Наварра (королевство)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Королевство Наварра (Памплона)
исп. Reino de Navarra
баск. Nafarroako Erresuma
фр. Royaume de Navarre
Королевство

 

824 — 1620



 

Флаг Герб

Наварра и другие государства на Пиренейском полуострове в 1400 году
Столица Памплона
Нахера (924—1076)
По и Сен-Пале (1521—1620)
Язык(и) Баскский, испанский, арагонский, гасконский, французский
Религия Христианство (католицизм)
Кальвинизм (1560-1594)
Династия Иньигес (ок. 824905)
Хименес (9051234)
Шампанский дом (12341284)
Капетинги (12841349)
Эврё (13281441)
Трастамара (14251479)
Фуа (14791518)
Альбре (15181572)
Бурбоны (15721620)
король Памплоны
 - 824852 Иньиго I Ариста
 - 905925 Санчо I Гарсес
король Наварры
 - 10001035 Санчо III Великий
 - 11041134 Альфонсо Воитель
 - 11341150 Гарсия IV Рамирес Восстановитель
 - 11501194 Санчо VI Мудрый
 - 11941234 Санчо VII Сильный
 - 12341253 Теобальд I Трубадур
 - 12741305 Хуанна I и Филипп I Красивый
 - 13281349 Хуанна II и Филипп III д’Эврё
 - 13491387 Карл II Злой
 - 14251479 Хуан II Арагонский
 - 15721610 Генрих III де Бурбон
История
 - ок. 824 Отделение Памплоны от Франкской империи
 - 10001035 Правление Санчо III Великого
 -  10761134 Наварра присоединена к Арагонскому королевству
 -  12841328 Наварра в личной унии с Французским королевством
 -  1513 Южная Наварра присоединена к Испанскому королевству
 - 15891620 Наварра в личной унии с Французским королевством
 - 1620 Включение Наварры в королевский домен
Преемственность
Франкская империя
Испанское королевство
Королевство Франция
К:Появились в 824 годуК:Исчезли в 1620 году

Короле́вство Нава́рра (исп. Reino de Navarra, баск. Nafarroako Erresuma, фр. Royaume de Navarre) — средневековое королевство. Первоначально называлось Королевство Памплона. В его состав входили земли по обе стороны Пиренеев около Атлантического океана — современная провинция Наварра в Северной Испании и Атлантические Пиренеи в современной Южной Франции. Королевство существовало с начала IX века (первоначально как графство). В 1513 году Южная Наварра была завоевана королём Арагона Фердинандом II Католиком и вошла в состав королевства Испания. Северная Наварра оставалась независимой до 1589 года, когда её король Генрих III де Бурбон стал королём Франции под именем Генрих IV, после чего королевство Наварра было присоединено к Франции (окончательно в 1620 году).





История

Образование королевства

Древнейшими известными жителями Наварры были васконы, предки басков. Наварра, как и вся территория Испании, последовательно покорялась римлянами, свевами, вестготамиVI веке). В 507 году король франков Хлодвиг разбил вестготского короля Алариха II в битве при Пуатье и присоединил Аквитанию и Новемпопулану к Франкскому королевству. Воинственные и свободолюбивые васконы, укрепившиеся в Пиренеях, с конца VI века представляли угрозу для франкского королевства, периодически восставая против власти франков[1]. И вестготы, и франки пытались подчинить их, чтобы контролировать стратегически важные проходы через западные Пиренеи, но все попытки окончились неудачей.

В 587 году васконы захватили долины рек Адур и Гаронна. Только в 602 году короли Австразии Теодеберт II и Бургундии Теодорих II смогли разбить васконов. Для управления этой территорией они образовали герцогство Васкония. Примерно в это же время вестготские короли образовали для защиты от васконов герцогство Кантабрия.

В начале VIII века северная часть Наварры вместе с Памплоной входила в состав государства, созданного из Аквитании и Васконии Эдом Великим, неизвестно насколько велика была власть Эда в этом регионе, однако о крупных восстаниях против правителей Васконии этого времени в источниках не сообщается. В VIII веке большая часть Наварры, включая Памплону, была завоёвана маврами, однако горная часть области осталась непокорённой и вела постоянную борьбу с мусульманами и франками.

В 778 году король франков Карл Великий занял большую часть территории Наварры, оттеснив мавров, но вскоре потерпел в Ронсевальской битве поражение от васконов, разбивших предводителя его войск — знаменитого Роланда, и вынужден был уступить почти все завоёванные земли. Его сын, король Аквитании Людовик Благочестивый в начале IX века смог отвоевать земли в Пиренеях, в том числе и Памплону. К 811 году на территории, отвоеванной у арабов, Людовик образовал Испанскую марку, составленную графствами, зависимыми от каролингских монархов. Однако в 819 году герцог Васконии Луп III Центулл поднял антифранкское восстание, охватившего Васконию и другие баскские области. В ответ король Аквитании Пипин I, сын императора Людовика Благочестивого, в этом же году совершил поход за Пиренеи и взял Памплону, лишив её статуса графства, а в следующем году изгнал Лупа III из Гаскони, поставив здесь герцогом Аснара Санчеса. Однако уже в 820 году[2] графом Памплоны упоминается Иньиго Ариста (ум. 851/852), основатель династии Иньигес[3]. Близкое родство с семейством Бану Каси, владевшим значительными территориями на границе между мусульманами и христианами, в дальнейшем позволило Иньиго Аристе получить помощь от его представителей и овладеть Памплоной.

Желая восстановить контроль над территорией Наварры и Арагона, император Людовик Благочестивый в 824 году организовал поход против Иньиго Аристы, однако франкское войско под командой герцога Васконии Аснар и графа Эбл попали в засаду, устроенную басками в Ронсевальском ущелье и было почти уничтожено, а оба полководца попали в плен. Франкские хроники не называют имён военачальников, разбивших войско франков, но испано-мусульманские историки пишут, что победу одержало войско, возглавляемое Иньиго Аристой, графом Арагона Гарсией I и главой Бану Каси Мусой II ибн Мусой, вероятно единоутробным братом Иньиго. Согласно преданиям, после этой битвы, вошедшей в историю как «третья битва при Ронсевале», Иньиго Ариста принял титул короля Памплоны. Победа при Ронсевале позволила королевству Наварра и графству Арагон обрести окончательную независимость от Франкского государства.

Королевство Памплона

Первые короли Памплоны

О правлении первых королей Памплоны известно не очень много.

Король Иньиго поддерживал Буну Каси в борьбе против Кордовского эмирата, однако не всегда удачно. В результате в 843 и 847 годах сын эмира Абд ар-Рахмана II, Мухаммад, разрушал Памплону.

После смерти в 844 году бездетного графа Арагона Галиндо новый граф Галиндо I Аснарес был вынужден признать себя вассалом короля Памплоны.

Кроме королей из династии Иньигес существовали короли из династии Хименес, во владения которых входила область на границе Алавы и западных отрогов Пиренеев («другой части королевства»[4]), которые делили власть с королями из династии Иньигес.

Фортуна Гарсеса, последний король из династии Иньигес. Наварра в его правление несколько раз подвергалась нападениям со стороны мусульман, причём как эмиры Кордовы, так и прежние союзники королей Памплоны — мосарабы из Бану Каси, в это время примирившиеся с Кордовой для борьбы с христианами. В результате король Фортун был вынужден примириться с маврами и заключить союз с Бану Каси, что встревожило его христианских соседей, многие годы ведущих войну с мусульманами. В результате противники Фортуна Гарсеса создали коалицию, в которую вошли Санчо Гарсес (ум. 925) из династии Хименес, брат Иньиго II Гарсеса, соправителя короля Фортуна, король Астурии Альфонсо III Великий и граф Пальярса и Рибагорсы Рамон I. В результате в 905 году Фортун и Иньиго были свергнуты, а Санчо I Гарсес стал королём Памплоны и Наварры. Фортун был заключён в монастырь в Лейре, где на следующий год умер.

Правление Санчо I

Санчо I, в отличие от своих предшественников, не стал назначать соправителей, сосредоточив всю власть в своих руках. Он стал первым из королей Наварры, который вёл завоевательную политику по отношению к соседним мусульманским владениям. В союзе с королями Леона и графами Палларса и Рибагорсы к лету 920 года королю Санчо I удалось значительно расширить границы Королевства Наварра вплоть до Эбро и даже захватить местности вокруг крепостей Каркар, Калаорра и Арнедо, располагавшихся на противоположном берегу реки. Однако 26 июля 922 года в битве при Вальдехункере эмир Кордовы Абд ар-Рахман III нанёс сокрушительное поражение армии Санчо, после чего он несколько лет не предпринимал активных действий против мавров, занимаясь укреплением крепостей на южной границе королевства.

После смерти в 922 году графа Арагона Галиндо II, не оставившего сыновей, несколько окрестных сеньоров предъявили свои права на Арагон, в том числе и король Наварры Санчо I Гарсес, чьей первой женой была Уррака, сестра умершего графа. Несмотря на наличие у дочерей Галиндо II прав на отцовское наследство, король Санчо I объявил себя его правителем. В этом же году по его инициативе епископ Памплоны Галиндо основал на территории Арагона подчинённое его епархии епископство с резиденцией в монастыре Сасау, что поставило Арагон также и в церковную зависимость от Наварры. Права Санчо I Наваррского на Арагон оспорил муж другой сестры графа Галиндо II, вали Уэски Фортун ал-Тавил. Война между соперниками продолжалась до 924 года, когда они достигли соглашения, согласно которому графиней Арагона была признана Андрегота Галиндес (ум.972), дочь Галиндо II. Соглашение предусматривало, что в этом же году состоится её помолвка с 5-летним сыном короля Санчо I, Гарсией, а впоследствии она выйдет за него замуж. Таким образом графство Арагон соединялось с королевством Наварра на основе личной унии. Однако реально управляли графством короли Наварры, в то время как Андрегота проживала в одном из своих поместий и не оказывала никакого влияния на управление.

В 923 году Санчо I в союзе с королём Леона Ордоньо II возобновил войну против Бану Каси. В результате Ордоньо захватил Нахеру, которую в 924 году передал Санчо. Однако после того, как Бану Каси потерпели поражение и от эмира Кордовы Абд ар-Рахмана III, после чего были вынуждены передать свои владения под верховную власть эмира и перейти к нему на службу, Абд ар-Рахман III незамедлительно выступил на защиту своих новых земель от христиан. В 924 году он вторгся в Наварру, разбив армию Санчо I, после чего захватив и разрушив Памплону, жители которой покинули город. Санчо I, к которому в это время подошло войско из Леона, ещё два раза безрезультатно атаковал войско мусульман, но опять был разбит, а мавры, на обратном пути вновь разрушив Калаорру, с богатой добычей возвратились в Кордову. После разрушения Памплоны король Санчо I перенёс свою резиденцию в Нахеру, а епископская кафедра была перенесена епископом Галиндо в монастырь в Лейре, где она оставалась до 1023 года. В результате этого поражения Санчо был вынужден признать себя вассалом эмира Кордовы.

После смерти 925 году короля Леона Фруэлы II в Леоне начались междоусобия за его наследство между сыном Фруэлы Альфонсо Фройласом и сыновьями покойного короля Ордоньо II, Санчо, Альфонса и Рамиро. Санчо I Гарсес вмешался в эту борьбу, поддержав сыновей своего бывшего союзника, в результате чего Альфонсо Фройлас оказался вытеснен из Леона.

Наварра при преемниках Санчо I

В момент начала самостоятельного правления короля Гарсии I Санчеса Наварра была ослаблена неудачными войнами с маврами, в результате которых она потеряла ряд ранее завоёванных городов и была вынуждена признать себя вассалом Кордовского халифата.

