Ь

Ь, ь (современное название: мя́гкий знак) — буква большинства славянских кириллических алфавитов (28-я в болгарском, 29-я в белорусском, 30-я в русском и 31-я в украинском (перемещена на нынешнее место в 1990 г., а была последней); из сербского исключена в середине XIX века, в македонский, построенный по образцу нового сербского, не вводилась). Самостоятельного звука не обозначает, может рассматриваться как диакритический знак, модифицирующий значение предыдущей буквы. В украинском также используется в сочетании ьо, соответствующем русской букве Ё после согласных; в современной болгарской орфографии только так и используется. Также состоит в алфавитах некоторых неславянских языков, в письменностях которых может встречаться в неожиданных позициях: например, после гласных букв. В кириллице обычно считается 31-й по порядку и выглядит как ; в глаголице по счёту 32-я, выглядит как (в позднейшей хорватской глаголице вместо этого знака используется просто вертикальная черта под названием: «štapić», что значит «посох, жезл»). Числового значения не имеет. В старо- и церковнославянской азбуках носит название «ѥрь» (ст.-сл.) или «ерь» (ц.-сл.), смысл которого неизвестен, но, несомненно, связан с названиями букв «еръ» Ъ и «еры» Ы. Достаточно правдоподобной выглядит гипотеза, связывающая названия «ер», «ерь», «еры» с совпадением форм кириллической буквы Ь и глаголической Р (выглядящей порой совершенно так же: ). Происхождение глаголического начертания буквы принято объяснять как модификацию буквы О (); кириллическую тоже связывают с О, к которой сверху пририсована палочка (в древнейших кириллических надписях попадаются подобные формы).

Древнее значение — сверхкраткий вариант звука [и]; впоследствии этот звук во всех славянских языках исчез, часто оставив на память о себе смягчение предыдущей согласной, либо совпал с какой-либо полной гласной (в разных языках по-разному). Воспоминанием о наличии этого звука в русском являются чередования вроде лев — льва, палец — пальца.

При введении русского гражданского шрифта строчная буква ь первоначально была сделана высокой, по образцу латинской b, но такой стиль продержался только несколько лет, в отличие от высокого Ъ, которое преобладало до середины XVIII века.

Мягкий знак в славянских языках

Русский

В русском языке мягкий знак используется:

• после большинства согласных для обозначения их мягкости (граб — грабь, кров — кровь, лад — ладь, вяз — вязь, мол — моль, лом — ломь, кон — конь, цеп — цепь, жар — жарь, вес — весь, бит — бить, граф — графь);
• перед гласными, сверх того, выступает как разделительный знак; при этом е, ё, ю, я (факультативно и и) читаются йотированно; иногда йотируются и другие гласные (каньон — ка[н’јо]н);
• после шипящих мягкость не обозначает (она либо есть, либо нет в зависимости от самой буквы), но, даже если не имеет разделительного значения, по традиции используется в известных категориях слов:
  • им. и вин. пад. ед. ч. существительных женского рода: рожь, тушь, вещь и т. п.,
  • повелительное наклонение некоторых глаголов: режь, разрушь, прячь, морщь (также во множ. ч.: режьте и др.; в возвратной форме: режься, режьтесь и др.);
  • в некоторых наречиях: настежь, наотмашь, прочь;
  • 2-е лицо глаголов имеет окончание -шь: дашь, скажешь, берёшь, злишь и др., в том числе и в возвратной форме (дашься и т. п.);
  • неопределённая форма части глаголов оканчивается на -чь: печь, беречь, стричь и т. п. (также в возвр. форме: беречься и др.);
  • в некоторых частицах: лишь, вишь, бишь
• после гортанных г, к, х встречается только в заимствованиях (Алигьери, кьянти, Донахью), в собственно же русских словах невозможен (поэтому повелительное наклонение глагола лечь — ляг — является словом-исключением, не оканчивающимся по общему правилу на -ь);
• после ц мягкость не обозначает и также бывает лишь в заимствованиях (Замосць), иногда соответствует выпавшему в разговорном произношении и в иностранных словах (революцьонный);

После й и гласных, а также в начале слова употребление мягкого знака невозможно в принципе.

