Независимая газета

«Независимая газета»

Тип	Ежедневная (кроме воскресенья)
Формат	А2
Владелец	Константин Ремчуков
Главный редактор	Константин Ремчуков
Основана	1990
Язык	Русский
Главный офис	Россия Россия: 101000, Москва, Мясницкая улица, д. 13. стр. 3
Тираж	40 000
Сайт: [www.ng.ru/ www.ng.ru]

К:Печатные издания, возникшие в 1990 году

«Независимая газета» — советская и российская ежедневная общественно-политическая газета. Учреждена Московским городским советом в 1990 году, стала одним из первых независимых средств массовой информации в Советском Союзе и России, затем была частью медиахолдинга Бориса Березовского. Собственник, генеральный директор и главный редактор газеты — Константин Ремчуков.

Газета выпускает девять тематических приложений. В «Ex libris» выходят литературоведческие очерки, «Военное обозрение» пишет о военном деле, «Дипкурьер» объясняет особенности международных отношений, в «НГ-Телеком» выходят новости компьютерных технологий, пятничное приложение «Антракт» носит развлекательный характер. «НГ-Религии», «НГ-Регионы», «НГ-Наука» посвящены вопросам религии, развития регионов России и достижениям науки и техники соответственно. В имеющем самостоятельную регистрацию в Роскомнадзоре приложении «Зависимая газета» публикуются заметки на исторические темы.

История

Создание газеты и Августовский путч, 1990—1991

«Независимая газета» была учреждена Московским городским советом в августе 1990 года и получила регистрацию в Госкомпечати СССР. Главный редактор, бывший политический обозреватель «Московских новостей» Виталий Третьяков собрал команду из молодых журналистов малотиражных изданий, «более смелых и последовательных в убеждениях, чем журналисты старой школы». Третьяков задумал газету вроде французской «Монд» или британской «Индепендент» — независимую от власти и оппозиции, объективно и полно освещающую общественно-политически и экономические темы и разнообразие точек зрения без навязывания читателю позиции редакции.

Первый номер был отпечатан издательством «Известия» тиражом 150 тысяч экземпляров и поступил в продажу 22 декабря по цене 40 копеек в киосках «Союзпечати». Дополнительный стотысячный тираж на французском языке вышел в качестве бесплатного приложения к еженедельнику «Курье Интернасьональ». Расходы на выпуск первого номера покрыл беспроцентный кредит Моссовета. После Третьякову удалось привлечь 83 пайщиков, вложивших в кассу издания по 1000 рублей. Газете благоприятствовало сочетание низких расходов на печать и высокого интереса к печатным СМИ на пике периода гласности — она нашла своего читателя и за несколько недель закрепилась на рынке.

Газета заметно проявила себя во время Августовского путча 1991 года. Репортёр Татьяна Малкина первой среди журналистов обвинила путчистов в организации государственного переворота, сделав это на пресс-конференции в прямом эфире телеканала «Останкино». Когда «Независимая газета» не получила санкции ГКЧП на выпуск номера, редакция переслала свои материалы о событиях в столице в зарубежные издания, которые их опубликовали. «Курье Интернасьональ» выпустил номер газеты от 20 августа 1991 года целиком на французском языке. Через информационные агентства и иностранные издания «Независимая газета» распростанила «Обращение к свободным журналистам мира» с призывом к международной акции в поддержку свободной советской прессы — и на следующий день оно появилось в газетах США, Великобритании, Франции, Испании, Италии, Бельгии, Греции, Австрии и других стран. В Москве материалы «Независимой газеты» распространялись самиздатом, а вместе с редакциями «Аргументов и фактов», «Московского комсомольца», «Комсомольской правды», «Коммерсанта», «Курантов», «Мегаполис-экспресса», «Российской газеты», «Российских вестей» и журнала «Столица» сотрудники газеты выпускали нелегальную оппозиционную путчистам «Общую газету».

После поражения ГКЧП Союз журналистов Москвы отметил работу сотрудников газеты и других столичных изданий специальной премией за исполнение профессионального долга. Девяноста первый год стал пиком популярности «Независимой газеты»: от выхода три раза в неделю газета перешла к ежедневным выпускам, сохранив объём в 8 полос, тираж превысил 200 тысяч копий. Газета открыла собственное книжное издательство.

Политические перемены и финансовые трудности, 1992—1995

Коллапс Советского Союза и последовавшая в 1992 году либерализация цен привели к значительному росту расходов печатных СМИ на бумагу, типографские услуги и логистику. Потеря аудитории бывшего СССР только увеличила конкуренцию между российскими изданиями, что ощутила «Независимая газета», работавшая в самой конкурентной общественно-политической нише. Финансовые трудности вынудили Третьякова сокращать тираж и закрывать приложения. Стремление сохранить независимость и возможность критиковать власть не позволяло Третьякову принимать государственные субсидии или рассматривать возможность привлечения инвестора на условиях сохранения относительной независимости редакционной политики.

В конце 1992 года несогласные с позицией Третьякова сотрудники покинули «Независимую газету», чтобы основать вторую в России (после Коммерсантъ-Daily) частную ежедневную газету «Сегодня». Под руководство бывшего заместителя главного редактора «Независимой» Дмитрия Остальского перешла Татьяна Малкина, журналисты Михаил Леонтьев, Сергей Пархоменко и Михаил Ланцман.

Третьякову удалось преодолеть финансовый и редакционный кризис в 1993 году. После расформирования Моссовета газета была перерегистрирована в соответствии с законом о СМИ, новым учредителем стала некоммерческая организация «Редакция „Независимой газеты“», в которую вошли Третьяков, его заместители, ответственный секретарь газеты и руководители крупных отделов — всего 15 человек.

