Мясников, Георг Васильевич

Георг Васильевич Мясников<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Г.В. Мясников, 1988 г.</td></tr>
Второй секретарь Пензенского обкома КПСС
22 сентября 1961 — 10 января 1963
Предшественник:	Лев Борисович Ермин
Преемник:	должность упразднена; он сам, как второй секретарь Пензенского сельского обкома КПСС
Второй секретарь Пензенского сельского обкома КПСС
10 января 1963 — 15 декабря 1964
Предшественник:	должность учреждена; он сам, как второй секретарь Пензенского обкома КПСС
Преемник:	должность упразднена; Борис Александрович Маткин, как второй секретарь Пензенского обкома КПСС
Секретарь Пензенского обкома КПСС
15 декабря 1964 — 28 мая 1965
Второй секретарь Пензенского обкома КПСС
28 мая 1965 — 2 декабря 1986
Предшественник:	Борис Александрович Маткин
Преемник:	Анатолий Фёдорович Ковлягин
Первый заместитель председателя правления Советского фонда культуры
12 ноября 1986 — ноябрь 1991
Предшественник:	должность учреждена
Преемник:	должность упразднена; он сам, как заместитель председателя Российского фонда культуры
Заместитель председателя правления Российского фонда культуры
ноябрь 1991 — 14 февраля 1992
Предшественник:	должность учреждена; он сам, как первый заместитель председателя Советского фонда культуры
Преемник:	Владимир Петрович Нерознак
Рождение:	20 марта 1926(1926-03-20) село Коповка, Керенский уезд, Пензенская губерния, РСФСР, СССР
Смерть:	18 июля 1996(1996-07-18) (70 лет) Москва, РФ
Место погребения:	Кунцевское кладбище, Москва
Супруга:	Вера Ивановна Мясникова
Дети:	Михаил
Партия:	КПСС (с января 1948; кандидат с апреля 1945)
Награды:

Гео́рг Васи́льевич Мяснико́в (20 марта 1926, село Коповка, Пензенская губерния — 18 июля 1996, Москва) — советский партийный, государственный и общественный деятель, историк-краевед.

Второй секретарь Пензенского обкома КПСС (1961—1964, 1965—1986), секретарь Пензенского обкома КПСС (1964—1965), первый заместитель председателя правления Советского фонда культуры (1986—1991), заместитель председателя правления Российского фонда культуры (1991—1992).

Внёс значительный вклад в создание в Пензенской области новых объектов культуры, спортивных объектов, подростковых клубов и мест отдыха, благодаря чему этот регион стал более известным и привлекательным.

За время работы в фонде культуры содействовал созданию новых музеев, благотворительных фондов, издательской деятельности. Много сделал для развития международных культурных связей и возвращения в СССР культурных ценностей.

Автор ряда статей и двух книг о Пензенской области, а также дневниковых записей, которые были частично опубликованы после его смерти.

Происхождение. Детство и юность

Георг Мясников родился в крестьянской семье. Его предками по отцовской линии были крестьяне и служилые солдаты. По данным собственных исторических изысканий Г. В. Мясникова, русские служилые солдаты, являющиеся его пращурами, впервые появились на территории Пензенского края ещё в 1646 году, основав село Котёл (ныне — Вадинского района Пензенской области); кроме того, один из Мясниковых фигурировал в Строельной книге города Пензы как участник основания города в 1663 году. Предки по материнской линии — служители сельской православной церкви Пензенской губернии (священники, дьяки и пономари), а также волостной писарь — дед Георга.

Георг рано потерял отца (он умер от туберкулёза лёгких в сентябре 1927 года, когда сыну было всего 1,5 года). Воспитывался матерью.

Учёбу Георг начал в сельской школе в Пензенской области. По воспоминаниям его одноклассницы Веры Анненковой, «толстенький, с пухлыми щёчками Герка Мясников» был самым умным и перспективным учеником в их классе.

Летом 1933 года Георг вместе с матерью переехал из Коповки в посёлок Новый Снопок Орехово-Зуевского района Московской области. По его словам, этот переезд был «бегством от голода». Его сын Михаил Мясников вспоминал об этом со слов отца: «В страшный голод 1933 года в Коповке, тогда большом селе в почти тысячу дворов, мимо дома на кладбище ежедневно проносили до 20 гробов. Спасаясь от голода, мать уехала с Георгом в Орехово-Зуево на торфоразработки». В Московской области Г. В. Мясников окончил 7-летнюю школу в 1939 году. Затем поступил в техникум, где учился до его закрытия в годы войны.

Трудовую деятельность Георг начал с 16 лет рабочим и техником по добыче торфа на Ореховском торфяном предприятии (г. Орехово-Зуево Московской области), где работал с марта 1942 по сентябрь 1943 гг.

В годы Великой Отечественной войны 1941—1945 гг. он учился в техникуме, затем трудился в тылу (в том числе, на комсомольской работе), был награждён медалями «За оборону Москвы» и «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.».

Образование

В 1939—1941 гг. Георг Мясников учился в Ореховском торфяном техникуме (техникум был закрыт после начала войны).

С сентября 1943 по май 1944 года учился в Торфяном техникуме Московского торфяного института (ныне — Тверской государственный технический университет), но не окончил его.

С декабря 1945 по апрель 1946 года — слушатель Московской комсомольской школы.

С сентября 1948 по май 1950 года — слушатель Центральной комсомольской школы при ЦК КПСС в Москве.

С сентября 1955 по июль 1958 года обучался в Высшей партийной школе при ЦК КПСС.

Также Мясников окончил три курса вечернего отделения исторического факультета Московского государственного педагогического института им. А. С. Бубнова.

Работа в московских структурах ВЛКСМ и КПСС

В годы учёбы в Торфяном техникуме Московского торфяного института (1943—1944) Георг был избран секретарём бюро ВЛКСМ техникума и членом комитета ВЛКСМ института, а затем — заместителем секретаря комитета ВЛКСМ института. В мае 1944 года Мясникова избрали секретарём комитета ВЛКСМ Московского торфяного института. По статусу он входил в учёный совет института, хотя ещё не имел на тот момент полного среднего образования (среднюю школу он закончил экстерном в этом же 1944 году). В должности секретаря комитета ВЛКСМ института, с которой началась его карьера в органах комсомола столицы, он проработал до декабря 1945 года, после чего ушёл на учёбу в Московскую комсомольскую школу.

После Московской комсомольской школы Мясников около 10 лет проработал в районных и городских структурах московского комсомола. С апреля 1946 по февраль 1947 гг. он был инструктором организационного отдела Московского городского комитета ВЛКСМ. Затем, с февраля 1947 по сентябрь 1948 гг. — вторым секретарём Красногвардейского районного комитета ВЛКСМ Москвы. С мая 1950 по сентябрь 1951 гг. — первым секретарём Сокольнического районного комитета ВЛКСМ Москвы. В сентябре 1951 года он перешёл на руководящую работу в Московский городской комитет ВЛКСМ, где до апреля 1952 года был секретарём по кадрам, а с апреля 1952 по сентябрь 1955 года — вторым секретарём горкома ВЛКСМ.

В годы работы в московском комсомоле Г. В. Мясников был начальником штаба комсомольской стройки МГУ им. М. В. Ломоносова; начальником первого эшелона комсомольцев-целинников, направленных в Алтайский край. По воспоминаниям Егора Яковлева, который в 1954-55 гг. был вторым секретарём Свердловского районного комитета ВЛКСМ Москвы, в те годы Мясников также стал одним из организаторов публичной борьбы с представителями субкультуры стиляг в столице. В частности, он придумал патрулировать от них улицу Горького.

После учёбы в Высшей партийной школе при ЦК КПСС (1956—1958) Георг Васильевич начал быструю партийную карьеру. С июля 1958 по август 1961 года он работал заместителем заведующего организационным отделом Московского городского комитета КПСС, после этого — вторым секретарём Октябрьского районного комитета КПСС г. Москвы (август 1960 — май 1961 года), затем был переведён в аппарат ЦК КПСС на должность инструктора отдела партийных органов по РСФСР (май—сентябрь 1961 года).

Как и многие сотрудники столичных органов ВЛКСМ, в молодости Георг Мясников принадлежал к группировке партийной молодёжи — так называемым «комсомольцам» (шелепинцам), лидером которой был секретарь ЦК КПСС Александр Шелепин. С принадлежностью к данной группе был связан как быстрый взлёт партийной карьеры Мясникова в Москве, так и последовавший за этим длительный застой в Пензе.

Деятельность в Пензенском обкоме КПСС

22 сентября 1961 в возрасте 35 лет Георг Мясников был избран вторым секретарём Пензенского обкома КПСС. По словам его сына Михаила, назначение в Пензу Георг Васильевич «воспринял с огромным удовольствием, как возвращение к родным корням. Первое, что сделал — нашёл могилу отца» и поставил ему памятник.

Мясников был одним из инициаторов развития и укрепления материальной базы торговли, бытового обслуживания, общественного питания, здравоохранения, пищевой промышленности, переустройства сельской промышленности, создания сельских строительных организаций, укрепления органов охраны общественного порядка, формирования сети подростковых клубов, создания многочисленных объектов культуры, улучшения качества идеологической работы в Пензенской области.

Идеологическая работа

Как «главный идеолог» области, Мясников организовывал и курировал процесс идейно-воспитательной работы Пензенского областного комитета КПСС.

В середине 1980-х гг., рассказывая об опыте этой работы, даже в официальных изданиях он относил к ключевым идеологическим инструментам, влияющим на сознание масс, не только наглядную политическую агитацию (доски почёта, информационные стенды, плакаты, «красные уголки» и пр.) и монументальную пропаганду (памятники советским политикам, мемориалы и памятники павшим в Великой Отечественной войне), но также музейное дело, историко-культурные заповедники, элементы архитектурно-художественного оформления населенных пунктов, предприятий, организаций (стелы, памятные знаки и пр.) и даже природно-экологические объекты (сады, скверы, парки, лесопарки).

Размышляя о своих целях и задачах в области идеологической пропаганды на страницах личных дневников, Мясников сводил её, в первую очередь, к культурному строительству, как основе воспитания патриотизма:

«Моё устремление: 1) сделать Пензу интересным городом, пробудить у жителей настоящую любовь к городу, патриотизм. Но одними лозунгами сделать это сложно, нужна материальная основа. Надо иметь то, чем гордиться. 2) В ходе революции ни один народ не растерял традиций столько, сколько русский народ. Поэтому основная направленность „интересных“ строек — это возрождение русского духа, национального достоинства русского человека. Отсюда всё идёт, этим питается» (запись от 3.04.1973 г.).

Мясников также считал неотъемлемой составляющей идеологической работы краеведение, которое активно поддерживал, способствовал его развитию и пропаганде, требуя от всех региональных партийных и хозяйственных руководителей уделять больше внимания краеведческим вопросам. По инициативе Мясникова Пензенский обком КПСС обязал все райкомы, горкомы, партийные и хозяйственные организации создать музеи воинской и трудовой славы на всех крупных предприятиях, в организациях и учебных заведениях. Это стало качественно новым явлением в сравнении с уже существовавшими в СССР «красными уголками» («ленинскими комнатами»). В качестве ключевых направлений краеведческой работы второй секретарь Пензенского обкома выделял: сбор материалов по истории населённых пунктов, предприятий и организаций, биографических сведений о выдающихся земляках, сбор материалов и экспонатов народного творчества, охрану памятников истории и культуры, изучение и охрану природы, а также неизбежный для того времени «ленинский фактор» (изучение связи В. И. Ленина с тем или иным советским регионом). Кроме того, Мясников сам написал ряд историко-краеведческих статей о Пензе и две книги — по истории Пензенского края XVI—XVIII вв. и об объектах культуры Пензенской области времени 1980-х гг.

Культурное строительство

Культурное строительство в Пензенской области считается главным достижением Георга Васильевича на посту второго секретаря обкома. По словам Лоллия Замойского, культура была «пламенной страстью Мясникова». В служебных характеристиках второго секретаря обкома также подчёркивалось, что он «со знанием дела решает практические вопросы хозяйственного и культурного строительства».

Развитие музейного дела

Георг Васильевич активно участвовал в капитальной реконструкции и перестройке культурно-просветительской деятельности Лермонтовского музея-заповедника «Тарханы» в Белинском районе, музея-усадьбы Виссариона Белинского в г. Белинский и музея Александра Радищева в селе Радищево Кузнецкого района.

В частности, по инициативе Мясникова в 1971 году в «Тарханах» впервые прошёл Всесоюзный Лермонтовский праздник. С тех пор Всесоюзные (ныне — Всероссийские) Лермонтовские праздники около 40 лет ежегодно проходят в «Тарханах» в летнее время. Их посещают десятки тысяч туристов, множество деятелей культуры, искусства, литературы, эстрады, а также государственных, политических и общественных деятелей. В 1974 году Мясников добился переноса в «Тарханы» из села Шипово Липецкой области праха отца поэта — Юрия Петровича Лермонтова (1787—1837). Мясников лично курировал процесс создания памятника Михаилу Лермонтову в Тарханах. Как и в случае с памятником Денису Давыдову, второй секретарь обкома убедил скульптора создать образ поэта не в военной форме, а в гражданской одежде (Лермонтова часто изображали поручиком и Мясников считал, что «погоны душат поэта»). Памятник в Тарханах работы Олега Комова был открыт 9 июня 1985 года и считается одним из лучших памятников Лермонтову.

В годы работы в Пензенской области Мясников инициировал создание ряда музеев. Наиболее известный из них — Музей одной картины (1983). Это уникальный, единственный в России и мире музей. Он не имеет постоянной экспозиции. Вниманию посетителей представляется одно единственно живописное полотно, подробный рассказ о котором предваряет слайд-фильм о жизни и творчестве художника. В разные годы в музее выставлялись картины Ге, Федотова, Репина, Шишкина, Петрова-Водкина, Саврасова, Боровиковского, Рембрандта, Тициана, Васнецова, Левитана, Кустодиева и др. Впоследствии музею было присвоено имя инициатора его создания.

Также, при активном участии Мясникова были созданы следующие музееи в Пензе и других населённых пунктах области:

• Музей-читальня Ильи Ульянова (1970) в Пензе;
• Музей народного творчества в Пензе (1975);
• Музей советского писателя Александра Малышкина в Мокшане (1977) ;
• Музей советского нейрохирурга Николая Бурденко в Пензе (1976);
• Музей и памятник русского писателя Александра Куприна (1981) в Наровчате;
• Музей-театр Всеволода Мейерхольда (ныне — Центр театрального искусства «Дом Мейерхольда») в Пензе (1984);
• Литературный музей в Пензе (1989);
• Музей русского историка Василия Ключевского в Пензе (1991).

По инициативе Мясникова Пензенский обком КПСС начал создание краеведческих музеев воинской и трудовой славы на предприятиях и в организациях области (заводах, фабриках, колхозах, административных учреждениях), в учебных заведениях (школах, техникумах, институтах). Всего, таких небольших музеев в регионе появилось около 650. В частности, были созданы серьёзные заводские музеи при крупных предприятиях — Производственном объединении «Завод имени Фрунзе» (1982) в Пензе и заводе «Красный гигант» в Никольске.

При поддержке Мясникова Пензенской областной картинной галерее им. К. А. Савицкого в 1986 году было передано новое здание, площади которого позволили значительно увеличить постоянные экспозиции, демонстрировать больше полотен из запасников и создать музеи Константина Савицкого, Ивана Горюшкина-Сорокопудова, Аристарха Лентулова.

Также он способствовал началу процесса реставрации одного из крупнейших памятников православной культуры Пензенской области — Троице-Сканова монастыря в Наровчатском районе. В конце 1970 — начале 1980-х гг. расселили всех жителей коммунальных квартир, располагавшихся в монастырских кельях, перестали использовать здание церкви под склад, начали восстановительные работы (на средства областного управления культуры). Но в те годы так и не удалось закончить реконструкцию монастырского комплекса.

Создание памятных сооружений

Второй секретарь обкома активно участвовал в создании памятников воинам, уроженцам Пензенской области, погибшим в годы Великой Отечественной войны, в Пензе (в том числе, Монумент воинской и трудовой славы в центре города, 1975), Кузнецке, ряде райцентров и сел области.

По личной инициативе Георга Мясникова были созданы:

• Сторожевая башня с бревенчатым частоколом на Мокшанском валу в Мокшанском районе (1972) ;
• Тамбовская застава в Пензе (1972);
• Модель Башенных часов «Кукушка» в Пензе (1974);
• Памятный камень писателю Петру Замойскому в селе Соболевка Каменского района (1976);
• Мемориал русского писателя Михаила Загоскина (1978) в селе Рамзай Мокшанского района;
• Памятник «Первопоселенец» в Пензе (1980);
• Блоковский мемориал в Бекетовской роще (статуя юного Александра Блока, барельефы Андрея Бекетова (деда поэта) и его брата Николая Бекетова на трассе Пенза-Сердобск, около села Раевка Колышлейского района) (1980);
• Бюст писателя и философа Александра Радищева (1980) в Кузнецке;
• Пугачёвский камень на улице Московской в Пензе (1982);
• Стела с барельефом советского писателя Фёдора Гладкова в Малосердобинском районе (1983);
• Бюст героя Отечественной войны 1812 года, поэта Дениса Давыдова (1984) в Пензе;
• Бюст Героя Советского Союза, защитника Брестской крепости Андрея Кижеватова в с. Кижеватово Бессоновского района;
• Памятник «Старик-Хопёр» у истоков реки Хопёр в селе Кучки Пензенского района.

Наиболее известный из этих монументов — скульптурная композиция «Первопоселенец». Этот памятник был открыт 8 сентября 1980 года в день 600-летия Куликовской битвы. Сегодня он является одним из наиболее известных и узнаваемых символов г. Пензы.

Развитие театрального искусства и народного творчества

Мясников активно поддерживал Пензенский областной драматический театр. Второй секретарь обкома лично инициировал приглашение в Пензу некоторых главных режиссёров театра, помогал их деятельности и деятельности актёров, решая служебные и бытовые вопросы. Он лично курировал процесс капитальной реконструкции здания театра в 1970-х гг.

Георг Васильевич также сыграл весьма значительную роль в перестройке деятельности Пензенского кукольного театра «Орлёнок» (с 1991 года — Пензенский областной театр кукол «Кукольный дом») и создании детского кинотеатра «Илюша» (кинозал был оборудован внутри самолёта Ил-18, установленного на набережной реки Суры в Пензе).

Кроме того, на посту второго секретаря обкома Мясников поддерживал создание и развитие Пензенского русского народного хора им. Октября Гришина, оркестра народных инструментов «Пенза», фольклорного ансамбля «Реченька», хореографического коллектива «Зоренька» и др.

