Мятеж на «Баунти»

Мятеж на «Баунти» (англ. Mutiny on the Bounty) — восстание 28 апреля 1789 года части экипажа на британском корабле «Баунти» во время экспедиции за хлебным деревом в Тихом океане. Мятеж против капитана Вильяма Блая возглавил его помощник — Флетчер Кристиан. Высаженный мятежниками в шлюпку вместе с верными членами экипажа капитан Блай преодолел свыше 6710 км и чудом спасся. Флетчер Кристиан и остальная восставшая команда попробовали учредить собственную колонию на одном из островов, однако после кровавых споров повстанцы разделились — часть из них во главе с Кристианом поселилась на острове Питкэрн, а остальные остались на Таити, где были арестованы, возвращены в Англию и преданы суду. Поселившиеся на острове Питкэрн были обнаружены лишь в 1808 году американским кораблём. История восстания получила большую огласку в Великобритании, приобрела романтичные и приключенческие черты, стала основной темой нескольких пьес, книг и стихотворений.

Предыстория

События вокруг корабля «Баунти» происходили в тот исторический период, когда Британская империя продолжала открывать и присоединять новые территории в свой состав и прилагала значительные усилия для расширения существующих территорий. Таким образом Британия пыталась компенсировать потерю в 1783 году американских колоний. Для укрепления влияния на американском континенте Британия считала необходимым экономически развивать свои владения в Вест-Индии. Сахарные плантации в этих регионах большей частью базировались на дешёвом труде рабов-негров, которых продолжали экспортировать из Африки. Развитие этих регионов зависело в известной степени от снабжения всё большего количества рабов дешевой пищей. Считалось, что внедрение недавно открытого хлебного дерева на вест-индийских плантациях будет иметь позитивное влияние на развитие этих колоний. Ещё со времени первых исследователей тихоокеанских островов и особенно после путешествия Джеймса Кука были известны полезные свойства хлебного дерева, его дешевизна и отличные питательные свойства.

Впервые идеи внедрения хлебного дерева в Вест-Индии появились ещё в 1772 году, когда тогдашний плантатор, а позже губернатор Сент-Винсента Валентайн Моррис обратился с предложением к британскому правительству направить экспедицию в Тихий океан с целью доставить деревья с островов Океании до вест-индийских колоний. Позже, в 1775 году, эти предложения поддержал и Вест-Индийский комитет, который даже предложил вознаграждение в размере 100 фунтов стерлингов капитану, который доставил бы хлебное дерево в Америку. Невзирая на это, никаких ощутимых шагов в этом направлении не было сделано вплоть до назначения на должность президента Королевского научного общества Джозефа Бенкса. Бенкс был известным натуралистом, путешественником, учёным и меценатом, который сам путешествовал в Океании, пробовал хлебное дерево и разделял мысли относительно его пользы и необходимости внедрения в американских колониях Великобритании. Пользуясь поддержкой и заместительством короля Георга ІІІ Бенкс начал активно лоббировать этот проект, и уже в феврале 1778 года премьер-министр Уильям Питт заявил об организации британским правительством экспедиции за хлебными деревьями.

Экспедиция за хлебными деревьями

Путешествие

Путешествие «Баунти» откладывалась несколько раз — сначала адмиралтейство не предоставляло вовремя приказ на начало экспедиции, а позже когда его наконец получили, испортилась погода и судно провело несколько недель в Портсмуте пытаясь выйти в море, что им удалось только 23 декабря 1787 года. Плохая погода сопровождала судно в течение нескольких недель и после посещения Канарских островов, где команда пополнила свои запасы, корабль направился к мысу Горн, через который они намеревались добраться до Тихого океана. Однако долгая задержка корабля в Англии привела к тому, что «Баунти» оказался возле мыса Горн во время летнего сезона ураганов в южном полушарии, и переход значительно усложнился. После недель неудачных попыток перейти к Тихому океану через мыс Горн капитан Уильям Блай принял решение изменить план и следовать на восток — через Атлантический и Индийский океаны до Тихого океана. Такой маршрут был значительно длиннее, но это позволяло сохранить корабль и команду, которая страдала от непогоды и холода.