Несмотря на снижение тиража, «Независимая газета» оставалась значимым изданием для образованной политизированной аудитории. В период Конституционного кризиса 1992—1993 годов Третьяков отступил от первоначалального формата, предоставив в обмен на финансирование площадку мнениям в пользу тех или иных политических сил. Газета вновь заявила о себе после введения предварительной цензуры СМИ в октябре 1993 года, выпустив номер с пустыми белыми полосами на месте снятых цензорами материалов. Последовавшая за кризисом политическая стабильность 1994—1995 годов лишила издание экономической состоятельности. Десятого декабря 1994 года газета впервые вышла с четырьмя полосами вместо восьми, а после номера от 23 мая 1995 года редакция была отправлена в бессрочный отпуск. Третьяков не могла выплатить зарплаты, а долг перед типографией достиг суммы 0,5-1 миллиарда рублей (от 108 до 216 тысяч долларов по курсу на конец года). Попытка Третьякова профинансировать «Независимую газету» через создание акционерного общества не увенчалась успехом.

Попытка захвата издания, 1995

Вынужденный переход «Независимой газеты» к «журналистике мнений» привёл к формированию в издании оппозиции Третьякову, во главе которой встал заместитель главного редактора Александр Гагуа. После технического дефолта газеты, он в поисках инвестора вышел на бывшего первого секретаря Совета Безопасности, лидера Конгресса русских общин Юрия Скокова. Конгресс претендовал на 15 % голосов на думских выборах 1995 года, сам Скоков — на кресло премьер-министра в случае отставки Виктора Черномырдина. Не имея подконтрольного СМИ, Скоков был заинтересован во влиянии на «Независимую газету» и рекомендовал Гагуа ОНЭКСИМ-банку.

Гагуа провёл через собрание трудового коллектива резолюцию о назначении представителей для переговоров с инвесторами, а после — о доверии действующему главному редактору, считавшему, что вместо продажи издание следует закрыть. Третьякова сняли с должности, временно исполняющим обязанности главного редактора был назначен коммерческий директор Игорь Кузьмин. Третьяков с семьёй отправился отдохнуть от дел на одном из греческих островов. Там с ним встретился Борис Березовский, предложивший вернуть издание и решить финансовые проблемы в обмен на влияние на редакционную политику. Третьяков вернулся в страну на личном самолёте олигарха и в сопровождении сотрудников его охранного предприятия приехал в офис «Независимой газеты» на Мясницкой, 13 — к тому времени юристы нашли в уставе издания противоречия, позволившие признать его отставку недействительной. Участники захвата газеты были уволены.

Газета в составе активов Березовского, 1995—2005

«Независимая газета» была интересна Березовскому как инструмент влияния на политическую элиту перед президентским выборам 1996 года вместе с подконтрольными ему телеканалами ОРТ и ТВ-6, журналом «Огонёк» и газетой «Новые известия». Деньги олигарха помогли газете восстановить прежний объём, начать выпуск «НГ-регионы», «Ex-libris», «Персоны и лица», «НГ-религии» и других приложений, учредить собственную литературную премию «Антибукер». «Независимая газета» открыла подписку на электронную версию с доставкой по электронной почте и запустила сайт, став первой традиционной российской газетой в интернете. Для управления изданием в декабре 1996 года было учреждено закрытое акционерное общество «Редакция „Независимой газеты“», в котором структуры Березовского получили 80 %, а Третьяков — 20 % и должность генерального директора.

Несмотря на то, что расходы на чёрно-белую «Независимую газету» значительно превышали бюджет цветных «Новых известий», Третьяков обвинял акционеров в недостаточном финансировании. Березовский был недоволен экономикой издания, а последней каплей в конфликте с Третьяковым, вероятно, стало освещение газетой конфликта вокруг телеканала НТВ. В июне 2001 года Третьяков был уволен, новым главным редактором стала Татьяна Кошкарева, прежде возглавлявшая отдел политики «Независимой газеты» и дирекцию информационных программ ОРТ. В сентябре бывший редактор провёл пресс-конференцию, на которой обвинил представителей Березовского в угрозах физической расправой и заявил, что остаётся владельцем издания как руководитель НКО «Редакция „Независимой газеты“». Впоследствии оказалось, что утром накануне пресс-конференции Третьяков был освобождён от должности генерального директора НКО.

Издание под контролем Константина Ремчукова, 2005 —

В августе 2005 года состоялась продажа «Независимой газеты» помощнику министра экономического развития Германа Грефа Константину Ремчукову. Березовский мотивировал сделку желанием сосредоточиться на развитии издательского дома «Коммерсантъ». Покупка была оформлена на жену помощника министра Елену Ремчукову — как государственный служащий тот не имел права владеть газетой. Некоторые участники рынка связали приобретение «Независимой газеты» с региональными выборами 2006 и 2007 годов. В феврале 2007 года Ремчуков занял должности главного редактора и генерального директора издания.

Критика

Влияние Березовского на редакторскую политику

Под контролем Бориса Березовского «Независимая газета» неоднократно принимала участие в крупных медийных компаниях. После поражения олигарха в борьбе за акции холдинга «Связьинвест» в 1997 году газета выпустила серию материалов, дискредитирующих выигравший аукцион ОНЭКСИМ-банк, его основного владельца Владимира Потанина и одного из организаторов ауциона — Бориса Немцова. В 1998 году журналисты «Коммерсанта» отмечали последовательную поддержку «Независимой» позиции Березовского в отношении девальвации рубля. Во время конфликта между Березовским, занимавшим пост заместителя секретаря Совета безопасности, и председателем Правительства Евгением Примаковым в 1999 году «Независимая газета» выпустила серию материалов о коррупции в кабинете министров, вызвавшую бурные обсуждения в Государственной Думе. В преддверии президентских выборов 2000 года Березовский сделал «Независимую газету» основным политическим рупором Совета по внешней и оборонной политике — занятой политическим лоббизмом общественной организации, связанной с российским силовыми ведомствами.