Среди предложений по реформированию русской орфографии, вылившихся в конце концов в реформу правописания 1917—1918 гг., присутствовала и идея отменить написание мягкого знака после шипящих; однако это не было принято. Данное предложение всплывало и в дальнейшем, в частности, в дискуссии по упрощению орфографии начала 1960-х.

Церковнославянский

В церковнославянском языке система использования буквы Ь в целом такая же, как в русском. Основные отличия:

• у существительных мужского рода после мягких шипящих ч и щ обычно пишется ь, а не ъ (мечь, хвощь);
• в кратких страдательных причастиях настоящего времени используется окончание -ь для отличия от личных форм глаголов: мы видимъ, но онъ видимь (видимый);
• после шипящих в кратких причастиях и прилагательных различие окончаний -ь и -ъ отвечает разным падежам: им. пад. творящь, вин. пад. творящъ;
• между согласными во многих случаях допустимы написания как с мягким знаком, так и без него: тма/тьма, сотворшая/сотворьшая (= рус. сотворившая) и др.

В некоторых случаях в старопечатных церковнославянских книгах буква Ь могла заменяться надстрочным знаком (ерком); последние 300 лет это не практикуется: ерок заменяет только букву Ъ.

Белорусский

В белорусской письменности значение мягкого знака в целом аналогично русскому. В тарашкевице (вариант орфографии белорусского языка) употребляется чаще, чем в официальном правописании: в группах согласных официальное правописание исходит из того, что мягкость последней буквы распространяется на предыдущие (при этом не обозначается лишь ассимилятивная мягкость, но мягкий знак пишется в таких словах, как 'пісьменнік', 'калісьці'), а «тарашкевица» требует явно указывать мягкость каждой буквы, что приводит к вставке дополнительных мягких знаков между согласными.

Украинский

В украинской письменности значение мягкого знака также близко к русскому, но есть два отличия. Первое отличие: употребляемое после согласных сочетание ьо не содержит разделительный мягкий знак, а соответствует по произношению русской букве ё (отсутствующей в современной украинской азбуке). Второе отличие: в словах женского рода с шипящей в конце и в глаголах с шипящей в конце мягкий знак не пишется.

Сербский

В сербской письменности мягкий знак использовался до реформ Вука Караджича, хотя мягкость согласных обозначал не во всех случаях; ныне упразднён, а для всех согласных, которые бывают мягкими, используются особые буквы (ђ, j, љ, њ, ћ).

Македонский

Нынешняя македонская письменность создана по сербскому образцу в 1944—45 гг. и также не содержит этой буквы.

Болгарский

В болгарской письменности до реформы 1944 мягкий знак использовался по традиции в тех словах, где когда-то было смягчение (например, царь). Ныне они пишутся без мягкого знака, а следы смягчения остались в словоизменении (цар — царя, царят, в отличие от двор — двора, дворът). В настоящее время используется обычно после согласных в сочетании ьо (что по произношению соответствует русской букве ё).

Другие языки

Ь применяется в составе:

• Диграфов Аь, Гь, Жь, Кь, Ль, Оь, Уь, Хь, Юь, Яь во многих кавказских языках.
• Диграфов Дь, Нь в якутском языке.
• Триграфов Гъь, Джь, Къь, Кӏь в абазинском языке.
• Тетраграфа Хьхь в лакском языке.

Знак в виде кириллического Ь, ь входил в состав так называемого «нового тюркского алфавита» (яналифа) — письменности на латинской основе, применявшейся в 1920-е и 1930-е годы для ряда языков СССР. Правда, там он обозначал звук ы.

До 1998 года входил и в алфавит таджикского языка. Применяется в кильдинском диалекте саамского языка.

