Нагрудник

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Нагрудник (англ. breastplate) — часть латного доспеха, закрывающая тело спереди. Появившаяся в конце XIV века и существовавшая до тех пор, пока доспехами вообще пользовались. Нагрудник и наспинник составляют части кирасы, в некоторых случаях нагрудник использовался отдельно.





История возникновения

Италия в XIV веке стала одной из законодательниц доспешной моды. Итальянские кузнецы-оружейники Милана, Флоренции, Венеции и других городов создавали достаточно качественные доспехи как для внутреннего рынка, так и на экспорт, что было весьма большой редкостью — в более раннем Средневековье доспехи изготавливались там же, где и продавались.

В замке Чурбург в итальянском графстве Южный Тироль собрана большая коллекция доспехов второй половины XIV — первой половины XV веков, которая хорошо отражает развитие доспехов в Италии в те годы.

Доспех, изготовленный около 1380 года, представляет собой прогресс в изготовлении доспехов тех времён. Защита тела выполнена в виде нагрудника — предка более поздней кирасы. Нагрудник представляет собой сегментную конструкцию с большой выпуклой центральной пластиной, закрывающей грудь и живот, и меньшими пластинами, закрывающими бока. Между собой пластины соединены ремнями и заклёпками, на спине доспех застёгивается перекрещивающимися ремнями. Этот доспех ещё не являлся полным латным, так как для защиты тела помимо нагрудника использовалась кольчуга, но он дал начало отказу от бригантины как основной защиты тела. Основное его достоинство было в том, что в отличие от бригандины здесь грудь закрывалась крупными стальными пластинами, которые было гораздо труднее пробить. Недостатком же было то, что спина защищалась только кольчугой, поэтому подобная конструкция распространения не получила, а в более поздних доспехах спина защищалась так же, как и грудь.

Альтернативным вариантом крупнопластинчатой бригантины было усиление мелкопластинчатой бригантины путём наклёпывания поверх неё пластрона — нагрудной пластины. В поздних вариантах пластрон превратился в нагрудник, как у кирасы. Такая конструкция была распространена в Германии.

Более поздний доспех из оружейной коллекции того же Чурбурга представляет собой образец ранней миланской брони со всеми особенностями стиля. Кираса представляет собой весьма прогрессивную для того времени конструкцию — с отдельным набрюшником, позволявшим владельцу свободнее сгибаться вперёд и закреплённым ремнём с пряжкой спереди к нагруднику, и упором для копья, очевидно съёмным (на некоторых сохранившихся доспехах его нет, но есть отверстия для его крепления) и поворотным, то есть позволявшим в случае кавалерийской атаки или турнирной сшибки использовать его как держатель для копья, а в рукопашном бою повернуть его к груди, чтобы он не мешал движениям правой руки. На набрюшнике закреплена латная юбка из четырёх стальных полос, соединённых плавающими заклёпками.

Бригантина с набрюшником и наспинником

В отличие от Италии, где уже с начала XV века делали полные латные доспехи с кирасой, во Франции долгое время (до конца XV века) оставались популярными доспехи, где кирасу заменяла конструкция, состоящая из латного набрюшника и бригантного нагрудника. Спина кирасы делалась по такой же схеме — нижняя часть латная, верхняя — бригантная. Причины возникновения такой конструкции точно неизвестны, но ими могли быть следующие:

  • Необходимость в подвижной защите верхней части тела для того, чтобы не стеснять плечи и грудь при бое двуручным мечом. Основаниями для такого предположения является то, что в более позднем Средневековье в таких случаях вообще отказывались от латной защиты плеч, заменяя их кольчужной пелериной, во многих европейских доспехах тех лет массивные латные наплечники отсутствуют, заменённые более лёгкими, а иногда и просто кольчужным полотном. Во французской армии служило много шотландцев, которые первыми в Европе стали использовать двуручные мечи, возможно подобные доспехи были популярны среди них;
  • Бригандина была менее трудоёмкой в изготовлении, и соответственно стоила дешевле. То есть, подобная конструкция была методом удешевления доспехов без значительной потери их защитных качеств. Опять-таки такая конструкция могла появиться благодаря шотландцам, которые были беднее французских дворян.
  • Верхняя часть туловища и так сравнительно жёсткая благодаря рёбрам, в то время, как мягкая брюшная полость с обилием жизненно важных органов очень уязвима для любых ударов спереди. Поэтому жёсткими частями доспеха, при их ограниченной доступности, было наиболее целесообразно прикрывать в первую очередь именно её.