Публикации заказных материалов

Журналисты, политики и общественные деятели неоднократно обвиняли «Независимую газету» в публикации заказных материалов. В начале 2001 года газета оказалась среди 13 изданий, опубликовавших по заказу PR-агентства Promaco материал без пометки о рекламном содержимом. В номере «Независимой» публикация вышла с подписью автора под видом редакционного материала. В 2004 году «Центр содействия развитию свободной прессы», аффилированный с молодёжным движением «Идущие вместе» и Василием Якеменко, опубликовал заказные материалы в «Независимой газете» и 8 других изданиях. На последовавшей пресс-конференции Якеменко рассказал о комбинации слов, присутствующей в каждой оплаченной публикации: отдельные слова в тексте складывались во фразу «Мы публикуем за деньги ложь и заказные материалы. За эту статью мы получили [столько-то] тысяч долларов». В дальнейшем «Идущие вместе» также обращались в прокуратуру с требованием проверить деятельность «Независимой газеты», ИД «Коммерсантъ», «Новой газеты» и «Еженедельного журнала» на соответствие законодательству о СМИ.

В октябре 2008 года предприниматель Сергей Полонский обвинил газету в заказных публикациях дискредитирующих «Миракс Групп». В своём блоге в «Живом журанале» он опубликовал материал о компании, который появился в «Независимой газете» только на следующий день. Предприниматель утверждал, что узнал о заказной статье из собственных источников. После выхода в 2009 году материала о неспособности «Миракс Групп» расплатиться с кредиторами и предположением, что Полонский может повторить судьбу Сергея Мавроди, предприниматель вновь обвинил «Независимую газету» в публикации проплаченных статей. В интервью «Эхо Москвы» Полонский сообшил, что знает заказчика очерняющей его статьи. Ремчуков ответил иском о защите чести и достоинства. В ходе прений стороны пришли к мирному соглашению, а Ремчуков дал обещание уволить ответственного за публикацию журналиста.

В 2014 году обвинения в публикации «Независимой газетой» заказных статей выдвигала Оксана Дмитриева, лидер петербургского отделения партии «Справедливая Россия». В 2014 и 2015 годах хакерская группировка «Анонимный интернационал» публиковала материалы, указывающие на размещение «Независимой газетой» материалов в интересах московской мэрии и Администрации президента и тесное сотрудничество Ремчукова с заместителем главы управления Президента по внутренней политике Тимуром Прокопенко.

Судебные процессы и проверки

После выхода в номере от 21 ноября 2001 года статьи «Подписка о невыезде в один миллион долларов», содержащей утверждения о получении взяток председателем Московского городского суда Ольгой Егоровой и другими судьями в рамках рассмотрения дела предпринимателя Анатолия Быкова, в отношении руководства газеты было заведено уголовное дело по заявлению о клевете. Прокуратура планировала предъявить обвинения дежурившему в день выхода номера редактору приложения «Ex libris» Игорю Зотову, который в тот момент находился в больнице с диагностированным гипертоническим кризом. К защите Зотова был привлечён адвокат Генри Резник. Редакция газеты связала обвинения с нелестными публикациями о банкире Сергее Пугачёве, имеющем тесные связи в Мосгорсуде, а выбор обвиняемого — с репортажами Зотова с лондонской пресс-конференции Березовского, на которой олигарх представил свои доказательства в пользу версии о причастности российских спецслужб к взрывам жилых домов в Москве в сентябре 1999 года.

В сентябре 2007 года заместитель главного редактора «Независимой газеты» Борис Земцов стал фигурантом уголовного дела о вымогательстве. Земцов требовал 30 тысяч долларов в месяц у исполняющего обязанности министра сельского хозяйства Алексея Гордеева за непубликацию порочащих его материалов, в процессе расследования стало известно о других случаях давления на чиновников и предпринимателей. Редактор частично признал вину, но отверг обвинения в хранении наркотиков, найденных при обыске в его квартире. Суд назначил Земцову наказание в виде 8 лет лишения свободы в колонии строгого режима.

После публикации в марте 2010 года статьи Михаила Ходорковского «Узаконенное насилие», содержащей критику правоохранительной системы России, газета стала объектом прокурорской проверки. Поводом стало обращение депутата Государственной Думы от ЛДПР Сергея Абельцева, усмотревшего в материале экстремистские высказывания. По утверждению вызванного на допрос редактора отдела политики «Независимой газеты», сотрудников прокуратуры интересовало только то, как текст статьи Ходорковского оказался в редакции газеты.

Примечания

Литература

• Георгий Вачнадзе. Секреты прессы при Горбачеве и Ельцине. — М.: Книга и бизнес, 1992. — 424 с. — ISBN 5-212-00772-0.
• Иван Засурский. Масс-медиа Второй республики. — М.: Издательство МГУ, 1999. — 270 с. — ISBN 5-211-04108-9.
• Борис Кагарлицкий. Управляемая демократия: Россия, которую нам навязали. — Екатеринбург: Ультра.Культура, 2005. — 576 с. — ISBN 5-9681-0066-4.