Создание и обустройство мест отдыха

В годы работы в Пензенской области, Г. В. Мясников внес определённый вклад в создание и обустройство мест отдыха в областном центре, а также некоторых городах и районах данного региона. Так, он инициировал создание тропы здоровья в Центральном парке культуры и отдыха им. В. Г. Белинского в Пензе, туристических баз «Чистые пруды» в Мокшанском районе и «Чембар» в Белинском районе, обустройство родников «Чайник» в Мокшане и «Самовар» на тропе здоровья в Пензе, установку деревянных скульптур сказочных и былинных персонажей на тропе здоровья.

Второй секретарь обкома принимал участие в создании пензенского ресторана «Засека» (1978), построенного в виде средневекового деревянного терема в городском лесу. Он инициировал строительство ресторана «Бочка» на берегу Суры и памятника деревянной архитектуры второй половины XX века — резного трактира «Золотой петушок» на трассе М5 «Урал» у северной окраины г. Пензы.

Спортивное строительство

Георг Мясников проявлял большой интерес к спорту и созданию спортивных объектов. На посту второго секретаря Пензенского обкома КПСС он поддерживал пензенских спортсменов и «радовался любым их успехам».

Мясников сыграл значительную роль в строительстве в Пензе стадиона с искусственным льдом «Темп», Дворца водного спорта (1970), велотрека «Сатурн» (1981), автодрома «Вираж» (1986), новых спортивных залов, стрелковых тиров, хоккейных площадок и др. Он инициировал создание школ Олимпийского резерва по прыжкам в воду и хоккею, школы высшего спортивного мастерства, открытие свыше 200 подростковых клубов.

Георг Васильевич также курировал пензенскую хоккейную команду «Дизелист». По словам Михаила Мясникова, эта команда стала для его отца «родным детищем». Деятельность второго секретаря обкома КПСС способствовала формированию у пензенцев значительного интереса к хоккею. Благодаря Мясникову «в Пензе царил культ этой игры». В 1960-1970-х гг. воспитанники пензенской школы хоккея играли в лучших командах СССР, становились чемпионами мира, Европы и Олимпийских игр. За эти годы было подготовлено 3 мастера спорта международного класса и 150 мастеров спорта СССР.

В служебных характеристиках второго секретаря обкома также подчёркивалось, что он «вносит большой личный вклад в развитие физкультуры и спорта, воспитание высококвалифицированных кадров тренеров, спортсменов высокого класса», уделяет значительное внимание развитию материальной базы спорта, «созданию условий для роста мастерства спортсменов».

Кадровая политика

Георг Васильевич обладал умением подбирать грамотных и эффективных исполнителей своих инициатив из числа партийных и государственных служащих региона. По словам Михаила Мясникова, его отец отмечал, что «можно иметь много хороших идей, но без конкретных исполнителей, единомышленников эти идеи останутся мечтой, маниловщиной. К любой идее нужен хороший творец-исполнитель». Благодаря успешному подбору кадров, большая часть его задумок и проектов была реализована.

Аналогичная кадровая политика осуществлялась Мясниковым в среде культуры. Некоторые из современных руководителей пензенских музеев были назначены на свои должности ещё при нём. В частности, директор Пензенской областной картинной галереи Валерий Сазонов возглавил её в 1972 году (в 27-летнем возрасте). Директор Лермонтовского музея-заповедника «Тарханы» Тамара Мельникова руководит им с 1978 года. Художественный руководитель Центра театрального искусства «Дом Мейерхольда» Наталия Кугель находится во главе этого музея-театра с момента его открытия в 1984 году.

Личность секретаря обкома

Неординарный советский чиновник

Мясников пользовался уважением в кругах пензенской интеллигенции, представители которых иногда называли его «пензенским просветителем». За пристрастие и любовь к старине и русскости в регионе второго секретаря обкома также иногда называли «Георг Православный» и даже «Георг Святой».

В московских руководящих кругах Мясникова считали «неординарным секретарем обкома» и «самым крутым современным революционером». В московской писательской среде — «белой вороной среди партийных работников». Поэт Андрей Вознесенский имел в виду в том числе и Мясникова, говоря о «прорабах духа». Академик Дмитрий Лихачёв называл его «удивительным человеком».

По мнению Валерия Сазонова, Георг Васильевич был «незаурядным человеком во всех отношениях» и «брэндовой личностью». По словам Кирилла Вишневского, отличался «неординарностью мышления, постоянным поиском нового, необычного, интересного».

«Народный секретарь»

Как второй секретарь Пензенского обкома КПСС, Георг Мясников пользовался уважением и авторитетом у населения региона. Иногда его за глаза называли «народным секретарём». Он уделял большое внимание общению с людьми рабочих профессий (комбайнерами, доярками и т. п.) считая, что «чиновники могут много чего приукрасить, обмануть. А люди не обманут!».

Закир Курмаев упоминает, что Мясников «в каждом населённом пункте любил порасспросить старожилов, тех, кто помнит историю своего городка, села. Это редкость была, чтобы он уехал из какого-то села, не поговорив с людьми. Он умел в беседе не давить авторитетом на человека, а наоборот расположить его к откровенности. Люди перед ним раскрывались и говорили то, что думают».

Первый секретарь Наровчатского райкома Михаил Устинов, описывая общение второго секретаря обкома с жителями райцентра Наровчат (при изучении вопроса по созданию дома-музея А. И. Куприна), подчёркивал, что Мясников располагал к себе простых людей «своей непосредственностью, доверием, уважительным отношением. Он умел вести беседу. Умел слушать и слышал собеседника, мало когда перебивал».

Михаил Мясников писал о своём отце: «Меня всегда восхищали его искренняя любовь к простым людям труда. Человек огромной доброты и порядочности, он постоянно подчёркивал, что существует для них, а не они для него».

По некоторым сведениям, Георг Васильевич помогал своим одноклассникам и односельчанам. Вера Анненкова, учившаяся с ним в сельской школе в Пензенской области, упоминает, что «после того, как Мясников вернулся из Москвы командовать Пензой», он встречался с ней и подарил бывшей однокласснице отрез материи на платье.

Поклонник культуры и искусства

Второй секретарь обкома посещал все спектакли Пензенского областного драматического театра, поддерживал контакты с режиссёрами и актёрами.

Мясников увлекался современной на тот момент прозой и поэзией. Был «на редкость образованным и начитанным человеком» (Владимир Садчиков). Собрал значительную библиотеку (свыше 10 тысяч томов) в основном русской художественной и мемуарной литературы, а также коллекцию икон.

Пензенский поэт Виктор Агапов, посвятивший Георгу Васильевичу три небольших стихотворения «Моя звезда» (1973), «Поддерживает сердцем…» (1979) и «У камня Пугачёвского» (1982) подчёркивал в них его литературную образованность, простоту общения и ценил его за поддержку пензенских поэтов и развитие культуры.

Мясников также интересовался изобразительным искусством. Увлекался коллекционированием открыток с репродукциями картин художников (собрал их свыше 6 тысяч). Посещая сессии Верховного Совета в Москве «обязательно заглядывал на выставки». Валерий Сазонов подчёркивал, что у Георга Васильевича «был врождённый интеллигентный вкус, который удивительным образом соседствовал с упорством и умением настоять на своем».

Человек феноменальной памяти

Мясников имел довольно хорошую память. Валерий Сазонов подчёркивал, что Георг Васильевич «отличался феноменальной памятью. Он знал всех художников, литераторов и актёров».

Закир Курмаев (его личный водитель в 1976—1986 гг.) также вспоминал, что у Мясникова «была великолепная память. Он не забывал даже мелочи». Во время частых служебных поездок по районам Пензенской области второй секретарь обкома постоянно рассказывал ему «когда появилось такое-то село, кто там был помещик, сколько у него было крестьянских душ».

О «феноменально прочной памяти» Мясникова писал и В. Садчиков: он «всё держал в памяти, чем нередко поражал и подстёгивал в деле излишне забывчивых подчинённых».

Михаил Устинов также вспоминал, что у Мясникова была «удивительная память»: «его мозг однажды, взяв нужную информацию, в определённое время подсказывал хозяину форму и метод воплощения идеи в жизнь».

Популярный оратор

Второй секретарь обкома обладал талантом хорошего оратора. Люди, слышавшие доклады и выступления Мясникова на региональных предприятиях и в организациях, подчёркивали, что он всегда говорил «по делу» и «без бумажки».

Закир Курмаев вспоминал, что Мясников «откладывал в сторону подготовленные для него материалы и спрашивал у публики, можно он будет говорить своими словами? И как говорил! До сих пор многие вспоминают, о том, как специально ходили его слушать. Причём он настолько тщательно готовился выступить по любому вопросу, что у профессиональной аудитории в той или иной отрасли создавалось впечатление, что он всю жизнь работал именно в их области и знает её досконально».

Спортивный болельщик

Мясников очень любил спорт и был заядлым хоккейным болельщиком. Он шутил, что бюро обкома КПСС можно отложить в двух случаях: «Либо в случае форс-мажора, когда война или землетрясение, либо когда на стадионе хоккей!». Часто посещал хоккейные матчи. По словам Закира Курмаева, когда Мясников приходил на хоккей, «весь народ его на трибуне узнавал. Он сидел в небольшой гостевой ложе рядом с болельщиками — легко общался с ними, всегда здоровался».

Заядлый курильщик

На протяжении большей части жизни Георг Васильевич был заядлым курильщиком. Предпочитал папиросы «Беломорканал». По воспоминаниям Владимира Садчикова, блокноты и ежедневники Мясникова всегда были «щедро усыпаны пеплом, казалось бы, бесконечной „беломорины“, без которой его трудно было представить». Служебный кабинет второго секретаря обкома КПСС также постоянно был «прокуренным».

Энергичный администратор

Мясников был очень энергичным руководителем, постоянно выдвигал и реализовывал новые инициативы. По воспоминаниям Владимира Садчикова, Георг Васильевич «был из тех людей, которые не просто источали поистине энергетический вихрь дел, поступков, решений, но заражали этой созидательной силой окружающих». Валерий Сазонов говорил о Мясникове, что «его энергия, в сочетании с фантазией, позволяла осуществлять смелые и неординарные планы». По словам Закира Курмаева, второй секретарь обкома «любил ввязаться в самые сложные задачи, брал те участки, на которых что-то шло не так. Там, где всё нормально, ему было неинтересно». Кроме того, Мясников «очень не любил кабинетную работу! Старался вырваться на объекты лично. …Большая часть его рабочего времени проходила „на колёсах“. Он стремился все видеть сам и разбираться лично в каждом вопросе. Его интересовали все отрасли, все сферы жизни области. В каждой поездке посещал не только те объекты, что были запланированы, но все, что ему было интересно. …он не просто так ехал в какой-то район, в какое-то село, а специально готовился к каждой поездке, изучал это место по историческим и справочным материалам». Также «не любил любой пышности, кавалькад машин в поездках. Предпочитал даже не на „Волге“ ездить, а на вездеходе».

Даже находясь на вынужденном лечении в больницах, второй секретарь обкома не прекращал заниматься служебной деятельностью. По воспоминаниям пензенского врача Анны Волченковой, которая делала ему анестезию во время операции, «едва придя в себя, Георг Васильевич превратил палату реанимационного отделения в рабочий кабинет и зал заседаний».

Властный и жесткий руководитель

Как представитель высшего звена обкома КПСС, Мясников обладал огромным влиянием и, по его собственным словам, «почти безраздельно господствовал» в Пензенской области. Знавшие второго секретаря обкома люди отмечали такие черты его характера как властность, жесткость и непредсказуемость.

За годы работы в Пензенской области у второго секретаря обкома имели место нередкие для руководителей такого уровня столкновения интересов и конфликты с другими ответственными работниками. Закир Курмаев вспоминает, что Мясников «у некоторых вызывал ревность. Потому что, бывало, перехватывал их дела, которые шли плохо. Был пример с велотреком „Сатурн“, который долго никак не могли построить. Когда за дело взялся Мясников, он сумел воодушевить всех, кто был к нему причастен. „Завёл“ Мостотряд № 20, поддержал его сотрудников материально, даже питание на стройке организовал, выезд буфета. И велотрек построили в короткие сроки».

Советский писатель Пётр Проскурин вспоминал, что второй секретарь Пензенского обкома КПСС был «человек действительно интереснейший, умный… но, естественно, несущий на своей личности отпечатки своего времени и его противоречий [как партийный функционер высокого ранга]».

Пензенский журналист и политик Александр Кислов подчёркивал, что Мясников — «сильная личность, глыба, человек высокообразованный и властный».

По словам Владимира Садчикова, Георг Васильевич имел довольно сложный характер, «любил власть и умел ею пользоваться», мог позволить себе «начальственную небрежность в разговоре», но это причудливо сочеталось с «подкупающей простотой и мягкостью». Михаил Мясников также подчёркивал, что его отец «считался очень жёстким администратором, но внимательным и отзывчивым человеком, за что всегда пользовался искренним уважением и любовью большинства сельских и городских жителей».

Как руководитель, Мясников был очень жёстким и требовательным. «Страшно не любил опозданий и вранья». «Совершенно не переносил халтуры и необязательности». Мог очень сурово, а иногда и грубо критиковать административных руководителей городского и районного звена за промахи. По словам председателя Пензенского горисполкома Александра Щербакова, «умел и любил это делать» и был непредсказуемым человеком.

Несостоявшиеся карьерные назначения

В апреле 1979 года, когда первый секретарь Пензенского обкома КПСС Лев Ермин был назначен первым заместителем председателя Совета Министров РСФСР, второй секретарь Георг Мясников (наряду с председателем Пензенского облисполкома Виктором Дорошенко) считался одним из наиболее вероятных преемников Ермина на посту главы области. Но в итоге регион возглавил секретарь Пензенского обкома КПСС Фёдор Куликов.

Кроме того, в конце 1970-х — начале 1980-х гг. по Пензе время от времени ходили слухи, что Мясников вскоре будет назначен первым секретарём Пензенского обкома КПСС, первым секретарём обкома Мордовской АССР, заместителем министра культуры СССР, председателем Комитета по физической культуре и спорту СССР. Но эти назначения также не состоялись.

Георг Васильевич связывал свой карьерный застой (он пробыл на должности второго секретаря Пензенского обкома свыше 25 лет) со своим комсомольским прошлым — принадлежностью к группировке Александра Шелепина в КПСС в начале 1960-х гг. В дневниках он писал: «…и меня не забыли, держат всех на примете и учёте. Говорят, что мое личное дело не раз со всякими предложениями таскали в ЦК КПСС, но как только просвечивало комсомольское прошлое, отбрасывали». В частности, он полагал, что именно из-за этого его не избрали секретарем ВЦСПС и т. п.

Мясников также упоминает, что в октябре 1978 года ему предлагали должность в аппарате ЦК КПСС — советника по партийному строительству при НДПА в Афганистане (там начали создавать партструктуру при поддержке СССР), однако он сам отказался от неё по семейным обстоятельствам.

Оценки и значение деятельности на посту второго секретаря Пензенского обкома КПСС

Подводя итоги своей деятельности в Пензенской области Георг Мясников писал в личных дневниках:

«Сделать удалось многое. Пенза из захудалого и малоизвестного города стала центром российской культуры, образцом для подражания. И это — главное. Могут сохранить, могут ухудшить небрежением, но основного из того, что сделано, уничтожить невозможно. Останутся музеи, памятники, обелиски. Может, кто-нибудь и когда-нибудь помянет добрым словом. Это и даёт удовлетворение» (запись от 26.08.1985 г.);

«…многое, что мною сделано в Пензе, внешне кажется результатом творческого поиска, фантазии, увлечённости, а на самом деле — от скуки, желания проявить свои способности в чём-то реальном, конкретном, выделиться из серости окружения. Удача состоит в том, что всё выдуманное и сделанное оказалось неожиданным не только для Пензы, но и для развития советской культуры, для страны» (запись от 13.06.1986 г.).

Вплоть до настоящего времени Мясников является одним из самых известных и узнаваемых государственных деятелей в истории Пензенской области. Результаты его работы в регионе, как правило, вызывали и вызывают положительные отклики. Почти все сходятся во мнении, что за 25 лет работы на посту второго секретаря обкома, Георг Васильевич чрезвычайно много сделал для культурного развития региона, который, благодаря этому, стал более известным и привлекательным.

Об этом говорили многие российские писатели, художники, деятели культуры, подчёркивая, что Мясников «много сделал для культурного подъёма Пензы» (Пётр Проскурин), «создал в Пензенской области подлинный очаг культуры в советские времена, открыв там массу музеев» (Савва Ямщиков) , «превратил Пензу в поистине историко-культурный рай-заповедник» (Владимир Енишерлов, Борис Егоров), вёл «титаническую работу … по созданию и развитию очагов исторической памяти в области и самой Пензе» (Лоллий Замойский), сделал для своего региона «невероятно много», «последовательно строил систему воспитания людей историей и культурой „малой родины“», (Александр Хорт), стал «подарком для Пензы» (Валерий Сазонов), был «воплощением самого душевного, самого заботливого, самого серьёзного отношения к культуре» (Тамара Мельникова), являлся «подвижником», благодаря которому «Пенза, „непровинциальная провинция“, превратилась в заповедник культуры» (Андрей Вознесенский).

Второй секретарь Никольского райкома КПСС Александр Логинов, долгие годы возглавлявший идеологическую работу в Никольском районе Пензенской области, называл Мясникова «пензенским Шлиманом, который в буквальном смысле вернул Пензу из политического и культурного небытия».

Закир Курмаев подчёркивает, что Мясников «стремился действительно что-то создавать — особенно музеи, культурные учреждения. И говорил об этом: „Вот это мы действительно что-то обозначили. Это надолго!“ Когда в разных районах появлялись при его участии значимые объекты, и люди начинали о них говорить, он очень радовался, буквально жил этим».

Участник создания пензенского Музея одной картины, писатель Владимир Порудоминский, размышляя о культурном строительстве в РСФСР, шутил, что всё хорошее везде обычно делалось вопреки воле начальства, и только в Пензе — по приказу Мясникова.

Писатель Валентин Распутин в 1988 году в журнале «Наш современник» писал: «Таких руководителей, как бывший секретарь обкома в Пензе, Георг Васильевич Мясников, раз, два и обчёлся!».

В конце 1980-х гг. поэт Андрей Вознесенский, отвечая на вопрос, откроют ли когда-нибудь музей Марка Шагала на родине художника в Витебске, сказал: «Уверен, откроют. Найдется в Витебске свой Мясников».

Пензенский культуролог и краевед Николай Инюшкин отмечал, что Мясников вписан в историю Пензенской области, так как помогал всей своей деятельностью сделать эту историю «частью души и сердца людей, которые здесь живут. Уроки Мясникова — это уроки, которые мы должны снова и снова повторять, если мы хотим, чтобы о Пензенской области говорили как о славном и достойном уважении крае».