Данная конструкция, если верить Жану Фруассару, была весьма популярна во Франции вплоть до конца XV века.

Миланский нагрудник и наспинник XV века

В Италии от бригандин отказались ещё в конце XIV века — в пользу кирас. При чём, как видно по доспеху из Чурчбурга 1410 года, уже тогда кирасы стали коваться составными — передняя часть состояла из нагрудника и набрюшника, соединявшихся ремнём с пряжкой, задняя — сегментный наспинник. Отличия в отдельный конструкциях, по-видимому, были вызваны запросами заказчиков каждого конкретного доспеха, и состояли в форме и размерах набрюшника, наличии промежуточных сегментов между ним и нагрудником, размерах нагрудника и так далее. В некоторых доспехах (например доспехе Роберта де Сансеверино) кираса ковалась цельной, а для упора для копья под неё вставлялась дополнительная подвижная деталь. В других доспехах (в частности в различных экспортных вариантах) появляется ребро жёсткости посредине нагрудника, более характерное для доспехов конца XV века. В основном же кирасы ковались с бочкообразной грудью (англ. globose chestplate, нагрудник ковался таким, чтобы сильно перекрывать набрюшник, служа при этом дополнительной защитой от попадания копьём в живот. Упор для копья крепился к нагруднику, очевидно на заклёпках, таким образом, чтобы владельцу было удобно держать копьё под мышкой в кавалерийской атаке, а потом сбросить его и взяться за меч или другое рубящее оружие. Наспинники в миланских кирасах ковались как цельные, так и много-сегментные (что хорошо видно на доспехе Фридриха I), сегментная конструкция делалась для увеличения подвижности, и зачастую сверху закрывалась наплечниками, которые иногда ковались таких размеров, что перекрывали один другой и закрывали всю верхнюю часть спины.

Использование в пехоте

Пехота во все времена была небогатой, особенно по сравнению с тяжёлой кавалерией, и поэтому часто использовала различные трофейные доспехи для собственных нужд (что очень хорошо иллюстрируют миниатюры к хроникам Жана Фруассара). Естественно, полные латные доспехи пехоте были не только не по карману — они были не нужны, так как вес их ограничивал их применение кавалерией, однако отдельные детали доспехов можно было позаимствовать (в том числе снять с убитых врагов) и использовать самому. То же касалось частей кирас, которые пехотой разбирались для дальнейшего ношения. И если сам нагрудник носили редко — он стеснял движения при бое древковым оружием — то набрюшник с наспинником и горже в пехоте встречается регулярно. Надо полагать, что обеспечивающие приличную защиту части латного доспеха были в пехоте весьма популярны.

Готический нагрудник и наспинник XV века

Популярность в Германии доспехов с рифлёной поверхностью и желания выделиться среди часто встречающихся «гладких» миланских доспехов стало основой появления готического доспеха, некоторые поверхности которого куются рифлёными — как для повышения их ударопрочности, так и для красоты.

Конструктивно готическая кираса почти не отличалась от миланской. Передняя часть ковалась составной, из нагрудника и набрюшника, защита шеи делалась в виде бувигера. Набрюшник и бувигер соединялись ремнём с пряжкой. Наспинник кирасы также делался составным, часто с 2-3 сегментами.

Максимилиановский нагрудник и наспинник XVI века

В конце XV века в Германии силами Максимилиана I, герцога Бургундии и императора Священной римской империи был создан синтез готической и миланской брони — максимилиановский доспех. Синтезом он является потому, что в нём соединена технология рифлёной поверхности, характерная для готической брони, и форма отдельных деталей, больше характерная для миланских доспехов.

Кираса максимилиановского доспеха ковалась из всего двух частей. Нагрудник и наспинник выполнялись цельными, при этом нагрудник имел вертикальное рифление и форму, характерную для миланских доспехов, а именно бочкообразную. Наспинник же ковался также в стиле миланских наспинников, но в отличие от последних никогда не ковался сегментным, и часто даже не имел рифления — эта часть брони не так часто поражадась стрелковым и иным оружием и потому не было нужды её столь серьёзно защищать. Особенностью нагрудника было то, что он ковался с ребром жёсткости сверху груди, дабы исключить попадания каким-либо колющим оружием под горже, которое с этой же целью спереди пряталось под нагрудником (до этого оно крепилось поверх нагрудника), сзади же оно по-прежнему крепилось сверху наспинника. Скреплялись половинки кирасы так же, как и в миланских доспехах — слева петли, справа ремни с пряжками, плюс на поясе ремень с пряжкой. Ещё одной особенностью доспеха было то, что здесь в массовом порядке были применены соединения на плавающих заклёпках, заменившие собой шнуры, ремни и пряжки, хотя и не полностью, что способствовало большей безопасности владельца. Упор для копья по-прежнему остался на своём месте, хотя его старались ковать не таким массивным, как в миланской броне.

