальные вкусы Дэйва и изменивший всю его жизнь, после которого он уже не мог вернуться в обычное русло наступил, когда ему исполнилось 15. Он в первые услышал по радио композицию Джимми Хендрикса «Voodoo Child» и эта случайность стала переломной. Ему было 15 или 16, и он уже имел для начала несколько альбомов Хендрикса, а после и несколько блюзовых альбомов. Любовь к рок музыке пришла быстро: Дэйв начал отращивать волосы и носить афганскую куртку и читал музыкальные издания каждую неделю. Он начал ходить на концерты и тусовки с новыми друзьями, теми которые играли и главным среди них был парень по имени Адриан Смит.

Его первой группой было трио Stone Free, которое он и Адриан основали со своим школьным товарищем. Они с Адрианом играли на гитарах, а другой товарищ, которого звали Дэйв Маклахлин, играл на бонго. Они отыграли всего лишь один концерт в зале местной церкви одним субботним днём перед аудиторией из 6 человек. Они сыграли каверы T. Rex и Джимми Хендрикса.

Дэйв и Эдриан могли бы играть на гитарах вместе на их непрофессиональном оборудовании всю их юность, писать вместе песни и часто разговаривать о том, что они сделали и что сделают. Дэйв всё время стремился вперёд и искал лучшую группу, которую мог только найти, пока не встретил Iron Maiden. «Я всегда ходил на прослушивания в субботу или воскресение утром. И результатом одно такого прослушивания было приглашение в группу с названием Electric Gas, которая играла американский лёгкий рок. Это было в 1973 году. Мне нравилось не всё, но это было что-то новое. В то время я готов был играть хоть с кем ради получения опыта. Я был с ними около года, но мы никогда по-настоящему не выступали, а только репетировали. Лишь изредка мы выступали в пивнушках а иногда и в молодёжных клубах, но так ни одного настоящего концерта.»

Затем была панк-группа под названием The Secret. Это было смешение стилей. Это всё ещё были ранний панк-рок и немного глэма. Он даже записал сингл вместе с ними, который назывался «Cafe De Dance» и был выпущен на независимом инди-лейбле в 1975 году. Это был первый раз когда юный гитарист мог прийти в настоящую звукозаписывающую студию и насладиться этим. Но Дэйв покинул The Secret и подумал о том, чтобы присоединиться к какой нибудь группе, играющей тяжёлый металл.

Первое появление в Iron Maiden

После нескольких месяцев пребывания в Iron Maiden, Дэйв разругался с некоторыми членами коллектива и был вынужден уйти.

Urchin

Дэйв присоединился к другой рок-группе из Ист-Энда Urchin, у которой уже была заслуженная репутация. Созданная его школьным товарищем,Адрианом Смитом, Urchin не были такими тяжёлыми как Iron Maiden. Urchin скорее относился к мейнстриму. Дэйв прекрасно вписывался в новый коллектив.

Эдриан пел и играл на гитаре, они искали ещё одного гитариста и он появился в нужное время в нужном месте. У Urchin был небольшой контракт с лейблом DJM, который обеспечивал запись двух синглов или альбома на выбор. Первый сингл Black Leather Fantasy был записан, но не был выпущен и раздосадованная группа вернулась в студию уже с Дэйвом Мюрреем, чтобы закончить запись She’s A Roller, которая в 1980 году с запозданием вышла в свет.

В то время Urchin и Iron Maiden были в одинаковом положении. У них было несколько своих песен, но ещё было несколько каверов Free и Thin Lizzy, однако Urchin были первыми, кто сделал хорошую запись. Но сердце Дэйва принадлежало Iron Maiden даже после того, как они уволили его. Он чувствовал себя виноватым из-за этого. Он это сделал не из-за каких-то корыстных причин, он искренне хотел быть в Iron Maiden. Он последовал зову сердца.

Снова Iron Maiden

Дэйв вернулся в группу, и новое трио начало усиленно репетировать, работая только с теми песнями, которые к тому времени написал Стив Харрис. Много песен с первых двух альбомов Железной Девы были отработаны тогда: «Prowler», «Iron Maiden», «Wrathchild», «Another Life», «Innocent Exile», «Sanctuary», «Transylvania», «Purgatory» и «Drifter». Они звучали немного по-другому, но лирика и большинство риффов остались неизменными.

Именные предметы

Компания Fender выпустила гитару Fender Dave Murray Signature Stratocaster[1]. Это специальное издание с двумя хамбакерами.

