Мёзы

Мёзы, или мисы (лат. Moesi, греч. Μυσοί; также мезийцы, мизийцы; ассир. мушк) — народность (группа фракийских племен), обитавшая в первом тысячелетии до н. э. на территории между Нижним Дунаем и Балканскими горами. В современной географии ареалу расселения мёзов приблизительно соответствуют сербская долина Тимок близ Железных Ворот на Дунае, Северная Болгария и далее причерноморско-степная Добруджа за исключением древнегреческой колонии Томы. Считается, что язык ранних мисов родственнен фригийскому.

Археология

Возникновение мёзов связывается^[кем?] с брницкой культурой позднего бронзового — раннего железного века.

Источники

Сведения античных (как римских, так и греческих) источников о мисах крайне немногочисленны. Исторические и археологические данные слишком скудны, чтобы знать точное происхождение фракийских племен. За неимением достаточных письменных источников, сведения о жизни и культуре мисов базируются на археологических данных и надписях. Довольно много эпиграфических памятников было обнаружено после Второй мировой войны, в основном римские надписи, относящиеся к провинции Мёзия.

История

Происхождение

Происхождения и направления миграции мисов привели к появлению различных научных гипотез. Где они жили раньше, неизвестно, но, учитывая, что варварские племена двигались с севера на юг, вероятно, севернее. На основе лингвистических данных есть предположение, что в бронзовом веке мисы населяли земли к востоку от реки Моравы и Дуная, а затем началось их переселение в юго-восточном направлении до Малой Азии, достигая даже Месопотамии. Некоторые авторы считают, что хеттское расширение на юго-запад Малой Азии в течение XIV и первой половины XIII веков до нашей эры привели к переселению местного населения на Балканах, в том числе части мисов. Геродот пишет, что ещё до Троянской войны мисы перешли через Босфор в Европу, завоевали все фракийские племена, достигли Ионического моря и реки Пеней в Греции. После распада хеттского государства началась вторая волна переселения мисов в Малую Азию. Дьяконов считает, что фригийцы и входящие в их группу мисы были известны восточным народам (ассирийцам) под общим именем «мушки».

Переселившись в Малую Азию с Балканского полуострова на рубеже XIII—XII веков до н. э., застали Хеттскую империю в состоянии гибели и распада. Само переселение в Азию происходило двумя волнами. Притом, в нём участвовали как мисы-«мушки», так и родственные им фригийцы. Точные причины падения Хеттской державы неизвестны, К. Биттель считает, что, возможно, в этом как раз виноваты племена фригийцев и мисов. Гомер говорит о том, что мисы стали обитать на европейской стороне Геллеспонта вместе с фракийцами. В «Илиаде» они упоминаются как союзники троянцев. Про позднейших мисов Страбон отмечал, что они пришли из-за Дуная во времена Троянской войны, и потеснили прежде живших в этих местах фригийцев. От них область на северо-западе получила название Мизия. Язык их, по Страбону, представлял собой «смешение» фригийского и лидийского языков.

Античность

Во времена ранней античности мёзы служили царям Древней Македонии и, по-видимому, испытали на себе некоторое древнегреческое влияние.

После завоевания Македонии Римским государством и дальнейшего расширения территории Римской империи, римляне начинают вести войны с придунайскими племенами. В этот период в римских источниках начинают упоминаться племена мёзов. Традиционными соседями мёзов были родственные им иллирийско-фракийские племена, хотя отношения между ними были довольно напряжёнными из-за конфликтов за пастбищные угодья. Так, скордиски постоянно воевали с племенами мёзов, автариатов и трибаллов, бессов. Самым известным центром общности мёзов была область вдоль реки Цибрус (совр. Цибрица в республике Болгария).

Романизация

Если верить краткому сообщению Флора, римляне до конца I века до н. э. имели о мезах лишь смутное представление. Однако, исходя из того, что, начиная со времени правления Тиберия (14—37 годы н. э.), их именем стала называться вся римская провинция на Нижнем Дунае, специалисты^[кто?] делают вывод о значительной силе и влиятельности этого племени во фракийском мире. В 75 году до н. э. проконсул Македонии Гай Скрибоний Курион совершил поход на территорию Мёзии, где одержал победу над местными племенами и первым из римских полководцев достиг Нижнего Дуная. Преследуя разбитых в бою дарданов, он дошел до южных Карпат, но продвигаться дальше не решился.