Ссылки

• [www.ng.ru/ ru] — официальный сайт «Независимой газеты»

Отрывок, характеризующий Независимая газета

Х
Вернувшись к караулке, Петя застал Денисова в сенях. Денисов в волнении, беспокойстве и досаде на себя, что отпустил Петю, ожидал его.
– Слава богу! – крикнул он. – Ну, слава богу! – повторял он, слушая восторженный рассказ Пети. – И чег'т тебя возьми, из за тебя не спал! – проговорил Денисов. – Ну, слава богу, тепег'ь ложись спать. Еще вздг'емнем до утг'а.
– Да… Нет, – сказал Петя. – Мне еще не хочется спать. Да я и себя знаю, ежели засну, так уж кончено. И потом я привык не спать перед сражением.
Петя посидел несколько времени в избе, радостно вспоминая подробности своей поездки и живо представляя себе то, что будет завтра. Потом, заметив, что Денисов заснул, он встал и пошел на двор.
На дворе еще было совсем темно. Дождик прошел, но капли еще падали с деревьев. Вблизи от караулки виднелись черные фигуры казачьих шалашей и связанных вместе лошадей. За избушкой чернелись две фуры, у которых стояли лошади, и в овраге краснелся догоравший огонь. Казаки и гусары не все спали: кое где слышались, вместе с звуком падающих капель и близкого звука жевания лошадей, негромкие, как бы шепчущиеся голоса.
Петя вышел из сеней, огляделся в темноте и подошел к фурам. Под фурами храпел кто то, и вокруг них стояли, жуя овес, оседланные лошади. В темноте Петя узнал свою лошадь, которую он называл Карабахом, хотя она была малороссийская лошадь, и подошел к ней.
– Ну, Карабах, завтра послужим, – сказал он, нюхая ее ноздри и целуя ее.
– Что, барин, не спите? – сказал казак, сидевший под фурой.
– Нет; а… Лихачев, кажется, тебя звать? Ведь я сейчас только приехал. Мы ездили к французам. – И Петя подробно рассказал казаку не только свою поездку, но и то, почему он ездил и почему он считает, что лучше рисковать своей жизнью, чем делать наобум Лазаря.
– Что же, соснули бы, – сказал казак.
– Нет, я привык, – отвечал Петя. – А что, у вас кремни в пистолетах не обились? Я привез с собою. Не нужно ли? Ты возьми.
Казак высунулся из под фуры, чтобы поближе рассмотреть Петю.
– Оттого, что я привык все делать аккуратно, – сказал Петя. – Иные так, кое как, не приготовятся, потом и жалеют. Я так не люблю.
– Это точно, – сказал казак.
– Да еще вот что, пожалуйста, голубчик, наточи мне саблю; затупи… (но Петя боялся солгать) она никогда отточена не была. Можно это сделать?
– Отчего ж, можно.
Лихачев встал, порылся в вьюках, и Петя скоро услыхал воинственный звук стали о брусок. Он влез на фуру и сел на край ее. Казак под фурой точил саблю.
– А что же, спят молодцы? – сказал Петя.
– Кто спит, а кто так вот.
– Ну, а мальчик что?
– Весенний то? Он там, в сенцах, завалился. Со страху спится. Уж рад то был.
Долго после этого Петя молчал, прислушиваясь к звукам. В темноте послышались шаги и показалась черная фигура.
– Что точишь? – спросил человек, подходя к фуре.
– А вот барину наточить саблю.
– Хорошее дело, – сказал человек, который показался Пете гусаром. – У вас, что ли, чашка осталась?
– А вон у колеса.
Гусар взял чашку.
– Небось скоро свет, – проговорил он, зевая, и прошел куда то.
Петя должен бы был знать, что он в лесу, в партии Денисова, в версте от дороги, что он сидит на фуре, отбитой у французов, около которой привязаны лошади, что под ним сидит казак Лихачев и натачивает ему саблю, что большое черное пятно направо – караулка, и красное яркое пятно внизу налево – догоравший костер, что человек, приходивший за чашкой, – гусар, который хотел пить; но он ничего не знал и не хотел знать этого. Он был в волшебном царстве, в котором ничего не было похожего на действительность. Большое черное пятно, может быть, точно была караулка, а может быть, была пещера, которая вела в самую глубь земли. Красное пятно, может быть, был огонь, а может быть – глаз огромного чудовища. Может быть, он точно сидит теперь на фуре, а очень может быть, что он сидит не на фуре, а на страшно высокой башне, с которой ежели упасть, то лететь бы до земли целый день, целый месяц – все лететь и никогда не долетишь. Может быть, что под фурой сидит просто казак Лихачев, а очень может быть, что это – самый добрый, храбрый, самый чудесный, самый превосходный человек на свете, которого никто не знает. Может быть, это точно проходил гусар за водой и пошел в лощину, а может быть, он только что исчез из виду и совсем исчез, и его не было.
Что бы ни увидал теперь Петя, ничто бы не удивило его. Он был в волшебном царстве, в котором все было возможно.
Он поглядел на небо. И небо было такое же волшебное, как и земля. На небе расчищало, и над вершинами дерев быстро бежали облака, как будто открывая звезды. Иногда казалось, что на небе расчищало и показывалось черное, чистое небо. Иногда казалось, что эти черные пятна были тучки. Иногда казалось, что небо высоко, высоко поднимается над головой; иногда небо спускалось совсем, так что рукой можно было достать его.
Петя стал закрывать глаза и покачиваться.
Капли капали. Шел тихий говор. Лошади заржали и подрались. Храпел кто то.
– Ожиг, жиг, ожиг, жиг… – свистела натачиваемая сабля. И вдруг Петя услыхал стройный хор музыки, игравшей какой то неизвестный, торжественно сладкий гимн. Петя был музыкален, так же как Наташа, и больше Николая, но он никогда не учился музыке, не думал о музыке, и потому мотивы, неожиданно приходившие ему в голову, были для него особенно новы и привлекательны. Музыка играла все слышнее и слышнее. Напев разрастался, переходил из одного инструмента в другой. Происходило то, что называется фугой, хотя Петя не имел ни малейшего понятия о том, что такое фуга. Каждый инструмент, то похожий на скрипку, то на трубы – но лучше и чище, чем скрипки и трубы, – каждый инструмент играл свое и, не доиграв еще мотива, сливался с другим, начинавшим почти то же, и с третьим, и с четвертым, и все они сливались в одно и опять разбегались, и опять сливались то в торжественно церковное, то в ярко блестящее и победное.
«Ах, да, ведь это я во сне, – качнувшись наперед, сказал себе Петя. – Это у меня в ушах. А может быть, это моя музыка. Ну, опять. Валяй моя музыка! Ну!..»
Он закрыл глаза. И с разных сторон, как будто издалека, затрепетали звуки, стали слаживаться, разбегаться, сливаться, и опять все соединилось в тот же сладкий и торжественный гимн. «Ах, это прелесть что такое! Сколько хочу и как хочу», – сказал себе Петя. Он попробовал руководить этим огромным хором инструментов.
«Ну, тише, тише, замирайте теперь. – И звуки слушались его. – Ну, теперь полнее, веселее. Еще, еще радостнее. – И из неизвестной глубины поднимались усиливающиеся, торжественные звуки. – Ну, голоса, приставайте!» – приказал Петя. И сначала издалека послышались голоса мужские, потом женские. Голоса росли, росли в равномерном торжественном усилии. Пете страшно и радостно было внимать их необычайной красоте.
С торжественным победным маршем сливалась песня, и капли капали, и вжиг, жиг, жиг… свистела сабля, и опять подрались и заржали лошади, не нарушая хора, а входя в него.
Петя не знал, как долго это продолжалось: он наслаждался, все время удивлялся своему наслаждению и жалел, что некому сообщить его. Его разбудил ласковый голос Лихачева.
– Готово, ваше благородие, надвое хранцуза распластаете.
Петя очнулся.
– Уж светает, право, светает! – вскрикнул он.
Невидные прежде лошади стали видны до хвостов, и сквозь оголенные ветки виднелся водянистый свет. Петя встряхнулся, вскочил, достал из кармана целковый и дал Лихачеву, махнув, попробовал шашку и положил ее в ножны. Казаки отвязывали лошадей и подтягивали подпруги.
– Вот и командир, – сказал Лихачев. Из караулки вышел Денисов и, окликнув Петю, приказал собираться.