Академик Дмитрий Лихачёв неоднократно ставил в пример деятельность 2-го секретаря Пензенского обкома КПСС, называя его замечательным и удивительным человеком. В рецензии на книгу Г. В. Мясникова «Отчизна в сердце нашем» Лихачёв подчеркивал, что «пензенский опыт использования памятников истории и культуры, безусловно, самый передовой и самый деятельный [в РСФСР]». В телеинтервью в марте 1986 года, говоря о Мясникове, Лихачёв заметил, что «деятельность таких людей имеет не только нравственно-воспитательный, но и экономический эффект… Потому что люди начинают любить свой край, свою область, свой город, своё село. Там образцовый порядок с памятниками культуры. И отъезд из этой области прекратился. …это очень трудно учитываемый эффект, но эффект совершенно определённый… Нужны привязанности в нашей жизни. Эти привязанности играют колоссальную роль».

Корреспондент журнала «Наше наследие» С. Б. Леонов в беседе с председателем Союза краеведов России С. О. Шмидтом в 2005 году подчеркивал, что «когда-то пример всему Советскому Союзу в деле исследования родного края, возрождения местных традиций, установки памятников знаменитым землякам и т. д. подавала Пензенская область. Делалось это во многом благодаря Г. В. Мясникову, одному из областных руководителей, истинному подвижнику».

Под влиянием Мясникова, культурное строительство, наряду с активным развитием краеведения, стало одним из основных звеньев идеологической работы Пензенского обкома КПСС, что стало относительно новым веянием в РСФСР. В середине 1980-х гг. пензенский опыт этой деятельности активно пропагандировался центральными властями и был рекомендован к использованию другим регионам. Уже на закате советской власти «ленинские комнаты» в СССР начали дополнять материалами по истории предприятий и организаций, архитектурных и скульптурных памятников региона, видами природы и т. п.

Деятельность в Советском (с 1991 — Российском) фонде культуры

В 1986 году Георг Мясников рассматривался в руководящих кругах СССР в качестве кандидата на пост министра культуры РСФСР, а затем — на должность руководителя создаваемого в тот момент Советского фонда культуры (фонд был создан 12 ноября 1986 года). Но в итоге председателем правления фонда стал академик Дмитрий Лихачёв, а Мясников — его первым заместителем. Одним из членов президиума фонда стала Раиса Горбачёва — супруга Генерального секретаря ЦК КПСС Михаила Горбачёва.

В качестве первого заместителя председателя Георг Васильевич осуществлял текущее и фактическое руководство деятельностью фонда культуры, так как Дмитрий Лихачёв был уже в преклонном возрасте и жил не в Москве, где базировался фонд, а в Ленинграде. Мясников самостоятельно принимал многие решения, напрямую контактировал с ЦК КПСС и Раисой Горбачёвой, не всегда информируя председателя фонда. Это стало причиной недовольства Лихачёва и создало некоторую напряженность в их отношениях. Академик Лихачёв намекал в интервью «Известиям», что «партократы» мешают ему руководить фондом, превращая его в «обком культуры». Мясников, в свою очередь, тяготился излишней, по его мнению, «опекой» председателя, считая, что «не столько дело, сколько ревность движет им» и давал понять, что не следует превращать фонд культуры в фонд Лихачёва.

Деятельность

За время работы в фонде Мясников много сделал для развития международных культурных связей, возвращения в страну культурных ценностей (архивных документов, картин, рисунков), развития благотворительности, попечительства, меценатства.

Он содействовал созданию Фонда Рериха, Международного благотворительного фонда поддержки талантов «Новые имена», журнала «Наше наследие», дома-музея Марины Цветаевой в Москве, дома-музея Корнея Чуковского в дачном посёлке Переделкино Ленинского района Московской области, музея Сергея Лемешева в деревне Князево Калининского района Тверской области, дома-музея Петра Чайковского в г. Алапаевске Свердловской области, Музея частных коллекций, Клуба коллекционеров СССР и других.

Мясников принимал участие в создании памятника Сергию Радонежскому в Подмосковье. Также занимался вопросами создания в Москве памятника маршалу Жукову и мемориального комплекса на Поклонной горе (в частности, выдвигал инициативу переноса на Поклонную гору праха крупнейших советских полководцев времён Великой Отечественной войны и создания масштабного пантеона славы).

В 1988 году Георг Васильевич поддержал идею организации экспедиций на Соловецкие и Валаамские архипелаги с целью разработки программы возрождения этих святых для России мест. Предложения и выводы этих экспедиций впоследствии были использованы при возрождении и развитии монастырских комплексов на данных островах.

Отставка и её последствия

Мясников ушёл из фонда культуры 14 февраля 1992 года после затяжного конфликта с Дмитрием Лихачёвым и его окружением. Его добровольная отставка была во многом вынужденной и неизбежной. Савва Ямщиков подчеркивает, что Мясникова «заставил уйти» Лихачёв, Владимир Енишерлов и Борис Егоров открыто говорят, что Лихачёв «отправил в отставку» своего первого заместителя.

Окружением Лихачёва через ИТАР-ТАСС был запущен слух, что Мясников подал в отставку «по требованию членов Президиума фонда, которые выразили ему вотум недоверия». Мясников назвал это ложью и потребовал опровержения.

Его преемник Владимир Нерознак призвал журналистов не представлять уход Мясникова «как революционный переворот», но подчеркнул в интервью ИТАР-ТАСС, что «заканчивается период, связанный с Советским фондом культуры, уходят его руководители».

Уже через два месяца после отставки Мясникова, 9 апреля 1992 года, Дмитрий Лихачёв на рабочем заседании Совета фонда констатировал, что «Фонд культуры в последние месяцы сократил сферу своей деятельности» и что «ходят разговоры о развале Фонда». Лихачёв также намекнул, что Владимир Нерознак оказался неспособен заменить Мясникова на посту первого заместителя председателя фонда: «Кроме Владимира Петровича, который работает на полставки и, как научный работник, не может здесь проводить всё время, должен быть человек — вот как Георг Васильевич, который приходит к началу работы и до конца здесь находится, оперативно решая все вопросы».

Многие сотрудники фонда культуры считали и считают уход Мясникова ошибкой Лихачёва, которая привела к форсированному кризису этой организации.

Борис Егоров вспоминал, что после того как Мясникова заменили на «невыразительного и абсолютно лишённого опыта организационной работы научного сотрудника Российской Академии наук, Фонд культуры начал разваливаться на глазах. Это стало началом конца того удивительного культурного института, которым стал всего за 5 лет Советский Фонд культуры».

Владимир Енишерлов считает, что, убрав Мясникова, Лихачёв «уничтожил тот Фонд и его удивительную, постоянно напряжённую творческую атмосферу, которая была при Раисе Максимовне. Это стало началом конца лихачёвской эры Фонда культуры. Без поддержки Раисы Максимовны, отказавшейся к тому времени от работы в Фонде, без Г. В. Мясникова, отлично с ней сотрудничавшего, несмотря на нередко возникавшие проблемы, замечательная организация, первый в нашей стране общественный Фонд (это теперь их десятки тысяч) стал разваливаться на глазах».

В мае 1993 года из-за продолжающегося кризиса фонда культуры уйти в отставку с поста председателя был вынужден уже сам Дмитрий Лихачёв. Новым председателем Российского фонда культуры был избран кинорежиссёр Никита Михалков.

Оценки деятельности и личности

Вплоть до настоящего времени, организационно-управленческую работу Георга Мясникова в фонде культуры иногда приводят в пример, как образец грамотного и эффективного подхода, дававшего позитивные практические результаты.

Владимир Енишерлов вспоминает, что Мясников «был человеком очень непростым, умным и дипломатичным. Человек чрезвычайно увлечённый …знающий все ходы и выходы в коридорах партийной и советской власти, Г. В. Мясников оказался идеальной фигурой для этой должности в Фонде культуры».

Борис Егоров также подчеркивает, что «Г. В. Мясников оказался идеальной фигурой для Фонда культуры. Став 1-м заместителем Д. С. Лихачёва, он много успел сделать и для Фонда и для русской культуры».

Савва Ямщиков замечает, что Мясников был «принципиальным человеком» и тем «настоящим хозяином» фонда культуры, «на котором фонд держался, человеком порядочным, не укравшим ни копейки и не давшим украсть другим».

Последние годы и смерть

После ухода из фонда культуры Георг Васильевич некоторое время работал консультантом Института гуманитарных проблем Российско-американского университета (занимался разработкой программы «Культура российской провинции»).

В последние годы он работал консультантом общероссийского общественного благотворительного фонда «Российский детский фонд», а затем — международной общественной благотворительной организации «Центр народной помощи „Благовест“».

Такая деятельность уже не давала прежнего удовлетворения. «Человек ломоносовской кладки, с большим творческим потенциалом оказался невостребованным в той мере, которую позволяли масштабы его личности», — писал об этом периоде жизни Мясникова Лоллий Замойский. В своём последнем интервью Мясников говорил, что Москва — это город одиночества.

Георг Мясников умер 18 июля 1996 года в Москве на 71-м году жизни.

Прощание с покойным прошло в ритуальном зале Центральной клинической больницы (ЦКБ). Православный обряд отпевания проводил митрополит Волоколамский и Юрьевский Питирим, который был близким другом Мясникова.

Георг Васильевич был похоронен на Новокунцевском кладбище в Москве.

Многие пензенские газеты сообщили о смерти бывшего второго секретаря обкома в передовицах и разместили трогательные прощальные материалы, посвященные его заслугам перед областью. Памятную статью о Георге Мясникове опубликовала «Литературная Россия».

В то же время руководство Пензенской области (главой администрации региона в 1993—1998 годах был Анатолий Ковлягин) даже не выпустило традиционный некролог с подписями первых лиц. В Пензе о смерти Мясникова было официально объявлено лишь от имени областного департамента культуры и регионального отделения Российского фонда культуры.

Увековечение памяти

В 2001 году в Пензе на стадионе «Темп», построенном по инициативе Георга Мясникова, проводился хоккейный турнир его памяти, в котором участвовали 6 команд. В церемонии торжественного открытия соревнований 17 марта 2001 года принимали участие губернатор Пензенской области Василий Бочкарёв и сын Георга Мясникова — Михаил Мясников.

6 марта 2002 года по инициативе губернатора Пензенской области Василия Бочкарёва депутаты областного Законодательного Собрания приняли постановление, согласно которому «за особые заслуги перед Пензенской областью» имя Г. В. Мясникова было присвоено созданному им Музею одной картины. На здании музея была торжественно открыта (с участием губернатора) мемориальная доска Мясникову работы скульптора А. С. Хачатуряна.

18 марта 2006 года, накануне 80-летия со дня рождения Георга Мясникова, в Лермонтовском музее-заповеднике «Тарханы» прошёл вечер его памяти, на котором присутствовали коллеги Мясникова, деятели культуры и почётные гости из Москвы и Пензы. В церкви Михаила Архистратига была отслужена заупокойная лития.

Награды

Георг Мясников был награждён пятью советскими орденами, рядом медалей и другими наградами.

Ордена

• орден «Знак Почёта» (1948);
• два ордена Трудового Красного Знамени (1966, 1971);
• орден Октябрьской Революции (1973);
• орден Дружбы Народов (1980);

Медали

• медаль «За оборону Москвы»;
• медаль «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.»;
• юбилейная медаль «В память 800-летия Москвы»;
• юбилейная медаль «За доблестный труд. В ознаменование 100-летия со дня рождения Владимира Ильича Ленина» (1970);
• юбилейная медаль «30 лет Победы в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.» (1975);
• медаль «Ветеран труда» (1984);
• юбилейная медаль «40 лет Победы в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.» (1985);
• и другие.

Почётные грамоты

• Почётная грамота Президиума Верховного Совета РСФСР (1976).

Советские выборные должности, воинское звание

• Депутат Верховного Совета РСФСР шести созывов: 6-го (1963—1967 гг.), 7-го (1967—1971 гг.), 8-го (1971—1975 гг.), 9-го (1975—1980 гг.), 10-го (1980—1985 гг.), и 11-го (1985—1990 гг.). Избирался по Пензенской области;
• Делегат шести съездов КПСС: XXII-го (1961 г.), XXIII-го (1966 г.), XXIV-го (1971 г.), XXV-го (1976 г.), XXVI-го (1981 г.) и XXVII-го (1986 г.). Избирался от Пензенского обкома КПСС;
• Депутат Московского городского совета народных депутатов (1948—1961 гг.);
• Депутат Пензенского областного Совета народных депутатов (1961—1963, 1967—1986);
• Член бюро Пензенского обкома КПСС (1961—1986);
• Подполковник (1976).

Семья

Был женат. Жена — Вера Ивановна Мясникова (1921—2002).

Их единственный сын — Михаил Георгович Мясников (р. 1946), кандидат технических наук, работал в Пензенском политехническом институте. В настоящее время живёт в Москве. До выхода на пенсию работал в МИД РФ. Принимал непосредственное участие в подготовке к изданию дневниковых записей своего отца.

Внук — Георг Михайлович Мясников (р. 1974), офицер запаса ВМФ РФ, хирург, кандидат медицинских наук.

Сочинения и дневники

Георг Мясников был автором нескольких краеведческих статей, брошюр по наглядной агитации, двух книг, а также дневниковых записей, опубликованных после его смерти.

Статьи и книги

В конце 1970-х — начале 1980-х годов в областной газете «Пензенская правда» был опубликован цикл статей второго секретаря обкома по пензенскому краеведению: «Старые Черкасы» (1976; в соавторстве с Олегом Савиным), «О Старых Черкасах» (1980), «О времени основания города Пензы» (1981), «Крепость Пенза» (1982), «„Велено город строить“» (1986). Эти материалы составили основу книги Г. В. Мясникова по истории Пензенского края XVI—XVIII вв. «Город-крепость Пенза», которая выдержала два издания (Саратов, 1984; Саратов, 1989).

В середине 1980-х гг. в соавторстве с Николаем Инюшкиным Мясников подготовил к изданию книгу-очерк об объектах культуры (музеях, памятниках, наглядной агитации и т. п.) современной Пензы и Пензенской области «Отчизна в сердце нашем», которая также выдержала два издания (М., 1985; М., 1986). Эта книга, изданная на мелованной бумаге и содержащая многочисленные цветные иллюстрации, на момент выхода явилась одним из лучших в СССР изданий подобного рода. Очень высокую оценку ей дал академик Дмитрий Лихачёв. Для Пензы она представляет важность как одна из первых иллюстрированных книг-альбомов, рассказывающих о современных объектах культуры города и области.

Дневники

В 2001 году в журнале «Наше наследие» (№ 59-60) были опубликованы небольшие фрагменты дневников Георга Мясникова за разные годы под общим названием «Душа моя спокойна…». Его сын Михаил Мясников написал вступительную статью и составил комментарии. Смысл заголовка — оценка Георгом Васильевичес своей деятельности в Пензенской области: «Круг замкнулся на Пензе. Я и не очень теперь горюю — это моя родина. И если удалось что-то сделать для её прославления, душа моя спокойна и удовлетворена», «…душа моя спокойна — я максимум сделал для пробуждения самоуважения и патриотизма пензенцев. Дай бог, чтобы это кто-либо повторил».

В 2008 году были изданы обширные дневниковые записи Георга Мясникова — «Страницы из дневника» (под редакцией его сына Михаила Мясникова и историка-краеведа Михаила Полубоярова), которые охватывают период с 1964 по 1989 и с 1992 по 1993 гг. и затрагивают очень широкий круг проблем политического, социально-экономического и культурного развития Пензенской области и СССР в целом. Формат издания (776 страниц) представляет собой лишь фрагменты настоящих дневников. По словам Михаила Полубоярова, «если их [дневники Г. В. Мясникова] издать полностью, получилась бы сенсационная книга (примерно 5-6 томов по 700 страниц). Просто время не пришло, люди не готовы воспринимать жёсткие оценки автора своего времени и своего окружения. Не щадил он и себя, выставляя в таком свете, что порой оторопь берет. Это доказывает, что дневник явно не предназначался для печати. Тем выше его научная ценность». Несмотря на уникальность издания, у него отсутствует вступительная статья, почти нет комментариев, а биографический справочник недостаточно полон и имеет отдельные неточности.

Небольшие фрагменты из этой книги были опубликованы в пензенской газете «Улица Московская» в июле 2008 года (№ 27 и 29).

Мнения о дневниках

Валентин Мануйлов, пензенский журналист и политолог: «Первое впечатление — подвиг. На протяжении почти 30 лет Георг Мясников вел дневник, в котором регулярно записывал, что делал в тот или иной день, куда ездил, с кем встречался, какие поручения давал. Масса фактов, имен, оценок. Учитывая занятость Мясникова, нужно признать, что он совершил подвиг, находя желание и время вести летопись своей жизни. Учитывая, что Мясников почти 25 лет занимал пост второго секретаря Пензенского ОК КПСС, он по существу создал летопись жизни областной партийной организации, по факту — летопись жизни Пензенской области. Со всеми успехами и провалами. Второе впечатление — это великая книга. Великая тем, что в ней, в отличие от победных рапортов на партийных съездах, изображена жизнь взаправду. И неправда, что в то время было все хорошо и народ был счастлив. Мясников дает картину суровой реальности, о которой партийно-советское руководство, конечно же, знало. Но сделать враз всех счастливыми они не могли. …в то время, когда Мясников работал вторым секретарем ОК КПСС, обсуждать можно было только в рамках официальной линии ЦК КПСС. Если бы Мясников вылез со своими мыслями, которые он поверял дневнику, на партийную конференцию или пленум, то его сняли бы в 24 часа, а то и быстрее. Судя по дневникам, Георг Мясников был диссидент. Не антисоветчик, нет. Просто диссидент. Напоминаю, что слово диссидент означает инакомыслящий. Георг Мясников подвергал сомнению генеральную линию партии. В том смысле, что сомневался в выполнимости планов, спускаемых сверху. Он критически относился к раздуванию культа личности Брежнева и к раздуванию штатов столичных ведомств».

Закир Курмаев (1946—2015), генеральный директор ЗАО «ГАТП № 3» (г. Пенза), личный водитель Г. В. Мясникова в 1976—1986 гг.: «Я читал их просто с упоением! Очень многое узнал и понял. Я считаю, что для нашей истории его дневники очень важны — о таких людях новые поколения должны знать. Ведь Мясников и его коллеги — это поколение руководителей, которые в начале 60-х взяли одну Пензенскую область, а оставили её после себя совсем другой, преображённой».

Павел Крючков, московский литературный критик, научный музейный работник: «Редкий случай познакомиться с откровенным автопортретом партийно-культурного функционера. Немногие из них вели дневники. Ничего неожиданного или поучительного я здесь не нашел. Читать скучно и печально одновременно: Георг Васильевич искренен. Через сто лет, возможно, это станет памятником литературы, как дневники Никитенко. Даже сквозь купюры дневников 90-х видно, до какого разложения дошел возглавляемый несчастным Д. С. Лихачёвым Фонд культуры (Г. Мясников был заместителем и вовремя подал в отставку). Речь не о Лихачёве, перед которым у Мясникова в ранних записях — преклонение, а в поздних — плохо скрываемая неприязнь (то и дело выскакивает рождённое в коридорах Фонда узкожаргонное „академик“), дело, кажется, в тщательно маскируемой самоуговорами и хозяйственными нагрузками многолетней внутренней растерянности и пустоте. До откровенного цинизма Г. В. не дошёл, вот и утешается на старости лет, что в Пензенской области, где он был партийным начальником, трудился во благо. Что правда, то правда. Музей одной картины чего стоит».