Как выяснилось, во время путешествия капитан Блай действительно заботился о своей команде. Он не только поддерживал корабль и команду в образцовой чистоте, но и имел целый арсенал мер для поддержания здоровья матросов — особенно продукты и препараты против цинги. Блай считал здоровье экипажа одной из своих главных задач, поэтому кроме хорошего рациона питания даже заставлял матросов и офицеров ежедневно танцевать, чтобы дать им возможность больше двигаться и поддерживать хорошее физическое состояние. При первой возможности корабль заходил в ближайшие порты: на мысе Доброй Надежды он остановился на 38 дней, корабль отремонтировали и пополнили провиант, команда имела возможность передохнуть и Блай отпустил нескольких мичманов на берег и даже одолжил Кристиану немного денег. Через семь недель «Баунти» уже был возле побережья Тасмании, где корабль снова остановился пополнить запас воды. Именно здесь произошло первое недоразумение между капитаном Блаем и корабельным плотником Уильямом Перселом, которого за пререкания с капитаном отослали с корабля на берег. За всё 10-месячное путешествие от инфекции умер только один матрос и то по недосмотру врача, который не начал вовремя лечить больного. Как и на остальной части британского флота того времени, на корабле соблюдалась строгая дисциплина. По приказу капитана виновных матросов пороли розгами, но во время путешествия Блая количество наказаний было не выше, чем в среднем во флоте, и они не вызывали особых возражений со стороны других членов команды.

Таити

26 октября 1788 года, «Баунти» прибыл к острову Таити, где Блай рассчитывал начать сбор саженцев хлебных деревьев. Для успеха экспедиции было необходимо наладить отношения с местным населением, а особенно вождями. Блай уже посещал Таити в составе экспедиции Джеймса Кука, его там хорошо помнили и радушно встретили. Используя своё влияние на местных вождей, а также взятки, капитан договорился, что англичане разобьют лагерь на острове и начнут собирать саженцы.

Мятеж

Ответ на вопрос о причинах мятежа оставался противоречивым много лет. Обозреватели того времени и сами мятежники утверждали, что восстание произошло по вине капитана Вильяма Блая, который своим жестоким поведением вынудил некоторых членов экипажа к мятежу. Эту точку зрения также активно поддерживали многочисленные влиятельные родственники Флетчера Кристиана и Питера Хейвуда. В качестве другой, наиболее распространённой и достаточно экзотичной причины мятежа рассматривали влияние Таити и особенно сладострастных таитянок на моряков. Этой точки зрения придерживался, в частности, сам капитан Блай, который называл причинами мятежа также разврат и развращение. Современные исследователи придерживаются мысли, что мятеж на «Баунти» стал результатом нескольких факторов. Безусловно, Вильям Блай обладал вспыльчивым характером, но, например, телесные наказания на корабле применялись значительно реже, чем на других, и его дисциплина на «Баунти» не была чем-то чрезвычайным на британском флоте. Приятные воспоминания о пребывании на Таити были соблазнительными, но не могли быть основными причинами мятежа. Наиболее вероятной причиной является совокупность всех этих факторов, а также моральное состояние экипажа и особенно Флетчера Кристиана после многих месяцев морского путешествия.

К тому же, когда Вильям Блай был захвачен 28 апреля 1789 года, большинство членов экипажа хорошо осознавало последствия мятежа: по закону смертным наказанием карался не только мятеж, но и безразличие и нежелание противостоять мятежникам. После совершения мятежа у многих моряков другого выбора уже не было, и, высадив капитана и его лоялистов в шлюпку, восставшая команда «Баунти» отправилась искать безопасное место. Они нашли пристанище на острове Питкэрн, где (вместе с таитянками) основали колонию, существующую по сей день.

«Баунти» в кино

В XX веке появилось несколько фильмов о событиях на «Баунти» при участии известных артистов и режиссёров:

• «Мятеж на Баунти» / The Mutiny of the Bounty (1916) Австралия
• «По следам Баунти» / In the Wake of the Bounty (1933) Австралия.
• «Мятеж на Баунти» (1935) — при участии Кларка Гейбла в роли Флетчера Кристиана, получил премию «Оскар» как лучший фильм года.
• «Мятеж на Баунти» (1962) — принимал участие другой известный американский актёр — Марлон Брандо, который тоже сыграл роль Кристиана. Фильм 1962 года считался одной из наилучших кинематографических реализаций, но имел несколько фактических ошибок и преувеличений.
• «Баунти» (1984) — при участии Энтони Хопкинса в роли капитана Блая и Мела Гибсона в роли Флетчера Кристиана.
• «Остров» / L'Île (1987) — реж. Франсуа Летерье, экранизация одноимённого романа французского писателя Робера Мерля, повествующего о вышеупомянутых событиях.