Таблица кодов

Кодировка	Регистр	Десятич- ный код	16-рич- ный код	Восьмерич- ный код	Двоичный код
Юникод	Прописная	1068	042C	002054	00000100 00101100
	Строчная	1100	044C	002114	00000100 01001100
ISO 8859-5	Прописная	204	CC	314	11001100
	Строчная	236	EC	354	11101100
KOI 8	Прописная	248	F8	370	11111000
	Строчная	215	D8	330	11011000
Windows 1251	Прописная	220	DC	334	11011100
	Строчная	252	FC	374	11111100

В HTML прописную букву Ь можно записать как Ь или Ь, а строчную ь — как ь или ь.

Литература

• Булич С. К.,. Ь // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Ерь // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Карский Е. Ф. Славянская кирилловская палеография / отв. ред. акад. В. И. Борковский. — 2-е изд., факсимильное. — Л., М.(факс.): Из-во АН СССР; из-во «Наука» (факс.), 1928, 1979 (факс.). — С. 167—168, 203. — 494 с. — 2700 экз.

Отрывок, характеризующий Ь

Письмо это еще не было подано государю, когда Барклай за обедом передал Болконскому, что государю лично угодно видеть князя Андрея, для того чтобы расспросить его о Турции, и что князь Андрей имеет явиться в квартиру Бенигсена в шесть часов вечера.
В этот же день в квартире государя было получено известие о новом движении Наполеона, могущем быть опасным для армии, – известие, впоследствии оказавшееся несправедливым. И в это же утро полковник Мишо, объезжая с государем дрисские укрепления, доказывал государю, что укрепленный лагерь этот, устроенный Пфулем и считавшийся до сих пор chef d'?uvr'ом тактики, долженствующим погубить Наполеона, – что лагерь этот есть бессмыслица и погибель русской армии.
Князь Андрей приехал в квартиру генерала Бенигсена, занимавшего небольшой помещичий дом на самом берегу реки. Ни Бенигсена, ни государя не было там, но Чернышев, флигель адъютант государя, принял Болконского и объявил ему, что государь поехал с генералом Бенигсеном и с маркизом Паулучи другой раз в нынешний день для объезда укреплений Дрисского лагеря, в удобности которого начинали сильно сомневаться.
Чернышев сидел с книгой французского романа у окна первой комнаты. Комната эта, вероятно, была прежде залой; в ней еще стоял орган, на который навалены были какие то ковры, и в одном углу стояла складная кровать адъютанта Бенигсена. Этот адъютант был тут. Он, видно, замученный пирушкой или делом, сидел на свернутой постеле и дремал. Из залы вели две двери: одна прямо в бывшую гостиную, другая направо в кабинет. Из первой двери слышались голоса разговаривающих по немецки и изредка по французски. Там, в бывшей гостиной, были собраны, по желанию государя, не военный совет (государь любил неопределенность), но некоторые лица, которых мнение о предстоящих затруднениях он желал знать. Это не был военный совет, но как бы совет избранных для уяснения некоторых вопросов лично для государя. На этот полусовет были приглашены: шведский генерал Армфельд, генерал адъютант Вольцоген, Винцингероде, которого Наполеон называл беглым французским подданным, Мишо, Толь, вовсе не военный человек – граф Штейн и, наконец, сам Пфуль, который, как слышал князь Андрей, был la cheville ouvriere [основою] всего дела. Князь Андрей имел случай хорошо рассмотреть его, так как Пфуль вскоре после него приехал и прошел в гостиную, остановившись на минуту поговорить с Чернышевым.
Пфуль с первого взгляда, в своем русском генеральском дурно сшитом мундире, который нескладно, как на наряженном, сидел на нем, показался князю Андрею как будто знакомым, хотя он никогда не видал его. В нем был и Вейротер, и Мак, и Шмидт, и много других немецких теоретиков генералов, которых князю Андрею удалось видеть в 1805 м году; но он был типичнее всех их. Такого немца теоретика, соединявшего в себе все, что было в тех немцах, еще никогда не видал князь Андрей.