Утраченное и воссозданное наследие в Пензенской области

Отдельные объекты в Пензе и Пензенской области, созданные при непосредственном участии Георга Мясникова, были утрачены в 1990-х гг. Некоторые объекты перестали существовать из-за нехватки финансирования, другие были повреждены или уничтожены вандалами («охотниками» за цветными металлами, хулиганами и пр.). Так, из-за отсутствия финансирования оказался заброшен, а впоследствии разрушен и разворован самолет Ил-18 (детский кинотеатр «Илюша»); в итоге его демонтировали. Закрылся музей при Производственном объединении «Завод имени Фрунзе» (ныне ОАО «ЗИФ»), оказался в заброшенном состоянии и был осквернён памятник Михаилу Фрунзе перед бывшим главным корпусом завода. Хулиганами были уничтожены все деревянные скульптуры сказочных и былинных персонажей на «тропе здоровья» в Пензе. Охотниками за цветными металлами был частично изуродован родник «Самовар» на «тропе здоровья» (у бронзового самовара отпилили нос с краном и ручки). Исчезли и металлические мемориальные доски с пензенских городских монументов «Тамбовская застава» и «Московская застава» (их восстановили в начале 2010-х годов). В середине 1990-х гг. по аналогичным причинам был разрушен Блоковский мемориал в Бекетовской роще в Колышлейском районе Пензенской области: была украдена бронзовая статуя Александра Блока и барельефы братьев Бекетовых (блоковский мемориал был воссоздан в 2014 году в новом варианте исполнения). В 2009 году полностью сгорело уникальное здание деревянного резного трактира «Золотой петушок».

В то же время, некоторые идеи и проекты, которые были задуманы Г. В. Мясниковым, но по разным причинам не осуществились за время его работы в Пензе, были реализованы в 1990-х — 2000-х годах.

Так, в 1991 году в Ленинском районе Пензы был открыт музей Василия Ключевского, работа по созданию которого была начата Г. В. Мясниковым ещё в середине 1980-х гг. В селе Вокресеновка Пензенского района, где родился Ключевский, в 1991 году был установлен его бюст. В 2008 году в Пензе был установлен первый в России памятник Ключевскому.

В 1989 году в Первомайском районе г. Пензы (на месте, где в годы войны находился сборный пункт) был открыт памятник «Проводы», идея создания которого относится к середине 1980-х гг. В дневниковых записях от 8 октября 1985 года Г. В. Мясников упоминал о намерении сохранить сквер на углу улиц Тамбовской и Куйбышева и «искать скульптуру проводов в армию».

В 1990-х—2000-х годы были проведены масштабные работы по завершению реконструкции, расширению инфраструктуры и обновлению экспозиций Лермонтовского музея-заповедника «Тарханы». Была полностью отремонтирована барская усадьба, в 2007 году воссоздана старинная деревянная ветряная мельница (высотой с современный 9-этажный дом) и дом мельника. Идея строительства мельницы выдвигалась Г. В. Мясниковым в 1975 году (дневниковая запись от 27 июля 1975 г.: «Новая мысль — у стелы в поле, чтобы лучше обозначить дорогу к усадьбе и дать старину — строить ветряную мельницу»), но так и не была реализована при его жизни. В современных «Тарханах» также восстановлен барский сад, зарыблены пруды, начала функционировать пасека, возрождены конные и лодочные прогулки, воссоздан уникальный «конный балет» (конная карусель) времен XIX века, появились борзые щенки. Лермонтовский музей-заповедник окончательно стал важнейшей культурно-исторической достопримечательностью Пензенской области.

В конце 1990-х гг. был завершен процесс реставрации Троице-Сканова монастыря в Наровчатском районе, начатый по инициативе Мясникова в конце 1970-х гг. В настоящее время, монастырский комплекс является одной из важнейших достопримечательностей Пензенской области.

В 2000-х гг. серьёзные и значительные масштабы приобрело строительство спортивных объектов в Пензе и районных центрах области, был реконструирован ряд памятников архитектуры и культуры, появились новые памятники.

С 2007 года к уборке территорий пензенских достопримечательностей стали активнее привлекать городских школьников и волонтёров.

Библиография опубликованных произведений Г. В. Мясникова

• Мясников Г. В., Савин О. М. Старые Черкасы // Пензенская правда. 1976. 6, 7 октября.
• Мясников Г. В. Перспективное и текущее планирование наглядной агитации. М.: Плакат, 1977. — 64 с.
• Мясников Г. В. О Старых Черкасах // Пензенская правда. 1980. 1, 2, 4 марта.
• Мясников Г. В. О времени основания города Пензы // Пензенская правда. 1981. 26 марта.
• Мясников Г. В. Крепость Пенза // Пензенская правда. 1982. 15, 16, 17, 19 апреля.
• Мясников Г. В. Город-крепость Пенза. Саратов: Приволжское книжное издательство (Пензенское отделение), 1984. — 176 с.
• Мясников Г. В. Отчизна в сердце нашем. (Из опыта идейно-воспитательной работы Пензенской областной партийной организации). М.: Плакат, 1985. — 208 с., ил.
• Мясников Г. В. Отчизна в сердце нашем. (Из опыта идейно-воспитательной работы Пензенской областной партийной организации). Изд. 2-е, перераб. и доп. М.: Плакат, 1986. — 208 с., ил.
• Мясников Г. В. «Велено город строить» // Пензенская правда. 1986. 5, 6, 7, 8 сентября.
• Мясников Г. В. Город-крепость Пенза. 2-е изд., доп. и перераб. Саратов: Приволжское книжное издательство (Пензенское отделение), 1989. — 232 с.
• [www.nasledie-rus.ru/podshivka/6012.php Мясников Г. В. «Душа моя спокойна…». Из дневников разных лет] // Наше наследие. 2001. № 59-60.
• Мясников Г. В. Страницы из дневника / Под редакцией М. Г. Мясникова и М. С. Полубоярова. — М.: Типография АНО «Институт национальных проблем образования», 2008. — 776 с. ISBN 978-5-91239-006-7

Литература

• Булавинцев Н. Остров открытий. Музей театра в Пензе // Волга. 1986. № 2.
• Лихачёв Д. С. Искусство памяти // Советская культура. 1986. 29 марта. № 39.
• Вишневский К. Д. Служение долгу (К 70-летию Г. В. Мясникова) // Доброе утро. 1996. 29-31 марта. № 12.
• Садчиков В. Н. И это всё о нём… // Доброе утро. 1996. 26-28 июля. № 27.
• Замойский Л. Рябина над Сурой. Вспоминая Георга Мясникова // Литературная Россия. 1996. 6 сентября. № 36.
• Щербаков А. Е. Это мой взгляд… — Пенза, 1998. — 116 с. ISBN 5-900831-09-4
• Мясников М. Г. Предисловие к дневникам Г. В. Мясникова «Душа моя спокойна» // Наше наследие. 2001. № 59-60.
• Раиса: Воспоминания. Дневники. Интервью. Статьи. Письма. Телеграммы. Памяти Раисы Максимовны Горбачёвой. — М., Вагриус, 2001. — 319 с. ISBN 5-264-00432-3.
• Балалаев И. Д. Изумрудное сокровище Пензы. Воспоминания о реконструкции Центрального парка культуры и отдыха имени В. Г. Белинского 1969—2000 гг. — Пенза, 2001. — 116 с. ISBN 5-93434-036-0
• Устинов М. О. Спасибо вам, люди. Записки секретаря райкома партии. — Пенза, 2003.
• Неизвестный Д. С. Лихачёв. Неопубликованные материалы из архива Российского Фонда Культуры / Под ред. Л. М. Аринштейна. — М.: Российский Фонд Культуры, 2006.
• Инюшкин Н. М. Хранить и приумножать. К 80-летию со дня рождения Г. В. Мясникова // Сура. 2006. № 2.
• Время большого строительства (Воспоминания ветеранов строительного комплекса Пензенской области). — Пенза, ООО «Артмастер», 2007. — 248 с.

Ссылки

• [www.mk-penza.ru/catalogue/index.php?id=200 Инюшкин Н. М. Хранить и приумножать. К 80-летию со дня рождения Г. В. Мясникова], журнал «Сура». 2006. № 2.
• [www.penzenskaya-pravda.ru/news.148.htm Маринин С. И память благодарная жива…], «Пензенская правда», 22.03.2006.
• [www.ym-penza.ru/index.php?option=com_content&view=article&id=683%3Aa-&catid=35%3A-&Itemid=1 Георгиевские мемуары. Мануйлов В. И. Феномен Мясникова: Герой не нашего времени], «Улица Московская». 11.07.2008. № 27.
• [www.ym-penza.ru/index.php?option=com_content&view=article&id=721%3A-&catid=35%3A-&Itemid=1 Исповедь недиссидента. «Власть опьяняет людей больше, чем водка»], «Улица Московская». 25.07.2008. № 29.
• [www.ym-penza.ru/content/view/720/34/ «Кем для Вас был Георг Мясников?»], «Улица Московская». 25.07.2008. № 29.
• [www.ym-penza.ru/index.php?option=com_content&view=article&id=781%3Ad-&catid=35%3A-&Itemid=1 Время говорить. Лакодин В. Закир Курмаев: «Он любил ввязаться в самые сложные задачи»], «Улица Московская». 5.09.2008. № 33.
• [www.ym-penza.ru/index.php?option=com_content&view=article&id=908%3Apa&catid=42&Itemid=1 Вспоминая Георга Мясникова. Лакодин В. Георг Мясников в дневниках и в жизни (интервью с М. Г. Мясниковым)], «Улица Московская». 14.11.2008. № 43.
• [posurie.narod.ru/Vyr_VO.htm Вырыпаев Н. П. Воспоминания о тарханской поре отца], narod.ru.
• [penza-trv.ru/go/news/kultura/georgmyasnikov В «Тарханах» прошёл вечер памяти Георга Мясникова], ГТРК «Пенза». 20.03.2006.
• [old.pnz.ru/publish/ml/7035.htm Вержбовский В. Пимен сурского края знает о губернаторах всё!], «Молодой ленинец». 16.10.2001. № 42.
• [old.pnz.ru/ml/6963.htm Яковлева М. Кто угнал «ИЛ-18»? Бесславная гибель любимца детворы], «Молодой ленинец». 30.05.2000. № 22.
• [publish.pnz.ru/ml/2005/7223.htm Вдовикина К. Как художник горком выселил], «Молодой ленинец». 24.05.2005. № 21.
• [vratnik.livejournal.com/31059.html Компаниец А. Несостоявшийся дар фонду культуры], 7.11.2006.
• [www.litrossia.ru/archive/173/prose/4299.php Проскурин П. Л. Из дневника писателя], Литературная Россия. 25.11.2005. № 47.
• [www.lihachev.ru/bio/themes/1926/3847/ Д. С. Лихачёв в Советском фонде культуры], сайт академика Д. С. Лихачёва.
• [sites.google.com/site/penzakotoroinet/penza-kotoroj-n-t/s/-stroelnaa-kniga-g-penzy-s-predisloviem-v-borisova-1898-g/str-11 Мясников в «Строельной книге города Пензы» с предисловием В. Борисова], Москва, 1898 г., стр. 11, абз. 9.
• [sites.google.com/site/penzakotoroinet/penza-kotoroj-n-t/s/slovar-staro-penzenskih-familij/m Мясников в «Словаре старинных пензенских фамилий»], составленному по своду памятников делового письма второй половины XVII века и первой четверти XVIII-го.

Отрывок, характеризующий Мясников, Георг Васильевич

Денисов ударил его по плечу, и быстро стал ходить по комнате, не глядя на Ростова, что он делывал в минуты душевного волнения.
– Экая дуг'ацкая ваша пог'ода Г'остовская, – проговорил он, и Ростов заметил слезы на глазах Денисова.


В апреле месяце войска оживились известием о приезде государя к армии. Ростову не удалось попасть на смотр который делал государь в Бартенштейне: павлоградцы стояли на аванпостах, далеко впереди Бартенштейна.
Они стояли биваками. Денисов с Ростовым жили в вырытой для них солдатами землянке, покрытой сучьями и дерном. Землянка была устроена следующим, вошедшим тогда в моду, способом: прорывалась канава в полтора аршина ширины, два – глубины и три с половиной длины. С одного конца канавы делались ступеньки, и это был сход, крыльцо; сама канава была комната, в которой у счастливых, как у эскадронного командира, в дальней, противуположной ступеням стороне, лежала на кольях, доска – это был стол. С обеих сторон вдоль канавы была снята на аршин земля, и это были две кровати и диваны. Крыша устраивалась так, что в середине можно было стоять, а на кровати даже можно было сидеть, ежели подвинуться ближе к столу. У Денисова, жившего роскошно, потому что солдаты его эскадрона любили его, была еще доска в фронтоне крыши, и в этой доске было разбитое, но склеенное стекло. Когда было очень холодно, то к ступеням (в приемную, как называл Денисов эту часть балагана), приносили на железном загнутом листе жар из солдатских костров, и делалось так тепло, что офицеры, которых много всегда бывало у Денисова и Ростова, сидели в одних рубашках.
В апреле месяце Ростов был дежурным. В 8 м часу утра, вернувшись домой, после бессонной ночи, он велел принести жару, переменил измокшее от дождя белье, помолился Богу, напился чаю, согрелся, убрал в порядок вещи в своем уголке и на столе, и с обветрившимся, горевшим лицом, в одной рубашке, лег на спину, заложив руки под голову. Он приятно размышлял о том, что на днях должен выйти ему следующий чин за последнюю рекогносцировку, и ожидал куда то вышедшего Денисова. Ростову хотелось поговорить с ним.
За шалашом послышался перекатывающийся крик Денисова, очевидно разгорячившегося. Ростов подвинулся к окну посмотреть, с кем он имел дело, и увидал вахмистра Топчеенко.
– Я тебе пг'иказывал не пускать их жг'ать этот ког'ень, машкин какой то! – кричал Денисов. – Ведь я сам видел, Лазаг'чук с поля тащил.
– Я приказывал, ваше высокоблагородие, не слушают, – отвечал вахмистр.
Ростов опять лег на свою кровать и с удовольствием подумал: «пускай его теперь возится, хлопочет, я свое дело отделал и лежу – отлично!» Из за стенки он слышал, что, кроме вахмистра, еще говорил Лаврушка, этот бойкий плутоватый лакей Денисова. Лаврушка что то рассказывал о каких то подводах, сухарях и быках, которых он видел, ездивши за провизией.
За балаганом послышался опять удаляющийся крик Денисова и слова: «Седлай! Второй взвод!»
«Куда это собрались?» подумал Ростов.
Через пять минут Денисов вошел в балаган, влез с грязными ногами на кровать, сердито выкурил трубку, раскидал все свои вещи, надел нагайку и саблю и стал выходить из землянки. На вопрос Ростова, куда? он сердито и неопределенно отвечал, что есть дело.
– Суди меня там Бог и великий государь! – сказал Денисов, выходя; и Ростов услыхал, как за балаганом зашлепали по грязи ноги нескольких лошадей. Ростов не позаботился даже узнать, куда поехал Денисов. Угревшись в своем угле, он заснул и перед вечером только вышел из балагана. Денисов еще не возвращался. Вечер разгулялся; около соседней землянки два офицера с юнкером играли в свайку, с смехом засаживая редьки в рыхлую грязную землю. Ростов присоединился к ним. В середине игры офицеры увидали подъезжавшие к ним повозки: человек 15 гусар на худых лошадях следовали за ними. Повозки, конвоируемые гусарами, подъехали к коновязям, и толпа гусар окружила их.
– Ну вот Денисов всё тужил, – сказал Ростов, – вот и провиант прибыл.
– И то! – сказали офицеры. – То то радешеньки солдаты! – Немного позади гусар ехал Денисов, сопутствуемый двумя пехотными офицерами, с которыми он о чем то разговаривал. Ростов пошел к нему навстречу.
– Я вас предупреждаю, ротмистр, – говорил один из офицеров, худой, маленький ростом и видимо озлобленный.
– Ведь сказал, что не отдам, – отвечал Денисов.
– Вы будете отвечать, ротмистр, это буйство, – у своих транспорты отбивать! Наши два дня не ели.
– А мои две недели не ели, – отвечал Денисов.
– Это разбой, ответите, милостивый государь! – возвышая голос, повторил пехотный офицер.
– Да вы что ко мне пристали? А? – крикнул Денисов, вдруг разгорячась, – отвечать буду я, а не вы, а вы тут не жужжите, пока целы. Марш! – крикнул он на офицеров.
– Хорошо же! – не робея и не отъезжая, кричал маленький офицер, – разбойничать, так я вам…
– К чог'ту марш скорым шагом, пока цел. – И Денисов повернул лошадь к офицеру.
– Хорошо, хорошо, – проговорил офицер с угрозой, и, повернув лошадь, поехал прочь рысью, трясясь на седле.
– Собака на забог'е, живая собака на забог'е, – сказал Денисов ему вслед – высшую насмешку кавалериста над верховым пехотным, и, подъехав к Ростову, расхохотался.
– Отбил у пехоты, отбил силой транспорт! – сказал он. – Что ж, не с голоду же издыхать людям?
Повозки, которые подъехали к гусарам были назначены в пехотный полк, но, известившись через Лаврушку, что этот транспорт идет один, Денисов с гусарами силой отбил его. Солдатам раздали сухарей в волю, поделились даже с другими эскадронами.
На другой день, полковой командир позвал к себе Денисова и сказал ему, закрыв раскрытыми пальцами глаза: «Я на это смотрю вот так, я ничего не знаю и дела не начну; но советую съездить в штаб и там, в провиантском ведомстве уладить это дело, и, если возможно, расписаться, что получили столько то провианту; в противном случае, требованье записано на пехотный полк: дело поднимется и может кончиться дурно».
Денисов прямо от полкового командира поехал в штаб, с искренним желанием исполнить его совет. Вечером он возвратился в свою землянку в таком положении, в котором Ростов еще никогда не видал своего друга. Денисов не мог говорить и задыхался. Когда Ростов спрашивал его, что с ним, он только хриплым и слабым голосом произносил непонятные ругательства и угрозы…
Испуганный положением Денисова, Ростов предлагал ему раздеться, выпить воды и послал за лекарем.
– Меня за г'азбой судить – ох! Дай еще воды – пускай судят, а буду, всегда буду подлецов бить, и госудаг'ю скажу. Льду дайте, – приговаривал он.
Пришедший полковой лекарь сказал, что необходимо пустить кровь. Глубокая тарелка черной крови вышла из мохнатой руки Денисова, и тогда только он был в состоянии рассказать все, что с ним было.
– Приезжаю, – рассказывал Денисов. – «Ну, где у вас тут начальник?» Показали. Подождать не угодно ли. «У меня служба, я зa 30 верст приехал, мне ждать некогда, доложи». Хорошо, выходит этот обер вор: тоже вздумал учить меня: Это разбой! – «Разбой, говорю, не тот делает, кто берет провиант, чтоб кормить своих солдат, а тот кто берет его, чтоб класть в карман!» Так не угодно ли молчать. «Хорошо». Распишитесь, говорит, у комиссионера, а дело ваше передастся по команде. Прихожу к комиссионеру. Вхожу – за столом… Кто же?! Нет, ты подумай!…Кто же нас голодом морит, – закричал Денисов, ударяя кулаком больной руки по столу, так крепко, что стол чуть не упал и стаканы поскакали на нем, – Телянин!! «Как, ты нас с голоду моришь?!» Раз, раз по морде, ловко так пришлось… «А… распротакой сякой и… начал катать. Зато натешился, могу сказать, – кричал Денисов, радостно и злобно из под черных усов оскаливая свои белые зубы. – Я бы убил его, кабы не отняли.
– Да что ж ты кричишь, успокойся, – говорил Ростов: – вот опять кровь пошла. Постой же, перебинтовать надо. Денисова перебинтовали и уложили спать. На другой день он проснулся веселый и спокойный. Но в полдень адъютант полка с серьезным и печальным лицом пришел в общую землянку Денисова и Ростова и с прискорбием показал форменную бумагу к майору Денисову от полкового командира, в которой делались запросы о вчерашнем происшествии. Адъютант сообщил, что дело должно принять весьма дурной оборот, что назначена военно судная комиссия и что при настоящей строгости касательно мародерства и своевольства войск, в счастливом случае, дело может кончиться разжалованьем.
Дело представлялось со стороны обиженных в таком виде, что, после отбития транспорта, майор Денисов, без всякого вызова, в пьяном виде явился к обер провиантмейстеру, назвал его вором, угрожал побоями и когда был выведен вон, то бросился в канцелярию, избил двух чиновников и одному вывихнул руку.
Денисов, на новые вопросы Ростова, смеясь сказал, что, кажется, тут точно другой какой то подвернулся, но что всё это вздор, пустяки, что он и не думает бояться никаких судов, и что ежели эти подлецы осмелятся задрать его, он им ответит так, что они будут помнить.
Денисов говорил пренебрежительно о всем этом деле; но Ростов знал его слишком хорошо, чтобы не заметить, что он в душе (скрывая это от других) боялся суда и мучился этим делом, которое, очевидно, должно было иметь дурные последствия. Каждый день стали приходить бумаги запросы, требования к суду, и первого мая предписано было Денисову сдать старшему по себе эскадрон и явиться в штаб девизии для объяснений по делу о буйстве в провиантской комиссии. Накануне этого дня Платов делал рекогносцировку неприятеля с двумя казачьими полками и двумя эскадронами гусар. Денисов, как всегда, выехал вперед цепи, щеголяя своей храбростью. Одна из пуль, пущенных французскими стрелками, попала ему в мякоть верхней части ноги. Может быть, в другое время Денисов с такой легкой раной не уехал бы от полка, но теперь он воспользовался этим случаем, отказался от явки в дивизию и уехал в госпиталь.