Столицей Наварры с 924 года стал город Нахера, который продолжал ей оставаться вплоть до раздела Наварры между Кастилией и Арагоном в 1076 году. Поэтому в испанской исторической науке принято называть наваррских королей с Гарсии I по Санчо IV включительно королями Нахеры.

После смерти Санчо I по одним сведениям королём стал его малолетний сын Гарсия I Санчес (ок. 919—970), по другим — Химено Гарсес (ум. 931), младший брат Санчо I[5]. В любом случае фактическим правителем Наварры был Химено Гарсес, который старался не вступать в открытые конфликты со своими мусульманскими соседями. Только в 927 году он собрал войско и выступил в поход на владения мосарабов из Бану Каси, намереваясь поддержать своего родственника эмира Кордовы Абд ар-Рахмана III[6], но возвратился обратно, не вступая в военные действия.

После смерти Химено в 931 году регентство захватил Иньиго Гарсес, родственник королевской семьи. Его считают одним лицом с королём Иньиго II Гарсесом, уже правившим Наваррой в 882905 годах. В 933 году мать Гарсии I, Тода Аснарес, обратилась за помощью против Иньиго Гарсеса к эмиру Кордовы Абд ар-Рахману III, который вынудил Иньиго передать регентство Тоде.

Самостоятельно Гарсия I стал править с 934 года, однако до самой своей смерти Тода оказывала значительное влияние на сына.

Уже в 937 году Гарсия разорвал свои вассальные отношения с Кордовским халифатом и заключил союз с королём Леона Рамиро II. Однако после предпринятого в том же году против Наварры Абд ар-Рахманом III походом, во время которого мавры разорили Нижнюю Риоху и Риберу, Гарсия I был вынужден возобновить свою вассальную клятву по отношению к Кордове.

21 августа 939 года наваррская армия участвовала в сражении при Симанкасе, в котором объединённая христианской армией под командованием короля Леона Рамиро II (в ней также были войска графа Кастилии Фернана Гонсалеса) нанесла сокрушительное поражение армии халифа Абд ар-Рахмана III. Победа позволила христианам перейти в наступление на земли мавров и начать заселение обширных пустующих пограничных областей.

Гарсия I использовал поражение мавров, чтобы расширить границы своего королевства, которые в ближайшие годы достигли реки Дуэро. Укрепляя свою власть в этом регионе, король Наварры повелел подчинить эти земли (в том числе и Симанкас) церковной юрисдикции образованного в 938 году епископства Нахеры.

В 943 году король Наварры потребовал от епископов своего королевства признать его брак с Андреготой недействительным, как нарушающий церковный запрет о браках между близкими родственниками (Гарсия и Андрегота были двоюродными братом и сестрой). Епископы признали незаконность брака, был произведён развод супругов, после чего Андрегота удалилась в подаренный ей Гарсией I монастырь в Айбаре, где прожила до самой своей смерти. Позднее в этом же году король Гарсия Санчес вступил в брак с Терезой Рамирес, дочерью короля Леона Рамиро II. В качестве приданого она принесла своему мужу город Вигеру с окрестностями. Позже Гарсия не раз вмешивался в междоусобицы между правителями Леона.

Несмотря на развод с Андреготой, Гарсия I не возвратил ей графство Арагон, возложив на себя власть над этим владением и приняв титул Король Нахеры и Арагона. Таким образом Арагон окончательно вошёл в состав Наварры. Сын короля Гарсии и Андреготы, Санчо, сохранил за собой статус наследника престола и впоследствии стал преемником отца.

После смерти Гарсии I его владения были разделены. Сын Гарсии и Андреготы, Санчо II Абарка (ум. 994) стал королём Нахеры и Арагона, а сын Гарсии от второго брака, Рамиро (ум. 988), стал королём Вигеры — небольшого королевства со столицей в Вигере, существовавшее до смерти младшего сына Рамиро, Гарсии в 1005/1030 году. Создано в соответствии с завещанием Гарсии Санчаса Памплонского для его второго сына, Рамиро Гарсеса, и включавшее область около Ла-Риохи.

Санчо II был первым правителем, названным в 987 году титулом «король Наварры», однако этот титул до конца XI века практически не являлся превалирующим. Связанный родственными отношениями с королями Леона и графами Кастилии, он поддерживал несовершеннолетнего короля Леона Рамиро III. Поддерживая союз между государствами, в 975 году Санчо участвовал в битве против мавров около Сан-Эстебан-де-Гормас, где христианская армия была разбита одним из лучших полководцев халифа ал-Хакама II — Галибом аль-Насири. В 977 году армия Санчо II была разбита Аль-Мансуром при Эстеркуэле. В 981 году армия Санчо II и Рамиро III были разбиты Аль-Мансуром при Руэде, после чего Санчо II, видя недостаточность своих сил для борьбы с маврами, лично явился в Кордову и заключил мир с аль-Мансуром, признав себя вассалом халифата и обязавшись выплачивать Кордове ежегодную дань и отдал в жёны хаджибу свою дочь Урраку, получившую мусульманское имя Абда, которая стала любимой женой аль-Мансура и матерью его сына Абд ар-Рахмана. В 992 году Санчо II попытался освободиться от зависимости и отказался выплачивать дань, однако аль-Мансур совершил два похода на Памплону и заставил короля в сентябре следующего года лично явиться в Кордову, чтобы возобновить вассальную клятву.

Сын и наследник Санчо II, Гарсия II Санчес (ум. 1100/1104), став королём, заключил союз с графом Кастилии Гарсией Фернандесом и попытался освободиться от подчинения Кордовскому халифату, отказавшись выплачивать дань. Однако, после поражения и гибели Гарсии Фернандеса в 995 году Санчо II остался без союзников и в 996 году он был вынужден приехать в Кордову и признал свою зависимость от халифата.

В 999 году Гарсия II возобновил войну против халифата, напав на Калатаюд, где погиб брат аль-Мансура. В ответ правитель халифата казнил 50 находившихся в Кордове наваррских заложников (в том числе и членов королевской семьи), а затем взял Памплону и полностью её разрушил. В 1000 году аль-Мансур совершил поход в Кастилию, во время которого нанёс при Сервере-де-Писуэрге крупное поражение объединённому войску Кастилии, Наварры, Леона и Сальдании, причём, по сообщению некоторых хроник, в этой битве погиб король Гарсия II Наваррский[7] Но уже в 1002 году армия халифата после смерти аль-Мансура была разбита в битве при Калатаньясоре[8].

Правление Санчо III Великого

При правлении Санчо III Великого Наварра достигла наибольшего расширения, включив в себя практически всю северную часть Пиренейского полуострова, а сам Санчо III был одним из самых могущественных христианских правителей своего времени.

Унаследовав королевство после смерти отца Гарсии II в 1000 или 1004 году (первоначально под регентством матери и епископов), Санчо воспользовался междоусобицами в Кордовском халифате после смерти аль-Мансура для того, чтобы выйти из подчинения халифа и заняться увеличением своих владений за счет земель распадающегося халифата.

Около 1010 года Санчо III женился на Муниадонне, дочери графа Кастилии Санчо Гарсиес. В 1016 году Санчо III договорился с Санчо Гарсесом о закреплении границы между Наваррой и Кастилией. А после смерти Санчо Гарсеса в 1017 году предъявил права на опеку над его малолетним сыном, Гарсией Санчесом как муж его сестры, что вызвало войну с королём Леона Альфонсо V, также предъявлявший права на опеку. В результате к 1020 году Санчо III отвоевал земли между Сеа и Писуэргой, а к 1022 году захватил некоторые территории непосредственно королевства Леон. В конце 1022 года между двумя монархами было заключено соглашение о мире, скреплённое в 1023 году браком короля Леона с Урракой, сестрой короля Наварры. Захваченные Санчо III земли были возвращены королевству Леон в качестве приданого Урраки Гарсес. Успешные действия Санчо III в пользу графа Гарсии Санчеса позволили королю Наварры начать оказывать значительное влияние на управление Кастилией. А после убийства бездетного Гарсии Санчеса в 1029 году графство унаследовала его сестра, Муниадонна, жена Санчо III, однако фактическим правителем Кастилии стал Санчо III, в 1032 году передавший графство своему сыну Фернандо. Кроме того в 1033 году Санчо начал войну против короля Леона Бермудо III, захватив в январе 1034 года Леон, а летом того же года Асторгу. В Леоне Санчо III короновался с титулом «король Испании». Но в конце 1034 года между королями был заключён мир, закреплённый в 1035 году браком Бермундо III с дочерью Санчо III, Хименой.

Также Санчо III смог расширить свои владения и на восток. В 1015 году Санчо III смог вытеснить мавров из обезлюдевшего бывшего графства Собрарбе. А после смерти в 1017 или 1018 году графа Рибагорсы Гильема II, не оставившего наследников, Санчо III предъявил права на его наследство, поскольку его жена Муниадонна приходилась правнучкой графа Рамона II. В 1018 году он занял центральную часть графства, где разбив мавров, воспользовавшихся ситуацией и вторгшихся в графство. Северная часть графства оказалась в руках графа Пальярс-Хуссы Рамона III, женатого на внучке графа Рамона II — Махор. После развода Рамон III в 1020 году попытался сохранить свою часть графства, однако в 1025 году Санчо III присоединил большую часть северной части графства к Наварре. Рамон III сохранил только котловину Ногеры-Рибагорсаны.

Кроме того, Санчо смог усилить своё влияние, установив к 1032 году сюзеренитет над герцогством Гасконь, а также над графством Барселона.

После смерти Санчо III 18 октября 1035 года его владения были разделены между 4 сыновьями. Гарсия III получил Нахеру (Наварру), Фернандо ещё в 1032 году стал графом Кастилии (а с 1037 года королём Кастилии), Гонсало — графства Собрарбе и Рибагорсу, а незаконный сын Рамиро I — графство Арагон, преобразованное в королевство.

Наварра при наследниках Санчо III

Наварра в 1035—1076 годах

По завещанию отца Гарсия III получил верховенство над остальными братьями. Вскоре он помог младшему брату Фернандо в 1037 году разбить короля Леона Бермудо III при Писуэрге, после чего Фернандо захватил леонский престол. В награду за это Гарсия получил оставшуюся часть Васконии до Сантандерского залива. Воспользовавшись ослаблением мусульманских эмиратов-тайф, Гарсия III начал вести против них успешные войны, и в 1045 году ему удалось завоевать Калахорру.

Однако позже Гарсия рассорился с братьями. В 1043 году он победил Рамиро при Тафалье, а затем начал войну против Леона и Кастилии, однако в сражении при Атапуэрке 15 сентября 1054 года погиб. Наследником Гарсии был его старший сын Санчо IV, до 1058 года правивший под регентством матери. Он попытался продолжить политику своего отца по расширению территории королевства. Заключив союз со своим дядей Рамиро Арагонским против правителя Сарагосы аль-Муктадира, Санчо IV победил того и обложил данью.

В 1067 году на Наварру напал Санчо II Кастильский, надеясь вернуть земли, потерянные его отцом. Для отражения угрозы Санчо IV заключил союз с новым королём Арагона Санчо I, из-за чего конфликт вошёл в историю как «Война трёх Санчо». Победу в ней одержал Санчо Кастильский благодаря полководческому таланту своего военачальника, Сида Кампеадора. Наварра в результате этой войны потеряла Буребу, Альта-Риоху и Алаву.

В 1074 году против Санчо IV организовал заговор его младший брат Рамон Гарсес. В результате которого Санчо был убит в Пеньялене.