По сравнению со всеми до тех пор существовавшими доспехами этот предлагал самую мощную защиту, в первую очередь от стрелкового оружия, которое тогда набирало популярности. Однако платой за это была громадная сложность изготовления и соответственная цена. Поэтому эти доспехи быстро исчезли из употребления, заменённые более поздними гладкими доспехами.

Нагрудники середины XVI века — середины XVII века

Рифлёные максимилиановские доспехи сменились во второй четверти XVI века на гладкие позднесредневековые доспехи, среди которых наиболее выделяются гринвичские доспехи — дальнейшая эволюция миланской брони. Поскольку в обиходе появляется всё большее количество огнестрельного оружия, качество которого постепенно возрастает, доспехи также стали ковать с таким расчётом, чтобы они могли выдержать попадание пули. И здесь основной упор был сделан на кирасах, которые куются особой формы: с вертикальным ребром жёсткости посредине и с выступом в районе живота, так называемой «гусиной грудью» — тапулем. В то же время форма нижней части нагрудника была не плоской, как в более ранних доспехах, а треугольной, с выступом на животе, так что сегментные набедренники закреплялись на сторонах этого выступа. Нижняя часть нагрудника ковалась таким образом, чтобы оставить место для прилегания к ней сегментных набедренников.

В то время особую популярность приобрели доспешные гарнитуры — комплект дополнительных деталей к доспеху, ковавшийся тем же мастером и украшенный в той же манере, что и доспех. В доспешный гарнитур, кроме деталей седла, вэмплейта, шлемов, полдермиттона и манифера входил дополнительный нагрудник с подбородником, использовавшийся на турнирах для защиты в копейной сшибке. Он крепился поверх основного на болтах с гайками-барашками и ковался из более толстой стали, чем основной нагрудник.

Более поздние доспехи, в том числе доспехи ландскнехтов и рейтаров, ковались с похожей конструкцией нагрудника — цельная конструкция с ребром жёсткости и небольшим выступом в районе живота, а в XVII столетии — и без него.

Трёхчетвертные доспехи кирасиров XVII века ковались с весьма похожей конструкцией кирасы — из цельных нагрудника и наспинника, при этом нагрудник ковался с ребром жёсткости, но без тапуля, и в нижней части кираса ковалась ровной, без выступа. К ней на ремнях с пряжками присоединялись сегментные поножи. Горже бургиньота, который использовался в таком доспехе, к нагруднику не прикреплялось вообще. Более поздние кирасы, в том числе доспехи кирасиров времён Наполеоновских войн, ковались аналогично, и отличались разве что отсутствием иной защиты тела, кроме кирасы и шлема.

Напишите отзыв о статье "Нагрудник"

Литература

  • Stephen Bull: An Historical Guide to Arms & Armor, ISBN 0-8160-2620-3
  • Wise, Terence (1983). The Wars of the Roses. Osprey Publishing. ISBN 0-85045-520-0.
  • James, Lawrence (2003). Warrior Race: A History of the British at War. St. Martin’s Press. pp. 119. ISBN 0-312-30737-3.
  • Ewart Oakeshott «European Weapons and Armour. from the Renaissance to the Industrial Revolution» F.S.A. ISBN 0-85115-789-0
  • Tudor Knight Christopher Gravett and Graham Turner, ISBN 978-1-84176-970-7
  • The Archaeological Journal (Volume v. 52) — The Royal Archaeological Institute of Great Britain and Ireland, 1895