В июне месяце произошло Фридландское сражение, в котором не участвовали павлоградцы, и вслед за ним объявлено было перемирие. Ростов, тяжело чувствовавший отсутствие своего друга, не имея со времени его отъезда никаких известий о нем и беспокоясь о ходе его дела и раны, воспользовался перемирием и отпросился в госпиталь проведать Денисова.
Госпиталь находился в маленьком прусском местечке, два раза разоренном русскими и французскими войсками. Именно потому, что это было летом, когда в поле было так хорошо, местечко это с своими разломанными крышами и заборами и своими загаженными улицами, оборванными жителями и пьяными и больными солдатами, бродившими по нем, представляло особенно мрачное зрелище.
В каменном доме, на дворе с остатками разобранного забора, выбитыми частью рамами и стеклами, помещался госпиталь. Несколько перевязанных, бледных и опухших солдат ходили и сидели на дворе на солнушке.
Как только Ростов вошел в двери дома, его обхватил запах гниющего тела и больницы. На лестнице он встретил военного русского доктора с сигарою во рту. За доктором шел русский фельдшер.
– Не могу же я разорваться, – говорил доктор; – приходи вечерком к Макару Алексеевичу, я там буду. – Фельдшер что то еще спросил у него.
– Э! делай как знаешь! Разве не всё равно? – Доктор увидал подымающегося на лестницу Ростова.
– Вы зачем, ваше благородие? – сказал доктор. – Вы зачем? Или пуля вас не брала, так вы тифу набраться хотите? Тут, батюшка, дом прокаженных.
– Отчего? – спросил Ростов.
– Тиф, батюшка. Кто ни взойдет – смерть. Только мы двое с Макеевым (он указал на фельдшера) тут трепемся. Тут уж нашего брата докторов человек пять перемерло. Как поступит новенький, через недельку готов, – с видимым удовольствием сказал доктор. – Прусских докторов вызывали, так не любят союзники то наши.
Ростов объяснил ему, что он желал видеть здесь лежащего гусарского майора Денисова.
– Не знаю, не ведаю, батюшка. Ведь вы подумайте, у меня на одного три госпиталя, 400 больных слишком! Еще хорошо, прусские дамы благодетельницы нам кофе и корпию присылают по два фунта в месяц, а то бы пропали. – Он засмеялся. – 400, батюшка; а мне всё новеньких присылают. Ведь 400 есть? А? – обратился он к фельдшеру.
Фельдшер имел измученный вид. Он, видимо, с досадой дожидался, скоро ли уйдет заболтавшийся доктор.
– Майор Денисов, – повторил Ростов; – он под Молитеном ранен был.
– Кажется, умер. А, Макеев? – равнодушно спросил доктор у фельдшера.
Фельдшер однако не подтвердил слов доктора.
– Что он такой длинный, рыжеватый? – спросил доктор.
Ростов описал наружность Денисова.
– Был, был такой, – как бы радостно проговорил доктор, – этот должно быть умер, а впрочем я справлюсь, у меня списки были. Есть у тебя, Макеев?
– Списки у Макара Алексеича, – сказал фельдшер. – А пожалуйте в офицерские палаты, там сами увидите, – прибавил он, обращаясь к Ростову.
– Эх, лучше не ходить, батюшка, – сказал доктор: – а то как бы сами тут не остались. – Но Ростов откланялся доктору и попросил фельдшера проводить его.
– Не пенять же чур на меня, – прокричал доктор из под лестницы.
Ростов с фельдшером вошли в коридор. Больничный запах был так силен в этом темном коридоре, что Ростов схватился зa нос и должен был остановиться, чтобы собраться с силами и итти дальше. Направо отворилась дверь, и оттуда высунулся на костылях худой, желтый человек, босой и в одном белье.
Он, опершись о притолку, блестящими, завистливыми глазами поглядел на проходящих. Заглянув в дверь, Ростов увидал, что больные и раненые лежали там на полу, на соломе и шинелях.
– А можно войти посмотреть? – спросил Ростов.
– Что же смотреть? – сказал фельдшер. Но именно потому что фельдшер очевидно не желал впустить туда, Ростов вошел в солдатские палаты. Запах, к которому он уже успел придышаться в коридоре, здесь был еще сильнее. Запах этот здесь несколько изменился; он был резче, и чувствительно было, что отсюда то именно он и происходил.
В длинной комнате, ярко освещенной солнцем в большие окна, в два ряда, головами к стенам и оставляя проход по середине, лежали больные и раненые. Большая часть из них были в забытьи и не обратили вниманья на вошедших. Те, которые были в памяти, все приподнялись или подняли свои худые, желтые лица, и все с одним и тем же выражением надежды на помощь, упрека и зависти к чужому здоровью, не спуская глаз, смотрели на Ростова. Ростов вышел на середину комнаты, заглянул в соседние двери комнат с растворенными дверями, и с обеих сторон увидал то же самое. Он остановился, молча оглядываясь вокруг себя. Он никак не ожидал видеть это. Перед самым им лежал почти поперек середняго прохода, на голом полу, больной, вероятно казак, потому что волосы его были обстрижены в скобку. Казак этот лежал навзничь, раскинув огромные руки и ноги. Лицо его было багрово красно, глаза совершенно закачены, так что видны были одни белки, и на босых ногах его и на руках, еще красных, жилы напружились как веревки. Он стукнулся затылком о пол и что то хрипло проговорил и стал повторять это слово. Ростов прислушался к тому, что он говорил, и разобрал повторяемое им слово. Слово это было: испить – пить – испить! Ростов оглянулся, отыскивая того, кто бы мог уложить на место этого больного и дать ему воды.
– Кто тут ходит за больными? – спросил он фельдшера. В это время из соседней комнаты вышел фурштадский солдат, больничный служитель, и отбивая шаг вытянулся перед Ростовым.
– Здравия желаю, ваше высокоблагородие! – прокричал этот солдат, выкатывая глаза на Ростова и, очевидно, принимая его за больничное начальство.
– Убери же его, дай ему воды, – сказал Ростов, указывая на казака.
– Слушаю, ваше высокоблагородие, – с удовольствием проговорил солдат, еще старательнее выкатывая глаза и вытягиваясь, но не трогаясь с места.
– Нет, тут ничего не сделаешь, – подумал Ростов, опустив глаза, и хотел уже выходить, но с правой стороны он чувствовал устремленный на себя значительный взгляд и оглянулся на него. Почти в самом углу на шинели сидел с желтым, как скелет, худым, строгим лицом и небритой седой бородой, старый солдат и упорно смотрел на Ростова. С одной стороны, сосед старого солдата что то шептал ему, указывая на Ростова. Ростов понял, что старик намерен о чем то просить его. Он подошел ближе и увидал, что у старика была согнута только одна нога, а другой совсем не было выше колена. Другой сосед старика, неподвижно лежавший с закинутой головой, довольно далеко от него, был молодой солдат с восковой бледностью на курносом, покрытом еще веснушками, лице и с закаченными под веки глазами. Ростов поглядел на курносого солдата, и мороз пробежал по его спине.
– Да ведь этот, кажется… – обратился он к фельдшеру.
– Уж как просили, ваше благородие, – сказал старый солдат с дрожанием нижней челюсти. – Еще утром кончился. Ведь тоже люди, а не собаки…
– Сейчас пришлю, уберут, уберут, – поспешно сказал фельдшер. – Пожалуйте, ваше благородие.
– Пойдем, пойдем, – поспешно сказал Ростов, и опустив глаза, и сжавшись, стараясь пройти незамеченным сквозь строй этих укоризненных и завистливых глаз, устремленных на него, он вышел из комнаты.


Пройдя коридор, фельдшер ввел Ростова в офицерские палаты, состоявшие из трех, с растворенными дверями, комнат. В комнатах этих были кровати; раненые и больные офицеры лежали и сидели на них. Некоторые в больничных халатах ходили по комнатам. Первое лицо, встретившееся Ростову в офицерских палатах, был маленький, худой человечек без руки, в колпаке и больничном халате с закушенной трубочкой, ходивший в первой комнате. Ростов, вглядываясь в него, старался вспомнить, где он его видел.
– Вот где Бог привел свидеться, – сказал маленький человек. – Тушин, Тушин, помните довез вас под Шенграбеном? А мне кусочек отрезали, вот… – сказал он, улыбаясь, показывая на пустой рукав халата. – Василья Дмитриевича Денисова ищете? – сожитель! – сказал он, узнав, кого нужно было Ростову. – Здесь, здесь и Тушин повел его в другую комнату, из которой слышался хохот нескольких голосов.
«И как они могут не только хохотать, но жить тут»? думал Ростов, всё слыша еще этот запах мертвого тела, которого он набрался еще в солдатском госпитале, и всё еще видя вокруг себя эти завистливые взгляды, провожавшие его с обеих сторон, и лицо этого молодого солдата с закаченными глазами.
Денисов, закрывшись с головой одеялом, спал не постели, несмотря на то, что был 12 й час дня.
– А, Г'остов? 3до'ово, здо'ово, – закричал он всё тем же голосом, как бывало и в полку; но Ростов с грустью заметил, как за этой привычной развязностью и оживленностью какое то новое дурное, затаенное чувство проглядывало в выражении лица, в интонациях и словах Денисова.
Рана его, несмотря на свою ничтожность, все еще не заживала, хотя уже прошло шесть недель, как он был ранен. В лице его была та же бледная опухлость, которая была на всех гошпитальных лицах. Но не это поразило Ростова; его поразило то, что Денисов как будто не рад был ему и неестественно ему улыбался. Денисов не расспрашивал ни про полк, ни про общий ход дела. Когда Ростов говорил про это, Денисов не слушал.
Ростов заметил даже, что Денисову неприятно было, когда ему напоминали о полке и вообще о той, другой, вольной жизни, которая шла вне госпиталя. Он, казалось, старался забыть ту прежнюю жизнь и интересовался только своим делом с провиантскими чиновниками. На вопрос Ростова, в каком положении было дело, он тотчас достал из под подушки бумагу, полученную из комиссии, и свой черновой ответ на нее. Он оживился, начав читать свою бумагу и особенно давал заметить Ростову колкости, которые он в этой бумаге говорил своим врагам. Госпитальные товарищи Денисова, окружившие было Ростова – вновь прибывшее из вольного света лицо, – стали понемногу расходиться, как только Денисов стал читать свою бумагу. По их лицам Ростов понял, что все эти господа уже не раз слышали всю эту успевшую им надоесть историю. Только сосед на кровати, толстый улан, сидел на своей койке, мрачно нахмурившись и куря трубку, и маленький Тушин без руки продолжал слушать, неодобрительно покачивая головой. В середине чтения улан перебил Денисова.
– А по мне, – сказал он, обращаясь к Ростову, – надо просто просить государя о помиловании. Теперь, говорят, награды будут большие, и верно простят…
– Мне просить государя! – сказал Денисов голосом, которому он хотел придать прежнюю энергию и горячность, но который звучал бесполезной раздражительностью. – О чем? Ежели бы я был разбойник, я бы просил милости, а то я сужусь за то, что вывожу на чистую воду разбойников. Пускай судят, я никого не боюсь: я честно служил царю, отечеству и не крал! И меня разжаловать, и… Слушай, я так прямо и пишу им, вот я пишу: «ежели бы я был казнокрад…
– Ловко написано, что и говорить, – сказал Тушин. Да не в том дело, Василий Дмитрич, – он тоже обратился к Ростову, – покориться надо, а вот Василий Дмитрич не хочет. Ведь аудитор говорил вам, что дело ваше плохо.
– Ну пускай будет плохо, – сказал Денисов. – Вам написал аудитор просьбу, – продолжал Тушин, – и надо подписать, да вот с ними и отправить. У них верно (он указал на Ростова) и рука в штабе есть. Уже лучше случая не найдете.
– Да ведь я сказал, что подличать не стану, – перебил Денисов и опять продолжал чтение своей бумаги.
Ростов не смел уговаривать Денисова, хотя он инстинктом чувствовал, что путь, предлагаемый Тушиным и другими офицерами, был самый верный, и хотя он считал бы себя счастливым, ежели бы мог оказать помощь Денисову: он знал непреклонность воли Денисова и его правдивую горячность.
Когда кончилось чтение ядовитых бумаг Денисова, продолжавшееся более часа, Ростов ничего не сказал, и в самом грустном расположении духа, в обществе опять собравшихся около него госпитальных товарищей Денисова, провел остальную часть дня, рассказывая про то, что он знал, и слушая рассказы других. Денисов мрачно молчал в продолжение всего вечера.
Поздно вечером Ростов собрался уезжать и спросил Денисова, не будет ли каких поручений?
– Да, постой, – сказал Денисов, оглянулся на офицеров и, достав из под подушки свои бумаги, пошел к окну, на котором у него стояла чернильница, и сел писать.
– Видно плетью обуха не пег'ешибешь, – сказал он, отходя от окна и подавая Ростову большой конверт. – Это была просьба на имя государя, составленная аудитором, в которой Денисов, ничего не упоминая о винах провиантского ведомства, просил только о помиловании.
– Передай, видно… – Он не договорил и улыбнулся болезненно фальшивой улыбкой.