См. также

• Баунти — небольшой залив на острове Питкэрн, названный в честь сожжённого там же британского корабля.
• Баунти — мятежный корабль, открывший остров Питкэрн.
• Поход Баунти — о походе «Баунти» в статье Блай, Уильям.

Литература

• Caroline Alexander: The Bounty: The True Story of the Mutiny on the Bounty. Viking Penguin. London 2003, ISBN 3-8270-0163-3.
• William Bligh, «The Bounty Mutiny: Captain William Bligh’s Firsthand Account of the Last Voyage of HMS Bounty». St Petersburg, Florida, Red and Black Publishers, 2008, ISBN 978-1-934941-06-5

Ссылки

• [www.lareau.org/bounty.html Восстание на корабле «Баунти». Подборка документов]  (англ.)
• [www.pitcairn.ru/home.htm Российский проект БАУНТИ - ПИТКЭРН]  (рус.)
• [www.fatefulvoyage.com/index.html Фатальное путешествие История восстания на «Баунти»]  (англ.)

Отрывок, характеризующий Мятеж на «Баунти»

– Ну, что вы, мама? Ну, что вам за охота? Что ж тут удивительного?

В середине третьего экосеза зашевелились стулья в гостиной, где играли граф и Марья Дмитриевна, и большая часть почетных гостей и старички, потягиваясь после долгого сиденья и укладывая в карманы бумажники и кошельки, выходили в двери залы. Впереди шла Марья Дмитриевна с графом – оба с веселыми лицами. Граф с шутливою вежливостью, как то по балетному, подал округленную руку Марье Дмитриевне. Он выпрямился, и лицо его озарилось особенною молодецки хитрою улыбкой, и как только дотанцовали последнюю фигуру экосеза, он ударил в ладоши музыкантам и закричал на хоры, обращаясь к первой скрипке:
– Семен! Данилу Купора знаешь?
Это был любимый танец графа, танцованный им еще в молодости. (Данило Купор была собственно одна фигура англеза .)
– Смотрите на папа, – закричала на всю залу Наташа (совершенно забыв, что она танцует с большим), пригибая к коленам свою кудрявую головку и заливаясь своим звонким смехом по всей зале.
Действительно, всё, что только было в зале, с улыбкою радости смотрело на веселого старичка, который рядом с своею сановитою дамой, Марьей Дмитриевной, бывшей выше его ростом, округлял руки, в такт потряхивая ими, расправлял плечи, вывертывал ноги, слегка притопывая, и всё более и более распускавшеюся улыбкой на своем круглом лице приготовлял зрителей к тому, что будет. Как только заслышались веселые, вызывающие звуки Данилы Купора, похожие на развеселого трепачка, все двери залы вдруг заставились с одной стороны мужскими, с другой – женскими улыбающимися лицами дворовых, вышедших посмотреть на веселящегося барина.
– Батюшка то наш! Орел! – проговорила громко няня из одной двери.
Граф танцовал хорошо и знал это, но его дама вовсе не умела и не хотела хорошо танцовать. Ее огромное тело стояло прямо с опущенными вниз мощными руками (она передала ридикюль графине); только одно строгое, но красивое лицо ее танцовало. Что выражалось во всей круглой фигуре графа, у Марьи Дмитриевны выражалось лишь в более и более улыбающемся лице и вздергивающемся носе. Но зато, ежели граф, всё более и более расходясь, пленял зрителей неожиданностью ловких выверток и легких прыжков своих мягких ног, Марья Дмитриевна малейшим усердием при движении плеч или округлении рук в поворотах и притопываньях, производила не меньшее впечатление по заслуге, которую ценил всякий при ее тучности и всегдашней суровости. Пляска оживлялась всё более и более. Визави не могли ни на минуту обратить на себя внимания и даже не старались о том. Всё было занято графом и Марьею Дмитриевной. Наташа дергала за рукава и платье всех присутствовавших, которые и без того не спускали глаз с танцующих, и требовала, чтоб смотрели на папеньку. Граф в промежутках танца тяжело переводил дух, махал и кричал музыкантам, чтоб они играли скорее. Скорее, скорее и скорее, лише, лише и лише развертывался граф, то на цыпочках, то на каблуках, носясь вокруг Марьи Дмитриевны и, наконец, повернув свою даму к ее месту, сделал последнее па, подняв сзади кверху свою мягкую ногу, склонив вспотевшую голову с улыбающимся лицом и округло размахнув правою рукой среди грохота рукоплесканий и хохота, особенно Наташи. Оба танцующие остановились, тяжело переводя дыхание и утираясь батистовыми платками.
– Вот как в наше время танцовывали, ma chere, – сказал граф.
– Ай да Данила Купор! – тяжело и продолжительно выпуская дух и засучивая рукава, сказала Марья Дмитриевна.