В 29—27 годах до н. э. римские войска под руководством Марка Лициния Красса, внука известного триумвира, разгромили мёзов. Однако римская провинция Мёзия была организована позже, только в последние годы правления Августа (27 г. до н. э. — 14 г. н. э.). Большая часть мёзов, обитавших в так называемой Верхней (западной) Мёзии, оказалась под властью римлян, где они, как позднее северодунайские даки, подверглись романизации, сохраняя при этом традиционный скотоводческий уклад доримской жизни. После римского завоевания в Мёзии и Фракии развернулась ожесточенная борьба между сторонниками и противниками романизации. Некоторые мёзы долгое время оказывали сопротивление римской централизации, хотя часть из них увидела в римской власти путь к долгожданной стабильности и торговому процветанию. В 13 году до н. э. император Август вынужден был направить во Фракию войска под командованием Луция Кальпурния Писона, которые подавили там антиримские волнения. К 12 году до н. э. римляне установили своё господство на всем пространстве долины реки Дуная. Нижняя (восточная) Мёзия вошла в состав зависимой от Рима Фракии. Для закрепления своей власти римляне возвели целый ряд фортов, в том числе крепость Рациария, превратившуюся в римский военно-торговый порт на Дунае. Точная дата образования римской провинции Мёзия не известна. Однако Дион Кассий упоминает, что в 6 году н. э. Мёзией уже управлял Цецина Север (Dio Cassius lv. 29). В 46 году к провинции Мёзия была присоединена восточная часть территории обитания мёзов. Со временем мезийцами стали назвать всех жителей провинции. В 86 году Мёзия разделена на две провинции: Верхняя Мёзия и Нижняя Мёзия. В каждой из провинций было поставлено по два легиона. Управление каждой из провинций осуществлялось прокуратором и консульским легатом, назначаемым императором. Многочисленное крестьянство Мёзии жило общинами, в которых нередко сохранялись остатки родовых отношений. Несмотря на сильную эллинизацию и романизацию Мёзии и Фракии, её население и в III веке так сильно отличалось от населения эллинизированных областей востока Римской империи, что восточноримские писатели нередко называли Фракию «варварской страной». Мезийцы, земледельцы и скотоводы, рослые, крепкие и выносливые, пользовались заслуженной славой едва ли не лучших воинов империи. Из Верхней Мёзии происходят три римских императора (Галерий, Лициний и Максимин), которые родились в обычных крестьянских семьях и благодаря военной карьере быстро достигли высших постов империи. После утраты империей всей задунайской Дакии и вывода в 270 году римских колонистов императором Аврелианом (270—275) на территорию Мёзии, вслед за римлянами было переселено и весьма немало дакийцев. Они были переселены в пограничные области.

Великое переселение народов

С середины III века в этническом составе провинции произошли значительные изменения. С этого времени здесь стали селиться соседние с империей варварские племена: готы, сарматы, аланы, вандалы и другие. К середине IV века союзы племен вандалов, готов, сарматов окрепли и усилились. По мере развития земледелия и ремесла их походы на империю предпринимались уже не столько ради добычи и пленных, сколько для захвата плодородных, пригодных для обработки земель. Будучи не в силах сдержать напор варваров, римляне в середине IV века вынуждены были предоставлять им опустошённые пограничные Дунайские территории, возлагая затем на этих поселенцев оборону государственных рубежей. С 370 года усилился натиск на провинцию готов, которых с востока стали теснить азиатские кочевники — гунны. Римские власти позволили готам перейти границу и занять пустующие пограничные области. Большое число варваров (так называемых вестготов) были расселены в Мизии и Северной Фракии. В V веке гунны достигли пределов империи и, не встретив серьёзного сопротивления, стали опустошать территорию Мизии, проникая вглубь империи и дойдя даже до Фермопил. Массовые вторжения северных племен и заселение ими задунайских территорий привели к сокращению романизированных племен провинции и варваров, что привело к постепенному исчезновению мизийских племен. Как итог Великого переселения народов, часть мизийцев вошла вместе с даками в состав валашской народности, ставшей предками современного румынского и молдавского народов, а часть подверглась славянизации и вошла в состав современных болгар.

