Bristol Jupiter

Bristol Jupiter<tr><td colspan=2></tr><tr><th>Годы производства:<td>1920-е—1930-е</tr><tr><th>Тип:<td>9-цилиндровый, звездообразный, однорядный</tr>

Технические характеристики<tr><th>Объём:<td>28.7 л</tr><tr><th>Мощность:<td>435 л.с. (325 кВт) при 1,575 оборотов в минуту</tr><tr><th>Степень сжатия:<td>5:1</tr><tr><th>Диаметр цилиндров:<td>190 мм</tr><tr><th>Ход поршня:<td>146 мм</tr><tr><th>Количество цилиндров:<td>9</tr><tr><th>Клапаны:<td>4: 2 на всасывание, 2 на выхлоп</tr><tr><th>Система охлаждения:<td>воздушная</tr><tr><th>Удельная мощность по весу:<td>0.98 кВт/кг</tr>

Размеры<tr><th>Сухой вес:<td>330 кг</tr>

Bristol Jupiter (В СССР M-22) — девятицилиндровый однорядный со звёздообразно расположенными цилиндрами поршневой двигатель, разработанный британской компанией «Бристоль».

Разработка началась в конце Первой мировой войны, затем последовала целая серия усовершенствований и доработок, сделавших этот двигатель одним из самых лучших в своё время. Двигатель был широко распространён в авиационной отрасли в 1920-х и 1930-х годах. По заключённому соглашению сборка двигателей также происходила во Франции (Gnome-Rhône Jupiter), Польше (PZL Bristol Jupiter) и в Советском Союзе (М-22). Было собрано тысячи двигателей всех модификаций.

История

Jupiter был разработан во время Первой мировой войны Ройем Федденом (Roy Fedden) в Cosmos Engineering (Космос Инжиниринг). В послевоенное время, быстрое сокращение расходов на военную отрасль сделало Cosmos Engineering банкротом в 1920 году и в конечном счёте она была приобретена Бристольской авиакоманией (Bristol Aeroplane Company). В то время двигатель становился одним из самых надёжных на рынке. Серийное производство было запущено в 1918 году и длилось вплоть до 1930 года.

Jupiter в некоторой степени был стандартен, но новшеством было наличие четырёх клапанов в каждом цилиндре, что было необычно в то время. Цилиндры были сделаны из кованой стали, хотя в 1927 году они были были заменены на алюминиевый сплав из-за высокого брака при отливке из стали заготовок.

В 1925 году Рой Федден начинает разрабатывать новую модификацию двигателя. В результате уменьшения хода поршней для увеличения количества оборотов и добавления турбонаддува для добавления мощности, в 1927 году появляется двигатель Bristol Mercury (Бристоль Меркурий). Таким же образом в 1927 году создаётся двигатель Bristol Pegasus (Бристоль Пегас). Ни тот и не другой не смог побить популярность двигателя Jupiter.

Jupiter широко использовался на самолётах авиакомпании Handley Page (Хэндли Пэйж) — HP.42 Hannibal (Эйч-Пи.42 Ганнибал), летающих по маршруту Лондон-Париж в 1920-х. Также он устанавливался на de Havilland Giant Moth (дэ Хавилэнд Джаент Мос), de Havilland Hercules (дэ Хавилэнд Хекьюлиз), Юнкерс Г 31 (ставшим впоследствии знаменитым Ю-52) и на огромном гидроплане Dornier Do X (Дорнье До Икс), использовавшем не меньше двенадцати двигателей.

Военное применение было не так широко: двигатель устанавливался на самолёты Bristol Bulldog, Gloster Gamecock и Boulton-Paul Sidestrand. Также его можно было найти на многих прототипах всей планеты — от Японии до Швеции.

Впоследствии Jupiter начал производиться по лицензии в четырнадцати странах. Во Франции производством занималась Gnome-Rhone . Двигатели использовались в местном авиастроительстве, хотя компания широко продавала их на экспорт. Siemens-Halske получила права на производство двигателей в Германии. На основе двигателя Jupiter она создала более мощную модификацию Bramo 323 «Fafnir» (Брамо 323 Фафнир), которые впоследствии использовались на боевых самолётах. В Японии право на производство двигателей Jupiter владела авиакомпания Nakajima, использовавшая Jupiter как основание их собственного авиационного двигателя Kotobuki. Больше всего двигателей, известных как М-22, было построено Советским Союзом. Они использовались, а частности, на ранних вариантах истребителя И-16

Отрывок, характеризующий Bristol Jupiter

В девять часов утра, в назначенный день, князь Андрей явился в приемную к графу Аракчееву.
Лично князь Андрей не знал Аракчеева и никогда не видал его, но всё, что он знал о нем, мало внушало ему уважения к этому человеку.
«Он – военный министр, доверенное лицо государя императора; никому не должно быть дела до его личных свойств; ему поручено рассмотреть мою записку, следовательно он один и может дать ход ей», думал князь Андрей, дожидаясь в числе многих важных и неважных лиц в приемной графа Аракчеева.
Князь Андрей во время своей, большей частью адъютантской, службы много видел приемных важных лиц и различные характеры этих приемных были для него очень ясны. У графа Аракчеева был совершенно особенный характер приемной. На неважных лицах, ожидающих очереди аудиенции в приемной графа Аракчеева, написано было чувство пристыженности и покорности; на более чиновных лицах выражалось одно общее чувство неловкости, скрытое под личиной развязности и насмешки над собою, над своим положением и над ожидаемым лицом. Иные задумчиво ходили взад и вперед, иные шепчась смеялись, и князь Андрей слышал sobriquet [насмешливое прозвище] Силы Андреича и слова: «дядя задаст», относившиеся к графу Аракчееву. Один генерал (важное лицо) видимо оскорбленный тем, что должен был так долго ждать, сидел перекладывая ноги и презрительно сам с собой улыбаясь.
Но как только растворялась дверь, на всех лицах выражалось мгновенно только одно – страх. Князь Андрей попросил дежурного другой раз доложить о себе, но на него посмотрели с насмешкой и сказали, что его черед придет в свое время. После нескольких лиц, введенных и выведенных адъютантом из кабинета министра, в страшную дверь был впущен офицер, поразивший князя Андрея своим униженным и испуганным видом. Аудиенция офицера продолжалась долго. Вдруг послышались из за двери раскаты неприятного голоса, и бледный офицер, с трясущимися губами, вышел оттуда, и схватив себя за голову, прошел через приемную.
Вслед за тем князь Андрей был подведен к двери, и дежурный шопотом сказал: «направо, к окну».
Князь Андрей вошел в небогатый опрятный кабинет и у стола увидал cорокалетнего человека с длинной талией, с длинной, коротко обстриженной головой и толстыми морщинами, с нахмуренными бровями над каре зелеными тупыми глазами и висячим красным носом. Аракчеев поворотил к нему голову, не глядя на него.
– Вы чего просите? – спросил Аракчеев.
– Я ничего не… прошу, ваше сиятельство, – тихо проговорил князь Андрей. Глаза Аракчеева обратились на него.
– Садитесь, – сказал Аракчеев, – князь Болконский?
– Я ничего не прошу, а государь император изволил переслать к вашему сиятельству поданную мною записку…
– Изволите видеть, мой любезнейший, записку я вашу читал, – перебил Аракчеев, только первые слова сказав ласково, опять не глядя ему в лицо и впадая всё более и более в ворчливо презрительный тон. – Новые законы военные предлагаете? Законов много, исполнять некому старых. Нынче все законы пишут, писать легче, чем делать.
– Я приехал по воле государя императора узнать у вашего сиятельства, какой ход вы полагаете дать поданной записке? – сказал учтиво князь Андрей.
– На записку вашу мной положена резолюция и переслана в комитет. Я не одобряю, – сказал Аракчеев, вставая и доставая с письменного стола бумагу. – Вот! – он подал князю Андрею.
На бумаге поперег ее, карандашом, без заглавных букв, без орфографии, без знаков препинания, было написано: «неосновательно составлено понеже как подражание списано с французского военного устава и от воинского артикула без нужды отступающего».
– В какой же комитет передана записка? – спросил князь Андрей.
– В комитет о воинском уставе, и мною представлено о зачислении вашего благородия в члены. Только без жалованья.
Князь Андрей улыбнулся.
– Я и не желаю.
– Без жалованья членом, – повторил Аракчеев. – Имею честь. Эй, зови! Кто еще? – крикнул он, кланяясь князю Андрею.


Ожидая уведомления о зачислении его в члены комитета, князь Андрей возобновил старые знакомства особенно с теми лицами, которые, он знал, были в силе и могли быть нужны ему. Он испытывал теперь в Петербурге чувство, подобное тому, какое он испытывал накануне сражения, когда его томило беспокойное любопытство и непреодолимо тянуло в высшие сферы, туда, где готовилось будущее, от которого зависели судьбы миллионов. Он чувствовал по озлоблению стариков, по любопытству непосвященных, по сдержанности посвященных, по торопливости, озабоченности всех, по бесчисленному количеству комитетов, комиссий, о существовании которых он вновь узнавал каждый день, что теперь, в 1809 м году, готовилось здесь, в Петербурге, какое то огромное гражданское сражение, которого главнокомандующим было неизвестное ему, таинственное и представлявшееся ему гениальным, лицо – Сперанский. И самое ему смутно известное дело преобразования, и Сперанский – главный деятель, начинали так страстно интересовать его, что дело воинского устава очень скоро стало переходить в сознании его на второстепенное место.