Уния с Арагоном

После гибели Санчо наступил династический кризис. Наваррцы, недовольные братоубийцей, избрали на трон короля Санчо I Арагонского, который объединил короны Наварры и Арагона (в Наварре он правил под именем Санчо V). В то же время король Кастилии и Леона Альфонсо VI признал королём изгнанника Гарсию Санчеса. Чтобы нормализовать отношения с Кастилией, Санчо Арагонский, помог Альфонсо VI в битве при Заллаке в 1086 году и при обороне Толедо в 1090 году а также вступил в союз с Сидом.

Санчо V и его сыновья Педро I и Альфонсо I Воитель смогли значительно расширить территорию своего королевства за счёт мусульмансих владений. Завоёванные равнины застраивались замками, которые служили опорой для новых завоеваний.

Восстановление независимости Наварры

Не имея наследника, Альфонсо I Воитель, умерший в 1134 году, завещал передать своё государство госпитальерам и тамплиерам, однако его последняя воля так и не была исполнена. Новым королём Арагона был провозглашён его младший брат Рамиро II Монах. Однако наваррцы признали своим королём Гарсию IV, прозванного Восстановителем, внука Санчо Гарсеса, незаконнорожденного сына короля Гарсии III.

Однако он оказался довольно слабым правителем и зависел от более сильных королей-соседей. Первоначально Гарсия был вынужден признать превосходство Арагона над Наваррой, а себя — «сыном» Рамиро II. Впоследствии Гарсия признал себя вассалом короля Кастилии и Леона Альфонса VII и в 1136 года уступил Кастилии Риоху. В 1137 году он попытался добиться независимости от Кастилии и заключил союз с Альфонсом I Португальским, но спустя три года был вынужден пойти на мир, после чего Гарсия был верным союзником Альфонсо VII.

Сын и наследник Гарсии IV, Санчо VI, наследовавший Наварру с 1150 году, в первые годы своего правления был вынужден подписать с королями Кастилии и Арагона Тудельское и Каррионское соглашения, уступив им часть своих территорий. Однако позже он приложил все усилия, чтобы восстановить Наваррское королевство в прежних границах, и добился своего. Санчо враждовал с графом Барселоны Рамоном Беренгером IV, но с его сыном Альфонсо II подписал мирный договор, и в 1190 году в Борхе даже заключил союз против Кастилии.

Санчо VI был первым, кто именовал себя «королём Наварры», исключив из титулатуры титул «король Памплоны». Он вывел Наварру на политическую сцену Европы. Одна его дочь, Беренгария, была женой короля Англии Ричарда I Львиное Сердце, другая, Бланка — женой графа Шампани Тибо III.

Санчо VII, сын Санчо VI, наследовал отцу в 1194 году. Через год разгорелся конфликт между Наваррой и Кастилией из-за того, что Санчо не успел подвести свои войска к сражению при Аларкосе, и кастильцы потерпели поражение. Альфонсо VIII обвинил в поражении Санчо и начал против него войну, но был разбит. В 1200 году Санчо предпринял военную экспедицию против мавров, прошёл по Мурсии, Андалусии и даже вторгся в Африку. Воспользовавшись его отсутствием, Кастилия и Арагон расчленили Наваррское королевство, захватив Алаву, Гипускоа и Бискайю. По Гвадалахарскому мирному соглашению 1207 года Санчо вынужден был признать все территориальные потери. Позднее Санчо внёс решающий вклад в победу армии христианской коалиции над войсками Альмохадов 16 июня 1212 года в битве при Лас-Навас-де-Толоса.

В какой-то момент Санчо передал королевские полномочия сестре Бланке, но в 1229 году она умерла, а в 1232 году скончалась и другая сестра, Беренгария. Таким образом, бездетный Санчо стал последним представителем мужской линии династии Хименесов, правивших в Наварре с начала X века. После его смерти в 1234 году королём Наварры был избран его племянник, граф Шампани Тибо IV, сын Бланки и Тибо III Шампанского.

Наварра под управление иноземных династий

Правление Шампанской династии

Тибо IV, правивший в Наварре под именем Теобальдо I, стал первым в длинной череде королей французского происхождения. Он был широко известен как трувер, французский поэт, автор большого количества произведений, многих лирических песен о любви с музыкальным аккомпанементом, религиозных поэм и сирвент. За это он получил прозвище «принц труверов». Во время малолетства Людовика IX Тибо несколько раз участвовал в восстаниях французской знати против короля. Также он организовал в 1239 году неудачный крестовый поход. Будучи одновременно французским графом и королём Наварры, он был вынужден разрываться между своими владениями.

Тибо IV умер в 1253 году, после него последовательно правили двое сыновей.

Теобальдо II при поддержке папы Александра IV в 1257 и 1259 годах ввел в Наварре французские ритуалы помазания и коронации для обоснования божественного происхождения монархии. В других делах Тибо продолжал политику своего отца. Чтобы не допустить раздробления страны крупными феодалами, король обратился за поддержкой к городам. Тибо поддержал городское население, предоставив ему самоуправление, так как вследствие роста промышленности и торговли увеличивались и его доходы. Буржуазия поддержала монарха, обеспечив своевременное внесение денег в казну королевства. В 1266 году Тибо провел первую перепись населения страны, на тот момент в Наварре проживало 150 000 жителей. Он расширил привилегии для городов Памплона, Эстелья, Ланс, Тьебас и Торральба-дель-Рио. В 1269 году основал Эспиналь.

Наследовавший Теобальдо II его младший брат Энрике I Толстый, женатый на племяннице короля Франции Людовика IX, проводил профранцузскую политику. Его восшествие на престол совпало с таким экономическим подъёмом в Наварре, какого прежде не случалось на Пиренеях. Но по Парижскому договору 1259 года англичане получили права на Гасконь, что фактически отрезало Наварре доступ к океану.

Энрике позволил городу Памплоне (столице Наварры) расторгнуть союз с городами Сан Чернен (San Cernin) и Сан Николас (San Nicolas), созданный в 1266 году. Он также предоставил привилегии городам Эстелла, Аркос, и Виана, поощряя городской рост. Его отношения с дворянством были, в целом, дружественные, однако Генрих любыми способами поддерживал мир и порядок в своем королевстве.

Энрике поначалу стремился восстановить территории, утраченные в Кастилии, помогая восстанию Фелипе, брата короля КастилииАльфонсо X, в 1270 году. Но в итоге прекратил оказывать помощь, предпочитая создать альянс с Кастилией через брак своего сына Тибо с дочерью Альфонсо X. План осуществить не удалось, в связи с гибелью молодого Тибо, после того как тот упал со стены в замке Эстелла в 1273 году. Энрике ненадолго пережил своего сына. С его смертью мужская линия Шампанского дома пресеклась. Законным наследником стала его трёхлетняя дочь Жанна (Хуанна) с матерью Бланкой в качестве регента.

Уния с Францией (1284 — 1328)

Новой королеве и её матери пришлось защищать своё имущество от посягательств различных иностранных держав, которые могли легко захватить богатые владения в Шампани и Наварре. Это вынудило Бланку обратиться за поддержкой к французскому королю Филиппу III. В 1284 году тринадцатилетняя Жанна вышла замуж за наследника французской короны Филиппа, который через год стал королём Франции под именем Филипп IV. Это брак дал возможность присоединить к королевскому домену Шампань и Бри, а также привёл к первому объединению Франции и Наварры в рамках личной унии, продолжавшемуся до 1328 года.

После смерти Жанны титул короля Наварры последовательно носили её три сына: Людовик I (король Франции под именем Людовик X), Филипп II (король Франции под именем Филипп V) и Карл I (король Франции под именем Карл IV).

Наварра под управлением дома Эврё

В 1328 году умер король Франции и Наварры Карл IV. Новым королём Франции был избран его двоюродный брат, Филипп VI де Валуа. Однако ассамблея наваррской знати отказалась признать королём Филиппа VI. Своей королевой знать признала Жанну, дочь короля Людовика X, лишённую в своё время права наследования французской короны, и её мужа, Филиппа д’Эврё. 5 марта 1329 года Филипп и Жанна в соборе Санта Мария ла Реал в Памплоне были коронованы епископом Памплоны Арнальдо де Барбазаном как король и королева Наварры. Таким образом королевство Наварра снова стало самостоятельным.

Король Франции Филипп VI признал это избрание, но Жанна была вынуждена отказаться за себя и своё потомство от претензий на французский трон. Кроме того, в 1335 году Филипп и Жанна были вынуждены отказаться от прав на Шампань и Бри, присоединённых к домену короля Франции. Взамен по соглашению, заключённому 14 марта 1336 года, за Филиппом, который владел французским графством Эврё, были окончательно закреплены графства Ангулем и Мортен (возведённое в статус пэрства), полученные им в 1318 году как приданое жены, а также замки Бенон в Онисе и Фонтене-ле-Абаттю в Пуату. Позже Жанна обменяла Ангулем на ряд владений в Вексене (Понтуаз, Бомон-сюр-Уаз и Аснье-сюр-Уаз).

Сын и наследник Жанны и Филиппа, Карл II Злой, наследовавший родителям в 1349 году, являлся одним из деятельных участников Столетней войны между Францией и Англией. Он держал английскую сторону, стараясь увеличить владения во Франции, а также пытался расширить территорию Наварры за счёт соседей. В результате его политических амбиций были потеряны обширные французские владения его рода, а Наварра была опустошена разрушительными войнами и набегами.

Наследник Карла II, Карл III Благородный уделял много внимания наведению порядка в Наварре и выведению страны из кризиса, наступившего из-за непомерных амбиций и бурной деятельности его отца. Карл помирился с соседними государствами, в том числе благодаря династическим бракам. В 1404 году Карл подписал Парижский договор, окончательно отказавшись от прежних французских владений наваррских королей, включая графство Эврё, и получив в качестве компенсации герцогство Немур. В 1413 году Карл создал в Наварре Верховный суд. В 1423 году Карлом был учреждён титул принца Вианского для наследников наваррского престола. Карл также выступал покровителем искусств. При нём было закончено возведение готического собора в Памплоне и начато строительство королевских дворцов Тафалья и Олите.

После его смерти в 1425 году ему наследовала его дочь, Бланка, бывшая замужем за Хуаном Арагонским, ставшим впоследствии королём Арагона. Вместе с ним она в 1429 году была коронована на престол Наварры.

Наварра под управлением Арагонского дома

Пока была жива Бланка, управлением Наваррой она занималась самостоятельно. Её муж Хуан Арагонский, принимавший деятельное участие в династических войнах, которые вёл его старший брат, король Арагона, Неаполя и Сицилии Альфонсо V, в наваррские дела не вмешивался. Кроме Наварры, Бланка претендовала также на Немурское герцогство, но в итоге сохранила за собой только титул, а само герцогство было присоединено к французской короне.

Бланка умерла в 1441 году. Наварру должен был унаследовать старший сын Бланки и Хуана — Карл Вианский. Однако Хуан не допустил сына к трону, взяв управление королевством в свои руки, сославшись на завещание Бланки о том, что Карл не должен именовать себя королём без согласия отца. При этом Карл стал наместником Хуана в Наварре, сам Хуан наваррскими делами не очень интересовался.

В 1447 году Хуан женился вторично — на Хуане Энрикес. Через 4 года она решила взять управление Наваррой в свои руки, добилась того, что Хуан назначил её наместницей Наварры. Её поддержал знатный наваррский род Грамонов, однако другой род, Бомонтов, держал сторону принца Вианского и отказались подчиняться Хуанне. В результате началось восстание, которое возглавил Карл Вианский, не ладивший со своей мачехой. Но в 1452 году он попал в плен к отцу и был вынужден пообещать не использовать королевский титул до смерти отца. После этого Карл бежал ко двору своего дяди Альфонсо V.