Отрывок, характеризующий Нагрудник

– Да, он приятный молодой человек… Отчего вы меня это спрашиваете? – сказала княжна Марья, продолжая думать о своем утреннем разговоре с отцом.
– Оттого, что я сделал наблюдение, – молодой человек обыкновенно из Петербурга приезжает в Москву в отпуск только с целью жениться на богатой невесте.
– Вы сделали это наблюденье! – сказала княжна Марья.
– Да, – продолжал Пьер с улыбкой, – и этот молодой человек теперь себя так держит, что, где есть богатые невесты, – там и он. Я как по книге читаю в нем. Он теперь в нерешительности, кого ему атаковать: вас или mademoiselle Жюли Карагин. Il est tres assidu aupres d'elle. [Он очень к ней внимателен.]
– Он ездит к ним?
– Да, очень часто. И знаете вы новую манеру ухаживать? – с веселой улыбкой сказал Пьер, видимо находясь в том веселом духе добродушной насмешки, за который он так часто в дневнике упрекал себя.
– Нет, – сказала княжна Марья.
– Теперь чтобы понравиться московским девицам – il faut etre melancolique. Et il est tres melancolique aupres de m lle Карагин, [надо быть меланхоличным. И он очень меланхоличен с m elle Карагин,] – сказал Пьер.
– Vraiment? [Право?] – сказала княжна Марья, глядя в доброе лицо Пьера и не переставая думать о своем горе. – «Мне бы легче было, думала она, ежели бы я решилась поверить кому нибудь всё, что я чувствую. И я бы желала именно Пьеру сказать всё. Он так добр и благороден. Мне бы легче стало. Он мне подал бы совет!»
– Пошли бы вы за него замуж? – спросил Пьер.
– Ах, Боже мой, граф, есть такие минуты, что я пошла бы за всякого, – вдруг неожиданно для самой себя, со слезами в голосе, сказала княжна Марья. – Ах, как тяжело бывает любить человека близкого и чувствовать, что… ничего (продолжала она дрожащим голосом), не можешь для него сделать кроме горя, когда знаешь, что не можешь этого переменить. Тогда одно – уйти, а куда мне уйти?…
– Что вы, что с вами, княжна?
Но княжна, не договорив, заплакала.
– Я не знаю, что со мной нынче. Не слушайте меня, забудьте, что я вам сказала.
Вся веселость Пьера исчезла. Он озабоченно расспрашивал княжну, просил ее высказать всё, поверить ему свое горе; но она только повторила, что просит его забыть то, что она сказала, что она не помнит, что она сказала, и что у нее нет горя, кроме того, которое он знает – горя о том, что женитьба князя Андрея угрожает поссорить отца с сыном.
– Слышали ли вы про Ростовых? – спросила она, чтобы переменить разговор. – Мне говорили, что они скоро будут. Andre я тоже жду каждый день. Я бы желала, чтоб они увиделись здесь.
– А как он смотрит теперь на это дело? – спросил Пьер, под он разумея старого князя. Княжна Марья покачала головой.
– Но что же делать? До года остается только несколько месяцев. И это не может быть. Я бы только желала избавить брата от первых минут. Я желала бы, чтобы они скорее приехали. Я надеюсь сойтись с нею. Вы их давно знаете, – сказала княжна Марья, – скажите мне, положа руку на сердце, всю истинную правду, что это за девушка и как вы находите ее? Но всю правду; потому что, вы понимаете, Андрей так много рискует, делая это против воли отца, что я бы желала знать…
Неясный инстинкт сказал Пьеру, что в этих оговорках и повторяемых просьбах сказать всю правду, выражалось недоброжелательство княжны Марьи к своей будущей невестке, что ей хотелось, чтобы Пьер не одобрил выбора князя Андрея; но Пьер сказал то, что он скорее чувствовал, чем думал.
– Я не знаю, как отвечать на ваш вопрос, – сказал он, покраснев, сам не зная от чего. – Я решительно не знаю, что это за девушка; я никак не могу анализировать ее. Она обворожительна. А отчего, я не знаю: вот всё, что можно про нее сказать. – Княжна Марья вздохнула и выражение ее лица сказало: «Да, я этого ожидала и боялась».
– Умна она? – спросила княжна Марья. Пьер задумался.
– Я думаю нет, – сказал он, – а впрочем да. Она не удостоивает быть умной… Да нет, она обворожительна, и больше ничего. – Княжна Марья опять неодобрительно покачала головой.
– Ах, я так желаю любить ее! Вы ей это скажите, ежели увидите ее прежде меня.
– Я слышал, что они на днях будут, – сказал Пьер.
Княжна Марья сообщила Пьеру свой план о том, как она, только что приедут Ростовы, сблизится с будущей невесткой и постарается приучить к ней старого князя.