Дискография

Iron Maiden

В качестве гостя

Напишите отзыв о статье "Мюррей, Дэйв"

Примечания

  1. [www.fender.ru/det/?id=5&tid=D001559 FENDER DAVE MURRAY SIGNATURE STRATOCASTER]

Отрывок, характеризующий Мюррей, Дэйв

– Нет, ты знаешь, что еще не могло притти известие, но mon реrе беспокоится, и мне страшно.
– Так ничего?
– Ничего, – сказала княжна Марья, лучистыми глазами твердо глядя на невестку. Она решилась не говорить ей и уговорила отца скрыть получение страшного известия от невестки до ее разрешения, которое должно было быть на днях. Княжна Марья и старый князь, каждый по своему, носили и скрывали свое горе. Старый князь не хотел надеяться: он решил, что князь Андрей убит, и не смотря на то, что он послал чиновника в Австрию розыскивать след сына, он заказал ему в Москве памятник, который намерен был поставить в своем саду, и всем говорил, что сын его убит. Он старался не изменяя вести прежний образ жизни, но силы изменяли ему: он меньше ходил, меньше ел, меньше спал, и с каждым днем делался слабее. Княжна Марья надеялась. Она молилась за брата, как за живого и каждую минуту ждала известия о его возвращении.


– Ma bonne amie, [Мой добрый друг,] – сказала маленькая княгиня утром 19 го марта после завтрака, и губка ее с усиками поднялась по старой привычке; но как и во всех не только улыбках, но звуках речей, даже походках в этом доме со дня получения страшного известия была печаль, то и теперь улыбка маленькой княгини, поддавшейся общему настроению, хотя и не знавшей его причины, – была такая, что она еще более напоминала об общей печали.
– Ma bonne amie, je crains que le fruschtique (comme dit Фока – повар) de ce matin ne m'aie pas fait du mal. [Дружочек, боюсь, чтоб от нынешнего фриштика (как называет его повар Фока) мне не было дурно.]
– А что с тобой, моя душа? Ты бледна. Ах, ты очень бледна, – испуганно сказала княжна Марья, своими тяжелыми, мягкими шагами подбегая к невестке.
– Ваше сиятельство, не послать ли за Марьей Богдановной? – сказала одна из бывших тут горничных. (Марья Богдановна была акушерка из уездного города, жившая в Лысых Горах уже другую неделю.)
– И в самом деле, – подхватила княжна Марья, – может быть, точно. Я пойду. Courage, mon ange! [Не бойся, мой ангел.] Она поцеловала Лизу и хотела выйти из комнаты.
– Ах, нет, нет! – И кроме бледности, на лице маленькой княгини выразился детский страх неотвратимого физического страдания.
– Non, c'est l'estomac… dites que c'est l'estomac, dites, Marie, dites…, [Нет это желудок… скажи, Маша, что это желудок…] – и княгиня заплакала детски страдальчески, капризно и даже несколько притворно, ломая свои маленькие ручки. Княжна выбежала из комнаты за Марьей Богдановной.
– Mon Dieu! Mon Dieu! [Боже мой! Боже мой!] Oh! – слышала она сзади себя.
Потирая полные, небольшие, белые руки, ей навстречу, с значительно спокойным лицом, уже шла акушерка.
– Марья Богдановна! Кажется началось, – сказала княжна Марья, испуганно раскрытыми глазами глядя на бабушку.
– Ну и слава Богу, княжна, – не прибавляя шага, сказала Марья Богдановна. – Вам девицам про это знать не следует.
– Но как же из Москвы доктор еще не приехал? – сказала княжна. (По желанию Лизы и князя Андрея к сроку было послано в Москву за акушером, и его ждали каждую минуту.)
– Ничего, княжна, не беспокойтесь, – сказала Марья Богдановна, – и без доктора всё хорошо будет.
Через пять минут княжна из своей комнаты услыхала, что несут что то тяжелое. Она выглянула – официанты несли для чего то в спальню кожаный диван, стоявший в кабинете князя Андрея. На лицах несших людей было что то торжественное и тихое.
Княжна Марья сидела одна в своей комнате, прислушиваясь к звукам дома, изредка отворяя дверь, когда проходили мимо, и приглядываясь к тому, что происходило в коридоре. Несколько женщин тихими шагами проходили туда и оттуда, оглядывались на княжну и отворачивались от нее. Она не смела спрашивать, затворяла дверь, возвращалась к себе, и то садилась в свое кресло, то бралась за молитвенник, то становилась на колена пред киотом. К несчастию и удивлению своему, она чувствовала, что молитва не утишала ее волнения. Вдруг дверь ее комнаты тихо отворилась и на пороге ее показалась повязанная платком ее старая няня Прасковья Савишна, почти никогда, вследствие запрещения князя,не входившая к ней в комнату.
– С тобой, Машенька, пришла посидеть, – сказала няня, – да вот княжовы свечи венчальные перед угодником зажечь принесла, мой ангел, – сказала она вздохнув.
– Ах как я рада, няня.
– Бог милостив, голубка. – Няня зажгла перед киотом обвитые золотом свечи и с чулком села у двери. Княжна Марья взяла книгу и стала читать. Только когда слышались шаги или голоса, княжна испуганно, вопросительно, а няня успокоительно смотрели друг на друга. Во всех концах дома было разлито и владело всеми то же чувство, которое испытывала княжна Марья, сидя в своей комнате. По поверью, что чем меньше людей знает о страданиях родильницы, тем меньше она страдает, все старались притвориться незнающими; никто не говорил об этом, но во всех людях, кроме обычной степенности и почтительности хороших манер, царствовавших в доме князя, видна была одна какая то общая забота, смягченность сердца и сознание чего то великого, непостижимого, совершающегося в эту минуту.
В большой девичьей не слышно было смеха. В официантской все люди сидели и молчали, на готове чего то. На дворне жгли лучины и свечи и не спали. Старый князь, ступая на пятку, ходил по кабинету и послал Тихона к Марье Богдановне спросить: что? – Только скажи: князь приказал спросить что? и приди скажи, что она скажет.
– Доложи князю, что роды начались, – сказала Марья Богдановна, значительно посмотрев на посланного. Тихон пошел и доложил князю.
– Хорошо, – сказал князь, затворяя за собою дверь, и Тихон не слыхал более ни малейшего звука в кабинете. Немного погодя, Тихон вошел в кабинет, как будто для того, чтобы поправить свечи. Увидав, что князь лежал на диване, Тихон посмотрел на князя, на его расстроенное лицо, покачал головой, молча приблизился к нему и, поцеловав его в плечо, вышел, не поправив свечей и не сказав, зачем он приходил. Таинство торжественнейшее в мире продолжало совершаться. Прошел вечер, наступила ночь. И чувство ожидания и смягчения сердечного перед непостижимым не падало, а возвышалось. Никто не спал.