Быстро в полутьме разобрали лошадей, подтянули подпруги и разобрались по командам. Денисов стоял у караулки, отдавая последние приказания. Пехота партии, шлепая сотней ног, прошла вперед по дороге и быстро скрылась между деревьев в предрассветном тумане. Эсаул что то приказывал казакам. Петя держал свою лошадь в поводу, с нетерпением ожидая приказания садиться. Обмытое холодной водой, лицо его, в особенности глаза горели огнем, озноб пробегал по спине, и во всем теле что то быстро и равномерно дрожало.
– Ну, готово у вас все? – сказал Денисов. – Давай лошадей.
Лошадей подали. Денисов рассердился на казака за то, что подпруги были слабы, и, разбранив его, сел. Петя взялся за стремя. Лошадь, по привычке, хотела куснуть его за ногу, но Петя, не чувствуя своей тяжести, быстро вскочил в седло и, оглядываясь на тронувшихся сзади в темноте гусар, подъехал к Денисову.
– Василий Федорович, вы мне поручите что нибудь? Пожалуйста… ради бога… – сказал он. Денисов, казалось, забыл про существование Пети. Он оглянулся на него.
– Об одном тебя пг'ошу, – сказал он строго, – слушаться меня и никуда не соваться.
Во все время переезда Денисов ни слова не говорил больше с Петей и ехал молча. Когда подъехали к опушке леса, в поле заметно уже стало светлеть. Денисов поговорил что то шепотом с эсаулом, и казаки стали проезжать мимо Пети и Денисова. Когда они все проехали, Денисов тронул свою лошадь и поехал под гору. Садясь на зады и скользя, лошади спускались с своими седоками в лощину. Петя ехал рядом с Денисовым. Дрожь во всем его теле все усиливалась. Становилось все светлее и светлее, только туман скрывал отдаленные предметы. Съехав вниз и оглянувшись назад, Денисов кивнул головой казаку, стоявшему подле него.
– Сигнал! – проговорил он.
Казак поднял руку, раздался выстрел. И в то же мгновение послышался топот впереди поскакавших лошадей, крики с разных сторон и еще выстрелы.
В то же мгновение, как раздались первые звуки топота и крика, Петя, ударив свою лошадь и выпустив поводья, не слушая Денисова, кричавшего на него, поскакал вперед. Пете показалось, что вдруг совершенно, как середь дня, ярко рассвело в ту минуту, как послышался выстрел. Он подскакал к мосту. Впереди по дороге скакали казаки. На мосту он столкнулся с отставшим казаком и поскакал дальше. Впереди какие то люди, – должно быть, это были французы, – бежали с правой стороны дороги на левую. Один упал в грязь под ногами Петиной лошади.
У одной избы столпились казаки, что то делая. Из середины толпы послышался страшный крик. Петя подскакал к этой толпе, и первое, что он увидал, было бледное, с трясущейся нижней челюстью лицо француза, державшегося за древко направленной на него пики.
– Ура!.. Ребята… наши… – прокричал Петя и, дав поводья разгорячившейся лошади, поскакал вперед по улице.
Впереди слышны были выстрелы. Казаки, гусары и русские оборванные пленные, бежавшие с обеих сторон дороги, все громко и нескладно кричали что то. Молодцеватый, без шапки, с красным нахмуренным лицом, француз в синей шинели отбивался штыком от гусаров. Когда Петя подскакал, француз уже упал. Опять опоздал, мелькнуло в голове Пети, и он поскакал туда, откуда слышались частые выстрелы. Выстрелы раздавались на дворе того барского дома, на котором он был вчера ночью с Долоховым. Французы засели там за плетнем в густом, заросшем кустами саду и стреляли по казакам, столпившимся у ворот. Подъезжая к воротам, Петя в пороховом дыму увидал Долохова с бледным, зеленоватым лицом, кричавшего что то людям. «В объезд! Пехоту подождать!» – кричал он, в то время как Петя подъехал к нему.
– Подождать?.. Ураааа!.. – закричал Петя и, не медля ни одной минуты, поскакал к тому месту, откуда слышались выстрелы и где гуще был пороховой дым. Послышался залп, провизжали пустые и во что то шлепнувшие пули. Казаки и Долохов вскакали вслед за Петей в ворота дома. Французы в колеблющемся густом дыме одни бросали оружие и выбегали из кустов навстречу казакам, другие бежали под гору к пруду. Петя скакал на своей лошади вдоль по барскому двору и, вместо того чтобы держать поводья, странно и быстро махал обеими руками и все дальше и дальше сбивался с седла на одну сторону. Лошадь, набежав на тлевший в утреннем свето костер, уперлась, и Петя тяжело упал на мокрую землю. Казаки видели, как быстро задергались его руки и ноги, несмотря на то, что голова его не шевелилась. Пуля пробила ему голову.
Переговоривши с старшим французским офицером, который вышел к нему из за дома с платком на шпаге и объявил, что они сдаются, Долохов слез с лошади и подошел к неподвижно, с раскинутыми руками, лежавшему Пете.
– Готов, – сказал он, нахмурившись, и пошел в ворота навстречу ехавшему к нему Денисову.
– Убит?! – вскрикнул Денисов, увидав еще издалека то знакомое ему, несомненно безжизненное положение, в котором лежало тело Пети.
– Готов, – повторил Долохов, как будто выговаривание этого слова доставляло ему удовольствие, и быстро пошел к пленным, которых окружили спешившиеся казаки. – Брать не будем! – крикнул он Денисову.
Денисов не отвечал; он подъехал к Пете, слез с лошади и дрожащими руками повернул к себе запачканное кровью и грязью, уже побледневшее лицо Пети.
«Я привык что нибудь сладкое. Отличный изюм, берите весь», – вспомнилось ему. И казаки с удивлением оглянулись на звуки, похожие на собачий лай, с которыми Денисов быстро отвернулся, подошел к плетню и схватился за него.
В числе отбитых Денисовым и Долоховым русских пленных был Пьер Безухов.