В 1458 году умер Альфонсо V, его наследником стал Хуан (под именем Хуан II), объединив в своих руках Наварру, Арагон, Валенсию, Каталонию, Неаполь и Сицилию. Для Хуаны Энрикес единственным препятствием, отделявшим её сына Фердинанда от наследования престола, был Карл Вианский, и под её влиянием Хуан приказал в 1460 году посадить Карла в заключение. Это спровоцировало восстание в Каталонии, вскоре распространившееся на Арагон и Наварру. Напуганный размахом восстания, Хуан в 1461 год был вынужден пойти на уступки. Он освободил Карла Вианского из заключения и признал его своим наследником.

Однако в том же 1461 году Карл Вианский неожиданно умер. Все были уверены в том, что Карла отравили по приказу Хуаны Энрикес. В итоге разразилась гражданская война, продолжавшаяся 12 лет. Хуану было не до Наварры. Смерть Карла сделала наследницей королевства Бланку, старшую дочь Хуана от первого брака. Однако вскоре Хуан, недовольный неповиновением дочери (она отказалась выйти замуж за сына французского короля), отдал её под опеку следующей дочери, Элеоноры. Бланка умерла в 1464 году, по слухам её отравила Элеонора.

Наварра под управлением династий Фуа и Альбре

Элеонора, бывшая замужем за французским графом Гастоном IV де Фуа, с 1461 года и до смерти Хуана II (за исключением периода 1468—1471) от имени отца управляла Наваррой.

Хуан II умер 20 января 1479 года. Элеонора была признана королевой Наварры, однако умерла уже 2 февраля. Её муж и старший сын умерли раньше, поэтому новым королём был признан внук Элеоноры — Франциск Феб, граф де Фуа. Ему в тот момент было 12 лет, регеншей стала его мать Мадлен, дочь французского короля Карла VII. В качестве короля его поддержали Грамоны и связанная с ними часть наваррской аристократии. Бомонты, как обычно, заняли противоположную Грамонам позицию, поддержав кандидатуру арагонского короля Фердинанда II (сына Хуана II от второго брака); к ним примкнули аристократы, не желавшие мириться с французским вмешательством в дела Наварры. Все попытки Мадлен помирить противоборствующие партии были безуспешны.

В 1483 году Франциск был отравлен. Его владения унаследовала сестра, 15-летняя Екатерина де Фуа. Регентство за собой сохранила Мадлен. Однако наследование короны оспорил её дядя, Жан де Фуа, виконт Нарбонны. Он ссылался на салический закон, по которому женщины не имели права наследования. Хотя этот закон никогда не применялся в Наварре, разразилась гражданская война, в которой активное участие принимали роды Бомонтов и Грамонов. Желая найти союзников, Мадлен в 1484 году выдала Екатерину замуж за Жана д’Альбре, ставшего королём Наварры под именем Иоанна III.

В 1494 году Мадлен оказалась заложницей у Фердинанда II, а реальное управление Наваррой перешло к Жану д’Альбре. После смерти Мадлен год спустя начался новый виток гражданской войны. Она закончилась только в 1497 году Тарбским миром, по которому Жан де Фуа отказался от прав на наваррскую корону.

Оккупация Наварры испанцами

Фердинанд II Арагонский не оставлял притязаний на Наварру. В 1505 году он женился на Жермене де Фуа, дочери бывшего претендента на наваррскую корону Жана де Фуа. В 1506 году произошло восстание коннетабля Наварры, графа Лерина, который пользовался поддержкой Фердинанда. Восстание продолжалось до 1508 года. Опасаясь могущественного соседа, который постоянно выдвигал Наварре различные претензии, Жан д’Альбре заключил союз с французским королём Людовиком XII. Фердинанд решил воспользоваться этим и обратился к папе, оклеветав Жана как схизматика и еретика. Следствием стала папская булла 1512 года, низлагавшая Жана и отлучавшая его от церкви. Королём Наварры папа признал Фердинанда.

Воспользовавшись папской буллой, армия Фердинанда в том же 1512 году вторглась в Наварру, захватив большую часть Наварры, включая её столицу Памплону (так называемая Верхняя Наварра). Там Фердинанд провозгласил себя её королём. Король Франции в это время из-за военных поражений в Италии не имел возможности воевать с Фердинандом и в 1513 году заключил перемирие. Жан д'Альбре был вынужден бежать из Наварры, все его попытки вернуть завоёванные земли окончились неудачей. Верхняя Наварра была включена в состав объединённого королевства Испания.

Во владении наваррских королей из династии Альбре осталась лишь небольшая часть территории королевства к северу от Пиренеев (Нижняя Наварра). Тем не менее именно за этим владением в XVI веке сохраняется название «королевство Наварра». Дальнейшая его история связана с историей Франции.

Присоединение к Франции

Все попытки короля Генриха II д’Альбре возвратить захваченные Фердинандом земли были безуспешны. В 1521 году его родственник Андре де Фуа отвоевал большую часть спорных земель, но в решающей битве при Ноайне потерпел поражение от кастильского полководца герцога Нахера.

Во время сражения под Павией Генрих был взят в плен вместе с французским королём Франциском I. От брака его с сестрой короля, Маргаритой Валуа (благодаря которому он унаследовал графство Арманьяк), родилась Жанна III д’Альбре, впоследствии ревностная защитница кальвинизма и одна из руководительниц французских гугенотов. В 1548 году она была выдана замуж за герцога Антуана де Бурбона, ставшего после смерти Генриха королём-консортом Наварры.

Их сын Генрих, принц Беарнский, ставший после гибели отца и смерти матери королём Наварры, в дальнейшем взошёл на французский престол под именем Генриха IV. После этого королевство Наварра некоторое время формально оставалось суверенным государством, но в 1620 году по инициативе кардинала Ришелье было включено в состав Франции в статусе провинции. Французские короли после этого официально титуловались «королями Франции и Наварры».

В 1790 году, с упразднением в ходе Великой французской революции деления Франции на провинции, Наварра вошла в состав департамента Нижние Пиренеи (ныне Атлантические Пиренеи). Титул «король Наварры» в 1791 году исключен из титулатуры французского короля; позже, в период после Реставрации он вновь использовался «реставрированными» королями-Бурбонами, но после Июльской революции 1830 г. он окончательно исчезает из государственных актов.

Верхняя Наварра с 1512 года остается в составе Испании, пользуясь на протяжении истории разным объёмом внутренней самостоятельности. С 1982 года она обладает статусом автономного сообщества.

См. также

Напишите отзыв о статье "Наварра (королевство)"

Примечания

  1. [www.vostlit.info/Texts/rus4/Fredegar/frametext.htm Фредегар. Хроника] части IV, 21 и 57. Восточная литература. Проверено 27 января 2009. [www.webcitation.org/5w9hvIZbm Архивировано из первоисточника 31 января 2011].
  2. По другим сведениям он стал графом в 816 году.
  3. Долгое время считалось, что Иньиго происходит из Гасконского дома, однако в настоящее время эта версия отвергнута большинством историков. Его отцом считается Иньиго Хименес, представитель местной династии правителей Памплоны
  4. Этот термин для обозначения владений правителей из династии Хименес использует Кодекс Роды.
  5. Документы, наделяющие Гарсию I Санчеса титулом король, относятся только к последнему году жизни Химено
  6. Абд ар-Рахман III был племянником жены Химено II, Санчи Аснарес.
  7. По другим данным, король Гарсия II умер в 1004 году.
  8. Современные историки считают битву при Калатаньясоре выдумкой позднейших христианских историков, которые таким образом попытались хотя бы смерть правителя Кордовского халифата приписать военной доблести своих предков. В современных событиям хрониках и анналах ничего не говорится о битве: лишь с нескрываемой радостью сообщается, что враг христиан умер и его душа после смерти понесёт достойное наказание. См. [www.covadonga.narod.ru/Almanzor-2.html Альманзор]. Реконскиста. Проверено 27 апреля 2009. [www.webcitation.org/65QCEBNF6 Архивировано из первоисточника 13 февраля 2012].

Литература

  • Наварра // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
  • Корсунский А. Р. История Испании IX — XIII веков (Социально-экономические отношения и политический строй Астуро-Леонского и Леоно-Кастильского королевства). Учебное пособие. — М.: Высшая школа, 1976. — 139 с.
  • Альтамира-и-Кревеа, Рафаэль. История Средневековой Испании / Перевод с испанского Е. А. Вадковской и О. М. Гармсен. — СПб.: «Евразия», 2003. — 608 с. — 1 500 экз. — ISBN 5-8071-0128-6.
  • Мюллер А. История ислама: От мусульманской Персии до падения мусульманской Испании. — М.: ООО «Издательство Астрель»: ООО «Издательство АСТ», 2004. — 894 с. — ISBN 5-17-022031-6.

Ссылки

  • [arabwars.narod.ru/Navarra.html Наварра]. Реконкиста. Проверено 27 апреля 2009. [www.webcitation.org/65QCFPglX Архивировано из первоисточника 13 февраля 2012].
  • [www.fmg.ac/Projects/MedLands/NAVARRE.htm NAVARRE, kings] (англ.). Foundation for Medieval Genealogy. Проверено 27 апреля 2009. [www.webcitation.org/65QCGWSJR Архивировано из первоисточника 13 февраля 2012].
  • Анонимные авторы. [kuprienko.info/las-cronicas-de-la-espana-medieval-reconquista-chronicon-de-cardena-los-anales-toledanos-al-ruso/ Испанские средневековые хроники: Хроника Карденьи I. Хроника Карденьи II. Анналы Толедо I. Анналы Толедо II. Анналы Толедо III.]. www.bloknot.info (А. Скромницкий) (24 августа 2011). Проверено 28 сентября 2011. [www.webcitation.org/659e4Liaf Архивировано из первоисточника 2 февраля 2012].