Культура

Страбон сообщает, ссылаясь на Посейдония, что мисийцы по религиозным соображениям воздерживаются от употребления всякого мяса и довольствуются мёдом, молоком и брынзой, за что их называют «боящимися Бога» (theosebeis) и «блуждающими в дыму» (kapnobatai). Что касается терминов «theosebeis» и «kapnobatai», то они фактически относятся к конкретным религиозным личностям, а не ко всему народу. Возможно, что выражение «блуждающие в дыму» связано с экстазом, вызванным дымом конопли, известной скифам и фракийцам. В этом случае «kapnobatai» — это танцовщики и колдуны (шаманы) среди мисийцев и гетов, которые вдыхали дым конопли для достижения экстатического транса.

Отождествление со славянами

Средневековые византийские писатели широко используют имя мисов для описания славян. Отождествление произошло потому, что славяне между VI и VIII веками заняли их земли. В «Житии св. Клементина» (XIII век) говорится, что «мизы европейские» (так в своем труде автор именует славян), будучи отброшены Александром Македонским к северу, вернулись и заняли все Балканы. Походы славян против Византии средневековые и славянские хронисты расценивали как возврат народа на земли своей древней прародины.

Ссылки

• [www.romana.su/publ/60-1-0-644.htm/ Август. Внешняя политика. Мёзы и Мёзия]
• [www.roman-glory.com/02-08-01/ Мир античных племен на нижнем Дунае (Рубцов С. М.)]

Отрывок, характеризующий Мёзы

– А, ну так вот видите!
– Да, mais ce n'est pas comme vous l'entendez, [но это не так, как вы это понимаете,] – продолжал князь Андрей. – Я ни малейшего добра не желал и не желаю этому мерзавцу протоколисту, который украл какие то сапоги у ополченцев; я даже очень был бы доволен видеть его повешенным, но мне жалко отца, то есть опять себя же.
Князь Андрей всё более и более оживлялся. Глаза его лихорадочно блестели в то время, как он старался доказать Пьеру, что никогда в его поступке не было желания добра ближнему.
– Ну, вот ты хочешь освободить крестьян, – продолжал он. – Это очень хорошо; но не для тебя (ты, я думаю, никого не засекал и не посылал в Сибирь), и еще меньше для крестьян. Ежели их бьют, секут, посылают в Сибирь, то я думаю, что им от этого нисколько не хуже. В Сибири ведет он ту же свою скотскую жизнь, а рубцы на теле заживут, и он так же счастлив, как и был прежде. А нужно это для тех людей, которые гибнут нравственно, наживают себе раскаяние, подавляют это раскаяние и грубеют от того, что у них есть возможность казнить право и неправо. Вот кого мне жалко, и для кого бы я желал освободить крестьян. Ты, может быть, не видал, а я видел, как хорошие люди, воспитанные в этих преданиях неограниченной власти, с годами, когда они делаются раздражительнее, делаются жестоки, грубы, знают это, не могут удержаться и всё делаются несчастнее и несчастнее. – Князь Андрей говорил это с таким увлечением, что Пьер невольно подумал о том, что мысли эти наведены были Андрею его отцом. Он ничего не отвечал ему.
– Так вот кого мне жалко – человеческого достоинства, спокойствия совести, чистоты, а не их спин и лбов, которые, сколько ни секи, сколько ни брей, всё останутся такими же спинами и лбами.
– Нет, нет и тысячу раз нет, я никогда не соглашусь с вами, – сказал Пьер.