В то время как у Ростовых танцовали в зале шестой англез под звуки от усталости фальшививших музыкантов, и усталые официанты и повара готовили ужин, с графом Безухим сделался шестой удар. Доктора объявили, что надежды к выздоровлению нет; больному дана была глухая исповедь и причастие; делали приготовления для соборования, и в доме была суетня и тревога ожидания, обыкновенные в такие минуты. Вне дома, за воротами толпились, скрываясь от подъезжавших экипажей, гробовщики, ожидая богатого заказа на похороны графа. Главнокомандующий Москвы, который беспрестанно присылал адъютантов узнавать о положении графа, в этот вечер сам приезжал проститься с знаменитым Екатерининским вельможей, графом Безухим.
Великолепная приемная комната была полна. Все почтительно встали, когда главнокомандующий, пробыв около получаса наедине с больным, вышел оттуда, слегка отвечая на поклоны и стараясь как можно скорее пройти мимо устремленных на него взглядов докторов, духовных лиц и родственников. Князь Василий, похудевший и побледневший за эти дни, провожал главнокомандующего и что то несколько раз тихо повторил ему.
Проводив главнокомандующего, князь Василий сел в зале один на стул, закинув высоко ногу на ногу, на коленку упирая локоть и рукою закрыв глаза. Посидев так несколько времени, он встал и непривычно поспешными шагами, оглядываясь кругом испуганными глазами, пошел чрез длинный коридор на заднюю половину дома, к старшей княжне.
Находившиеся в слабо освещенной комнате неровным шопотом говорили между собой и замолкали каждый раз и полными вопроса и ожидания глазами оглядывались на дверь, которая вела в покои умирающего и издавала слабый звук, когда кто нибудь выходил из нее или входил в нее.
– Предел человеческий, – говорил старичок, духовное лицо, даме, подсевшей к нему и наивно слушавшей его, – предел положен, его же не прейдеши.
– Я думаю, не поздно ли соборовать? – прибавляя духовный титул, спрашивала дама, как будто не имея на этот счет никакого своего мнения.
– Таинство, матушка, великое, – отвечало духовное лицо, проводя рукою по лысине, по которой пролегало несколько прядей зачесанных полуседых волос.
– Это кто же? сам главнокомандующий был? – спрашивали в другом конце комнаты. – Какой моложавый!…
– А седьмой десяток! Что, говорят, граф то не узнает уж? Хотели соборовать?
– Я одного знал: семь раз соборовался.
Вторая княжна только вышла из комнаты больного с заплаканными глазами и села подле доктора Лоррена, который в грациозной позе сидел под портретом Екатерины, облокотившись на стол.
– Tres beau, – говорил доктор, отвечая на вопрос о погоде, – tres beau, princesse, et puis, a Moscou on se croit a la campagne. [прекрасная погода, княжна, и потом Москва так похожа на деревню.]
– N'est ce pas? [Не правда ли?] – сказала княжна, вздыхая. – Так можно ему пить?
Лоррен задумался.
– Он принял лекарство?
– Да.
Доктор посмотрел на брегет.
– Возьмите стакан отварной воды и положите une pincee (он своими тонкими пальцами показал, что значит une pincee) de cremortartari… [щепотку кремортартара…]
– Не пило слушай , – говорил немец доктор адъютанту, – чтопи с третий удар шивь оставался .
– А какой свежий был мужчина! – говорил адъютант. – И кому пойдет это богатство? – прибавил он шопотом.
– Окотник найдутся , – улыбаясь, отвечал немец.
Все опять оглянулись на дверь: она скрипнула, и вторая княжна, сделав питье, показанное Лорреном, понесла его больному. Немец доктор подошел к Лоррену.
– Еще, может, дотянется до завтрашнего утра? – спросил немец, дурно выговаривая по французски.
Лоррен, поджав губы, строго и отрицательно помахал пальцем перед своим носом.
– Сегодня ночью, не позже, – сказал он тихо, с приличною улыбкой самодовольства в том, что ясно умеет понимать и выражать положение больного, и отошел.