Женитьба на богатой невесте в Петербурге не удалась Борису и он с этой же целью приехал в Москву. В Москве Борис находился в нерешительности между двумя самыми богатыми невестами – Жюли и княжной Марьей. Хотя княжна Марья, несмотря на свою некрасивость, и казалась ему привлекательнее Жюли, ему почему то неловко было ухаживать за Болконской. В последнее свое свиданье с ней, в именины старого князя, на все его попытки заговорить с ней о чувствах, она отвечала ему невпопад и очевидно не слушала его.
Жюли, напротив, хотя и особенным, одной ей свойственным способом, но охотно принимала его ухаживанье.
Жюли было 27 лет. После смерти своих братьев, она стала очень богата. Она была теперь совершенно некрасива; но думала, что она не только так же хороша, но еще гораздо больше привлекательна, чем была прежде. В этом заблуждении поддерживало ее то, что во первых она стала очень богатой невестой, а во вторых то, что чем старее она становилась, тем она была безопаснее для мужчин, тем свободнее было мужчинам обращаться с нею и, не принимая на себя никаких обязательств, пользоваться ее ужинами, вечерами и оживленным обществом, собиравшимся у нее. Мужчина, который десять лет назад побоялся бы ездить каждый день в дом, где была 17 ти летняя барышня, чтобы не компрометировать ее и не связать себя, теперь ездил к ней смело каждый день и обращался с ней не как с барышней невестой, а как с знакомой, не имеющей пола.
Дом Карагиных был в эту зиму в Москве самым приятным и гостеприимным домом. Кроме званых вечеров и обедов, каждый день у Карагиных собиралось большое общество, в особенности мужчин, ужинающих в 12 м часу ночи и засиживающихся до 3 го часу. Не было бала, гулянья, театра, который бы пропускала Жюли. Туалеты ее были всегда самые модные. Но, несмотря на это, Жюли казалась разочарована во всем, говорила всякому, что она не верит ни в дружбу, ни в любовь, ни в какие радости жизни, и ожидает успокоения только там . Она усвоила себе тон девушки, понесшей великое разочарованье, девушки, как будто потерявшей любимого человека или жестоко обманутой им. Хотя ничего подобного с ней не случилось, на нее смотрели, как на такую, и сама она даже верила, что она много пострадала в жизни. Эта меланхолия, не мешавшая ей веселиться, не мешала бывавшим у нее молодым людям приятно проводить время. Каждый гость, приезжая к ним, отдавал свой долг меланхолическому настроению хозяйки и потом занимался и светскими разговорами, и танцами, и умственными играми, и турнирами буриме, которые были в моде у Карагиных. Только некоторые молодые люди, в числе которых был и Борис, более углублялись в меланхолическое настроение Жюли, и с этими молодыми людьми она имела более продолжительные и уединенные разговоры о тщете всего мирского, и им открывала свои альбомы, исписанные грустными изображениями, изречениями и стихами.
Жюли была особенно ласкова к Борису: жалела о его раннем разочаровании в жизни, предлагала ему те утешения дружбы, которые она могла предложить, сама так много пострадав в жизни, и открыла ему свой альбом. Борис нарисовал ей в альбом два дерева и написал: Arbres rustiques, vos sombres rameaux secouent sur moi les tenebres et la melancolie. [Сельские деревья, ваши темные сучья стряхивают на меня мрак и меланхолию.]
В другом месте он нарисовал гробницу и написал:
«La mort est secourable et la mort est tranquille
«Ah! contre les douleurs il n'y a pas d'autre asile».
[Смерть спасительна и смерть спокойна;
О! против страданий нет другого убежища.]
Жюли сказала, что это прелестно.
– II y a quelque chose de si ravissant dans le sourire de la melancolie, [Есть что то бесконечно обворожительное в улыбке меланхолии,] – сказала она Борису слово в слово выписанное это место из книги.
– C'est un rayon de lumiere dans l'ombre, une nuance entre la douleur et le desespoir, qui montre la consolation possible. [Это луч света в тени, оттенок между печалью и отчаянием, который указывает на возможность утешения.] – На это Борис написал ей стихи:
«Aliment de poison d'une ame trop sensible,
«Toi, sans qui le bonheur me serait impossible,
«Tendre melancolie, ah, viens me consoler,
«Viens calmer les tourments de ma sombre retraite
«Et mele une douceur secrete
«A ces pleurs, que je sens couler».
[Ядовитая пища слишком чувствительной души,
Ты, без которой счастье было бы для меня невозможно,
Нежная меланхолия, о, приди, меня утешить,
Приди, утиши муки моего мрачного уединения
И присоедини тайную сладость
К этим слезам, которых я чувствую течение.]
Жюли играла Борису нa арфе самые печальные ноктюрны. Борис читал ей вслух Бедную Лизу и не раз прерывал чтение от волнения, захватывающего его дыханье. Встречаясь в большом обществе, Жюли и Борис смотрели друг на друга как на единственных людей в мире равнодушных, понимавших один другого.
Анна Михайловна, часто ездившая к Карагиным, составляя партию матери, между тем наводила верные справки о том, что отдавалось за Жюли (отдавались оба пензенские именья и нижегородские леса). Анна Михайловна, с преданностью воле провидения и умилением, смотрела на утонченную печаль, которая связывала ее сына с богатой Жюли.