Вечером князь Андрей и Пьер сели в коляску и поехали в Лысые Горы. Князь Андрей, поглядывая на Пьера, прерывал изредка молчание речами, доказывавшими, что он находился в хорошем расположении духа.
Он говорил ему, указывая на поля, о своих хозяйственных усовершенствованиях.
Пьер мрачно молчал, отвечая односложно, и казался погруженным в свои мысли.
Пьер думал о том, что князь Андрей несчастлив, что он заблуждается, что он не знает истинного света и что Пьер должен притти на помощь ему, просветить и поднять его. Но как только Пьер придумывал, как и что он станет говорить, он предчувствовал, что князь Андрей одним словом, одним аргументом уронит всё в его ученьи, и он боялся начать, боялся выставить на возможность осмеяния свою любимую святыню.
– Нет, отчего же вы думаете, – вдруг начал Пьер, опуская голову и принимая вид бодающегося быка, отчего вы так думаете? Вы не должны так думать.
– Про что я думаю? – спросил князь Андрей с удивлением.
– Про жизнь, про назначение человека. Это не может быть. Я так же думал, и меня спасло, вы знаете что? масонство. Нет, вы не улыбайтесь. Масонство – это не религиозная, не обрядная секта, как и я думал, а масонство есть лучшее, единственное выражение лучших, вечных сторон человечества. – И он начал излагать князю Андрею масонство, как он понимал его.
Он говорил, что масонство есть учение христианства, освободившегося от государственных и религиозных оков; учение равенства, братства и любви.
– Только наше святое братство имеет действительный смысл в жизни; всё остальное есть сон, – говорил Пьер. – Вы поймите, мой друг, что вне этого союза всё исполнено лжи и неправды, и я согласен с вами, что умному и доброму человеку ничего не остается, как только, как вы, доживать свою жизнь, стараясь только не мешать другим. Но усвойте себе наши основные убеждения, вступите в наше братство, дайте нам себя, позвольте руководить собой, и вы сейчас почувствуете себя, как и я почувствовал частью этой огромной, невидимой цепи, которой начало скрывается в небесах, – говорил Пьер.
Князь Андрей, молча, глядя перед собой, слушал речь Пьера. Несколько раз он, не расслышав от шума коляски, переспрашивал у Пьера нерасслышанные слова. По особенному блеску, загоревшемуся в глазах князя Андрея, и по его молчанию Пьер видел, что слова его не напрасны, что князь Андрей не перебьет его и не будет смеяться над его словами.
Они подъехали к разлившейся реке, которую им надо было переезжать на пароме. Пока устанавливали коляску и лошадей, они прошли на паром.
Князь Андрей, облокотившись о перила, молча смотрел вдоль по блестящему от заходящего солнца разливу.
– Ну, что же вы думаете об этом? – спросил Пьер, – что же вы молчите?
– Что я думаю? я слушал тебя. Всё это так, – сказал князь Андрей. – Но ты говоришь: вступи в наше братство, и мы тебе укажем цель жизни и назначение человека, и законы, управляющие миром. Да кто же мы – люди? Отчего же вы всё знаете? Отчего я один не вижу того, что вы видите? Вы видите на земле царство добра и правды, а я его не вижу.
Пьер перебил его. – Верите вы в будущую жизнь? – спросил он.
– В будущую жизнь? – повторил князь Андрей, но Пьер не дал ему времени ответить и принял это повторение за отрицание, тем более, что он знал прежние атеистические убеждения князя Андрея.
– Вы говорите, что не можете видеть царства добра и правды на земле. И я не видал его и его нельзя видеть, ежели смотреть на нашу жизнь как на конец всего. На земле, именно на этой земле (Пьер указал в поле), нет правды – всё ложь и зло; но в мире, во всем мире есть царство правды, и мы теперь дети земли, а вечно дети всего мира. Разве я не чувствую в своей душе, что я составляю часть этого огромного, гармонического целого. Разве я не чувствую, что я в этом огромном бесчисленном количестве существ, в которых проявляется Божество, – высшая сила, как хотите, – что я составляю одно звено, одну ступень от низших существ к высшим. Ежели я вижу, ясно вижу эту лестницу, которая ведет от растения к человеку, то отчего же я предположу, что эта лестница прерывается со мною, а не ведет дальше и дальше. Я чувствую, что я не только не могу исчезнуть, как ничто не исчезает в мире, но что я всегда буду и всегда был. Я чувствую, что кроме меня надо мной живут духи и что в этом мире есть правда.
– Да, это учение Гердера, – сказал князь Андрей, – но не то, душа моя, убедит меня, а жизнь и смерть, вот что убеждает. Убеждает то, что видишь дорогое тебе существо, которое связано с тобой, перед которым ты был виноват и надеялся оправдаться (князь Андрей дрогнул голосом и отвернулся) и вдруг это существо страдает, мучается и перестает быть… Зачем? Не может быть, чтоб не было ответа! И я верю, что он есть…. Вот что убеждает, вот что убедило меня, – сказал князь Андрей.
– Ну да, ну да, – говорил Пьер, – разве не то же самое и я говорю!
– Нет. Я говорю только, что убеждают в необходимости будущей жизни не доводы, а то, когда идешь в жизни рука об руку с человеком, и вдруг человек этот исчезнет там в нигде, и ты сам останавливаешься перед этой пропастью и заглядываешь туда. И, я заглянул…
– Ну так что ж! вы знаете, что есть там и что есть кто то? Там есть – будущая жизнь. Кто то есть – Бог.
Князь Андрей не отвечал. Коляска и лошади уже давно были выведены на другой берег и уже заложены, и уж солнце скрылось до половины, и вечерний мороз покрывал звездами лужи у перевоза, а Пьер и Андрей, к удивлению лакеев, кучеров и перевозчиков, еще стояли на пароме и говорили.
– Ежели есть Бог и есть будущая жизнь, то есть истина, есть добродетель; и высшее счастье человека состоит в том, чтобы стремиться к достижению их. Надо жить, надо любить, надо верить, – говорил Пьер, – что живем не нынче только на этом клочке земли, а жили и будем жить вечно там во всем (он указал на небо). Князь Андрей стоял, облокотившись на перила парома и, слушая Пьера, не спуская глаз, смотрел на красный отблеск солнца по синеющему разливу. Пьер замолк. Было совершенно тихо. Паром давно пристал, и только волны теченья с слабым звуком ударялись о дно парома. Князю Андрею казалось, что это полосканье волн к словам Пьера приговаривало: «правда, верь этому».
Князь Андрей вздохнул, и лучистым, детским, нежным взглядом взглянул в раскрасневшееся восторженное, но всё робкое перед первенствующим другом, лицо Пьера.
– Да, коли бы это так было! – сказал он. – Однако пойдем садиться, – прибавил князь Андрей, и выходя с парома, он поглядел на небо, на которое указал ему Пьер, и в первый раз, после Аустерлица, он увидал то высокое, вечное небо, которое он видел лежа на Аустерлицком поле, и что то давно заснувшее, что то лучшее что было в нем, вдруг радостно и молодо проснулось в его душе. Чувство это исчезло, как скоро князь Андрей вступил опять в привычные условия жизни, но он знал, что это чувство, которое он не умел развить, жило в нем. Свидание с Пьером было для князя Андрея эпохой, с которой началась хотя во внешности и та же самая, но во внутреннем мире его новая жизнь.


Уже смерклось, когда князь Андрей и Пьер подъехали к главному подъезду лысогорского дома. В то время как они подъезжали, князь Андрей с улыбкой обратил внимание Пьера на суматоху, происшедшую у заднего крыльца. Согнутая старушка с котомкой на спине, и невысокий мужчина в черном одеянии и с длинными волосами, увидав въезжавшую коляску, бросились бежать назад в ворота. Две женщины выбежали за ними, и все четверо, оглядываясь на коляску, испуганно вбежали на заднее крыльцо.
– Это Машины божьи люди, – сказал князь Андрей. – Они приняли нас за отца. А это единственно, в чем она не повинуется ему: он велит гонять этих странников, а она принимает их.
– Да что такое божьи люди? – спросил Пьер.
Князь Андрей не успел отвечать ему. Слуги вышли навстречу, и он расспрашивал о том, где был старый князь и скоро ли ждут его.
Старый князь был еще в городе, и его ждали каждую минуту.
Князь Андрей провел Пьера на свою половину, всегда в полной исправности ожидавшую его в доме его отца, и сам пошел в детскую.
– Пойдем к сестре, – сказал князь Андрей, возвратившись к Пьеру; – я еще не видал ее, она теперь прячется и сидит с своими божьими людьми. Поделом ей, она сконфузится, а ты увидишь божьих людей. C'est curieux, ma parole. [Это любопытно, честное слово.]
– Qu'est ce que c'est que [Что такое] божьи люди? – спросил Пьер
– А вот увидишь.
Княжна Марья действительно сконфузилась и покраснела пятнами, когда вошли к ней. В ее уютной комнате с лампадами перед киотами, на диване, за самоваром сидел рядом с ней молодой мальчик с длинным носом и длинными волосами, и в монашеской рясе.
На кресле, подле, сидела сморщенная, худая старушка с кротким выражением детского лица.