Отрывок, характеризующий Наварра (королевство)

Наполеон чуть поворотил голову назад и отвел назад свою маленькую пухлую ручку, как будто желая взять что то. Лица его свиты, догадавшись в ту же секунду в чем дело, засуетились, зашептались, передавая что то один другому, и паж, тот самый, которого вчера видел Ростов у Бориса, выбежал вперед и почтительно наклонившись над протянутой рукой и не заставив ее дожидаться ни одной секунды, вложил в нее орден на красной ленте. Наполеон, не глядя, сжал два пальца. Орден очутился между ними. Наполеон подошел к Лазареву, который, выкатывая глаза, упорно продолжал смотреть только на своего государя, и оглянулся на императора Александра, показывая этим, что то, что он делал теперь, он делал для своего союзника. Маленькая белая рука с орденом дотронулась до пуговицы солдата Лазарева. Как будто Наполеон знал, что для того, чтобы навсегда этот солдат был счастлив, награжден и отличен от всех в мире, нужно было только, чтобы его, Наполеонова рука, удостоила дотронуться до груди солдата. Наполеон только прило жил крест к груди Лазарева и, пустив руку, обратился к Александру, как будто он знал, что крест должен прилипнуть к груди Лазарева. Крест действительно прилип.
Русские и французские услужливые руки, мгновенно подхватив крест, прицепили его к мундиру. Лазарев мрачно взглянул на маленького человечка, с белыми руками, который что то сделал над ним, и продолжая неподвижно держать на караул, опять прямо стал глядеть в глаза Александру, как будто он спрашивал Александра: всё ли еще ему стоять, или не прикажут ли ему пройтись теперь, или может быть еще что нибудь сделать? Но ему ничего не приказывали, и он довольно долго оставался в этом неподвижном состоянии.
Государи сели верхами и уехали. Преображенцы, расстроивая ряды, перемешались с французскими гвардейцами и сели за столы, приготовленные для них.
Лазарев сидел на почетном месте; его обнимали, поздравляли и жали ему руки русские и французские офицеры. Толпы офицеров и народа подходили, чтобы только посмотреть на Лазарева. Гул говора русского французского и хохота стоял на площади вокруг столов. Два офицера с раскрасневшимися лицами, веселые и счастливые прошли мимо Ростова.
– Каково, брат, угощенье? Всё на серебре, – сказал один. – Лазарева видел?
– Видел.
– Завтра, говорят, преображенцы их угащивать будут.
– Нет, Лазареву то какое счастье! 10 франков пожизненного пенсиона.
– Вот так шапка, ребята! – кричал преображенец, надевая мохнатую шапку француза.
– Чудо как хорошо, прелесть!
– Ты слышал отзыв? – сказал гвардейский офицер другому. Третьего дня было Napoleon, France, bravoure; [Наполеон, Франция, храбрость;] вчера Alexandre, Russie, grandeur; [Александр, Россия, величие;] один день наш государь дает отзыв, а другой день Наполеон. Завтра государь пошлет Георгия самому храброму из французских гвардейцев. Нельзя же! Должен ответить тем же.
Борис с своим товарищем Жилинским тоже пришел посмотреть на банкет преображенцев. Возвращаясь назад, Борис заметил Ростова, который стоял у угла дома.
– Ростов! здравствуй; мы и не видались, – сказал он ему, и не мог удержаться, чтобы не спросить у него, что с ним сделалось: так странно мрачно и расстроено было лицо Ростова.
– Ничего, ничего, – отвечал Ростов.
– Ты зайдешь?
– Да, зайду.
Ростов долго стоял у угла, издалека глядя на пирующих. В уме его происходила мучительная работа, которую он никак не мог довести до конца. В душе поднимались страшные сомнения. То ему вспоминался Денисов с своим изменившимся выражением, с своей покорностью и весь госпиталь с этими оторванными руками и ногами, с этой грязью и болезнями. Ему так живо казалось, что он теперь чувствует этот больничный запах мертвого тела, что он оглядывался, чтобы понять, откуда мог происходить этот запах. То ему вспоминался этот самодовольный Бонапарте с своей белой ручкой, который был теперь император, которого любит и уважает император Александр. Для чего же оторванные руки, ноги, убитые люди? То вспоминался ему награжденный Лазарев и Денисов, наказанный и непрощенный. Он заставал себя на таких странных мыслях, что пугался их.
Запах еды преображенцев и голод вызвали его из этого состояния: надо было поесть что нибудь, прежде чем уехать. Он пошел к гостинице, которую видел утром. В гостинице он застал так много народу, офицеров, так же как и он приехавших в статских платьях, что он насилу добился обеда. Два офицера одной с ним дивизии присоединились к нему. Разговор естественно зашел о мире. Офицеры, товарищи Ростова, как и большая часть армии, были недовольны миром, заключенным после Фридланда. Говорили, что еще бы подержаться, Наполеон бы пропал, что у него в войсках ни сухарей, ни зарядов уж не было. Николай молча ел и преимущественно пил. Он выпил один две бутылки вина. Внутренняя поднявшаяся в нем работа, не разрешаясь, всё также томила его. Он боялся предаваться своим мыслям и не мог отстать от них. Вдруг на слова одного из офицеров, что обидно смотреть на французов, Ростов начал кричать с горячностью, ничем не оправданною, и потому очень удивившею офицеров.
– И как вы можете судить, что было бы лучше! – закричал он с лицом, вдруг налившимся кровью. – Как вы можете судить о поступках государя, какое мы имеем право рассуждать?! Мы не можем понять ни цели, ни поступков государя!
– Да я ни слова не говорил о государе, – оправдывался офицер, не могший иначе как тем, что Ростов пьян, объяснить себе его вспыльчивости.
Но Ростов не слушал.
– Мы не чиновники дипломатические, а мы солдаты и больше ничего, – продолжал он. – Умирать велят нам – так умирать. А коли наказывают, так значит – виноват; не нам судить. Угодно государю императору признать Бонапарте императором и заключить с ним союз – значит так надо. А то, коли бы мы стали обо всем судить да рассуждать, так этак ничего святого не останется. Этак мы скажем, что ни Бога нет, ничего нет, – ударяя по столу кричал Николай, весьма некстати, по понятиям своих собеседников, но весьма последовательно по ходу своих мыслей.
– Наше дело исполнять свой долг, рубиться и не думать, вот и всё, – заключил он.
– И пить, – сказал один из офицеров, не желавший ссориться.
– Да, и пить, – подхватил Николай. – Эй ты! Еще бутылку! – крикнул он.



В 1808 году император Александр ездил в Эрфурт для нового свидания с императором Наполеоном, и в высшем Петербургском обществе много говорили о величии этого торжественного свидания.
В 1809 году близость двух властелинов мира, как называли Наполеона и Александра, дошла до того, что, когда Наполеон объявил в этом году войну Австрии, то русский корпус выступил за границу для содействия своему прежнему врагу Бонапарте против прежнего союзника, австрийского императора; до того, что в высшем свете говорили о возможности брака между Наполеоном и одной из сестер императора Александра. Но, кроме внешних политических соображений, в это время внимание русского общества с особенной живостью обращено было на внутренние преобразования, которые были производимы в это время во всех частях государственного управления.
Жизнь между тем, настоящая жизнь людей с своими существенными интересами здоровья, болезни, труда, отдыха, с своими интересами мысли, науки, поэзии, музыки, любви, дружбы, ненависти, страстей, шла как и всегда независимо и вне политической близости или вражды с Наполеоном Бонапарте, и вне всех возможных преобразований.
Князь Андрей безвыездно прожил два года в деревне. Все те предприятия по именьям, которые затеял у себя Пьер и не довел ни до какого результата, беспрестанно переходя от одного дела к другому, все эти предприятия, без выказыванья их кому бы то ни было и без заметного труда, были исполнены князем Андреем.
Он имел в высшей степени ту недостававшую Пьеру практическую цепкость, которая без размахов и усилий с его стороны давала движение делу.
Одно именье его в триста душ крестьян было перечислено в вольные хлебопашцы (это был один из первых примеров в России), в других барщина заменена оброком. В Богучарово была выписана на его счет ученая бабка для помощи родильницам, и священник за жалованье обучал детей крестьянских и дворовых грамоте.
Одну половину времени князь Андрей проводил в Лысых Горах с отцом и сыном, который был еще у нянек; другую половину времени в богучаровской обители, как называл отец его деревню. Несмотря на выказанное им Пьеру равнодушие ко всем внешним событиям мира, он усердно следил за ними, получал много книг, и к удивлению своему замечал, когда к нему или к отцу его приезжали люди свежие из Петербурга, из самого водоворота жизни, что эти люди, в знании всего совершающегося во внешней и внутренней политике, далеко отстали от него, сидящего безвыездно в деревне.
Кроме занятий по именьям, кроме общих занятий чтением самых разнообразных книг, князь Андрей занимался в это время критическим разбором наших двух последних несчастных кампаний и составлением проекта об изменении наших военных уставов и постановлений.
Весною 1809 года, князь Андрей поехал в рязанские именья своего сына, которого он был опекуном.
Пригреваемый весенним солнцем, он сидел в коляске, поглядывая на первую траву, первые листья березы и первые клубы белых весенних облаков, разбегавшихся по яркой синеве неба. Он ни о чем не думал, а весело и бессмысленно смотрел по сторонам.
Проехали перевоз, на котором он год тому назад говорил с Пьером. Проехали грязную деревню, гумны, зеленя, спуск, с оставшимся снегом у моста, подъём по размытой глине, полосы жнивья и зеленеющего кое где кустарника и въехали в березовый лес по обеим сторонам дороги. В лесу было почти жарко, ветру не слышно было. Береза вся обсеянная зелеными клейкими листьями, не шевелилась и из под прошлогодних листьев, поднимая их, вылезала зеленея первая трава и лиловые цветы. Рассыпанные кое где по березнику мелкие ели своей грубой вечной зеленью неприятно напоминали о зиме. Лошади зафыркали, въехав в лес и виднее запотели.
Лакей Петр что то сказал кучеру, кучер утвердительно ответил. Но видно Петру мало было сочувствования кучера: он повернулся на козлах к барину.
– Ваше сиятельство, лёгко как! – сказал он, почтительно улыбаясь.
– Что!
– Лёгко, ваше сиятельство.
«Что он говорит?» подумал князь Андрей. «Да, об весне верно, подумал он, оглядываясь по сторонам. И то зелено всё уже… как скоро! И береза, и черемуха, и ольха уж начинает… А дуб и не заметно. Да, вот он, дуб».
На краю дороги стоял дуб. Вероятно в десять раз старше берез, составлявших лес, он был в десять раз толще и в два раза выше каждой березы. Это был огромный в два обхвата дуб с обломанными, давно видно, суками и с обломанной корой, заросшей старыми болячками. С огромными своими неуклюжими, несимметрично растопыренными, корявыми руками и пальцами, он старым, сердитым и презрительным уродом стоял между улыбающимися березами. Только он один не хотел подчиняться обаянию весны и не хотел видеть ни весны, ни солнца.
«Весна, и любовь, и счастие!» – как будто говорил этот дуб, – «и как не надоест вам всё один и тот же глупый и бессмысленный обман. Всё одно и то же, и всё обман! Нет ни весны, ни солнца, ни счастия. Вон смотрите, сидят задавленные мертвые ели, всегда одинакие, и вон и я растопырил свои обломанные, ободранные пальцы, где ни выросли они – из спины, из боков; как выросли – так и стою, и не верю вашим надеждам и обманам».
Князь Андрей несколько раз оглянулся на этот дуб, проезжая по лесу, как будто он чего то ждал от него. Цветы и трава были и под дубом, но он всё так же, хмурясь, неподвижно, уродливо и упорно, стоял посреди их.
«Да, он прав, тысячу раз прав этот дуб, думал князь Андрей, пускай другие, молодые, вновь поддаются на этот обман, а мы знаем жизнь, – наша жизнь кончена!» Целый новый ряд мыслей безнадежных, но грустно приятных в связи с этим дубом, возник в душе князя Андрея. Во время этого путешествия он как будто вновь обдумал всю свою жизнь, и пришел к тому же прежнему успокоительному и безнадежному заключению, что ему начинать ничего было не надо, что он должен доживать свою жизнь, не делая зла, не тревожась и ничего не желая.