Была одна из тех мартовских ночей, когда зима как будто хочет взять свое и высыпает с отчаянной злобой свои последние снега и бураны. Навстречу немца доктора из Москвы, которого ждали каждую минуту и за которым была выслана подстава на большую дорогу, к повороту на проселок, были высланы верховые с фонарями, чтобы проводить его по ухабам и зажорам.
Княжна Марья уже давно оставила книгу: она сидела молча, устремив лучистые глаза на сморщенное, до малейших подробностей знакомое, лицо няни: на прядку седых волос, выбившуюся из под платка, на висящий мешочек кожи под подбородком.
Няня Савишна, с чулком в руках, тихим голосом рассказывала, сама не слыша и не понимая своих слов, сотни раз рассказанное о том, как покойница княгиня в Кишиневе рожала княжну Марью, с крестьянской бабой молдаванкой, вместо бабушки.
– Бог помилует, никогда дохтура не нужны, – говорила она. Вдруг порыв ветра налег на одну из выставленных рам комнаты (по воле князя всегда с жаворонками выставлялось по одной раме в каждой комнате) и, отбив плохо задвинутую задвижку, затрепал штофной гардиной, и пахнув холодом, снегом, задул свечу. Княжна Марья вздрогнула; няня, положив чулок, подошла к окну и высунувшись стала ловить откинутую раму. Холодный ветер трепал концами ее платка и седыми, выбившимися прядями волос.
– Княжна, матушка, едут по прешпекту кто то! – сказала она, держа раму и не затворяя ее. – С фонарями, должно, дохтур…
– Ах Боже мой! Слава Богу! – сказала княжна Марья, – надо пойти встретить его: он не знает по русски.
Княжна Марья накинула шаль и побежала навстречу ехавшим. Когда она проходила переднюю, она в окно видела, что какой то экипаж и фонари стояли у подъезда. Она вышла на лестницу. На столбике перил стояла сальная свеча и текла от ветра. Официант Филипп, с испуганным лицом и с другой свечей в руке, стоял ниже, на первой площадке лестницы. Еще пониже, за поворотом, по лестнице, слышны были подвигавшиеся шаги в теплых сапогах. И какой то знакомый, как показалось княжне Марье, голос, говорил что то.