Вернувшись в полк и передав командиру, в каком положении находилось дело Денисова, Ростов с письмом к государю поехал в Тильзит.
13 го июня, французский и русский императоры съехались в Тильзите. Борис Друбецкой просил важное лицо, при котором он состоял, о том, чтобы быть причислену к свите, назначенной состоять в Тильзите.
– Je voudrais voir le grand homme, [Я желал бы видеть великого человека,] – сказал он, говоря про Наполеона, которого он до сих пор всегда, как и все, называл Буонапарте.
– Vous parlez de Buonaparte? [Вы говорите про Буонапарта?] – сказал ему улыбаясь генерал.
Борис вопросительно посмотрел на своего генерала и тотчас же понял, что это было шуточное испытание.
– Mon prince, je parle de l'empereur Napoleon, [Князь, я говорю об императоре Наполеоне,] – отвечал он. Генерал с улыбкой потрепал его по плечу.
– Ты далеко пойдешь, – сказал он ему и взял с собою.
Борис в числе немногих был на Немане в день свидания императоров; он видел плоты с вензелями, проезд Наполеона по тому берегу мимо французской гвардии, видел задумчивое лицо императора Александра, в то время как он молча сидел в корчме на берегу Немана, ожидая прибытия Наполеона; видел, как оба императора сели в лодки и как Наполеон, приставши прежде к плоту, быстрыми шагами пошел вперед и, встречая Александра, подал ему руку, и как оба скрылись в павильоне. Со времени своего вступления в высшие миры, Борис сделал себе привычку внимательно наблюдать то, что происходило вокруг него и записывать. Во время свидания в Тильзите он расспрашивал об именах тех лиц, которые приехали с Наполеоном, о мундирах, которые были на них надеты, и внимательно прислушивался к словам, которые были сказаны важными лицами. В то самое время, как императоры вошли в павильон, он посмотрел на часы и не забыл посмотреть опять в то время, когда Александр вышел из павильона. Свидание продолжалось час и пятьдесят три минуты: он так и записал это в тот вечер в числе других фактов, которые, он полагал, имели историческое значение. Так как свита императора была очень небольшая, то для человека, дорожащего успехом по службе, находиться в Тильзите во время свидания императоров было делом очень важным, и Борис, попав в Тильзит, чувствовал, что с этого времени положение его совершенно утвердилось. Его не только знали, но к нему пригляделись и привыкли. Два раза он исполнял поручения к самому государю, так что государь знал его в лицо, и все приближенные не только не дичились его, как прежде, считая за новое лицо, но удивились бы, ежели бы его не было.
Борис жил с другим адъютантом, польским графом Жилинским. Жилинский, воспитанный в Париже поляк, был богат, страстно любил французов, и почти каждый день во время пребывания в Тильзите, к Жилинскому и Борису собирались на обеды и завтраки французские офицеры из гвардии и главного французского штаба.
24 го июня вечером, граф Жилинский, сожитель Бориса, устроил для своих знакомых французов ужин. На ужине этом был почетный гость, один адъютант Наполеона, несколько офицеров французской гвардии и молодой мальчик старой аристократической французской фамилии, паж Наполеона. В этот самый день Ростов, пользуясь темнотой, чтобы не быть узнанным, в статском платье, приехал в Тильзит и вошел в квартиру Жилинского и Бориса.
В Ростове, также как и во всей армии, из которой он приехал, еще далеко не совершился в отношении Наполеона и французов, из врагов сделавшихся друзьями, тот переворот, который произошел в главной квартире и в Борисе. Все еще продолжали в армии испытывать прежнее смешанное чувство злобы, презрения и страха к Бонапарте и французам. Еще недавно Ростов, разговаривая с Платовским казачьим офицером, спорил о том, что ежели бы Наполеон был взят в плен, с ним обратились бы не как с государем, а как с преступником. Еще недавно на дороге, встретившись с французским раненым полковником, Ростов разгорячился, доказывая ему, что не может быть мира между законным государем и преступником Бонапарте. Поэтому Ростова странно поразил в квартире Бориса вид французских офицеров в тех самых мундирах, на которые он привык совсем иначе смотреть из фланкерской цепи. Как только он увидал высунувшегося из двери французского офицера, это чувство войны, враждебности, которое он всегда испытывал при виде неприятеля, вдруг обхватило его. Он остановился на пороге и по русски спросил, тут ли живет Друбецкой. Борис, заслышав чужой голос в передней, вышел к нему навстречу. Лицо его в первую минуту, когда он узнал Ростова, выразило досаду.
– Ах это ты, очень рад, очень рад тебя видеть, – сказал он однако, улыбаясь и подвигаясь к нему. Но Ростов заметил первое его движение.
– Я не во время кажется, – сказал он, – я бы не приехал, но мне дело есть, – сказал он холодно…
– Нет, я только удивляюсь, как ты из полка приехал. – «Dans un moment je suis a vous», [Сию минуту я к твоим услугам,] – обратился он на голос звавшего его.
– Я вижу, что я не во время, – повторил Ростов.
Выражение досады уже исчезло на лице Бориса; видимо обдумав и решив, что ему делать, он с особенным спокойствием взял его за обе руки и повел в соседнюю комнату. Глаза Бориса, спокойно и твердо глядевшие на Ростова, были как будто застланы чем то, как будто какая то заслонка – синие очки общежития – были надеты на них. Так казалось Ростову.
– Ах полно, пожалуйста, можешь ли ты быть не во время, – сказал Борис. – Борис ввел его в комнату, где был накрыт ужин, познакомил с гостями, назвав его и объяснив, что он был не статский, но гусарский офицер, его старый приятель. – Граф Жилинский, le comte N.N., le capitaine S.S., [граф Н.Н., капитан С.С.] – называл он гостей. Ростов нахмуренно глядел на французов, неохотно раскланивался и молчал.
Жилинский, видимо, не радостно принял это новое русское лицо в свой кружок и ничего не сказал Ростову. Борис, казалось, не замечал происшедшего стеснения от нового лица и с тем же приятным спокойствием и застланностью в глазах, с которыми он встретил Ростова, старался оживить разговор. Один из французов обратился с обыкновенной французской учтивостью к упорно молчавшему Ростову и сказал ему, что вероятно для того, чтобы увидать императора, он приехал в Тильзит.
– Нет, у меня есть дело, – коротко ответил Ростов.
Ростов сделался не в духе тотчас же после того, как он заметил неудовольствие на лице Бориса, и, как всегда бывает с людьми, которые не в духе, ему казалось, что все неприязненно смотрят на него и что всем он мешает. И действительно он мешал всем и один оставался вне вновь завязавшегося общего разговора. «И зачем он сидит тут?» говорили взгляды, которые бросали на него гости. Он встал и подошел к Борису.
– Однако я тебя стесняю, – сказал он ему тихо, – пойдем, поговорим о деле, и я уйду.
– Да нет, нисколько, сказал Борис. А ежели ты устал, пойдем в мою комнатку и ложись отдохни.
– И в самом деле…
Они вошли в маленькую комнатку, где спал Борис. Ростов, не садясь, тотчас же с раздраженьем – как будто Борис был в чем нибудь виноват перед ним – начал ему рассказывать дело Денисова, спрашивая, хочет ли и может ли он просить о Денисове через своего генерала у государя и через него передать письмо. Когда они остались вдвоем, Ростов в первый раз убедился, что ему неловко было смотреть в глаза Борису. Борис заложив ногу на ногу и поглаживая левой рукой тонкие пальцы правой руки, слушал Ростова, как слушает генерал доклад подчиненного, то глядя в сторону, то с тою же застланностию во взгляде прямо глядя в глаза Ростову. Ростову всякий раз при этом становилось неловко и он опускал глаза.
– Я слыхал про такого рода дела и знаю, что Государь очень строг в этих случаях. Я думаю, надо бы не доводить до Его Величества. По моему, лучше бы прямо просить корпусного командира… Но вообще я думаю…
– Так ты ничего не хочешь сделать, так и скажи! – закричал почти Ростов, не глядя в глаза Борису.
Борис улыбнулся: – Напротив, я сделаю, что могу, только я думал…
В это время в двери послышался голос Жилинского, звавший Бориса.
– Ну иди, иди, иди… – сказал Ростов и отказавшись от ужина, и оставшись один в маленькой комнатке, он долго ходил в ней взад и вперед, и слушал веселый французский говор из соседней комнаты.


Ростов приехал в Тильзит в день, менее всего удобный для ходатайства за Денисова. Самому ему нельзя было итти к дежурному генералу, так как он был во фраке и без разрешения начальства приехал в Тильзит, а Борис, ежели даже и хотел, не мог сделать этого на другой день после приезда Ростова. В этот день, 27 го июня, были подписаны первые условия мира. Императоры поменялись орденами: Александр получил Почетного легиона, а Наполеон Андрея 1 й степени, и в этот день был назначен обед Преображенскому батальону, который давал ему батальон французской гвардии. Государи должны были присутствовать на этом банкете.
Ростову было так неловко и неприятно с Борисом, что, когда после ужина Борис заглянул к нему, он притворился спящим и на другой день рано утром, стараясь не видеть его, ушел из дома. Во фраке и круглой шляпе Николай бродил по городу, разглядывая французов и их мундиры, разглядывая улицы и дома, где жили русский и французский императоры. На площади он видел расставляемые столы и приготовления к обеду, на улицах видел перекинутые драпировки с знаменами русских и французских цветов и огромные вензеля А. и N. В окнах домов были тоже знамена и вензеля.
«Борис не хочет помочь мне, да и я не хочу обращаться к нему. Это дело решенное – думал Николай – между нами всё кончено, но я не уеду отсюда, не сделав всё, что могу для Денисова и главное не передав письма государю. Государю?!… Он тут!» думал Ростов, подходя невольно опять к дому, занимаемому Александром.
У дома этого стояли верховые лошади и съезжалась свита, видимо приготовляясь к выезду государя.
«Всякую минуту я могу увидать его, – думал Ростов. Если бы только я мог прямо передать ему письмо и сказать всё, неужели меня бы арестовали за фрак? Не может быть! Он бы понял, на чьей стороне справедливость. Он всё понимает, всё знает. Кто же может быть справедливее и великодушнее его? Ну, да ежели бы меня и арестовали бы за то, что я здесь, что ж за беда?» думал он, глядя на офицера, всходившего в дом, занимаемый государем. «Ведь вот всходят же. – Э! всё вздор. Пойду и подам сам письмо государю: тем хуже будет для Друбецкого, который довел меня до этого». И вдруг, с решительностью, которой он сам не ждал от себя, Ростов, ощупав письмо в кармане, пошел прямо к дому, занимаемому государем.
«Нет, теперь уже не упущу случая, как после Аустерлица, думал он, ожидая всякую секунду встретить государя и чувствуя прилив крови к сердцу при этой мысли. Упаду в ноги и буду просить его. Он поднимет, выслушает и еще поблагодарит меня». «Я счастлив, когда могу сделать добро, но исправить несправедливость есть величайшее счастье», воображал Ростов слова, которые скажет ему государь. И он пошел мимо любопытно смотревших на него, на крыльцо занимаемого государем дома.
С крыльца широкая лестница вела прямо наверх; направо видна была затворенная дверь. Внизу под лестницей была дверь в нижний этаж.
– Кого вам? – спросил кто то.
– Подать письмо, просьбу его величеству, – сказал Николай с дрожанием голоса.
– Просьба – к дежурному, пожалуйте сюда (ему указали на дверь внизу). Только не примут.
Услыхав этот равнодушный голос, Ростов испугался того, что он делал; мысль встретить всякую минуту государя так соблазнительна и оттого так страшна была для него, что он готов был бежать, но камер фурьер, встретивший его, отворил ему дверь в дежурную и Ростов вошел.
Невысокий полный человек лет 30, в белых панталонах, ботфортах и в одной, видно только что надетой, батистовой рубашке, стоял в этой комнате; камердинер застегивал ему сзади шитые шелком прекрасные новые помочи, которые почему то заметил Ростов. Человек этот разговаривал с кем то бывшим в другой комнате.
– Bien faite et la beaute du diable, [Хорошо сложена и красота молодости,] – говорил этот человек и увидав Ростова перестал говорить и нахмурился.
– Что вам угодно? Просьба?…
– Qu'est ce que c'est? [Что это?] – спросил кто то из другой комнаты.
– Encore un petitionnaire, [Еще один проситель,] – отвечал человек в помочах.
– Скажите ему, что после. Сейчас выйдет, надо ехать.
– После, после, завтра. Поздно…
Ростов повернулся и хотел выйти, но человек в помочах остановил его.
– От кого? Вы кто?
– От майора Денисова, – отвечал Ростов.
– Вы кто? офицер?
– Поручик, граф Ростов.
– Какая смелость! По команде подайте. А сами идите, идите… – И он стал надевать подаваемый камердинером мундир.
Ростов вышел опять в сени и заметил, что на крыльце было уже много офицеров и генералов в полной парадной форме, мимо которых ему надо было пройти.
Проклиная свою смелость, замирая от мысли, что всякую минуту он может встретить государя и при нем быть осрамлен и выслан под арест, понимая вполне всю неприличность своего поступка и раскаиваясь в нем, Ростов, опустив глаза, пробирался вон из дома, окруженного толпой блестящей свиты, когда чей то знакомый голос окликнул его и чья то рука остановила его.
– Вы, батюшка, что тут делаете во фраке? – спросил его басистый голос.
Это был кавалерийский генерал, в эту кампанию заслуживший особенную милость государя, бывший начальник дивизии, в которой служил Ростов.
Ростов испуганно начал оправдываться, но увидав добродушно шутливое лицо генерала, отойдя к стороне, взволнованным голосом передал ему всё дело, прося заступиться за известного генералу Денисова. Генерал выслушав Ростова серьезно покачал головой.
– Жалко, жалко молодца; давай письмо.
Едва Ростов успел передать письмо и рассказать всё дело Денисова, как с лестницы застучали быстрые шаги со шпорами и генерал, отойдя от него, подвинулся к крыльцу. Господа свиты государя сбежали с лестницы и пошли к лошадям. Берейтор Эне, тот самый, который был в Аустерлице, подвел лошадь государя, и на лестнице послышался легкий скрип шагов, которые сейчас узнал Ростов. Забыв опасность быть узнанным, Ростов подвинулся с несколькими любопытными из жителей к самому крыльцу и опять, после двух лет, он увидал те же обожаемые им черты, то же лицо, тот же взгляд, ту же походку, то же соединение величия и кротости… И чувство восторга и любви к государю с прежнею силою воскресло в душе Ростова. Государь в Преображенском мундире, в белых лосинах и высоких ботфортах, с звездой, которую не знал Ростов (это была legion d'honneur) [звезда почетного легиона] вышел на крыльцо, держа шляпу под рукой и надевая перчатку. Он остановился, оглядываясь и всё освещая вокруг себя своим взглядом. Кое кому из генералов он сказал несколько слов. Он узнал тоже бывшего начальника дивизии Ростова, улыбнулся ему и подозвал его к себе.
Вся свита отступила, и Ростов видел, как генерал этот что то довольно долго говорил государю.
Государь сказал ему несколько слов и сделал шаг, чтобы подойти к лошади. Опять толпа свиты и толпа улицы, в которой был Ростов, придвинулись к государю. Остановившись у лошади и взявшись рукою за седло, государь обратился к кавалерийскому генералу и сказал громко, очевидно с желанием, чтобы все слышали его.
– Не могу, генерал, и потому не могу, что закон сильнее меня, – сказал государь и занес ногу в стремя. Генерал почтительно наклонил голову, государь сел и поехал галопом по улице. Ростов, не помня себя от восторга, с толпою побежал за ним.


На площади куда поехал государь, стояли лицом к лицу справа батальон преображенцев, слева батальон французской гвардии в медвежьих шапках.
В то время как государь подъезжал к одному флангу баталионов, сделавших на караул, к противоположному флангу подскакивала другая толпа всадников и впереди их Ростов узнал Наполеона. Это не мог быть никто другой. Он ехал галопом в маленькой шляпе, с Андреевской лентой через плечо, в раскрытом над белым камзолом синем мундире, на необыкновенно породистой арабской серой лошади, на малиновом, золотом шитом, чепраке. Подъехав к Александру, он приподнял шляпу и при этом движении кавалерийский глаз Ростова не мог не заметить, что Наполеон дурно и не твердо сидел на лошади. Батальоны закричали: Ура и Vive l'Empereur! [Да здравствует Император!] Наполеон что то сказал Александру. Оба императора слезли с лошадей и взяли друг друга за руки. На лице Наполеона была неприятно притворная улыбка. Александр с ласковым выражением что то говорил ему.
Ростов не спуская глаз, несмотря на топтание лошадьми французских жандармов, осаживавших толпу, следил за каждым движением императора Александра и Бонапарте. Его, как неожиданность, поразило то, что Александр держал себя как равный с Бонапарте, и что Бонапарте совершенно свободно, как будто эта близость с государем естественна и привычна ему, как равный, обращался с русским царем.
Александр и Наполеон с длинным хвостом свиты подошли к правому флангу Преображенского батальона, прямо на толпу, которая стояла тут. Толпа очутилась неожиданно так близко к императорам, что Ростову, стоявшему в передних рядах ее, стало страшно, как бы его не узнали.
– Sire, je vous demande la permission de donner la legion d'honneur au plus brave de vos soldats, [Государь, я прошу у вас позволенья дать орден Почетного легиона храбрейшему из ваших солдат,] – сказал резкий, точный голос, договаривающий каждую букву. Это говорил малый ростом Бонапарте, снизу прямо глядя в глаза Александру. Александр внимательно слушал то, что ему говорили, и наклонив голову, приятно улыбнулся.
– A celui qui s'est le plus vaillament conduit dans cette derieniere guerre, [Тому, кто храбрее всех показал себя во время войны,] – прибавил Наполеон, отчеканивая каждый слог, с возмутительным для Ростова спокойствием и уверенностью оглядывая ряды русских, вытянувшихся перед ним солдат, всё держащих на караул и неподвижно глядящих в лицо своего императора.
– Votre majeste me permettra t elle de demander l'avis du colonel? [Ваше Величество позволит ли мне спросить мнение полковника?] – сказал Александр и сделал несколько поспешных шагов к князю Козловскому, командиру батальона. Бонапарте стал между тем снимать перчатку с белой, маленькой руки и разорвав ее, бросил. Адъютант, сзади торопливо бросившись вперед, поднял ее.
– Кому дать? – не громко, по русски спросил император Александр у Козловского.
– Кому прикажете, ваше величество? – Государь недовольно поморщился и, оглянувшись, сказал:
– Да ведь надобно же отвечать ему.
Козловский с решительным видом оглянулся на ряды и в этом взгляде захватил и Ростова.
«Уж не меня ли?» подумал Ростов.
– Лазарев! – нахмурившись прокомандовал полковник; и первый по ранжиру солдат, Лазарев, бойко вышел вперед.
– Куда же ты? Тут стой! – зашептали голоса на Лазарева, не знавшего куда ему итти. Лазарев остановился, испуганно покосившись на полковника, и лицо его дрогнуло, как это бывает с солдатами, вызываемыми перед фронт.
Наполеон чуть поворотил голову назад и отвел назад свою маленькую пухлую ручку, как будто желая взять что то. Лица его свиты, догадавшись в ту же секунду в чем дело, засуетились, зашептались, передавая что то один другому, и паж, тот самый, которого вчера видел Ростов у Бориса, выбежал вперед и почтительно наклонившись над протянутой рукой и не заставив ее дожидаться ни одной секунды, вложил в нее орден на красной ленте. Наполеон, не глядя, сжал два пальца. Орден очутился между ними. Наполеон подошел к Лазареву, который, выкатывая глаза, упорно продолжал смотреть только на своего государя, и оглянулся на императора Александра, показывая этим, что то, что он делал теперь, он делал для своего союзника. Маленькая белая рука с орденом дотронулась до пуговицы солдата Лазарева. Как будто Наполеон знал, что для того, чтобы навсегда этот солдат был счастлив, награжден и отличен от всех в мире, нужно было только, чтобы его, Наполеонова рука, удостоила дотронуться до груди солдата. Наполеон только прило жил крест к груди Лазарева и, пустив руку, обратился к Александру, как будто он знал, что крест должен прилипнуть к груди Лазарева. Крест действительно прилип.
Русские и французские услужливые руки, мгновенно подхватив крест, прицепили его к мундиру. Лазарев мрачно взглянул на маленького человечка, с белыми руками, который что то сделал над ним, и продолжая неподвижно держать на караул, опять прямо стал глядеть в глаза Александру, как будто он спрашивал Александра: всё ли еще ему стоять, или не прикажут ли ему пройтись теперь, или может быть еще что нибудь сделать? Но ему ничего не приказывали, и он довольно долго оставался в этом неподвижном состоянии.
Государи сели верхами и уехали. Преображенцы, расстроивая ряды, перемешались с французскими гвардейцами и сели за столы, приготовленные для них.
Лазарев сидел на почетном месте; его обнимали, поздравляли и жали ему руки русские и французские офицеры. Толпы офицеров и народа подходили, чтобы только посмотреть на Лазарева. Гул говора русского французского и хохота стоял на площади вокруг столов. Два офицера с раскрасневшимися лицами, веселые и счастливые прошли мимо Ростова.
– Каково, брат, угощенье? Всё на серебре, – сказал один. – Лазарева видел?
– Видел.
– Завтра, говорят, преображенцы их угащивать будут.
– Нет, Лазареву то какое счастье! 10 франков пожизненного пенсиона.
– Вот так шапка, ребята! – кричал преображенец, надевая мохнатую шапку француза.
– Чудо как хорошо, прелесть!
– Ты слышал отзыв? – сказал гвардейский офицер другому. Третьего дня было Napoleon, France, bravoure; [Наполеон, Франция, храбрость;] вчера Alexandre, Russie, grandeur; [Александр, Россия, величие;] один день наш государь дает отзыв, а другой день Наполеон. Завтра государь пошлет Георгия самому храброму из французских гвардейцев. Нельзя же! Должен ответить тем же.
Борис с своим товарищем Жилинским тоже пришел посмотреть на банкет преображенцев. Возвращаясь назад, Борис заметил Ростова, который стоял у угла дома.
– Ростов! здравствуй; мы и не видались, – сказал он ему, и не мог удержаться, чтобы не спросить у него, что с ним сделалось: так странно мрачно и расстроено было лицо Ростова.
– Ничего, ничего, – отвечал Ростов.
– Ты зайдешь?
– Да, зайду.
Ростов долго стоял у угла, издалека глядя на пирующих. В уме его происходила мучительная работа, которую он никак не мог довести до конца. В душе поднимались страшные сомнения. То ему вспоминался Денисов с своим изменившимся выражением, с своей покорностью и весь госпиталь с этими оторванными руками и ногами, с этой грязью и болезнями. Ему так живо казалось, что он теперь чувствует этот больничный запах мертвого тела, что он оглядывался, чтобы понять, откуда мог происходить этот запах. То ему вспоминался этот самодовольный Бонапарте с своей белой ручкой, который был теперь император, которого любит и уважает император Александр. Для чего же оторванные руки, ноги, убитые люди? То вспоминался ему награжденный Лазарев и Денисов, наказанный и непрощенный. Он заставал себя на таких странных мыслях, что пугался их.
Запах еды преображенцев и голод вызвали его из этого состояния: надо было поесть что нибудь, прежде чем уехать. Он пошел к гостинице, которую видел утром. В гостинице он застал так много народу, офицеров, так же как и он приехавших в статских платьях, что он насилу добился обеда. Два офицера одной с ним дивизии присоединились к нему. Разговор естественно зашел о мире. Офицеры, товарищи Ростова, как и большая часть армии, были недовольны миром, заключенным после Фридланда. Говорили, что еще бы подержаться, Наполеон бы пропал, что у него в войсках ни сухарей, ни зарядов уж не было. Николай молча ел и преимущественно пил. Он выпил один две бутылки вина. Внутренняя поднявшаяся в нем работа, не разрешаясь, всё также томила его. Он боялся предаваться своим мыслям и не мог отстать от них. Вдруг на слова одного из офицеров, что обидно смотреть на французов, Ростов начал кричать с горячностью, ничем не оправданною, и потому очень удивившею офицеров.
– И как вы можете судить, что было бы лучше! – закричал он с лицом, вдруг налившимся кровью. – Как вы можете судить о поступках государя, какое мы имеем право рассуждать?! Мы не можем понять ни цели, ни поступков государя!
– Да я ни слова не говорил о государе, – оправдывался офицер, не могший иначе как тем, что Ростов пьян, объяснить себе его вспыльчивости.
Но Ростов не слушал.
– Мы не чиновники дипломатические, а мы солдаты и больше ничего, – продолжал он. – Умирать велят нам – так умирать. А коли наказывают, так значит – виноват; не нам судить. Угодно государю императору признать Бонапарте императором и заключить с ним союз – значит так надо. А то, коли бы мы стали обо всем судить да рассуждать, так этак ничего святого не останется. Этак мы скажем, что ни Бога нет, ничего нет, – ударяя по столу кричал Николай, весьма некстати, по понятиям своих собеседников, но весьма последовательно по ходу своих мыслей.
– Наше дело исполнять свой долг, рубиться и не думать, вот и всё, – заключил он.
– И пить, – сказал один из офицеров, не желавший ссориться.
– Да, и пить, – подхватил Николай. – Эй ты! Еще бутылку! – крикнул он.