По опекунским делам рязанского именья, князю Андрею надо было видеться с уездным предводителем. Предводителем был граф Илья Андреич Ростов, и князь Андрей в середине мая поехал к нему.
Был уже жаркий период весны. Лес уже весь оделся, была пыль и было так жарко, что проезжая мимо воды, хотелось купаться.
Князь Андрей, невеселый и озабоченный соображениями о том, что и что ему нужно о делах спросить у предводителя, подъезжал по аллее сада к отрадненскому дому Ростовых. Вправо из за деревьев он услыхал женский, веселый крик, и увидал бегущую на перерез его коляски толпу девушек. Впереди других ближе, подбегала к коляске черноволосая, очень тоненькая, странно тоненькая, черноглазая девушка в желтом ситцевом платье, повязанная белым носовым платком, из под которого выбивались пряди расчесавшихся волос. Девушка что то кричала, но узнав чужого, не взглянув на него, со смехом побежала назад.
Князю Андрею вдруг стало от чего то больно. День был так хорош, солнце так ярко, кругом всё так весело; а эта тоненькая и хорошенькая девушка не знала и не хотела знать про его существование и была довольна, и счастлива какой то своей отдельной, – верно глупой – но веселой и счастливой жизнию. «Чему она так рада? о чем она думает! Не об уставе военном, не об устройстве рязанских оброчных. О чем она думает? И чем она счастлива?» невольно с любопытством спрашивал себя князь Андрей.
Граф Илья Андреич в 1809 м году жил в Отрадном всё так же как и прежде, то есть принимая почти всю губернию, с охотами, театрами, обедами и музыкантами. Он, как всякому новому гостю, был рад князю Андрею, и почти насильно оставил его ночевать.
В продолжение скучного дня, во время которого князя Андрея занимали старшие хозяева и почетнейшие из гостей, которыми по случаю приближающихся именин был полон дом старого графа, Болконский несколько раз взглядывая на Наташу чему то смеявшуюся и веселившуюся между другой молодой половиной общества, всё спрашивал себя: «о чем она думает? Чему она так рада!».
Вечером оставшись один на новом месте, он долго не мог заснуть. Он читал, потом потушил свечу и опять зажег ее. В комнате с закрытыми изнутри ставнями было жарко. Он досадовал на этого глупого старика (так он называл Ростова), который задержал его, уверяя, что нужные бумаги в городе, не доставлены еще, досадовал на себя за то, что остался.
Князь Андрей встал и подошел к окну, чтобы отворить его. Как только он открыл ставни, лунный свет, как будто он настороже у окна давно ждал этого, ворвался в комнату. Он отворил окно. Ночь была свежая и неподвижно светлая. Перед самым окном был ряд подстриженных дерев, черных с одной и серебристо освещенных с другой стороны. Под деревами была какая то сочная, мокрая, кудрявая растительность с серебристыми кое где листьями и стеблями. Далее за черными деревами была какая то блестящая росой крыша, правее большое кудрявое дерево, с ярко белым стволом и сучьями, и выше его почти полная луна на светлом, почти беззвездном, весеннем небе. Князь Андрей облокотился на окно и глаза его остановились на этом небе.
Комната князя Андрея была в среднем этаже; в комнатах над ним тоже жили и не спали. Он услыхал сверху женский говор.
– Только еще один раз, – сказал сверху женский голос, который сейчас узнал князь Андрей.
– Да когда же ты спать будешь? – отвечал другой голос.
– Я не буду, я не могу спать, что ж мне делать! Ну, последний раз…
Два женские голоса запели какую то музыкальную фразу, составлявшую конец чего то.
– Ах какая прелесть! Ну теперь спать, и конец.
– Ты спи, а я не могу, – отвечал первый голос, приблизившийся к окну. Она видимо совсем высунулась в окно, потому что слышно было шуршанье ее платья и даже дыханье. Всё затихло и окаменело, как и луна и ее свет и тени. Князь Андрей тоже боялся пошевелиться, чтобы не выдать своего невольного присутствия.
– Соня! Соня! – послышался опять первый голос. – Ну как можно спать! Да ты посмотри, что за прелесть! Ах, какая прелесть! Да проснись же, Соня, – сказала она почти со слезами в голосе. – Ведь этакой прелестной ночи никогда, никогда не бывало.
Соня неохотно что то отвечала.
– Нет, ты посмотри, что за луна!… Ах, какая прелесть! Ты поди сюда. Душенька, голубушка, поди сюда. Ну, видишь? Так бы вот села на корточки, вот так, подхватила бы себя под коленки, – туже, как можно туже – натужиться надо. Вот так!
– Полно, ты упадешь.
Послышалась борьба и недовольный голос Сони: «Ведь второй час».
– Ах, ты только всё портишь мне. Ну, иди, иди.
Опять всё замолкло, но князь Андрей знал, что она всё еще сидит тут, он слышал иногда тихое шевеленье, иногда вздохи.
– Ах… Боже мой! Боже мой! что ж это такое! – вдруг вскрикнула она. – Спать так спать! – и захлопнула окно.
«И дела нет до моего существования!» подумал князь Андрей в то время, как он прислушивался к ее говору, почему то ожидая и боясь, что она скажет что нибудь про него. – «И опять она! И как нарочно!» думал он. В душе его вдруг поднялась такая неожиданная путаница молодых мыслей и надежд, противоречащих всей его жизни, что он, чувствуя себя не в силах уяснить себе свое состояние, тотчас же заснул.


На другой день простившись только с одним графом, не дождавшись выхода дам, князь Андрей поехал домой.
Уже было начало июня, когда князь Андрей, возвращаясь домой, въехал опять в ту березовую рощу, в которой этот старый, корявый дуб так странно и памятно поразил его. Бубенчики еще глуше звенели в лесу, чем полтора месяца тому назад; всё было полно, тенисто и густо; и молодые ели, рассыпанные по лесу, не нарушали общей красоты и, подделываясь под общий характер, нежно зеленели пушистыми молодыми побегами.
Целый день был жаркий, где то собиралась гроза, но только небольшая тучка брызнула на пыль дороги и на сочные листья. Левая сторона леса была темна, в тени; правая мокрая, глянцовитая блестела на солнце, чуть колыхаясь от ветра. Всё было в цвету; соловьи трещали и перекатывались то близко, то далеко.
«Да, здесь, в этом лесу был этот дуб, с которым мы были согласны», подумал князь Андрей. «Да где он», подумал опять князь Андрей, глядя на левую сторону дороги и сам того не зная, не узнавая его, любовался тем дубом, которого он искал. Старый дуб, весь преображенный, раскинувшись шатром сочной, темной зелени, млел, чуть колыхаясь в лучах вечернего солнца. Ни корявых пальцев, ни болячек, ни старого недоверия и горя, – ничего не было видно. Сквозь жесткую, столетнюю кору пробились без сучков сочные, молодые листья, так что верить нельзя было, что этот старик произвел их. «Да, это тот самый дуб», подумал князь Андрей, и на него вдруг нашло беспричинное, весеннее чувство радости и обновления. Все лучшие минуты его жизни вдруг в одно и то же время вспомнились ему. И Аустерлиц с высоким небом, и мертвое, укоризненное лицо жены, и Пьер на пароме, и девочка, взволнованная красотою ночи, и эта ночь, и луна, – и всё это вдруг вспомнилось ему.
«Нет, жизнь не кончена в 31 год, вдруг окончательно, беспеременно решил князь Андрей. Мало того, что я знаю всё то, что есть во мне, надо, чтобы и все знали это: и Пьер, и эта девочка, которая хотела улететь в небо, надо, чтобы все знали меня, чтобы не для одного меня шла моя жизнь, чтоб не жили они так независимо от моей жизни, чтоб на всех она отражалась и чтобы все они жили со мною вместе!»

Возвратившись из своей поездки, князь Андрей решился осенью ехать в Петербург и придумал разные причины этого решенья. Целый ряд разумных, логических доводов, почему ему необходимо ехать в Петербург и даже служить, ежеминутно был готов к его услугам. Он даже теперь не понимал, как мог он когда нибудь сомневаться в необходимости принять деятельное участие в жизни, точно так же как месяц тому назад он не понимал, как могла бы ему притти мысль уехать из деревни. Ему казалось ясно, что все его опыты жизни должны были пропасть даром и быть бессмыслицей, ежели бы он не приложил их к делу и не принял опять деятельного участия в жизни. Он даже не понимал того, как на основании таких же бедных разумных доводов прежде очевидно было, что он бы унизился, ежели бы теперь после своих уроков жизни опять бы поверил в возможность приносить пользу и в возможность счастия и любви. Теперь разум подсказывал совсем другое. После этой поездки князь Андрей стал скучать в деревне, прежние занятия не интересовали его, и часто, сидя один в своем кабинете, он вставал, подходил к зеркалу и долго смотрел на свое лицо. Потом он отворачивался и смотрел на портрет покойницы Лизы, которая с взбитыми a la grecque [по гречески] буклями нежно и весело смотрела на него из золотой рамки. Она уже не говорила мужу прежних страшных слов, она просто и весело с любопытством смотрела на него. И князь Андрей, заложив назад руки, долго ходил по комнате, то хмурясь, то улыбаясь, передумывая те неразумные, невыразимые словом, тайные как преступление мысли, связанные с Пьером, с славой, с девушкой на окне, с дубом, с женской красотой и любовью, которые изменили всю его жизнь. И в эти то минуты, когда кто входил к нему, он бывал особенно сух, строго решителен и в особенности неприятно логичен.
– Mon cher, [Дорогой мой,] – бывало скажет входя в такую минуту княжна Марья, – Николушке нельзя нынче гулять: очень холодно.
– Ежели бы было тепло, – в такие минуты особенно сухо отвечал князь Андрей своей сестре, – то он бы пошел в одной рубашке, а так как холодно, надо надеть на него теплую одежду, которая для этого и выдумана. Вот что следует из того, что холодно, а не то чтобы оставаться дома, когда ребенку нужен воздух, – говорил он с особенной логичностью, как бы наказывая кого то за всю эту тайную, нелогичную, происходившую в нем, внутреннюю работу. Княжна Марья думала в этих случаях о том, как сушит мужчин эта умственная работа.