О той партии пленных, в которой был Пьер, во время всего своего движения от Москвы, не было от французского начальства никакого нового распоряжения. Партия эта 22 го октября находилась уже не с теми войсками и обозами, с которыми она вышла из Москвы. Половина обоза с сухарями, который шел за ними первые переходы, была отбита казаками, другая половина уехала вперед; пеших кавалеристов, которые шли впереди, не было ни одного больше; они все исчезли. Артиллерия, которая первые переходы виднелась впереди, заменилась теперь огромным обозом маршала Жюно, конвоируемого вестфальцами. Сзади пленных ехал обоз кавалерийских вещей.
От Вязьмы французские войска, прежде шедшие тремя колоннами, шли теперь одной кучей. Те признаки беспорядка, которые заметил Пьер на первом привале из Москвы, теперь дошли до последней степени.
Дорога, по которой они шли, с обеих сторон была уложена мертвыми лошадьми; оборванные люди, отсталые от разных команд, беспрестанно переменяясь, то присоединялись, то опять отставали от шедшей колонны.
Несколько раз во время похода бывали фальшивые тревоги, и солдаты конвоя поднимали ружья, стреляли и бежали стремглав, давя друг друга, но потом опять собирались и бранили друг друга за напрасный страх.
Эти три сборища, шедшие вместе, – кавалерийское депо, депо пленных и обоз Жюно, – все еще составляли что то отдельное и цельное, хотя и то, и другое, и третье быстро таяло.
В депо, в котором было сто двадцать повозок сначала, теперь оставалось не больше шестидесяти; остальные были отбиты или брошены. Из обоза Жюно тоже было оставлено и отбито несколько повозок. Три повозки были разграблены набежавшими отсталыми солдатами из корпуса Даву. Из разговоров немцев Пьер слышал, что к этому обозу ставили караул больше, чем к пленным, и что один из их товарищей, солдат немец, был расстрелян по приказанию самого маршала за то, что у солдата нашли серебряную ложку, принадлежавшую маршалу.
Больше же всего из этих трех сборищ растаяло депо пленных. Из трехсот тридцати человек, вышедших из Москвы, теперь оставалось меньше ста. Пленные еще более, чем седла кавалерийского депо и чем обоз Жюно, тяготили конвоирующих солдат. Седла и ложки Жюно, они понимали, что могли для чего нибудь пригодиться, но для чего было голодным и холодным солдатам конвоя стоять на карауле и стеречь таких же холодных и голодных русских, которые мерли и отставали дорогой, которых было велено пристреливать, – это было не только непонятно, но и противно. И конвойные, как бы боясь в том горестном положении, в котором они сами находились, не отдаться бывшему в них чувству жалости к пленным и тем ухудшить свое положение, особенно мрачно и строго обращались с ними.
В Дорогобуже, в то время как, заперев пленных в конюшню, конвойные солдаты ушли грабить свои же магазины, несколько человек пленных солдат подкопались под стену и убежали, но были захвачены французами и расстреляны.
Прежний, введенный при выходе из Москвы, порядок, чтобы пленные офицеры шли отдельно от солдат, уже давно был уничтожен; все те, которые могли идти, шли вместе, и Пьер с третьего перехода уже соединился опять с Каратаевым и лиловой кривоногой собакой, которая избрала себе хозяином Каратаева.
С Каратаевым, на третий день выхода из Москвы, сделалась та лихорадка, от которой он лежал в московском гошпитале, и по мере того как Каратаев ослабевал, Пьер отдалялся от него. Пьер не знал отчего, но, с тех пор как Каратаев стал слабеть, Пьер должен был делать усилие над собой, чтобы подойти к нему. И подходя к нему и слушая те тихие стоны, с которыми Каратаев обыкновенно на привалах ложился, и чувствуя усилившийся теперь запах, который издавал от себя Каратаев, Пьер отходил от него подальше и не думал о нем.
В плену, в балагане, Пьер узнал не умом, а всем существом своим, жизнью, что человек сотворен для счастья, что счастье в нем самом, в удовлетворении естественных человеческих потребностей, и что все несчастье происходит не от недостатка, а от излишка; но теперь, в эти последние три недели похода, он узнал еще новую, утешительную истину – он узнал, что на свете нет ничего страшного. Он узнал, что так как нет положения, в котором бы человек был счастлив и вполне свободен, так и нет положения, в котором бы он был бы несчастлив и несвободен. Он узнал, что есть граница страданий и граница свободы и что эта граница очень близка; что тот человек, который страдал оттого, что в розовой постели его завернулся один листок, точно так же страдал, как страдал он теперь, засыпая на голой, сырой земле, остужая одну сторону и пригревая другую; что, когда он, бывало, надевал свои бальные узкие башмаки, он точно так же страдал, как теперь, когда он шел уже босой совсем (обувь его давно растрепалась), ногами, покрытыми болячками. Он узнал, что, когда он, как ему казалось, по собственной своей воле женился на своей жене, он был не более свободен, чем теперь, когда его запирали на ночь в конюшню. Из всего того, что потом и он называл страданием, но которое он тогда почти не чувствовал, главное были босые, стертые, заструпелые ноги. (Лошадиное мясо было вкусно и питательно, селитренный букет пороха, употребляемого вместо соли, был даже приятен, холода большого не было, и днем на ходу всегда бывало жарко, а ночью были костры; вши, евшие тело, приятно согревали.) Одно было тяжело в первое время – это ноги.
Во второй день перехода, осмотрев у костра свои болячки, Пьер думал невозможным ступить на них; но когда все поднялись, он пошел, прихрамывая, и потом, когда разогрелся, пошел без боли, хотя к вечеру страшнее еще было смотреть на ноги. Но он не смотрел на них и думал о другом.
Теперь только Пьер понял всю силу жизненности человека и спасительную силу перемещения внимания, вложенную в человека, подобную тому спасительному клапану в паровиках, который выпускает лишний пар, как только плотность его превышает известную норму.
Он не видал и не слыхал, как пристреливали отсталых пленных, хотя более сотни из них уже погибли таким образом. Он не думал о Каратаеве, который слабел с каждым днем и, очевидно, скоро должен был подвергнуться той же участи. Еще менее Пьер думал о себе. Чем труднее становилось его положение, чем страшнее была будущность, тем независимее от того положения, в котором он находился, приходили ему радостные и успокоительные мысли, воспоминания и представления.