В 1808 году император Александр ездил в Эрфурт для нового свидания с императором Наполеоном, и в высшем Петербургском обществе много говорили о величии этого торжественного свидания.
В 1809 году близость двух властелинов мира, как называли Наполеона и Александра, дошла до того, что, когда Наполеон объявил в этом году войну Австрии, то русский корпус выступил за границу для содействия своему прежнему врагу Бонапарте против прежнего союзника, австрийского императора; до того, что в высшем свете говорили о возможности брака между Наполеоном и одной из сестер императора Александра. Но, кроме внешних политических соображений, в это время внимание русского общества с особенной живостью обращено было на внутренние преобразования, которые были производимы в это время во всех частях государственного управления.
Жизнь между тем, настоящая жизнь людей с своими существенными интересами здоровья, болезни, труда, отдыха, с своими интересами мысли, науки, поэзии, музыки, любви, дружбы, ненависти, страстей, шла как и всегда независимо и вне политической близости или вражды с Наполеоном Бонапарте, и вне всех возможных преобразований.
Князь Андрей безвыездно прожил два года в деревне. Все те предприятия по именьям, которые затеял у себя Пьер и не довел ни до какого результата, беспрестанно переходя от одного дела к другому, все эти предприятия, без выказыванья их кому бы то ни было и без заметного труда, были исполнены князем Андреем.
Он имел в высшей степени ту недостававшую Пьеру практическую цепкость, которая без размахов и усилий с его стороны давала движение делу.
Одно именье его в триста душ крестьян было перечислено в вольные хлебопашцы (это был один из первых примеров в России), в других барщина заменена оброком. В Богучарово была выписана на его счет ученая бабка для помощи родильницам, и священник за жалованье обучал детей крестьянских и дворовых грамоте.
Одну половину времени князь Андрей проводил в Лысых Горах с отцом и сыном, который был еще у нянек; другую половину времени в богучаровской обители, как называл отец его деревню. Несмотря на выказанное им Пьеру равнодушие ко всем внешним событиям мира, он усердно следил за ними, получал много книг, и к удивлению своему замечал, когда к нему или к отцу его приезжали люди свежие из Петербурга, из самого водоворота жизни, что эти люди, в знании всего совершающегося во внешней и внутренней политике, далеко отстали от него, сидящего безвыездно в деревне.
Кроме занятий по именьям, кроме общих занятий чтением самых разнообразных книг, князь Андрей занимался в это время критическим разбором наших двух последних несчастных кампаний и составлением проекта об изменении наших военных уставов и постановлений.
Весною 1809 года, князь Андрей поехал в рязанские именья своего сына, которого он был опекуном.
Пригреваемый весенним солнцем, он сидел в коляске, поглядывая на первую траву, первые листья березы и первые клубы белых весенних облаков, разбегавшихся по яркой синеве неба. Он ни о чем не думал, а весело и бессмысленно смотрел по сторонам.
Проехали перевоз, на котором он год тому назад говорил с Пьером. Проехали грязную деревню, гумны, зеленя, спуск, с оставшимся снегом у моста, подъём по размытой глине, полосы жнивья и зеленеющего кое где кустарника и въехали в березовый лес по обеим сторонам дороги. В лесу было почти жарко, ветру не слышно было. Береза вся обсеянная зелеными клейкими листьями, не шевелилась и из под прошлогодних листьев, поднимая их, вылезала зеленея первая трава и лиловые цветы. Рассыпанные кое где по березнику мелкие ели своей грубой вечной зеленью неприятно напоминали о зиме. Лошади зафыркали, въехав в лес и виднее запотели.
Лакей Петр что то сказал кучеру, кучер утвердительно ответил. Но видно Петру мало было сочувствования кучера: он повернулся на козлах к барину.
– Ваше сиятельство, лёгко как! – сказал он, почтительно улыбаясь.
– Что!
– Лёгко, ваше сиятельство.
«Что он говорит?» подумал князь Андрей. «Да, об весне верно, подумал он, оглядываясь по сторонам. И то зелено всё уже… как скоро! И береза, и черемуха, и ольха уж начинает… А дуб и не заметно. Да, вот он, дуб».
На краю дороги стоял дуб. Вероятно в десять раз старше берез, составлявших лес, он был в десять раз толще и в два раза выше каждой березы. Это был огромный в два обхвата дуб с обломанными, давно видно, суками и с обломанной корой, заросшей старыми болячками. С огромными своими неуклюжими, несимметрично растопыренными, корявыми руками и пальцами, он старым, сердитым и презрительным уродом стоял между улыбающимися березами. Только он один не хотел подчиняться обаянию весны и не хотел видеть ни весны, ни солнца.
«Весна, и любовь, и счастие!» – как будто говорил этот дуб, – «и как не надоест вам всё один и тот же глупый и бессмысленный обман. Всё одно и то же, и всё обман! Нет ни весны, ни солнца, ни счастия. Вон смотрите, сидят задавленные мертвые ели, всегда одинакие, и вон и я растопырил свои обломанные, ободранные пальцы, где ни выросли они – из спины, из боков; как выросли – так и стою, и не верю вашим надеждам и обманам».
Князь Андрей несколько раз оглянулся на этот дуб, проезжая по лесу, как будто он чего то ждал от него. Цветы и трава были и под дубом, но он всё так же, хмурясь, неподвижно, уродливо и упорно, стоял посреди их.
«Да, он прав, тысячу раз прав этот дуб, думал князь Андрей, пускай другие, молодые, вновь поддаются на этот обман, а мы знаем жизнь, – наша жизнь кончена!» Целый новый ряд мыслей безнадежных, но грустно приятных в связи с этим дубом, возник в душе князя Андрея. Во время этого путешествия он как будто вновь обдумал всю свою жизнь, и пришел к тому же прежнему успокоительному и безнадежному заключению, что ему начинать ничего было не надо, что он должен доживать свою жизнь, не делая зла, не тревожась и ничего не желая.


По опекунским делам рязанского именья, князю Андрею надо было видеться с уездным предводителем. Предводителем был граф Илья Андреич Ростов, и князь Андрей в середине мая поехал к нему.
Был уже жаркий период весны. Лес уже весь оделся, была пыль и было так жарко, что проезжая мимо воды, хотелось купаться.
Князь Андрей, невеселый и озабоченный соображениями о том, что и что ему нужно о делах спросить у предводителя, подъезжал по аллее сада к отрадненскому дому Ростовых. Вправо из за деревьев он услыхал женский, веселый крик, и увидал бегущую на перерез его коляски толпу девушек. Впереди других ближе, подбегала к коляске черноволосая, очень тоненькая, странно тоненькая, черноглазая девушка в желтом ситцевом платье, повязанная белым носовым платком, из под которого выбивались пряди расчесавшихся волос. Девушка что то кричала, но узнав чужого, не взглянув на него, со смехом побежала назад.
Князю Андрею вдруг стало от чего то больно. День был так хорош, солнце так ярко, кругом всё так весело; а эта тоненькая и хорошенькая девушка не знала и не хотела знать про его существование и была довольна, и счастлива какой то своей отдельной, – верно глупой – но веселой и счастливой жизнию. «Чему она так рада? о чем она думает! Не об уставе военном, не об устройстве рязанских оброчных. О чем она думает? И чем она счастлива?» невольно с любопытством спрашивал себя князь Андрей.
Граф Илья Андреич в 1809 м году жил в Отрадном всё так же как и прежде, то есть принимая почти всю губернию, с охотами, театрами, обедами и музыкантами. Он, как всякому новому гостю, был рад князю Андрею, и почти насильно оставил его ночевать.
В продолжение скучного дня, во время которого князя Андрея занимали старшие хозяева и почетнейшие из гостей, которыми по случаю приближающихся именин был полон дом старого графа, Болконский несколько раз взглядывая на Наташу чему то смеявшуюся и веселившуюся между другой молодой половиной общества, всё спрашивал себя: «о чем она думает? Чему она так рада!».
Вечером оставшись один на новом месте, он долго не мог заснуть. Он читал, потом потушил свечу и опять зажег ее. В комнате с закрытыми изнутри ставнями было жарко. Он досадовал на этого глупого старика (так он называл Ростова), который задержал его, уверяя, что нужные бумаги в городе, не доставлены еще, досадовал на себя за то, что остался.
Князь Андрей встал и подошел к окну, чтобы отворить его. Как только он открыл ставни, лунный свет, как будто он настороже у окна давно ждал этого, ворвался в комнату. Он отворил окно. Ночь была свежая и неподвижно светлая. Перед самым окном был ряд подстриженных дерев, черных с одной и серебристо освещенных с другой стороны. Под деревами была какая то сочная, мокрая, кудрявая растительность с серебристыми кое где листьями и стеблями. Далее за черными деревами была какая то блестящая росой крыша, правее большое кудрявое дерево, с ярко белым стволом и сучьями, и выше его почти полная луна на светлом, почти беззвездном, весеннем небе. Князь Андрей облокотился на окно и глаза его остановились на этом небе.
Комната князя Андрея была в среднем этаже; в комнатах над ним тоже жили и не спали. Он услыхал сверху женский говор.
– Только еще один раз, – сказал сверху женский голос, который сейчас узнал князь Андрей.
– Да когда же ты спать будешь? – отвечал другой голос.
– Я не буду, я не могу спать, что ж мне делать! Ну, последний раз…
Два женские голоса запели какую то музыкальную фразу, составлявшую конец чего то.
– Ах какая прелесть! Ну теперь спать, и конец.
– Ты спи, а я не могу, – отвечал первый голос, приблизившийся к окну. Она видимо совсем высунулась в окно, потому что слышно было шуршанье ее платья и даже дыханье. Всё затихло и окаменело, как и луна и ее свет и тени. Князь Андрей тоже боялся пошевелиться, чтобы не выдать своего невольного присутствия.
– Соня! Соня! – послышался опять первый голос. – Ну как можно спать! Да ты посмотри, что за прелесть! Ах, какая прелесть! Да проснись же, Соня, – сказала она почти со слезами в голосе. – Ведь этакой прелестной ночи никогда, никогда не бывало.
Соня неохотно что то отвечала.
– Нет, ты посмотри, что за луна!… Ах, какая прелесть! Ты поди сюда. Душенька, голубушка, поди сюда. Ну, видишь? Так бы вот села на корточки, вот так, подхватила бы себя под коленки, – туже, как можно туже – натужиться надо. Вот так!
– Полно, ты упадешь.
Послышалась борьба и недовольный голос Сони: «Ведь второй час».
– Ах, ты только всё портишь мне. Ну, иди, иди.
Опять всё замолкло, но князь Андрей знал, что она всё еще сидит тут, он слышал иногда тихое шевеленье, иногда вздохи.
– Ах… Боже мой! Боже мой! что ж это такое! – вдруг вскрикнула она. – Спать так спать! – и захлопнула окно.
«И дела нет до моего существования!» подумал князь Андрей в то время, как он прислушивался к ее говору, почему то ожидая и боясь, что она скажет что нибудь про него. – «И опять она! И как нарочно!» думал он. В душе его вдруг поднялась такая неожиданная путаница молодых мыслей и надежд, противоречащих всей его жизни, что он, чувствуя себя не в силах уяснить себе свое состояние, тотчас же заснул.


На другой день простившись только с одним графом, не дождавшись выхода дам, князь Андрей поехал домой.
Уже было начало июня, когда князь Андрей, возвращаясь домой, въехал опять в ту березовую рощу, в которой этот старый, корявый дуб так странно и памятно поразил его. Бубенчики еще глуше звенели в лесу, чем полтора месяца тому назад; всё было полно, тенисто и густо; и молодые ели, рассыпанные по лесу, не нарушали общей красоты и, подделываясь под общий характер, нежно зеленели пушистыми молодыми побегами.
Целый день был жаркий, где то собиралась гроза, но только небольшая тучка брызнула на пыль дороги и на сочные листья. Левая сторона леса была темна, в тени; правая мокрая, глянцовитая блестела на солнце, чуть колыхаясь от ветра. Всё было в цвету; соловьи трещали и перекатывались то близко, то далеко.
«Да, здесь, в этом лесу был этот дуб, с которым мы были согласны», подумал князь Андрей. «Да где он», подумал опять князь Андрей, глядя на левую сторону дороги и сам того не зная, не узнавая его, любовался тем дубом, которого он искал. Старый дуб, весь преображенный, раскинувшись шатром сочной, темной зелени, млел, чуть колыхаясь в лучах вечернего солнца. Ни корявых пальцев, ни болячек, ни старого недоверия и горя, – ничего не было видно. Сквозь жесткую, столетнюю кору пробились без сучков сочные, молодые листья, так что верить нельзя было, что этот старик произвел их. «Да, это тот самый дуб», подумал князь Андрей, и на него вдруг нашло беспричинное, весеннее чувство радости и обновления. Все лучшие минуты его жизни вдруг в одно и то же время вспомнились ему. И Аустерлиц с высоким небом, и мертвое, укоризненное лицо жены, и Пьер на пароме, и девочка, взволнованная красотою ночи, и эта ночь, и луна, – и всё это вдруг вспомнилось ему.
«Нет, жизнь не кончена в 31 год, вдруг окончательно, беспеременно решил князь Андрей. Мало того, что я знаю всё то, что есть во мне, надо, чтобы и все знали это: и Пьер, и эта девочка, которая хотела улететь в небо, надо, чтобы все знали меня, чтобы не для одного меня шла моя жизнь, чтоб не жили они так независимо от моей жизни, чтоб на всех она отражалась и чтобы все они жили со мною вместе!»

