Мясоедов, Николай Ефимович

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Николай Ефимович Мясоедов
Сенатор Российской империи
1796 — 1818
Московский вице-губернатор
1790 — 1793
Предшественник: Василий Александрович Небольсин
Преемник: Николай Иванович Шеншин
Тульский вице-губернатор
1784 — 1790
Предшественник: Яков Семёнович Буданов
Преемник: Николай Иванович Вельяминов
 
Рождение: 30 ноября 1750(1750-11-30)
Смерть: 05.08.1825
 
Военная служба
Звание: бригадир
 
Награды:

Николай Ефимович Мясоедов (30 ноября 1750 — 5 августа 1825) — действительный тайный советник, сенатор, московский вице-губернатор и директор Главной соляной конторы. Владелец городского особняка на ул. Большая Дмитровка, 8/1. Брат контр-адмирала А. Е. Мясоедова.

Сын подпоручика Ефима Ивановича Мясоедова. 20 января 1760 года был записан в Измайловский полк солдатом, 5 мая 1765 года начал действительную службу в Преображенском полку. Дослужившись до капитана, он 1 января 1783 года вышел в отставку с чином бригадира, а через год, 15 мая 1784 года, был определен Тульским вице-губернатором. 21 апреля 1787 года Мясоедов был произведен в статские советники.

В Туле он оставался до 15 мая 1789 года, когда был переведен на ту же должность в Москву. В 1796 году он был назначен сперва обер-прокурором 6-го департамента, затем сенатором в Петербург, с производством в тайные советники. 5 апреля 1797 года был назначен главным директором Соляной конторы. За устройство казенного Старорусского соляного завода, Эльтонского промысла и вообще соляной части Мясоедов был щедро награждён правительством и произведен 12 декабря 1807 года в действительные советники.

В 1815—1816 годах Мясоедов, по высочайшему повелению, ревизовал Тульскую, Курскую и Орловскую губернии. В первой оказались такие злоупотребления, что пришлось отстранить от должностей губернатора и вице-губернатора; во второй ревизия прошла благополучно, но в Орле «не осталось почти ни одного присутственного места, служащие которого не состояли бы в числе подсудимых. Строгость этой ревизии произвела в среде чиновничества страшную панику, которая еще более увеличилась, когда появилось обвинение орловского местного начальства в намерении отравить сенатора Мясоедова. Обвинению этому сенатор придал полное вероятие и сам лично принялся за расследование».

25 марта 1818 года Мясоедов по прошению был уволен в отставку с пенсией в 4000 рублей. Он умер, не дождавшись окончания возбужденных им дел о злоупотреблениях чиновников, которые в конце концов все оказались правыми. Князь И. М. Долгоруков, служивший в Соляной конторе под начальством Мясоедова и не ладивший с ним, называл его злобным, мстительным и лукавым интриганом. Мясоедов, по словам князя[1]:

Был ума не широкого и совсем не деловой человек, но пролаз самый хитрый и удачный... Везде все вышнырит, ко всем подъедет, всего в пользу свою добьется, а дойдет ли до настоящего государственного дела; он строчки не умеет написать, не смыслить резолюцию дать... Будучи иногда до крайности высокомерен, бывал и подл до низости, пресмыкающимся животным, когда дело шло о его пользе собственной.



Семья

Был дважды женат:

  1. жена княжна Аграфена Сергеевна Щербатова (19.07.1750—13.11.1801), дочь статского советника князя Сергея Осиповича Щербатова (1707—1777) от брака его с Екатериной Михайловной Стрелковой. Похоронена в Донском монастыре в Москве.
    • Павел Николаевич (1799—1868), с 1811 по 1817 год учился в Царскосельском лицее вместе с Пушкиным. Служил в Оренбургском уланском полку корнетом, позже в министерстве юстиции. Скончался в Петербурге.[2]
  2. жена с 1803 года Мария Алексеевна Измайлова (30.01.1763—24.11.1812), дочь отставного капитана гвардии Алексея Михайловича Измайлова (ум. 1783) от брака его с княжной Марией Васильевной Гагариной[3]. В апреле 1797 года была пожалована во фрейлины, но в 1800 году, по желанию, получила отставку с выдачею фрейлинского вознаграждения. Скончалась в Москве и была похоронена в Донском монастыре, где позже был похоронен её муж[4].