Пфуль был невысок ростом, очень худ, но ширококост, грубого, здорового сложения, с широким тазом и костлявыми лопатками. Лицо у него было очень морщинисто, с глубоко вставленными глазами. Волоса его спереди у висков, очевидно, торопливо были приглажены щеткой, сзади наивно торчали кисточками. Он, беспокойно и сердито оглядываясь, вошел в комнату, как будто он всего боялся в большой комнате, куда он вошел. Он, неловким движением придерживая шпагу, обратился к Чернышеву, спрашивая по немецки, где государь. Ему, видно, как можно скорее хотелось пройти комнаты, окончить поклоны и приветствия и сесть за дело перед картой, где он чувствовал себя на месте. Он поспешно кивал головой на слова Чернышева и иронически улыбался, слушая его слова о том, что государь осматривает укрепления, которые он, сам Пфуль, заложил по своей теории. Он что то басисто и круто, как говорят самоуверенные немцы, проворчал про себя: Dummkopf… или: zu Grunde die ganze Geschichte… или: s'wird was gescheites d'raus werden… [глупости… к черту все дело… (нем.) ] Князь Андрей не расслышал и хотел пройти, но Чернышев познакомил князя Андрея с Пфулем, заметив, что князь Андрей приехал из Турции, где так счастливо кончена война. Пфуль чуть взглянул не столько на князя Андрея, сколько через него, и проговорил смеясь: «Da muss ein schoner taktischcr Krieg gewesen sein». [«То то, должно быть, правильно тактическая была война.» (нем.) ] – И, засмеявшись презрительно, прошел в комнату, из которой слышались голоса.
Видно, Пфуль, уже всегда готовый на ироническое раздражение, нынче был особенно возбужден тем, что осмелились без него осматривать его лагерь и судить о нем. Князь Андрей по одному короткому этому свиданию с Пфулем благодаря своим аустерлицким воспоминаниям составил себе ясную характеристику этого человека. Пфуль был один из тех безнадежно, неизменно, до мученичества самоуверенных людей, которыми только бывают немцы, и именно потому, что только немцы бывают самоуверенными на основании отвлеченной идеи – науки, то есть мнимого знания совершенной истины. Француз бывает самоуверен потому, что он почитает себя лично, как умом, так и телом, непреодолимо обворожительным как для мужчин, так и для женщин. Англичанин самоуверен на том основании, что он есть гражданин благоустроеннейшего в мире государства, и потому, как англичанин, знает всегда, что ему делать нужно, и знает, что все, что он делает как англичанин, несомненно хорошо. Итальянец самоуверен потому, что он взволнован и забывает легко и себя и других. Русский самоуверен именно потому, что он ничего не знает и знать не хочет, потому что не верит, чтобы можно было вполне знать что нибудь. Немец самоуверен хуже всех, и тверже всех, и противнее всех, потому что он воображает, что знает истину, науку, которую он сам выдумал, но которая для него есть абсолютная истина. Таков, очевидно, был Пфуль. У него была наука – теория облического движения, выведенная им из истории войн Фридриха Великого, и все, что встречалось ему в новейшей истории войн Фридриха Великого, и все, что встречалось ему в новейшей военной истории, казалось ему бессмыслицей, варварством, безобразным столкновением, в котором с обеих сторон было сделано столько ошибок, что войны эти не могли быть названы войнами: они не подходили под теорию и не могли служить предметом науки.
В 1806 м году Пфуль был одним из составителей плана войны, кончившейся Иеной и Ауерштетом; но в исходе этой войны он не видел ни малейшего доказательства неправильности своей теории. Напротив, сделанные отступления от его теории, по его понятиям, были единственной причиной всей неудачи, и он с свойственной ему радостной иронией говорил: «Ich sagte ja, daji die ganze Geschichte zum Teufel gehen wird». [Ведь я же говорил, что все дело пойдет к черту (нем.) ] Пфуль был один из тех теоретиков, которые так любят свою теорию, что забывают цель теории – приложение ее к практике; он в любви к теории ненавидел всякую практику и знать ее не хотел. Он даже радовался неуспеху, потому что неуспех, происходивший от отступления в практике от теории, доказывал ему только справедливость его теории.
Он сказал несколько слов с князем Андреем и Чернышевым о настоящей войне с выражением человека, который знает вперед, что все будет скверно и что даже не недоволен этим. Торчавшие на затылке непричесанные кисточки волос и торопливо прилизанные височки особенно красноречиво подтверждали это.
Он прошел в другую комнату, и оттуда тотчас же послышались басистые и ворчливые звуки его голоса.