Возвратившись из своей поездки, князь Андрей решился осенью ехать в Петербург и придумал разные причины этого решенья. Целый ряд разумных, логических доводов, почему ему необходимо ехать в Петербург и даже служить, ежеминутно был готов к его услугам. Он даже теперь не понимал, как мог он когда нибудь сомневаться в необходимости принять деятельное участие в жизни, точно так же как месяц тому назад он не понимал, как могла бы ему притти мысль уехать из деревни. Ему казалось ясно, что все его опыты жизни должны были пропасть даром и быть бессмыслицей, ежели бы он не приложил их к делу и не принял опять деятельного участия в жизни. Он даже не понимал того, как на основании таких же бедных разумных доводов прежде очевидно было, что он бы унизился, ежели бы теперь после своих уроков жизни опять бы поверил в возможность приносить пользу и в возможность счастия и любви. Теперь разум подсказывал совсем другое. После этой поездки князь Андрей стал скучать в деревне, прежние занятия не интересовали его, и часто, сидя один в своем кабинете, он вставал, подходил к зеркалу и долго смотрел на свое лицо. Потом он отворачивался и смотрел на портрет покойницы Лизы, которая с взбитыми a la grecque [по гречески] буклями нежно и весело смотрела на него из золотой рамки. Она уже не говорила мужу прежних страшных слов, она просто и весело с любопытством смотрела на него. И князь Андрей, заложив назад руки, долго ходил по комнате, то хмурясь, то улыбаясь, передумывая те неразумные, невыразимые словом, тайные как преступление мысли, связанные с Пьером, с славой, с девушкой на окне, с дубом, с женской красотой и любовью, которые изменили всю его жизнь. И в эти то минуты, когда кто входил к нему, он бывал особенно сух, строго решителен и в особенности неприятно логичен.
– Mon cher, [Дорогой мой,] – бывало скажет входя в такую минуту княжна Марья, – Николушке нельзя нынче гулять: очень холодно.
– Ежели бы было тепло, – в такие минуты особенно сухо отвечал князь Андрей своей сестре, – то он бы пошел в одной рубашке, а так как холодно, надо надеть на него теплую одежду, которая для этого и выдумана. Вот что следует из того, что холодно, а не то чтобы оставаться дома, когда ребенку нужен воздух, – говорил он с особенной логичностью, как бы наказывая кого то за всю эту тайную, нелогичную, происходившую в нем, внутреннюю работу. Княжна Марья думала в этих случаях о том, как сушит мужчин эта умственная работа.


Князь Андрей приехал в Петербург в августе 1809 года. Это было время апогея славы молодого Сперанского и энергии совершаемых им переворотов. В этом самом августе, государь, ехав в коляске, был вывален, повредил себе ногу, и оставался в Петергофе три недели, видаясь ежедневно и исключительно со Сперанским. В это время готовились не только два столь знаменитые и встревожившие общество указа об уничтожении придворных чинов и об экзаменах на чины коллежских асессоров и статских советников, но и целая государственная конституция, долженствовавшая изменить существующий судебный, административный и финансовый порядок управления России от государственного совета до волостного правления. Теперь осуществлялись и воплощались те неясные, либеральные мечтания, с которыми вступил на престол император Александр, и которые он стремился осуществить с помощью своих помощников Чарторижского, Новосильцева, Кочубея и Строгонова, которых он сам шутя называл comite du salut publique. [комитет общественного спасения.]
Теперь всех вместе заменил Сперанский по гражданской части и Аракчеев по военной. Князь Андрей вскоре после приезда своего, как камергер, явился ко двору и на выход. Государь два раза, встретив его, не удостоил его ни одним словом. Князю Андрею всегда еще прежде казалось, что он антипатичен государю, что государю неприятно его лицо и всё существо его. В сухом, отдаляющем взгляде, которым посмотрел на него государь, князь Андрей еще более чем прежде нашел подтверждение этому предположению. Придворные объяснили князю Андрею невнимание к нему государя тем, что Его Величество был недоволен тем, что Болконский не служил с 1805 года.
«Я сам знаю, как мы не властны в своих симпатиях и антипатиях, думал князь Андрей, и потому нечего думать о том, чтобы представить лично мою записку о военном уставе государю, но дело будет говорить само за себя». Он передал о своей записке старому фельдмаршалу, другу отца. Фельдмаршал, назначив ему час, ласково принял его и обещался доложить государю. Через несколько дней было объявлено князю Андрею, что он имеет явиться к военному министру, графу Аракчееву.
В девять часов утра, в назначенный день, князь Андрей явился в приемную к графу Аракчееву.
Лично князь Андрей не знал Аракчеева и никогда не видал его, но всё, что он знал о нем, мало внушало ему уважения к этому человеку.
«Он – военный министр, доверенное лицо государя императора; никому не должно быть дела до его личных свойств; ему поручено рассмотреть мою записку, следовательно он один и может дать ход ей», думал князь Андрей, дожидаясь в числе многих важных и неважных лиц в приемной графа Аракчеева.
Князь Андрей во время своей, большей частью адъютантской, службы много видел приемных важных лиц и различные характеры этих приемных были для него очень ясны. У графа Аракчеева был совершенно особенный характер приемной. На неважных лицах, ожидающих очереди аудиенции в приемной графа Аракчеева, написано было чувство пристыженности и покорности; на более чиновных лицах выражалось одно общее чувство неловкости, скрытое под личиной развязности и насмешки над собою, над своим положением и над ожидаемым лицом. Иные задумчиво ходили взад и вперед, иные шепчась смеялись, и князь Андрей слышал sobriquet [насмешливое прозвище] Силы Андреича и слова: «дядя задаст», относившиеся к графу Аракчееву. Один генерал (важное лицо) видимо оскорбленный тем, что должен был так долго ждать, сидел перекладывая ноги и презрительно сам с собой улыбаясь.
Но как только растворялась дверь, на всех лицах выражалось мгновенно только одно – страх. Князь Андрей попросил дежурного другой раз доложить о себе, но на него посмотрели с насмешкой и сказали, что его черед придет в свое время. После нескольких лиц, введенных и выведенных адъютантом из кабинета министра, в страшную дверь был впущен офицер, поразивший князя Андрея своим униженным и испуганным видом. Аудиенция офицера продолжалась долго. Вдруг послышались из за двери раскаты неприятного голоса, и бледный офицер, с трясущимися губами, вышел оттуда, и схватив себя за голову, прошел через приемную.
Вслед за тем князь Андрей был подведен к двери, и дежурный шопотом сказал: «направо, к окну».
Князь Андрей вошел в небогатый опрятный кабинет и у стола увидал cорокалетнего человека с длинной талией, с длинной, коротко обстриженной головой и толстыми морщинами, с нахмуренными бровями над каре зелеными тупыми глазами и висячим красным носом. Аракчеев поворотил к нему голову, не глядя на него.
– Вы чего просите? – спросил Аракчеев.
– Я ничего не… прошу, ваше сиятельство, – тихо проговорил князь Андрей. Глаза Аракчеева обратились на него.
– Садитесь, – сказал Аракчеев, – князь Болконский?
– Я ничего не прошу, а государь император изволил переслать к вашему сиятельству поданную мною записку…
– Изволите видеть, мой любезнейший, записку я вашу читал, – перебил Аракчеев, только первые слова сказав ласково, опять не глядя ему в лицо и впадая всё более и более в ворчливо презрительный тон. – Новые законы военные предлагаете? Законов много, исполнять некому старых. Нынче все законы пишут, писать легче, чем делать.
– Я приехал по воле государя императора узнать у вашего сиятельства, какой ход вы полагаете дать поданной записке? – сказал учтиво князь Андрей.
– На записку вашу мной положена резолюция и переслана в комитет. Я не одобряю, – сказал Аракчеев, вставая и доставая с письменного стола бумагу. – Вот! – он подал князю Андрею.
На бумаге поперег ее, карандашом, без заглавных букв, без орфографии, без знаков препинания, было написано: «неосновательно составлено понеже как подражание списано с французского военного устава и от воинского артикула без нужды отступающего».
– В какой же комитет передана записка? – спросил князь Андрей.
– В комитет о воинском уставе, и мною представлено о зачислении вашего благородия в члены. Только без жалованья.
Князь Андрей улыбнулся.
– Я и не желаю.
– Без жалованья членом, – повторил Аракчеев. – Имею честь. Эй, зови! Кто еще? – крикнул он, кланяясь князю Андрею.


Ожидая уведомления о зачислении его в члены комитета, князь Андрей возобновил старые знакомства особенно с теми лицами, которые, он знал, были в силе и могли быть нужны ему. Он испытывал теперь в Петербурге чувство, подобное тому, какое он испытывал накануне сражения, когда его томило беспокойное любопытство и непреодолимо тянуло в высшие сферы, туда, где готовилось будущее, от которого зависели судьбы миллионов. Он чувствовал по озлоблению стариков, по любопытству непосвященных, по сдержанности посвященных, по торопливости, озабоченности всех, по бесчисленному количеству комитетов, комиссий, о существовании которых он вновь узнавал каждый день, что теперь, в 1809 м году, готовилось здесь, в Петербурге, какое то огромное гражданское сражение, которого главнокомандующим было неизвестное ему, таинственное и представлявшееся ему гениальным, лицо – Сперанский. И самое ему смутно известное дело преобразования, и Сперанский – главный деятель, начинали так страстно интересовать его, что дело воинского устава очень скоро стало переходить в сознании его на второстепенное место.
Князь Андрей находился в одном из самых выгодных положений для того, чтобы быть хорошо принятым во все самые разнообразные и высшие круги тогдашнего петербургского общества. Партия преобразователей радушно принимала и заманивала его, во первых потому, что он имел репутацию ума и большой начитанности, во вторых потому, что он своим отпущением крестьян на волю сделал уже себе репутацию либерала. Партия стариков недовольных, прямо как к сыну своего отца, обращалась к нему за сочувствием, осуждая преобразования. Женское общество, свет , радушно принимали его, потому что он был жених, богатый и знатный, и почти новое лицо с ореолом романической истории о его мнимой смерти и трагической кончине жены. Кроме того, общий голос о нем всех, которые знали его прежде, был тот, что он много переменился к лучшему в эти пять лет, смягчился и возмужал, что не было в нем прежнего притворства, гордости и насмешливости, и было то спокойствие, которое приобретается годами. О нем заговорили, им интересовались и все желали его видеть.
На другой день после посещения графа Аракчеева князь Андрей был вечером у графа Кочубея. Он рассказал графу свое свидание с Силой Андреичем (Кочубей так называл Аракчеева с той же неопределенной над чем то насмешкой, которую заметил князь Андрей в приемной военного министра).
– Mon cher, [Дорогой мой,] даже в этом деле вы не минуете Михаил Михайловича. C'est le grand faiseur. [Всё делается им.] Я скажу ему. Он обещался приехать вечером…
– Какое же дело Сперанскому до военных уставов? – спросил князь Андрей.
Кочубей, улыбнувшись, покачал головой, как бы удивляясь наивности Болконского.
– Мы с ним говорили про вас на днях, – продолжал Кочубей, – о ваших вольных хлебопашцах…
– Да, это вы, князь, отпустили своих мужиков? – сказал Екатерининский старик, презрительно обернувшись на Болконского.
– Маленькое именье ничего не приносило дохода, – отвечал Болконский, чтобы напрасно не раздражать старика, стараясь смягчить перед ним свой поступок.
– Vous craignez d'etre en retard, [Боитесь опоздать,] – сказал старик, глядя на Кочубея.
– Я одного не понимаю, – продолжал старик – кто будет землю пахать, коли им волю дать? Легко законы писать, а управлять трудно. Всё равно как теперь, я вас спрашиваю, граф, кто будет начальником палат, когда всем экзамены держать?
– Те, кто выдержат экзамены, я думаю, – отвечал Кочубей, закидывая ногу на ногу и оглядываясь.
– Вот у меня служит Пряничников, славный человек, золото человек, а ему 60 лет, разве он пойдет на экзамены?…
– Да, это затруднительно, понеже образование весьма мало распространено, но… – Граф Кочубей не договорил, он поднялся и, взяв за руку князя Андрея, пошел навстречу входящему высокому, лысому, белокурому человеку, лет сорока, с большим открытым лбом и необычайной, странной белизной продолговатого лица. На вошедшем был синий фрак, крест на шее и звезда на левой стороне груди. Это был Сперанский. Князь Андрей тотчас узнал его и в душе его что то дрогнуло, как это бывает в важные минуты жизни. Было ли это уважение, зависть, ожидание – он не знал. Вся фигура Сперанского имела особенный тип, по которому сейчас можно было узнать его. Ни у кого из того общества, в котором жил князь Андрей, он не видал этого спокойствия и самоуверенности неловких и тупых движений, ни у кого он не видал такого твердого и вместе мягкого взгляда полузакрытых и несколько влажных глаз, не видал такой твердости ничего незначащей улыбки, такого тонкого, ровного, тихого голоса, и, главное, такой нежной белизны лица и особенно рук, несколько широких, но необыкновенно пухлых, нежных и белых. Такую белизну и нежность лица князь Андрей видал только у солдат, долго пробывших в госпитале. Это был Сперанский, государственный секретарь, докладчик государя и спутник его в Эрфурте, где он не раз виделся и говорил с Наполеоном.
Сперанский не перебегал глазами с одного лица на другое, как это невольно делается при входе в большое общество, и не торопился говорить. Он говорил тихо, с уверенностью, что будут слушать его, и смотрел только на то лицо, с которым говорил.
Князь Андрей особенно внимательно следил за каждым словом и движением Сперанского. Как это бывает с людьми, особенно с теми, которые строго судят своих ближних, князь Андрей, встречаясь с новым лицом, особенно с таким, как Сперанский, которого он знал по репутации, всегда ждал найти в нем полное совершенство человеческих достоинств.
Сперанский сказал Кочубею, что жалеет о том, что не мог приехать раньше, потому что его задержали во дворце. Он не сказал, что его задержал государь. И эту аффектацию скромности заметил князь Андрей. Когда Кочубей назвал ему князя Андрея, Сперанский медленно перевел свои глаза на Болконского с той же улыбкой и молча стал смотреть на него.
– Я очень рад с вами познакомиться, я слышал о вас, как и все, – сказал он.
Кочубей сказал несколько слов о приеме, сделанном Болконскому Аракчеевым. Сперанский больше улыбнулся.
– Директором комиссии военных уставов мой хороший приятель – господин Магницкий, – сказал он, договаривая каждый слог и каждое слово, – и ежели вы того пожелаете, я могу свести вас с ним. (Он помолчал на точке.) Я надеюсь, что вы найдете в нем сочувствие и желание содействовать всему разумному.
Около Сперанского тотчас же составился кружок и тот старик, который говорил о своем чиновнике, Пряничникове, тоже с вопросом обратился к Сперанскому.
Князь Андрей, не вступая в разговор, наблюдал все движения Сперанского, этого человека, недавно ничтожного семинариста и теперь в руках своих, – этих белых, пухлых руках, имевшего судьбу России, как думал Болконский. Князя Андрея поразило необычайное, презрительное спокойствие, с которым Сперанский отвечал старику. Он, казалось, с неизмеримой высоты обращал к нему свое снисходительное слово. Когда старик стал говорить слишком громко, Сперанский улыбнулся и сказал, что он не может судить о выгоде или невыгоде того, что угодно было государю.
Поговорив несколько времени в общем кругу, Сперанский встал и, подойдя к князю Андрею, отозвал его с собой на другой конец комнаты. Видно было, что он считал нужным заняться Болконским.
– Я не успел поговорить с вами, князь, среди того одушевленного разговора, в который был вовлечен этим почтенным старцем, – сказал он, кротко презрительно улыбаясь и этой улыбкой как бы признавая, что он вместе с князем Андреем понимает ничтожность тех людей, с которыми он только что говорил. Это обращение польстило князю Андрею. – Я вас знаю давно: во первых, по делу вашему о ваших крестьянах, это наш первый пример, которому так желательно бы было больше последователей; а во вторых, потому что вы один из тех камергеров, которые не сочли себя обиженными новым указом о придворных чинах, вызывающим такие толки и пересуды.
– Да, – сказал князь Андрей, – отец не хотел, чтобы я пользовался этим правом; я начал службу с нижних чинов.
– Ваш батюшка, человек старого века, очевидно стоит выше наших современников, которые так осуждают эту меру, восстановляющую только естественную справедливость.
– Я думаю однако, что есть основание и в этих осуждениях… – сказал князь Андрей, стараясь бороться с влиянием Сперанского, которое он начинал чувствовать. Ему неприятно было во всем соглашаться с ним: он хотел противоречить. Князь Андрей, обыкновенно говоривший легко и хорошо, чувствовал теперь затруднение выражаться, говоря с Сперанским. Его слишком занимали наблюдения над личностью знаменитого человека.
– Основание для личного честолюбия может быть, – тихо вставил свое слово Сперанский.
– Отчасти и для государства, – сказал князь Андрей.
– Как вы разумеете?… – сказал Сперанский, тихо опустив глаза.
– Я почитатель Montesquieu, – сказал князь Андрей. – И его мысль о том, что le рrincipe des monarchies est l'honneur, me parait incontestable. Certains droits еt privileges de la noblesse me paraissent etre des moyens de soutenir ce sentiment. [основа монархий есть честь, мне кажется несомненной. Некоторые права и привилегии дворянства мне кажутся средствами для поддержания этого чувства.]
Улыбка исчезла на белом лице Сперанского и физиономия его много выиграла от этого. Вероятно мысль князя Андрея показалась ему занимательною.
– Si vous envisagez la question sous ce point de vue, [Если вы так смотрите на предмет,] – начал он, с очевидным затруднением выговаривая по французски и говоря еще медленнее, чем по русски, но совершенно спокойно. Он сказал, что честь, l'honneur, не может поддерживаться преимуществами вредными для хода службы, что честь, l'honneur, есть или: отрицательное понятие неделанья предосудительных поступков, или известный источник соревнования для получения одобрения и наград, выражающих его.
Доводы его были сжаты, просты и ясны.
Институт, поддерживающий эту честь, источник соревнования, есть институт, подобный Legion d'honneur [Ордену почетного легиона] великого императора Наполеона, не вредящий, а содействующий успеху службы, а не сословное или придворное преимущество.
– Я не спорю, но нельзя отрицать, что придворное преимущество достигло той же цели, – сказал князь Андрей: – всякий придворный считает себя обязанным достойно нести свое положение.
– Но вы им не хотели воспользоваться, князь, – сказал Сперанский, улыбкой показывая, что он, неловкий для своего собеседника спор, желает прекратить любезностью. – Ежели вы мне сделаете честь пожаловать ко мне в среду, – прибавил он, – то я, переговорив с Магницким, сообщу вам то, что может вас интересовать, и кроме того буду иметь удовольствие подробнее побеседовать с вами. – Он, закрыв глаза, поклонился, и a la francaise, [на французский манер,] не прощаясь, стараясь быть незамеченным, вышел из залы.


Первое время своего пребыванья в Петербурге, князь Андрей почувствовал весь свой склад мыслей, выработавшийся в его уединенной жизни, совершенно затемненным теми мелкими заботами, которые охватили его в Петербурге.
С вечера, возвращаясь домой, он в памятной книжке записывал 4 или 5 необходимых визитов или rendez vous [свиданий] в назначенные часы. Механизм жизни, распоряжение дня такое, чтобы везде поспеть во время, отнимали большую долю самой энергии жизни. Он ничего не делал, ни о чем даже не думал и не успевал думать, а только говорил и с успехом говорил то, что он успел прежде обдумать в деревне.
Он иногда замечал с неудовольствием, что ему случалось в один и тот же день, в разных обществах, повторять одно и то же. Но он был так занят целые дни, что не успевал подумать о том, что он ничего не думал.
Сперанский, как в первое свидание с ним у Кочубея, так и потом в середу дома, где Сперанский с глазу на глаз, приняв Болконского, долго и доверчиво говорил с ним, сделал сильное впечатление на князя Андрея.