– Toujours charmante et melancolique, cette chere Julieie, [Она все так же прелестна и меланхолична, эта милая Жюли.] – говорила она дочери. – Борис говорит, что он отдыхает душой в вашем доме. Он так много понес разочарований и так чувствителен, – говорила она матери.
– Ах, мой друг, как я привязалась к Жюли последнее время, – говорила она сыну, – не могу тебе описать! Да и кто может не любить ее? Это такое неземное существо! Ах, Борис, Борис! – Она замолкала на минуту. – И как мне жалко ее maman, – продолжала она, – нынче она показывала мне отчеты и письма из Пензы (у них огромное имение) и она бедная всё сама одна: ее так обманывают!
Борис чуть заметно улыбался, слушая мать. Он кротко смеялся над ее простодушной хитростью, но выслушивал и иногда выспрашивал ее внимательно о пензенских и нижегородских имениях.
Жюли уже давно ожидала предложенья от своего меланхолического обожателя и готова была принять его; но какое то тайное чувство отвращения к ней, к ее страстному желанию выйти замуж, к ее ненатуральности, и чувство ужаса перед отречением от возможности настоящей любви еще останавливало Бориса. Срок его отпуска уже кончался. Целые дни и каждый божий день он проводил у Карагиных, и каждый день, рассуждая сам с собою, Борис говорил себе, что он завтра сделает предложение. Но в присутствии Жюли, глядя на ее красное лицо и подбородок, почти всегда осыпанный пудрой, на ее влажные глаза и на выражение лица, изъявлявшего всегдашнюю готовность из меланхолии тотчас же перейти к неестественному восторгу супружеского счастия, Борис не мог произнести решительного слова: несмотря на то, что он уже давно в воображении своем считал себя обладателем пензенских и нижегородских имений и распределял употребление с них доходов. Жюли видела нерешительность Бориса и иногда ей приходила мысль, что она противна ему; но тотчас же женское самообольщение представляло ей утешение, и она говорила себе, что он застенчив только от любви. Меланхолия ее однако начинала переходить в раздражительность, и не задолго перед отъездом Бориса, она предприняла решительный план. В то самое время как кончался срок отпуска Бориса, в Москве и, само собой разумеется, в гостиной Карагиных, появился Анатоль Курагин, и Жюли, неожиданно оставив меланхолию, стала очень весела и внимательна к Курагину.
– Mon cher, – сказала Анна Михайловна сыну, – je sais de bonne source que le Prince Basile envoie son fils a Moscou pour lui faire epouser Julieie. [Мой милый, я знаю из верных источников, что князь Василий присылает своего сына в Москву, для того чтобы женить его на Жюли.] Я так люблю Жюли, что мне жалко бы было ее. Как ты думаешь, мой друг? – сказала Анна Михайловна.
Мысль остаться в дураках и даром потерять весь этот месяц тяжелой меланхолической службы при Жюли и видеть все расписанные уже и употребленные как следует в его воображении доходы с пензенских имений в руках другого – в особенности в руках глупого Анатоля, оскорбляла Бориса. Он поехал к Карагиным с твердым намерением сделать предложение. Жюли встретила его с веселым и беззаботным видом, небрежно рассказывала о том, как ей весело было на вчерашнем бале, и спрашивала, когда он едет. Несмотря на то, что Борис приехал с намерением говорить о своей любви и потому намеревался быть нежным, он раздражительно начал говорить о женском непостоянстве: о том, как женщины легко могут переходить от грусти к радости и что у них расположение духа зависит только от того, кто за ними ухаживает. Жюли оскорбилась и сказала, что это правда, что для женщины нужно разнообразие, что всё одно и то же надоест каждому.
– Для этого я бы советовал вам… – начал было Борис, желая сказать ей колкость; но в ту же минуту ему пришла оскорбительная мысль, что он может уехать из Москвы, не достигнув своей цели и даром потеряв свои труды (чего с ним никогда ни в чем не бывало). Он остановился в середине речи, опустил глаза, чтоб не видать ее неприятно раздраженного и нерешительного лица и сказал: – Я совсем не с тем, чтобы ссориться с вами приехал сюда. Напротив… – Он взглянул на нее, чтобы увериться, можно ли продолжать. Всё раздражение ее вдруг исчезло, и беспокойные, просящие глаза были с жадным ожиданием устремлены на него. «Я всегда могу устроиться так, чтобы редко видеть ее», подумал Борис. «А дело начато и должно быть сделано!» Он вспыхнул румянцем, поднял на нее глаза и сказал ей: – «Вы знаете мои чувства к вам!» Говорить больше не нужно было: лицо Жюли сияло торжеством и самодовольством; но она заставила Бориса сказать ей всё, что говорится в таких случаях, сказать, что он любит ее, и никогда ни одну женщину не любил более ее. Она знала, что за пензенские имения и нижегородские леса она могла требовать этого и она получила то, что требовала.
Жених с невестой, не поминая более о деревьях, обсыпающих их мраком и меланхолией, делали планы о будущем устройстве блестящего дома в Петербурге, делали визиты и приготавливали всё для блестящей свадьбы.