Не успел князь Андрей проводить глазами Пфуля, как в комнату поспешно вошел граф Бенигсен и, кивнув головой Болконскому, не останавливаясь, прошел в кабинет, отдавая какие то приказания своему адъютанту. Государь ехал за ним, и Бенигсен поспешил вперед, чтобы приготовить кое что и успеть встретить государя. Чернышев и князь Андрей вышли на крыльцо. Государь с усталым видом слезал с лошади. Маркиз Паулучи что то говорил государю. Государь, склонив голову налево, с недовольным видом слушал Паулучи, говорившего с особенным жаром. Государь тронулся вперед, видимо, желая окончить разговор, но раскрасневшийся, взволнованный итальянец, забывая приличия, шел за ним, продолжая говорить:
– Quant a celui qui a conseille ce camp, le camp de Drissa, [Что же касается того, кто присоветовал Дрисский лагерь,] – говорил Паулучи, в то время как государь, входя на ступеньки и заметив князя Андрея, вглядывался в незнакомое ему лицо.
– Quant a celui. Sire, – продолжал Паулучи с отчаянностью, как будто не в силах удержаться, – qui a conseille le camp de Drissa, je ne vois pas d'autre alternative que la maison jaune ou le gibet. [Что же касается, государь, до того человека, который присоветовал лагерь при Дрисее, то для него, по моему мнению, есть только два места: желтый дом или виселица.] – Не дослушав и как будто не слыхав слов итальянца, государь, узнав Болконского, милостиво обратился к нему:
– Очень рад тебя видеть, пройди туда, где они собрались, и подожди меня. – Государь прошел в кабинет. За ним прошел князь Петр Михайлович Волконский, барон Штейн, и за ними затворились двери. Князь Андрей, пользуясь разрешением государя, прошел с Паулучи, которого он знал еще в Турции, в гостиную, где собрался совет.
Князь Петр Михайлович Волконский занимал должность как бы начальника штаба государя. Волконский вышел из кабинета и, принеся в гостиную карты и разложив их на столе, передал вопросы, на которые он желал слышать мнение собранных господ. Дело было в том, что в ночь было получено известие (впоследствии оказавшееся ложным) о движении французов в обход Дрисского лагеря.
Первый начал говорить генерал Армфельд, неожиданно, во избежание представившегося затруднения, предложив совершенно новую, ничем (кроме как желанием показать, что он тоже может иметь мнение) не объяснимую позицию в стороне от Петербургской и Московской дорог, на которой, по его мнению, армия должна была, соединившись, ожидать неприятеля. Видно было, что этот план давно был составлен Армфельдом и что он теперь изложил его не столько с целью отвечать на предлагаемые вопросы, на которые план этот не отвечал, сколько с целью воспользоваться случаем высказать его. Это было одно из миллионов предположений, которые так же основательно, как и другие, можно было делать, не имея понятия о том, какой характер примет война. Некоторые оспаривали его мнение, некоторые защищали его. Молодой полковник Толь горячее других оспаривал мнение шведского генерала и во время спора достал из бокового кармана исписанную тетрадь, которую он попросил позволения прочесть. В пространно составленной записке Толь предлагал другой – совершенно противный и плану Армфельда и плану Пфуля – план кампании. Паулучи, возражая Толю, предложил план движения вперед и атаки, которая одна, по его словам, могла вывести нас из неизвестности и западни, как он называл Дрисский лагерь, в которой мы находились. Пфуль во время этих споров и его переводчик Вольцоген (его мост в придворном отношении) молчали. Пфуль только презрительно фыркал и отворачивался, показывая, что он никогда не унизится до возражения против того вздора, который он теперь слышит. Но когда князь Волконский, руководивший прениями, вызвал его на изложение своего мнения, он только сказал: