Национальный академический драматический театр имени М. Горького
Национальный академический драматический театр им. М. Горького в Минске.
Содержание
История
История создания театра начинается с начала 1930-х гг., когда в Бобруйске в 1932 году на базе труппы странствующих актёров под руководством Владимира Кумельского открылся Государственный русский драматический театр БССР. В 1935—1941 театр работал в Могилёве. В 1939 году труппа пополнилась выпускниками Ленинградского театрального училища.
В конце 1940 года было принято решение о переводе театра в Минск. Но этому помешала война. В 1943 году театр восстановлен как фронтовой с базой в Москве. С апреля 1945 в Гродно, с июля 1947 — в Минске. В 1955 году театру присвоено имя Максима Горького.
Здание
На сегодняшний день театр занимает здание хоральной синагоги, построенное в 1906 году[1]. Здание было возведено в мавританском стиле. Средства на возведение синагоги выделила многочисленная еврейская община города.
После революции здание синагоги было национализировано. В 1923 году в здании разместился Национальный еврейский театр БССР, где проводились лекции, съезды, демонстрировались фильмы. Позже здесь разместился Дом культуры секретариата ЦИК имени М. В. Фрунзе.
В ноябре 1926 года здание было передано в пользование созданной организации «Белгоскино». Вскоре здесь открылся кинотеатр «Культура» — один из самых крупных в то время в Беларуси. Зрительный зал «Культуры» (первоначально хоральный зал) славился хорошей акустикой. Знаменитые певцы и артисты (Владимир Маяковский, Леонид Утёсов, Сергей Лемешев и другие) предпочитали выступать во время гастролей именно там.
После Великой Отечественной войны здание кинотеатра было перестроено для Русского театра.
Репертуар
Центральное место в его афише занимала русская классика: «Мещане», «Дети солнца», «Васса Железнова» М. Горького, «Оптимистическая трагедия» В. Вишневского «Власть тьмы» Л. Толстого, «Ревизор» Н. Гоголя, «Поднятая целина» М. Шолохова, «Маскарад» М. Лермонтова, «Три сестры» и «Дядя Ваня» А. Чехова, «Любовь Яровая» К. Тренёва. В 1994 году за высокие достижения в области сценического искусства Государственному русскому драматическому театру имени М. Горького было присвоено почётное звание «Академический». А в 1999 году — звание «Национальный».
Главные режиссёры, художественные руководители
- А. Донатти (Адольф Яковлевич Баранов) (1936—1938)
- Дмитрий Орлов (1939—1941, 1944—1948)
- С. Владычанский (1948—1952)
- В. Фёдоров (1952—1958)
- Б. Докутович (1958—1960)
- М. Спивак (1960—1964)
- А. Добротин (1966—1971)
- Фёдор Шейн (1969—1971)
- Борис Луценко (1974—1981)
- Борис Глаголин (1981—1983)
- Валерий Маслюк (1983—1990)
- Борис Луценко (1991—2008)
- Сергей Ковальчик (с 2008)
Звёзды прошлого
Труппа театра
Народные артисты Республики Беларусь
Заслуженные артисты Республики Беларусь
Заслуженный артист Российской Федерации
|
Другие артисты
|
|
Текущий репертуар театра
Большая сцена:
|
|
Малая сцена:
- С. Злотников «Уходил супруг от супруги» реж. Б. Луценко, худ. А. Костюченко
- Е. Минчукова «Эдип» реж. Б. Луценко, худ. А. Сорокина
Для детей:
- Г. Давыдько «Звёзды седьмого неба» реж. Г. Давыдько, худ. В. Маршак
- По мотивам русских сказок «Царевна-лягушка» реж. П. Харланчук, худ. А. Меренков
См. также
Напишите отзыв о статье "Национальный академический драматический театр имени М. Горького"
Ссылки
- ↑ [www.radzima.org/ru/minsk/choralnaya-sinagoga-3446.html Синагога хоральная — Фото]
[rustheatre.by Национальный академический драматический театр им.М.Горького]. Проверено 1 ноября 2009. [webcitation.org/65jmuaj9O Архивировано из первоисточника 26 февраля 2012].
<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение |
Для улучшения этой статьи желательно?:
|
Отрывок, характеризующий Национальный академический драматический театр имени М. Горького
– Достал, – отвечал Пьер. – Завтра государь будет… Необычайное дворянское собрание и, говорят, по десяти с тысячи набор. Да, поздравляю вас.– Да, да, слава богу. Ну, а из армии что?
– Наши опять отступили. Под Смоленском уже, говорят, – отвечал Пьер.
– Боже мой, боже мой! – сказал граф. – Где же манифест?
– Воззвание! Ах, да! – Пьер стал в карманах искать бумаг и не мог найти их. Продолжая охлопывать карманы, он поцеловал руку у вошедшей графини и беспокойно оглядывался, очевидно, ожидая Наташу, которая не пела больше, но и не приходила в гостиную.
– Ей богу, не знаю, куда я его дел, – сказал он.
– Ну уж, вечно растеряет все, – сказала графиня. Наташа вошла с размягченным, взволнованным лицом и села, молча глядя на Пьера. Как только она вошла в комнату, лицо Пьера, до этого пасмурное, просияло, и он, продолжая отыскивать бумаги, несколько раз взглядывал на нее.
– Ей богу, я съезжу, я дома забыл. Непременно…
– Ну, к обеду опоздаете.
– Ах, и кучер уехал.
Но Соня, пошедшая в переднюю искать бумаги, нашла их в шляпе Пьера, куда он их старательно заложил за подкладку. Пьер было хотел читать.
– Нет, после обеда, – сказал старый граф, видимо, в этом чтении предвидевший большое удовольствие.
За обедом, за которым пили шампанское за здоровье нового Георгиевского кавалера, Шиншин рассказывал городские новости о болезни старой грузинской княгини, о том, что Метивье исчез из Москвы, и о том, что к Растопчину привели какого то немца и объявили ему, что это шампиньон (так рассказывал сам граф Растопчин), и как граф Растопчин велел шампиньона отпустить, сказав народу, что это не шампиньон, а просто старый гриб немец.
– Хватают, хватают, – сказал граф, – я графине и то говорю, чтобы поменьше говорила по французски. Теперь не время.
– А слышали? – сказал Шиншин. – Князь Голицын русского учителя взял, по русски учится – il commence a devenir dangereux de parler francais dans les rues. [становится опасным говорить по французски на улицах.]
– Ну что ж, граф Петр Кирилыч, как ополченье то собирать будут, и вам придется на коня? – сказал старый граф, обращаясь к Пьеру.
Пьер был молчалив и задумчив во все время этого обеда. Он, как бы не понимая, посмотрел на графа при этом обращении.
– Да, да, на войну, – сказал он, – нет! Какой я воин! А впрочем, все так странно, так странно! Да я и сам не понимаю. Я не знаю, я так далек от военных вкусов, но в теперешние времена никто за себя отвечать не может.
После обеда граф уселся покойно в кресло и с серьезным лицом попросил Соню, славившуюся мастерством чтения, читать.
– «Первопрестольной столице нашей Москве.
Неприятель вошел с великими силами в пределы России. Он идет разорять любезное наше отечество», – старательно читала Соня своим тоненьким голоском. Граф, закрыв глаза, слушал, порывисто вздыхая в некоторых местах.
Наташа сидела вытянувшись, испытующе и прямо глядя то на отца, то на Пьера.
Пьер чувствовал на себе ее взгляд и старался не оглядываться. Графиня неодобрительно и сердито покачивала головой против каждого торжественного выражения манифеста. Она во всех этих словах видела только то, что опасности, угрожающие ее сыну, еще не скоро прекратятся. Шиншин, сложив рот в насмешливую улыбку, очевидно приготовился насмехаться над тем, что первое представится для насмешки: над чтением Сони, над тем, что скажет граф, даже над самым воззванием, ежели не представится лучше предлога.
Прочтя об опасностях, угрожающих России, о надеждах, возлагаемых государем на Москву, и в особенности на знаменитое дворянство, Соня с дрожанием голоса, происходившим преимущественно от внимания, с которым ее слушали, прочла последние слова: «Мы не умедлим сами стать посреди народа своего в сей столице и в других государства нашего местах для совещания и руководствования всеми нашими ополчениями, как ныне преграждающими пути врагу, так и вновь устроенными на поражение оного, везде, где только появится. Да обратится погибель, в которую он мнит низринуть нас, на главу его, и освобожденная от рабства Европа да возвеличит имя России!»
– Вот это так! – вскрикнул граф, открывая мокрые глаза и несколько раз прерываясь от сопенья, как будто к носу ему подносили склянку с крепкой уксусной солью. – Только скажи государь, мы всем пожертвуем и ничего не пожалеем.
Шиншин еще не успел сказать приготовленную им шутку на патриотизм графа, как Наташа вскочила с своего места и подбежала к отцу.
– Что за прелесть, этот папа! – проговорила она, целуя его, и она опять взглянула на Пьера с тем бессознательным кокетством, которое вернулось к ней вместе с ее оживлением.
– Вот так патриотка! – сказал Шиншин.
– Совсем не патриотка, а просто… – обиженно отвечала Наташа. – Вам все смешно, а это совсем не шутка…
– Какие шутки! – повторил граф. – Только скажи он слово, мы все пойдем… Мы не немцы какие нибудь…
– А заметили вы, – сказал Пьер, – что сказало: «для совещания».
– Ну уж там для чего бы ни было…
В это время Петя, на которого никто не обращал внимания, подошел к отцу и, весь красный, ломающимся, то грубым, то тонким голосом, сказал:
– Ну теперь, папенька, я решительно скажу – и маменька тоже, как хотите, – я решительно скажу, что вы пустите меня в военную службу, потому что я не могу… вот и всё…
Графиня с ужасом подняла глаза к небу, всплеснула руками и сердито обратилась к мужу.
– Вот и договорился! – сказала она.
Но граф в ту же минуту оправился от волнения.
– Ну, ну, – сказал он. – Вот воин еще! Глупости то оставь: учиться надо.
– Это не глупости, папенька. Оболенский Федя моложе меня и тоже идет, а главное, все равно я не могу ничему учиться теперь, когда… – Петя остановился, покраснел до поту и проговорил таки: – когда отечество в опасности.
– Полно, полно, глупости…
– Да ведь вы сами сказали, что всем пожертвуем.
– Петя, я тебе говорю, замолчи, – крикнул граф, оглядываясь на жену, которая, побледнев, смотрела остановившимися глазами на меньшого сына.
– А я вам говорю. Вот и Петр Кириллович скажет…
– Я тебе говорю – вздор, еще молоко не обсохло, а в военную службу хочет! Ну, ну, я тебе говорю, – и граф, взяв с собой бумаги, вероятно, чтобы еще раз прочесть в кабинете перед отдыхом, пошел из комнаты.
– Петр Кириллович, что ж, пойдем покурить…
Пьер находился в смущении и нерешительности. Непривычно блестящие и оживленные глаза Наташи беспрестанно, больше чем ласково обращавшиеся на него, привели его в это состояние.
– Нет, я, кажется, домой поеду…
– Как домой, да вы вечер у нас хотели… И то редко стали бывать. А эта моя… – сказал добродушно граф, указывая на Наташу, – только при вас и весела…
– Да, я забыл… Мне непременно надо домой… Дела… – поспешно сказал Пьер.
– Ну так до свидания, – сказал граф, совсем уходя из комнаты.
– Отчего вы уезжаете? Отчего вы расстроены? Отчего?.. – спросила Пьера Наташа, вызывающе глядя ему в глаза.
«Оттого, что я тебя люблю! – хотел он сказать, но он не сказал этого, до слез покраснел и опустил глаза.
– Оттого, что мне лучше реже бывать у вас… Оттого… нет, просто у меня дела.
– Отчего? нет, скажите, – решительно начала было Наташа и вдруг замолчала. Они оба испуганно и смущенно смотрели друг на друга. Он попытался усмехнуться, но не мог: улыбка его выразила страдание, и он молча поцеловал ее руку и вышел.
Пьер решил сам с собою не бывать больше у Ростовых.
Петя, после полученного им решительного отказа, ушел в свою комнату и там, запершись от всех, горько плакал. Все сделали, как будто ничего не заметили, когда он к чаю пришел молчаливый и мрачный, с заплаканными глазами.