Напишите отзыв о статье "Мясоедов, Николай Ефимович"

Примечания

  1. И. М. Долгоруков. Капище моего сердца, или Словарь всех тех лиц, с коими я был в разных отношениях в течение моей жизни.- М.: Наука, 1997.— С.188.
  2. [akan95.narod.ru/myasoedov.htm Павел Николаевич Мясоедов]
  3. Мария Алексеевна Мясоедова приходилась по отцу племянницей московскому губернатору М. М. Измайлову, а по матери — князю С. В. Гагарину.
  4. П. Ф. Карабанов. Фрейлины Русского двора в XVIII столетии // Русская старина. 1871. Т. IV. — С. 403.

Отрывок, характеризующий Мясоедов, Николай Ефимович

Вольцоген хотел возразить что то, но Кутузов перебил его.
– Неприятель отбит на левом и поражен на правом фланге. Ежели вы плохо видели, милостивый государь, то не позволяйте себе говорить того, чего вы не знаете. Извольте ехать к генералу Барклаю и передать ему назавтра мое непременное намерение атаковать неприятеля, – строго сказал Кутузов. Все молчали, и слышно было одно тяжелое дыхание запыхавшегося старого генерала. – Отбиты везде, за что я благодарю бога и наше храброе войско. Неприятель побежден, и завтра погоним его из священной земли русской, – сказал Кутузов, крестясь; и вдруг всхлипнул от наступивших слез. Вольцоген, пожав плечами и скривив губы, молча отошел к стороне, удивляясь uber diese Eingenommenheit des alten Herrn. [на это самодурство старого господина. (нем.) ]
– Да, вот он, мой герой, – сказал Кутузов к полному красивому черноволосому генералу, который в это время входил на курган. Это был Раевский, проведший весь день на главном пункте Бородинского поля.
Раевский доносил, что войска твердо стоят на своих местах и что французы не смеют атаковать более. Выслушав его, Кутузов по французски сказал:
– Vous ne pensez donc pas comme lesautres que nous sommes obliges de nous retirer? [Вы, стало быть, не думаете, как другие, что мы должны отступить?]
– Au contraire, votre altesse, dans les affaires indecises c'est loujours le plus opiniatre qui reste victorieux, – отвечал Раевский, – et mon opinion… [Напротив, ваша светлость, в нерешительных делах остается победителем тот, кто упрямее, и мое мнение…]
– Кайсаров! – крикнул Кутузов своего адъютанта. – Садись пиши приказ на завтрашний день. А ты, – обратился он к другому, – поезжай по линии и объяви, что завтра мы атакуем.
Пока шел разговор с Раевским и диктовался приказ, Вольцоген вернулся от Барклая и доложил, что генерал Барклай де Толли желал бы иметь письменное подтверждение того приказа, который отдавал фельдмаршал.
Кутузов, не глядя на Вольцогена, приказал написать этот приказ, который, весьма основательно, для избежания личной ответственности, желал иметь бывший главнокомандующий.
И по неопределимой, таинственной связи, поддерживающей во всей армии одно и то же настроение, называемое духом армии и составляющее главный нерв войны, слова Кутузова, его приказ к сражению на завтрашний день, передались одновременно во все концы войска.
Далеко не самые слова, не самый приказ передавались в последней цепи этой связи. Даже ничего не было похожего в тех рассказах, которые передавали друг другу на разных концах армии, на то, что сказал Кутузов; но смысл его слов сообщился повсюду, потому что то, что сказал Кутузов, вытекало не из хитрых соображений, а из чувства, которое лежало в душе главнокомандующего, так же как и в душе каждого русского человека.
И узнав то, что назавтра мы атакуем неприятеля, из высших сфер армии услыхав подтверждение того, чему они хотели верить, измученные, колеблющиеся люди утешались и ободрялись.


Полк князя Андрея был в резервах, которые до второго часа стояли позади Семеновского в бездействии, под сильным огнем артиллерии. Во втором часу полк, потерявший уже более двухсот человек, был двинут вперед на стоптанное овсяное поле, на тот промежуток между Семеновским и курганной батареей, на котором в этот день были побиты тысячи людей и на который во втором часу дня был направлен усиленно сосредоточенный огонь из нескольких сот неприятельских орудий.
Не сходя с этого места и не выпустив ни одного заряда, полк потерял здесь еще третью часть своих людей. Спереди и в особенности с правой стороны, в нерасходившемся дыму, бубухали пушки и из таинственной области дыма, застилавшей всю местность впереди, не переставая, с шипящим быстрым свистом, вылетали ядра и медлительно свистевшие гранаты. Иногда, как бы давая отдых, проходило четверть часа, во время которых все ядра и гранаты перелетали, но иногда в продолжение минуты несколько человек вырывало из полка, и беспрестанно оттаскивали убитых и уносили раненых.
С каждым новым ударом все меньше и меньше случайностей жизни оставалось для тех, которые еще не были убиты. Полк стоял в батальонных колоннах на расстоянии трехсот шагов, но, несмотря на то, все люди полка находились под влиянием одного и того же настроения. Все люди полка одинаково были молчаливы и мрачны. Редко слышался между рядами говор, но говор этот замолкал всякий раз, как слышался попавший удар и крик: «Носилки!» Большую часть времени люди полка по приказанию начальства сидели на земле. Кто, сняв кивер, старательно распускал и опять собирал сборки; кто сухой глиной, распорошив ее в ладонях, начищал штык; кто разминал ремень и перетягивал пряжку перевязи; кто старательно расправлял и перегибал по новому подвертки и переобувался. Некоторые строили домики из калмыжек пашни или плели плетеночки из соломы жнивья. Все казались вполне погружены в эти занятия. Когда ранило и убивало людей, когда тянулись носилки, когда наши возвращались назад, когда виднелись сквозь дым большие массы неприятелей, никто не обращал никакого внимания на эти обстоятельства. Когда же вперед проезжала артиллерия, кавалерия, виднелись движения нашей пехоты, одобрительные замечания слышались со всех сторон. Но самое большое внимание заслуживали события совершенно посторонние, не имевшие никакого отношения к сражению. Как будто внимание этих нравственно измученных людей отдыхало на этих обычных, житейских событиях. Батарея артиллерии прошла пред фронтом полка. В одном из артиллерийских ящиков пристяжная заступила постромку. «Эй, пристяжную то!.. Выправь! Упадет… Эх, не видят!.. – по всему полку одинаково кричали из рядов. В другой раз общее внимание обратила небольшая коричневая собачонка с твердо поднятым хвостом, которая, бог знает откуда взявшись, озабоченной рысцой выбежала перед ряды и вдруг от близко ударившего ядра взвизгнула и, поджав хвост, бросилась в сторону. По всему полку раздалось гоготанье и взвизги. Но развлечения такого рода продолжались минуты, а люди уже более восьми часов стояли без еды и без дела под непроходящим ужасом смерти, и бледные и нахмуренные лица все более бледнели и хмурились.
Князь Андрей, точно так же как и все люди полка, нахмуренный и бледный, ходил взад и вперед по лугу подле овсяного поля от одной межи до другой, заложив назад руки и опустив голову. Делать и приказывать ему нечего было. Все делалось само собою. Убитых оттаскивали за фронт, раненых относили, ряды смыкались. Ежели отбегали солдаты, то они тотчас же поспешно возвращались. Сначала князь Андрей, считая своею обязанностью возбуждать мужество солдат и показывать им пример, прохаживался по рядам; но потом он убедился, что ему нечему и нечем учить их. Все силы его души, точно так же как и каждого солдата, были бессознательно направлены на то, чтобы удержаться только от созерцания ужаса того положения, в котором они были. Он ходил по лугу, волоча ноги, шаршавя траву и наблюдая пыль, которая покрывала его сапоги; то он шагал большими шагами, стараясь попадать в следы, оставленные косцами по лугу, то он, считая свои шаги, делал расчеты, сколько раз он должен пройти от межи до межи, чтобы сделать версту, то ошмурыгывал цветки полыни, растущие на меже, и растирал эти цветки в ладонях и принюхивался к душисто горькому, крепкому запаху. Изо всей вчерашней работы мысли не оставалось ничего. Он ни о чем не думал. Он прислушивался усталым слухом все к тем же звукам, различая свистенье полетов от гула выстрелов, посматривал на приглядевшиеся лица людей 1 го батальона и ждал. «Вот она… эта опять к нам! – думал он, прислушиваясь к приближавшемуся свисту чего то из закрытой области дыма. – Одна, другая! Еще! Попало… Он остановился и поглядел на ряды. „Нет, перенесло. А вот это попало“. И он опять принимался ходить, стараясь делать большие шаги, чтобы в шестнадцать шагов дойти до межи.