22 го числа, в полдень, Пьер шел в гору по грязной, скользкой дороге, глядя на свои ноги и на неровности пути. Изредка он взглядывал на знакомую толпу, окружающую его, и опять на свои ноги. И то и другое было одинаково свое и знакомое ему. Лиловый кривоногий Серый весело бежал стороной дороги, изредка, в доказательство своей ловкости и довольства, поджимая заднюю лапу и прыгая на трех и потом опять на всех четырех бросаясь с лаем на вороньев, которые сидели на падали. Серый был веселее и глаже, чем в Москве. Со всех сторон лежало мясо различных животных – от человеческого до лошадиного, в различных степенях разложения; и волков не подпускали шедшие люди, так что Серый мог наедаться сколько угодно.
Дождик шел с утра, и казалось, что вот вот он пройдет и на небе расчистит, как вслед за непродолжительной остановкой припускал дождик еще сильнее. Напитанная дождем дорога уже не принимала в себя воды, и ручьи текли по колеям.
Пьер шел, оглядываясь по сторонам, считая шаги по три, и загибал на пальцах. Обращаясь к дождю, он внутренне приговаривал: ну ка, ну ка, еще, еще наддай.
Ему казалось, что он ни о чем не думает; но далеко и глубоко где то что то важное и утешительное думала его душа. Это что то было тончайшее духовное извлечение из вчерашнего его разговора с Каратаевым.
Вчера, на ночном привале, озябнув у потухшего огня, Пьер встал и перешел к ближайшему, лучше горящему костру. У костра, к которому он подошел, сидел Платон, укрывшись, как ризой, с головой шинелью, и рассказывал солдатам своим спорым, приятным, но слабым, болезненным голосом знакомую Пьеру историю. Было уже за полночь. Это было то время, в которое Каратаев обыкновенно оживал от лихорадочного припадка и бывал особенно оживлен. Подойдя к костру и услыхав слабый, болезненный голос Платона и увидав его ярко освещенное огнем жалкое лицо, Пьера что то неприятно кольнуло в сердце. Он испугался своей жалости к этому человеку и хотел уйти, но другого костра не было, и Пьер, стараясь не глядеть на Платона, подсел к костру.
– Что, как твое здоровье? – спросил он.
– Что здоровье? На болезнь плакаться – бог смерти не даст, – сказал Каратаев и тотчас же возвратился к начатому рассказу.
– …И вот, братец ты мой, – продолжал Платон с улыбкой на худом, бледном лице и с особенным, радостным блеском в глазах, – вот, братец ты мой…
Пьер знал эту историю давно, Каратаев раз шесть ему одному рассказывал эту историю, и всегда с особенным, радостным чувством. Но как ни хорошо знал Пьер эту историю, он теперь прислушался к ней, как к чему то новому, и тот тихий восторг, который, рассказывая, видимо, испытывал Каратаев, сообщился и Пьеру. История эта была о старом купце, благообразно и богобоязненно жившем с семьей и поехавшем однажды с товарищем, богатым купцом, к Макарью.
Остановившись на постоялом дворе, оба купца заснули, и на другой день товарищ купца был найден зарезанным и ограбленным. Окровавленный нож найден был под подушкой старого купца. Купца судили, наказали кнутом и, выдернув ноздри, – как следует по порядку, говорил Каратаев, – сослали в каторгу.
– И вот, братец ты мой (на этом месте Пьер застал рассказ Каратаева), проходит тому делу годов десять или больше того. Живет старичок на каторге. Как следовает, покоряется, худого не делает. Только у бога смерти просит. – Хорошо. И соберись они, ночным делом, каторжные то, так же вот как мы с тобой, и старичок с ними. И зашел разговор, кто за что страдает, в чем богу виноват. Стали сказывать, тот душу загубил, тот две, тот поджег, тот беглый, так ни за что. Стали старичка спрашивать: ты за что, мол, дедушка, страдаешь? Я, братцы мои миленькие, говорит, за свои да за людские грехи страдаю. А я ни душ не губил, ни чужого не брал, акромя что нищую братию оделял. Я, братцы мои миленькие, купец; и богатство большое имел. Так и так, говорит. И рассказал им, значит, как все дело было, по порядку. Я, говорит, о себе не тужу. Меня, значит, бог сыскал. Одно, говорит, мне свою старуху и деток жаль. И так то заплакал старичок. Случись в их компании тот самый человек, значит, что купца убил. Где, говорит, дедушка, было? Когда, в каком месяце? все расспросил. Заболело у него сердце. Подходит таким манером к старичку – хлоп в ноги. За меня ты, говорит, старичок, пропадаешь. Правда истинная; безвинно напрасно, говорит, ребятушки, человек этот мучится. Я, говорит, то самое дело сделал и нож тебе под голова сонному подложил. Прости, говорит, дедушка, меня ты ради Христа.
Каратаев замолчал, радостно улыбаясь, глядя на огонь, и поправил поленья.
– Старичок и говорит: бог, мол, тебя простит, а мы все, говорит, богу грешны, я за свои грехи страдаю. Сам заплакал горючьми слезьми. Что же думаешь, соколик, – все светлее и светлее сияя восторженной улыбкой, говорил Каратаев, как будто в том, что он имел теперь рассказать, заключалась главная прелесть и все значение рассказа, – что же думаешь, соколик, объявился этот убийца самый по начальству. Я, говорит, шесть душ загубил (большой злодей был), но всего мне жальче старичка этого. Пускай же он на меня не плачется. Объявился: списали, послали бумагу, как следовает. Место дальнее, пока суд да дело, пока все бумаги списали как должно, по начальствам, значит. До царя доходило. Пока что, пришел царский указ: выпустить купца, дать ему награждения, сколько там присудили. Пришла бумага, стали старичка разыскивать. Где такой старичок безвинно напрасно страдал? От царя бумага вышла. Стали искать. – Нижняя челюсть Каратаева дрогнула. – А его уж бог простил – помер. Так то, соколик, – закончил Каратаев и долго, молча улыбаясь, смотрел перед собой.
Не самый рассказ этот, но таинственный смысл его, та восторженная радость, которая сияла в лице Каратаева при этом рассказе, таинственное значение этой радости, это то смутно и радостно наполняло теперь душу Пьера.