Князь Андрей приехал в Петербург в августе 1809 года. Это было время апогея славы молодого Сперанского и энергии совершаемых им переворотов. В этом самом августе, государь, ехав в коляске, был вывален, повредил себе ногу, и оставался в Петергофе три недели, видаясь ежедневно и исключительно со Сперанским. В это время готовились не только два столь знаменитые и встревожившие общество указа об уничтожении придворных чинов и об экзаменах на чины коллежских асессоров и статских советников, но и целая государственная конституция, долженствовавшая изменить существующий судебный, административный и финансовый порядок управления России от государственного совета до волостного правления. Теперь осуществлялись и воплощались те неясные, либеральные мечтания, с которыми вступил на престол император Александр, и которые он стремился осуществить с помощью своих помощников Чарторижского, Новосильцева, Кочубея и Строгонова, которых он сам шутя называл comite du salut publique. [комитет общественного спасения.]
Теперь всех вместе заменил Сперанский по гражданской части и Аракчеев по военной. Князь Андрей вскоре после приезда своего, как камергер, явился ко двору и на выход. Государь два раза, встретив его, не удостоил его ни одним словом. Князю Андрею всегда еще прежде казалось, что он антипатичен государю, что государю неприятно его лицо и всё существо его. В сухом, отдаляющем взгляде, которым посмотрел на него государь, князь Андрей еще более чем прежде нашел подтверждение этому предположению. Придворные объяснили князю Андрею невнимание к нему государя тем, что Его Величество был недоволен тем, что Болконский не служил с 1805 года.
«Я сам знаю, как мы не властны в своих симпатиях и антипатиях, думал князь Андрей, и потому нечего думать о том, чтобы представить лично мою записку о военном уставе государю, но дело будет говорить само за себя». Он передал о своей записке старому фельдмаршалу, другу отца. Фельдмаршал, назначив ему час, ласково принял его и обещался доложить государю. Через несколько дней было объявлено князю Андрею, что он имеет явиться к военному министру, графу Аракчееву.
В девять часов утра, в назначенный день, князь Андрей явился в приемную к графу Аракчееву.
Лично князь Андрей не знал Аракчеева и никогда не видал его, но всё, что он знал о нем, мало внушало ему уважения к этому человеку.
«Он – военный министр, доверенное лицо государя императора; никому не должно быть дела до его личных свойств; ему поручено рассмотреть мою записку, следовательно он один и может дать ход ей», думал князь Андрей, дожидаясь в числе многих важных и неважных лиц в приемной графа Аракчеева.
Князь Андрей во время своей, большей частью адъютантской, службы много видел приемных важных лиц и различные характеры этих приемных были для него очень ясны. У графа Аракчеева был совершенно особенный характер приемной. На неважных лицах, ожидающих очереди аудиенции в приемной графа Аракчеева, написано было чувство пристыженности и покорности; на более чиновных лицах выражалось одно общее чувство неловкости, скрытое под личиной развязности и насмешки над собою, над своим положением и над ожидаемым лицом. Иные задумчиво ходили взад и вперед, иные шепчась смеялись, и князь Андрей слышал sobriquet [насмешливое прозвище] Силы Андреича и слова: «дядя задаст», относившиеся к графу Аракчееву. Один генерал (важное лицо) видимо оскорбленный тем, что должен был так долго ждать, сидел перекладывая ноги и презрительно сам с собой улыбаясь.
Но как только растворялась дверь, на всех лицах выражалось мгновенно только одно – страх. Князь Андрей попросил дежурного другой раз доложить о себе, но на него посмотрели с насмешкой и сказали, что его черед придет в свое время. После нескольких лиц, введенных и выведенных адъютантом из кабинета министра, в страшную дверь был впущен офицер, поразивший князя Андрея своим униженным и испуганным видом. Аудиенция офицера продолжалась долго. Вдруг послышались из за двери раскаты неприятного голоса, и бледный офицер, с трясущимися губами, вышел оттуда, и схватив себя за голову, прошел через приемную.
Вслед за тем князь Андрей был подведен к двери, и дежурный шопотом сказал: «направо, к окну».
Князь Андрей вошел в небогатый опрятный кабинет и у стола увидал cорокалетнего человека с длинной талией, с длинной, коротко обстриженной головой и толстыми морщинами, с нахмуренными бровями над каре зелеными тупыми глазами и висячим красным носом. Аракчеев поворотил к нему голову, не глядя на него.
– Вы чего просите? – спросил Аракчеев.
– Я ничего не… прошу, ваше сиятельство, – тихо проговорил князь Андрей. Глаза Аракчеева обратились на него.
– Садитесь, – сказал Аракчеев, – князь Болконский?
– Я ничего не прошу, а государь император изволил переслать к вашему сиятельству поданную мною записку…
– Изволите видеть, мой любезнейший, записку я вашу читал, – перебил Аракчеев, только первые слова сказав ласково, опять не глядя ему в лицо и впадая всё более и более в ворчливо презрительный тон. – Новые законы военные предлагаете? Законов много, исполнять некому старых. Нынче все законы пишут, писать легче, чем делать.
– Я приехал по воле государя императора узнать у вашего сиятельства, какой ход вы полагаете дать поданной записке? – сказал учтиво князь Андрей.
– На записку вашу мной положена резолюция и переслана в комитет. Я не одобряю, – сказал Аракчеев, вставая и доставая с письменного стола бумагу. – Вот! – он подал князю Андрею.
На бумаге поперег ее, карандашом, без заглавных букв, без орфографии, без знаков препинания, было написано: «неосновательно составлено понеже как подражание списано с французского военного устава и от воинского артикула без нужды отступающего».
– В какой же комитет передана записка? – спросил князь Андрей.
– В комитет о воинском уставе, и мною представлено о зачислении вашего благородия в члены. Только без жалованья.
Князь Андрей улыбнулся.
– Я и не желаю.
– Без жалованья членом, – повторил Аракчеев. – Имею честь. Эй, зови! Кто еще? – крикнул он, кланяясь князю Андрею.


Ожидая уведомления о зачислении его в члены комитета, князь Андрей возобновил старые знакомства особенно с теми лицами, которые, он знал, были в силе и могли быть нужны ему. Он испытывал теперь в Петербурге чувство, подобное тому, какое он испытывал накануне сражения, когда его томило беспокойное любопытство и непреодолимо тянуло в высшие сферы, туда, где готовилось будущее, от которого зависели судьбы миллионов. Он чувствовал по озлоблению стариков, по любопытству непосвященных, по сдержанности посвященных, по торопливости, озабоченности всех, по бесчисленному количеству комитетов, комиссий, о существовании которых он вновь узнавал каждый день, что теперь, в 1809 м году, готовилось здесь, в Петербурге, какое то огромное гражданское сражение, которого главнокомандующим было неизвестное ему, таинственное и представлявшееся ему гениальным, лицо – Сперанский. И самое ему смутно известное дело преобразования, и Сперанский – главный деятель, начинали так страстно интересовать его, что дело воинского устава очень скоро стало переходить в сознании его на второстепенное место.
Князь Андрей находился в одном из самых выгодных положений для того, чтобы быть хорошо принятым во все самые разнообразные и высшие круги тогдашнего петербургского общества. Партия преобразователей радушно принимала и заманивала его, во первых потому, что он имел репутацию ума и большой начитанности, во вторых потому, что он своим отпущением крестьян на волю сделал уже себе репутацию либерала. Партия стариков недовольных, прямо как к сыну своего отца, обращалась к нему за сочувствием, осуждая преобразования. Женское общество, свет , радушно принимали его, потому что он был жених, богатый и знатный, и почти новое лицо с ореолом романической истории о его мнимой смерти и трагической кончине жены. Кроме того, общий голос о нем всех, которые знали его прежде, был тот, что он много переменился к лучшему в эти пять лет, смягчился и возмужал, что не было в нем прежнего притворства, гордости и насмешливости, и было то спокойствие, которое приобретается годами. О нем заговорили, им интересовались и все желали его видеть.
На другой день после посещения графа Аракчеева князь Андрей был вечером у графа Кочубея. Он рассказал графу свое свидание с Силой Андреичем (Кочубей так называл Аракчеева с той же неопределенной над чем то насмешкой, которую заметил князь Андрей в приемной военного министра).
– Mon cher, [Дорогой мой,] даже в этом деле вы не минуете Михаил Михайловича. C'est le grand faiseur. [Всё делается им.] Я скажу ему. Он обещался приехать вечером…
– Какое же дело Сперанскому до военных уставов? – спросил князь Андрей.
Кочубей, улыбнувшись, покачал головой, как бы удивляясь наивности Болконского.
– Мы с ним говорили про вас на днях, – продолжал Кочубей, – о ваших вольных хлебопашцах…
– Да, это вы, князь, отпустили своих мужиков? – сказал Екатерининский старик, презрительно обернувшись на Болконского.
– Маленькое именье ничего не приносило дохода, – отвечал Болконский, чтобы напрасно не раздражать старика, стараясь смягчить перед ним свой поступок.
– Vous craignez d'etre en retard, [Боитесь опоздать,] – сказал старик, глядя на Кочубея.
– Я одного не понимаю, – продолжал старик – кто будет землю пахать, коли им волю дать? Легко законы писать, а управлять трудно. Всё равно как теперь, я вас спрашиваю, граф, кто будет начальником палат, когда всем экзамены держать?
– Те, кто выдержат экзамены, я думаю, – отвечал Кочубей, закидывая ногу на ногу и оглядываясь.
– Вот у меня служит Пряничников, славный человек, золото человек, а ему 60 лет, разве он пойдет на экзамены?…
– Да, это затруднительно, понеже образование весьма мало распространено, но… – Граф Кочубей не договорил, он поднялся и, взяв за руку князя Андрея, пошел навстречу входящему высокому, лысому, белокурому человеку, лет сорока, с большим открытым лбом и необычайной, странной белизной продолговатого лица. На вошедшем был синий фрак, крест на шее и звезда на левой стороне груди. Это был Сперанский. Князь Андрей тотчас узнал его и в душе его что то дрогнуло, как это бывает в важные минуты жизни. Было ли это уважение, зависть, ожидание – он не знал. Вся фигура Сперанского имела особенный тип, по которому сейчас можно было узнать его. Ни у кого из того общества, в котором жил князь Андрей, он не видал этого спокойствия и самоуверенности неловких и тупых движений, ни у кого он не видал такого твердого и вместе мягкого взгляда полузакрытых и несколько влажных глаз, не видал такой твердости ничего незначащей улыбки, такого тонкого, ровного, тихого голоса, и, главное, такой нежной белизны лица и особенно рук, несколько широких, но необыкновенно пухлых, нежных и белых. Такую белизну и нежность лица князь Андрей видал только у солдат, долго пробывших в госпитале. Это был Сперанский, государственный секретарь, докладчик государя и спутник его в Эрфурте, где он не раз виделся и говорил с Наполеоном.
Сперанский не перебегал глазами с одного лица на другое, как это невольно делается при входе в большое общество, и не торопился говорить. Он говорил тихо, с уверенностью, что будут слушать его, и смотрел только на то лицо, с которым говорил.
Князь Андрей особенно внимательно следил за каждым словом и движением Сперанского. Как это бывает с людьми, особенно с теми, которые строго судят своих ближних, князь Андрей, встречаясь с новым лицом, особенно с таким, как Сперанский, которого он знал по репутации, всегда ждал найти в нем полное совершенство человеческих достоинств.
Сперанский сказал Кочубею, что жалеет о том, что не мог приехать раньше, потому что его задержали во дворце. Он не сказал, что его задержал государь. И эту аффектацию скромности заметил князь Андрей. Когда Кочубей назвал ему князя Андрея, Сперанский медленно перевел свои глаза на Болконского с той же улыбкой и молча стал смотреть на него.
– Я очень рад с вами познакомиться, я слышал о вас, как и все, – сказал он.
Кочубей сказал несколько слов о приеме, сделанном Болконскому Аракчеевым. Сперанский больше улыбнулся.
– Директором комиссии военных уставов мой хороший приятель – господин Магницкий, – сказал он, договаривая каждый слог и каждое слово, – и ежели вы того пожелаете, я могу свести вас с ним. (Он помолчал на точке.) Я надеюсь, что вы найдете в нем сочувствие и желание содействовать всему разумному.
Около Сперанского тотчас же составился кружок и тот старик, который говорил о своем чиновнике, Пряничникове, тоже с вопросом обратился к Сперанскому.
Князь Андрей, не вступая в разговор, наблюдал все движения Сперанского, этого человека, недавно ничтожного семинариста и теперь в руках своих, – этих белых, пухлых руках, имевшего судьбу России, как думал Болконский. Князя Андрея поразило необычайное, презрительное спокойствие, с которым Сперанский отвечал старику. Он, казалось, с неизмеримой высоты обращал к нему свое снисходительное слово. Когда старик стал говорить слишком громко, Сперанский улыбнулся и сказал, что он не может судить о выгоде или невыгоде того, что угодно было государю.
Поговорив несколько времени в общем кругу, Сперанский встал и, подойдя к князю Андрею, отозвал его с собой на другой конец комнаты. Видно было, что он считал нужным заняться Болконским.
– Я не успел поговорить с вами, князь, среди того одушевленного разговора, в который был вовлечен этим почтенным старцем, – сказал он, кротко презрительно улыбаясь и этой улыбкой как бы признавая, что он вместе с князем Андреем понимает ничтожность тех людей, с которыми он только что говорил. Это обращение польстило князю Андрею. – Я вас знаю давно: во первых, по делу вашему о ваших крестьянах, это наш первый пример, которому так желательно бы было больше последователей; а во вторых, потому что вы один из тех камергеров, которые не сочли себя обиженными новым указом о придворных чинах, вызывающим такие толки и пересуды.
– Да, – сказал князь Андрей, – отец не хотел, чтобы я пользовался этим правом; я начал службу с нижних чинов.
– Ваш батюшка, человек старого века, очевидно стоит выше наших современников, которые так осуждают эту меру, восстановляющую только естественную справедливость.
– Я думаю однако, что есть основание и в этих осуждениях… – сказал князь Андрей, стараясь бороться с влиянием Сперанского, которое он начинал чувствовать. Ему неприятно было во всем соглашаться с ним: он хотел противоречить. Князь Андрей, обыкновенно говоривший легко и хорошо, чувствовал теперь затруднение выражаться, говоря с Сперанским. Его слишком занимали наблюдения над личностью знаменитого человека.
– Основание для личного честолюбия может быть, – тихо вставил свое слово Сперанский.
– Отчасти и для государства, – сказал князь Андрей.
– Как вы разумеете?… – сказал Сперанский, тихо опустив глаза.
– Я почитатель Montesquieu, – сказал князь Андрей. – И его мысль о том, что le рrincipe des monarchies est l'honneur, me parait incontestable. Certains droits еt privileges de la noblesse me paraissent etre des moyens de soutenir ce sentiment. [основа монархий есть честь, мне кажется несомненной. Некоторые права и привилегии дворянства мне кажутся средствами для поддержания этого чувства.]
Улыбка исчезла на белом лице Сперанского и физиономия его много выиграла от этого. Вероятно мысль князя Андрея показалась ему занимательною.
– Si vous envisagez la question sous ce point de vue, [Если вы так смотрите на предмет,] – начал он, с очевидным затруднением выговаривая по французски и говоря еще медленнее, чем по русски, но совершенно спокойно. Он сказал, что честь, l'honneur, не может поддерживаться преимуществами вредными для хода службы, что честь, l'honneur, есть или: отрицательное понятие неделанья предосудительных поступков, или известный источник соревнования для получения одобрения и наград, выражающих его.
Доводы его были сжаты, просты и ясны.
Институт, поддерживающий эту честь, источник соревнования, есть институт, подобный Legion d'honneur [Ордену почетного легиона] великого императора Наполеона, не вредящий, а содействующий успеху службы, а не сословное или придворное преимущество.
– Я не спорю, но нельзя отрицать, что придворное преимущество достигло той же цели, – сказал князь Андрей: – всякий придворный считает себя обязанным достойно нести свое положение.
– Но вы им не хотели воспользоваться, князь, – сказал Сперанский, улыбкой показывая, что он, неловкий для своего собеседника спор, желает прекратить любезностью. – Ежели вы мне сделаете честь пожаловать ко мне в среду, – прибавил он, – то я, переговорив с Магницким, сообщу вам то, что может вас интересовать, и кроме того буду иметь удовольствие подробнее побеседовать с вами. – Он, закрыв глаза, поклонился, и a la francaise, [на французский манер,] не прощаясь, стараясь быть незамеченным, вышел из залы.


