Надьканижа
| Город
Надьканижа
Nagykanizsa
Показать/скрыть карты
|
На́дьканижа (венг. Nagykanizsa, хорв. Kaniža) — город на юго-западе Венгрии, в медье Зала. Население — 48 664[1] человек (на 1 января 2014 г.). Важный промышленный центр, железнодорожный узел.
География и транспорт
Город расположен в 210 километрах к юго-западу от Будапешта и в 40 километрах от южной оконечности озера Балатон. В 15 километрах от города проходит граница с Хорватией. Через город протекает небольшая речка Канижа, приток Залы (бассейн Балатона). Надьканижа стоит на автомобильной и железнодорожной магистрали Будапешт — Загреб, причём в Надьканиже они расходятся — автомобильное шоссе идёт на столицу Хорватии через Чаковец и Вараждин, а железная дорога через Копривницу и Крижевцы. Другие автомобильные дороги ведут из Надьканижи в Капошвар и Залаэгерсег. Время пути на поезде до Будапешта — 4 часа.
В 30 километрах к северо-востоку от города расположен международный аэропорт Балатон-Шармеллек.
История
Название «Канижа» славянского происхождения, означает «княжеский». Впервые это имя упомянуто в документах в 1245 году. В XIII веке здесь был построен укреплённый замок.
В 1571 году город оккупирован турками. В 1601 году австрийская армия предприняла попытку отвоевать город, однако полуторамесячная осада не привела к успеху, турки отбили все атаки. Освобождён город был вместе с остальной Венгрией в конце XVII века. Обезлюдевшую территорию заселяли колонисты из Германии, Сербии и Хорватии, что привело к мультиэтническому составу населения города.
После поражения турок Надьканижа потеряла своё военное значение, однако быстро начала развиваться, как транспортный узел на пересечении торговых маршрутов, соединяющих Адриатическое побережье с Будапештом и Веной.
В 1765 году в городе открыта школа пиаров. В 1860 году через город прошла железная дорога, связавшая крупнейший адриатический порт Риеку с Будапештом и Веной, что способствовало дальнейшему развитию города.
В конце XIX века также быстро развивается промышленность — пивоварение, переработка молока, другие направления пищевой промышленности; а также производство изделий из стекла и банковское дело. В 1895 году открыта экономическая школа.
Перекройка границ после первой мировой войны нанесла удар по роли города, как торгового центра. Оживить экономику города помогло обнаружение в окрестностях месторождений нефти и газа, быстро превратившее Надьканижу в центр венгерской нефтеперерабатывающей промышленности.
После второй мировой войны индустриализация города продолжалась. В 1965 году в городе построена фабрика по производству электротоваров, в настоящее время — фабрика источников света компании General Electric.
Экономика
Основа экономики города — пищевая промышленность (мукомольные фабрики), производство оборудования для нефтегазовой промышленности. Одним из крупнейших предприятий города является завод General Electric, производящий источники света.
- Nagykanizsa2.jpg
- Nagykanizsa3.jpg
- Nagykanizsa Vasember ház.jpg
Города-побратимы
-
Пуххайм (Германия) -
Акко (Израиль) -
Сало (Финляндия) -
Чаковец (Хорватия) -
Глайсдорф (Австрия) -
Казанлык (Болгария) -
Ковасна (Румыния) -
Тольятти, Россия (город-партнёр) -
Шицзячжуан (Китай)
Напишите отзыв о статье "Надьканижа"
Примечания
- ↑ [www.ksh.hu/apps/shop.kiadvany?p_kiadvany_id=35528&p_temakor_kod=KSH&p_session_id=185598518857610&p_lang=HU Ежегодное издание «Административная Венгрия», Центральное Статистическое Бюро, 2014.]
Ссылки
- [www.nagykanizsa.hu Официальный сайт города]
| ||||||
| ||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Надьканижа
– Нет, папенька, вы простите меня, ежели я сделал вам неприятное; я меньше вашего умею.«Чорт с ними, с этими мужиками и деньгами, и транспортами по странице, думал он. Еще от угла на шесть кушей я понимал когда то, но по странице транспорт – ничего не понимаю», сказал он сам себе и с тех пор более не вступался в дела. Только однажды графиня позвала к себе сына, сообщила ему о том, что у нее есть вексель Анны Михайловны на две тысячи и спросила у Николая, как он думает поступить с ним.