– A vos places! [По местам!] – вдруг закричал голос.
Между пленными и конвойными произошло радостное смятение и ожидание чего то счастливого и торжественного. Со всех сторон послышались крики команды, и с левой стороны, рысью объезжая пленных, показались кавалеристы, хорошо одетые, на хороших лошадях. На всех лицах было выражение напряженности, которая бывает у людей при близости высших властей. Пленные сбились в кучу, их столкнули с дороги; конвойные построились.
– L'Empereur! L'Empereur! Le marechal! Le duc! [Император! Император! Маршал! Герцог!] – и только что проехали сытые конвойные, как прогремела карета цугом, на серых лошадях. Пьер мельком увидал спокойное, красивое, толстое и белое лицо человека в треугольной шляпе. Это был один из маршалов. Взгляд маршала обратился на крупную, заметную фигуру Пьера, и в том выражении, с которым маршал этот нахмурился и отвернул лицо, Пьеру показалось сострадание и желание скрыть его.
Генерал, который вел депо, с красным испуганным лицом, погоняя свою худую лошадь, скакал за каретой. Несколько офицеров сошлось вместе, солдаты окружили их. У всех были взволнованно напряженные лица.
– Qu'est ce qu'il a dit? Qu'est ce qu'il a dit?.. [Что он сказал? Что? Что?..] – слышал Пьер.
Во время проезда маршала пленные сбились в кучу, и Пьер увидал Каратаева, которого он не видал еще в нынешнее утро. Каратаев в своей шинельке сидел, прислонившись к березе. В лице его, кроме выражения вчерашнего радостного умиления при рассказе о безвинном страдании купца, светилось еще выражение тихой торжественности.
Каратаев смотрел на Пьера своими добрыми, круглыми глазами, подернутыми теперь слезою, и, видимо, подзывал его к себе, хотел сказать что то. Но Пьеру слишком страшно было за себя. Он сделал так, как будто не видал его взгляда, и поспешно отошел.
Когда пленные опять тронулись, Пьер оглянулся назад. Каратаев сидел на краю дороги, у березы; и два француза что то говорили над ним. Пьер не оглядывался больше. Он шел, прихрамывая, в гору.
Сзади, с того места, где сидел Каратаев, послышался выстрел. Пьер слышал явственно этот выстрел, но в то же мгновение, как он услыхал его, Пьер вспомнил, что он не кончил еще начатое перед проездом маршала вычисление о том, сколько переходов оставалось до Смоленска. И он стал считать. Два французские солдата, из которых один держал в руке снятое, дымящееся ружье, пробежали мимо Пьера. Они оба были бледны, и в выражении их лиц – один из них робко взглянул на Пьера – было что то похожее на то, что он видел в молодом солдате на казни. Пьер посмотрел на солдата и вспомнил о том, как этот солдат третьего дня сжег, высушивая на костре, свою рубаху и как смеялись над ним.