Первое время своего пребыванья в Петербурге, князь Андрей почувствовал весь свой склад мыслей, выработавшийся в его уединенной жизни, совершенно затемненным теми мелкими заботами, которые охватили его в Петербурге.
С вечера, возвращаясь домой, он в памятной книжке записывал 4 или 5 необходимых визитов или rendez vous [свиданий] в назначенные часы. Механизм жизни, распоряжение дня такое, чтобы везде поспеть во время, отнимали большую долю самой энергии жизни. Он ничего не делал, ни о чем даже не думал и не успевал думать, а только говорил и с успехом говорил то, что он успел прежде обдумать в деревне.
Он иногда замечал с неудовольствием, что ему случалось в один и тот же день, в разных обществах, повторять одно и то же. Но он был так занят целые дни, что не успевал подумать о том, что он ничего не думал.
Сперанский, как в первое свидание с ним у Кочубея, так и потом в середу дома, где Сперанский с глазу на глаз, приняв Болконского, долго и доверчиво говорил с ним, сделал сильное впечатление на князя Андрея.
Князь Андрей такое огромное количество людей считал презренными и ничтожными существами, так ему хотелось найти в другом живой идеал того совершенства, к которому он стремился, что он легко поверил, что в Сперанском он нашел этот идеал вполне разумного и добродетельного человека. Ежели бы Сперанский был из того же общества, из которого был князь Андрей, того же воспитания и нравственных привычек, то Болконский скоро бы нашел его слабые, человеческие, не геройские стороны, но теперь этот странный для него логический склад ума тем более внушал ему уважения, что он не вполне понимал его. Кроме того, Сперанский, потому ли что он оценил способности князя Андрея, или потому что нашел нужным приобресть его себе, Сперанский кокетничал перед князем Андреем своим беспристрастным, спокойным разумом и льстил князю Андрею той тонкой лестью, соединенной с самонадеянностью, которая состоит в молчаливом признавании своего собеседника с собою вместе единственным человеком, способным понимать всю глупость всех остальных, и разумность и глубину своих мыслей.
Во время длинного их разговора в середу вечером, Сперанский не раз говорил: «У нас смотрят на всё, что выходит из общего уровня закоренелой привычки…» или с улыбкой: «Но мы хотим, чтоб и волки были сыты и овцы целы…» или: «Они этого не могут понять…» и всё с таким выраженьем, которое говорило: «Мы: вы да я, мы понимаем, что они и кто мы ».
Этот первый, длинный разговор с Сперанским только усилил в князе Андрее то чувство, с которым он в первый раз увидал Сперанского. Он видел в нем разумного, строго мыслящего, огромного ума человека, энергией и упорством достигшего власти и употребляющего ее только для блага России. Сперанский в глазах князя Андрея был именно тот человек, разумно объясняющий все явления жизни, признающий действительным только то, что разумно, и ко всему умеющий прилагать мерило разумности, которым он сам так хотел быть. Всё представлялось так просто, ясно в изложении Сперанского, что князь Андрей невольно соглашался с ним во всем. Ежели он возражал и спорил, то только потому, что хотел нарочно быть самостоятельным и не совсем подчиняться мнениям Сперанского. Всё было так, всё было хорошо, но одно смущало князя Андрея: это был холодный, зеркальный, не пропускающий к себе в душу взгляд Сперанского, и его белая, нежная рука, на которую невольно смотрел князь Андрей, как смотрят обыкновенно на руки людей, имеющих власть. Зеркальный взгляд и нежная рука эта почему то раздражали князя Андрея. Неприятно поражало князя Андрея еще слишком большое презрение к людям, которое он замечал в Сперанском, и разнообразность приемов в доказательствах, которые он приводил в подтверждение своих мнений. Он употреблял все возможные орудия мысли, исключая сравнения, и слишком смело, как казалось князю Андрею, переходил от одного к другому. То он становился на почву практического деятеля и осуждал мечтателей, то на почву сатирика и иронически подсмеивался над противниками, то становился строго логичным, то вдруг поднимался в область метафизики. (Это последнее орудие доказательств он особенно часто употреблял.) Он переносил вопрос на метафизические высоты, переходил в определения пространства, времени, мысли и, вынося оттуда опровержения, опять спускался на почву спора.
Вообще главная черта ума Сперанского, поразившая князя Андрея, была несомненная, непоколебимая вера в силу и законность ума. Видно было, что никогда Сперанскому не могла притти в голову та обыкновенная для князя Андрея мысль, что нельзя всё таки выразить всего того, что думаешь, и никогда не приходило сомнение в том, что не вздор ли всё то, что я думаю и всё то, во что я верю? И этот то особенный склад ума Сперанского более всего привлекал к себе князя Андрея.
Первое время своего знакомства с Сперанским князь Андрей питал к нему страстное чувство восхищения, похожее на то, которое он когда то испытывал к Бонапарте. То обстоятельство, что Сперанский был сын священника, которого можно было глупым людям, как это и делали многие, пошло презирать в качестве кутейника и поповича, заставляло князя Андрея особенно бережно обходиться с своим чувством к Сперанскому, и бессознательно усиливать его в самом себе.
В тот первый вечер, который Болконский провел у него, разговорившись о комиссии составления законов, Сперанский с иронией рассказывал князю Андрею о том, что комиссия законов существует 150 лет, стоит миллионы и ничего не сделала, что Розенкампф наклеил ярлычки на все статьи сравнительного законодательства. – И вот и всё, за что государство заплатило миллионы! – сказал он.
– Мы хотим дать новую судебную власть Сенату, а у нас нет законов. Поэтому то таким людям, как вы, князь, грех не служить теперь.
Князь Андрей сказал, что для этого нужно юридическое образование, которого он не имеет.
– Да его никто не имеет, так что же вы хотите? Это circulus viciosus, [заколдованный круг,] из которого надо выйти усилием.

Через неделю князь Андрей был членом комиссии составления воинского устава, и, чего он никак не ожидал, начальником отделения комиссии составления вагонов. По просьбе Сперанского он взял первую часть составляемого гражданского уложения и, с помощью Code Napoleon и Justiniani, [Кодекса Наполеона и Юстиниана,] работал над составлением отдела: Права лиц.


Года два тому назад, в 1808 году, вернувшись в Петербург из своей поездки по имениям, Пьер невольно стал во главе петербургского масонства. Он устроивал столовые и надгробные ложи, вербовал новых членов, заботился о соединении различных лож и о приобретении подлинных актов. Он давал свои деньги на устройство храмин и пополнял, на сколько мог, сборы милостыни, на которые большинство членов были скупы и неаккуратны. Он почти один на свои средства поддерживал дом бедных, устроенный орденом в Петербурге. Жизнь его между тем шла по прежнему, с теми же увлечениями и распущенностью. Он любил хорошо пообедать и выпить, и, хотя и считал это безнравственным и унизительным, не мог воздержаться от увеселений холостых обществ, в которых он участвовал.
В чаду своих занятий и увлечений Пьер однако, по прошествии года, начал чувствовать, как та почва масонства, на которой он стоял, тем более уходила из под его ног, чем тверже он старался стать на ней. Вместе с тем он чувствовал, что чем глубже уходила под его ногами почва, на которой он стоял, тем невольнее он был связан с ней. Когда он приступил к масонству, он испытывал чувство человека, доверчиво становящего ногу на ровную поверхность болота. Поставив ногу, он провалился. Чтобы вполне увериться в твердости почвы, на которой он стоял, он поставил другую ногу и провалился еще больше, завяз и уже невольно ходил по колено в болоте.
Иосифа Алексеевича не было в Петербурге. (Он в последнее время отстранился от дел петербургских лож и безвыездно жил в Москве.) Все братья, члены лож, были Пьеру знакомые в жизни люди и ему трудно было видеть в них только братьев по каменьщичеству, а не князя Б., не Ивана Васильевича Д., которых он знал в жизни большею частию как слабых и ничтожных людей. Из под масонских фартуков и знаков он видел на них мундиры и кресты, которых они добивались в жизни. Часто, собирая милостыню и сочтя 20–30 рублей, записанных на приход, и большею частию в долг с десяти членов, из которых половина были так же богаты, как и он, Пьер вспоминал масонскую клятву о том, что каждый брат обещает отдать всё свое имущество для ближнего; и в душе его поднимались сомнения, на которых он старался не останавливаться.
Всех братьев, которых он знал, он подразделял на четыре разряда. К первому разряду он причислял братьев, не принимающих деятельного участия ни в делах лож, ни в делах человеческих, но занятых исключительно таинствами науки ордена, занятых вопросами о тройственном наименовании Бога, или о трех началах вещей, сере, меркурии и соли, или о значении квадрата и всех фигур храма Соломонова. Пьер уважал этот разряд братьев масонов, к которому принадлежали преимущественно старые братья, и сам Иосиф Алексеевич, по мнению Пьера, но не разделял их интересов. Сердце его не лежало к мистической стороне масонства.