– А вот как, – отвечал Николай. – Вы мне сказали, что это от меня зависит; я не люблю Анну Михайловну и не люблю Бориса, но они были дружны с нами и бедны. Так вот как! – и он разорвал вексель, и этим поступком слезами радости заставил рыдать старую графиню. После этого молодой Ростов, уже не вступаясь более ни в какие дела, с страстным увлечением занялся еще новыми для него делами псовой охоты, которая в больших размерах была заведена у старого графа.
Уже были зазимки, утренние морозы заковывали смоченную осенними дождями землю, уже зелень уклочилась и ярко зелено отделялась от полос буреющего, выбитого скотом, озимого и светло желтого ярового жнивья с красными полосами гречихи. Вершины и леса, в конце августа еще бывшие зелеными островами между черными полями озимей и жнивами, стали золотистыми и ярко красными островами посреди ярко зеленых озимей. Русак уже до половины затерся (перелинял), лисьи выводки начинали разбредаться, и молодые волки были больше собаки. Было лучшее охотничье время. Собаки горячего, молодого охотника Ростова уже не только вошли в охотничье тело, но и подбились так, что в общем совете охотников решено было три дня дать отдохнуть собакам и 16 сентября итти в отъезд, начиная с дубравы, где был нетронутый волчий выводок.
В таком положении были дела 14 го сентября.
Весь этот день охота была дома; было морозно и колко, но с вечера стало замолаживать и оттеплело. 15 сентября, когда молодой Ростов утром в халате выглянул в окно, он увидал такое утро, лучше которого ничего не могло быть для охоты: как будто небо таяло и без ветра спускалось на землю. Единственное движенье, которое было в воздухе, было тихое движенье сверху вниз спускающихся микроскопических капель мги или тумана. На оголившихся ветвях сада висели прозрачные капли и падали на только что свалившиеся листья. Земля на огороде, как мак, глянцевито мокро чернела, и в недалеком расстоянии сливалась с тусклым и влажным покровом тумана. Николай вышел на мокрое с натасканной грязью крыльцо: пахло вянущим лесом и собаками. Чернопегая, широкозадая сука Милка с большими черными на выкате глазами, увидав хозяина, встала, потянулась назад и легла по русачьи, потом неожиданно вскочила и лизнула его прямо в нос и усы. Другая борзая собака, увидав хозяина с цветной дорожки, выгибая спину, стремительно бросилась к крыльцу и подняв правило (хвост), стала тереться о ноги Николая.
– О гой! – послышался в это время тот неподражаемый охотничий подклик, который соединяет в себе и самый глубокий бас, и самый тонкий тенор; и из за угла вышел доезжачий и ловчий Данило, по украински в скобку обстриженный, седой, морщинистый охотник с гнутым арапником в руке и с тем выражением самостоятельности и презрения ко всему в мире, которое бывает только у охотников. Он снял свою черкесскую шапку перед барином, и презрительно посмотрел на него. Презрение это не было оскорбительно для барина: Николай знал, что этот всё презирающий и превыше всего стоящий Данило всё таки был его человек и охотник.
– Данила! – сказал Николай, робко чувствуя, что при виде этой охотничьей погоды, этих собак и охотника, его уже обхватило то непреодолимое охотничье чувство, в котором человек забывает все прежние намерения, как человек влюбленный в присутствии своей любовницы.
– Что прикажете, ваше сиятельство? – спросил протодиаконский, охриплый от порсканья бас, и два черные блестящие глаза взглянули исподлобья на замолчавшего барина. «Что, или не выдержишь?» как будто сказали эти два глаза.
– Хорош денек, а? И гоньба, и скачка, а? – сказал Николай, чеша за ушами Милку.
Данило не отвечал и помигал глазами.
– Уварку посылал послушать на заре, – сказал его бас после минутного молчанья, – сказывал, в отрадненский заказ перевела, там выли. (Перевела значило то, что волчица, про которую они оба знали, перешла с детьми в отрадненский лес, который был за две версты от дома и который был небольшое отъемное место.)
– А ведь ехать надо? – сказал Николай. – Приди ка ко мне с Уваркой.
– Как прикажете!
– Так погоди же кормить.
– Слушаю.
Через пять минут Данило с Уваркой стояли в большом кабинете Николая. Несмотря на то, что Данило был не велик ростом, видеть его в комнате производило впечатление подобное тому, как когда видишь лошадь или медведя на полу между мебелью и условиями людской жизни. Данило сам это чувствовал и, как обыкновенно, стоял у самой двери, стараясь говорить тише, не двигаться, чтобы не поломать как нибудь господских покоев, и стараясь поскорее всё высказать и выйти на простор, из под потолка под небо.