Граф Илья Андреич в конце января с Наташей и Соней приехал в Москву. Графиня всё была нездорова, и не могла ехать, – а нельзя было ждать ее выздоровления: князя Андрея ждали в Москву каждый день; кроме того нужно было закупать приданое, нужно было продавать подмосковную и нужно было воспользоваться присутствием старого князя в Москве, чтобы представить ему его будущую невестку. Дом Ростовых в Москве был не топлен; кроме того они приехали на короткое время, графини не было с ними, а потому Илья Андреич решился остановиться в Москве у Марьи Дмитриевны Ахросимовой, давно предлагавшей графу свое гостеприимство.
Поздно вечером четыре возка Ростовых въехали во двор Марьи Дмитриевны в старой Конюшенной. Марья Дмитриевна жила одна. Дочь свою она уже выдала замуж. Сыновья ее все были на службе.
Она держалась всё так же прямо, говорила также прямо, громко и решительно всем свое мнение, и всем своим существом как будто упрекала других людей за всякие слабости, страсти и увлечения, которых возможности она не признавала. С раннего утра в куцавейке, она занималась домашним хозяйством, потом ездила: по праздникам к обедни и от обедни в остроги и тюрьмы, где у нее бывали дела, о которых она никому не говорила, а по будням, одевшись, дома принимала просителей разных сословий, которые каждый день приходили к ней, и потом обедала; за обедом сытным и вкусным всегда бывало человека три четыре гостей, после обеда делала партию в бостон; на ночь заставляла себе читать газеты и новые книги, а сама вязала. Редко она делала исключения для выездов, и ежели выезжала, то ездила только к самым важным лицам в городе.
Она еще не ложилась, когда приехали Ростовы, и в передней завизжала дверь на блоке, пропуская входивших с холода Ростовых и их прислугу. Марья Дмитриевна, с очками спущенными на нос, закинув назад голову, стояла в дверях залы и с строгим, сердитым видом смотрела на входящих. Можно бы было подумать, что она озлоблена против приезжих и сейчас выгонит их, ежели бы она не отдавала в это время заботливых приказаний людям о том, как разместить гостей и их вещи.
– Графские? – сюда неси, говорила она, указывая на чемоданы и ни с кем не здороваясь. – Барышни, сюда налево. Ну, вы что лебезите! – крикнула она на девок. – Самовар чтобы согреть! – Пополнела, похорошела, – проговорила она, притянув к себе за капор разрумянившуюся с мороза Наташу. – Фу, холодная! Да раздевайся же скорее, – крикнула она на графа, хотевшего подойти к ее руке. – Замерз, небось. Рому к чаю подать! Сонюшка, bonjour, – сказала она Соне, этим французским приветствием оттеняя свое слегка презрительное и ласковое отношение к Соне.