Между тем князь Василий отворил дверь в комнату княжны.
В комнате было полутемно; только две лампадки горели перед образами, и хорошо пахло куреньем и цветами. Вся комната была установлена мелкою мебелью шифоньерок, шкапчиков, столиков. Из за ширм виднелись белые покрывала высокой пуховой кровати. Собачка залаяла.
– Ах, это вы, mon cousin?
Она встала и оправила волосы, которые у нее всегда, даже и теперь, были так необыкновенно гладки, как будто они были сделаны из одного куска с головой и покрыты лаком.
– Что, случилось что нибудь? – спросила она. – Я уже так напугалась.
– Ничего, всё то же; я только пришел поговорить с тобой, Катишь, о деле, – проговорил князь, устало садясь на кресло, с которого она встала. – Как ты нагрела, однако, – сказал он, – ну, садись сюда, causons. [поговорим.]
– Я думала, не случилось ли что? – сказала княжна и с своим неизменным, каменно строгим выражением лица села против князя, готовясь слушать.
– Хотела уснуть, mon cousin, и не могу.
– Ну, что, моя милая? – сказал князь Василий, взяв руку княжны и пригибая ее по своей привычке книзу.
Видно было, что это «ну, что» относилось ко многому такому, что, не называя, они понимали оба.
Княжна, с своею несообразно длинною по ногам, сухою и прямою талией, прямо и бесстрастно смотрела на князя выпуклыми серыми глазами. Она покачала головой и, вздохнув, посмотрела на образа. Жест ее можно было объяснить и как выражение печали и преданности, и как выражение усталости и надежды на скорый отдых. Князь Василий объяснил этот жест как выражение усталости.
– А мне то, – сказал он, – ты думаешь, легче? Je suis ereinte, comme un cheval de poste; [Я заморен, как почтовая лошадь;] а всё таки мне надо с тобой поговорить, Катишь, и очень серьезно.
Князь Василий замолчал, и щеки его начинали нервически подергиваться то на одну, то на другую сторону, придавая его лицу неприятное выражение, какое никогда не показывалось на лице князя Василия, когда он бывал в гостиных. Глаза его тоже были не такие, как всегда: то они смотрели нагло шутливо, то испуганно оглядывались.
Княжна, своими сухими, худыми руками придерживая на коленях собачку, внимательно смотрела в глаза князю Василию; но видно было, что она не прервет молчания вопросом, хотя бы ей пришлось молчать до утра.
– Вот видите ли, моя милая княжна и кузина, Катерина Семеновна, – продолжал князь Василий, видимо, не без внутренней борьбы приступая к продолжению своей речи, – в такие минуты, как теперь, обо всём надо подумать. Надо подумать о будущем, о вас… Я вас всех люблю, как своих детей, ты это знаешь.
Княжна так же тускло и неподвижно смотрела на него.
– Наконец, надо подумать и о моем семействе, – сердито отталкивая от себя столик и не глядя на нее, продолжал князь Василий, – ты знаешь, Катишь, что вы, три сестры Мамонтовы, да еще моя жена, мы одни прямые наследники графа. Знаю, знаю, как тебе тяжело говорить и думать о таких вещах. И мне не легче; но, друг мой, мне шестой десяток, надо быть ко всему готовым. Ты знаешь ли, что я послал за Пьером, и что граф, прямо указывая на его портрет, требовал его к себе?
Князь Василий вопросительно посмотрел на княжну, но не мог понять, соображала ли она то, что он ей сказал, или просто смотрела на него…