Над пропастью во ржи

Над пропастью во ржи
The Catcher in the Rye
Обложка первого американского издания
Автор:	Джером Сэлинджер
Жанр:	роман
Язык оригинала:	английский
Оригинал издан:	16 июля 1951
Переводчик:	Рита Райт-Ковалёва
Оформление:	E. Michael Mitchell
Страниц:	213
Носитель:	книга
ISBN:	978-5-699-30534-6
[lib.ru/SELINGER/sel_1.txt Электронная версия]

«Над пропастью во ржи» (в других переводах — «Обрыв на краю ржаного поля детства», «Ловец на хлебном поле», англ. The Catcher in the Rye — «Ловец во ржи», 1951) — роман американского писателя Джерома Сэлинджера. В нём от лица 16-летнего юноши по имени Холден откровенно рассказывается о его обострённом восприятии американской действительности и неприятии общих канонов и морали современного общества. Произведение имело огромную популярность как среди молодёжи, так и среди взрослого населения, оказав существенное влияние на мировую культуру второй половины XX века.

Роман был переведён почти на все мировые языки. В 2005 году журнал Time включил роман в список 100 лучших англоязычных романов, написанных начиная с 1923 года, а издательство Modern Library включило его в список 100 лучших англоязычных романов 20-го столетия. Однако несмотря на это, в США роман часто подвергался критике и запрету из-за большого количества нецензурной лексики.

Сюжет

Роман написан от лица шестнадцатилетнего Холдена Колфилда, находящегося на лечении в клинике: он рассказывает об истории, случившейся с ним прошлой зимой и предшествовавшей его болезни. События, о которых он повествует, разворачиваются в предрождественские дни декабря 1949 года. Воспоминания юноши начинаются со дня его отбытия из закрытой школы Пэнси, откуда он был отчислен за неуспеваемость.

Утром Холден связывается со своей подружкой Салли Хейс и приглашает её в театр, на пьесу с Альфредом Лантом и Линн Фонтэнн. После этого он покидает отель, сдаёт багаж в камеру хранения и отправляется завтракать. В ресторане он встречается с двумя монахинями, одна из которых — преподаватель литературы, и обсуждает с ними прочитанные книги, в частности, «Ромео и Джульетту». Позавтракав, он идёт в музыкальный магазин, надеясь купить для младшей сестры пластинку с понравившейся ему песней под названием «Крошка Шерли Бинз», и по дороге слышит, как какой-то маленький мальчик поёт: «Если ты ловил кого-то вечером во ржи…» Песенка мальчика немного поднимает ему настроение, он думает о том, не созвониться ли с Джейн Галлахер, о которой он хранит самые тёплые и трепетные воспоминания, но откладывает эту идею на потом. Спектакль, на который он идёт с Салли, его, однако, разочаровывает; он отмечает актёрское мастерство Лантов, но считает, что они играют напоказ, к тому же его раздражает «пижонская» публика. Вслед за спектаклем он идёт с Салли на каток, и после этого его «прорывает»: он импульсивно признаётся Салли в своём отвращении к школе и ко всему, что его окружает. В итоге он оскорбляет Салли, и та, расплакавшись, уходит, несмотря на его запоздалые попытки извиниться. После этого Холден пытается позвонить Джейн, но никто не берёт трубку, и он от нечего делать отправляется в кино, хотя фильм оказывается, на его взгляд, очень фальшивым. Ближе к вечеру он пересекается со своим знакомым Карлом Льюсом, высокомерным студентом, который считает Холдена слишком инфантильным и в ответ на его излияния советует ему только записаться на приём к психоаналитику. Холден остаётся один, напивается и направляется в Центральный парк проверить, что же в действительности происходит с утками зимой, но по дороге разбивает купленную для сестры пластинку. В итоге он всё же решает заехать домой. По счастливому стечению обстоятельств, дома никого не оказывается, кроме самой сестрёнки, Фиби; она, однако, вскоре догадывается, что её старшего брата исключили из школы, и очень из-за этого расстраивается. Холден делится с ней своей мечтой, навеянной подслушанной перед спектаклем песенкой (Фиби замечает, что это искажённое стихотворение Роберта Бёрнса):

Понимаешь, я себе представил, как маленькие ребятишки играют вечером в огромном поле, во ржи. Тысячи малышей, и кругом — ни души, ни одного взрослого, кроме меня. А я стою на самом краю скалы, над пропастью, понимаешь? И мое дело — ловить ребятишек, чтобы они не сорвались в пропасть. Понимаешь, они играют и не видят, куда бегут, а тут я подбегаю и ловлю их, чтобы они не сорвались. Вот и вся моя работа. Стеречь ребят над пропастью во ржи. Знаю, это глупости, но это единственное, чего мне хочется по-настоящему. Наверно, я дурак.

Тут возвращаются домой родители; Холден прячется и, выждав подходящий момент, покидает квартиру, так как не готов к встрече с ними. Он отправляется ночевать к своему преподавателю литературы, м-ру Антолини, который живёт с женой «в очень шикарной квартире на Саттон-плейс». М-р Антолини приветливо встречает юношу и обсуждает с ним его проблемы, хотя тот слишком устал, чтобы вдумываться в советы преподавателя. Ночью Холден просыпается от того, что м-р Антолини гладит его по голове и, испугавшись — он решает, что учитель пытается к нему «пристать», — в спешке собирает вещи. В голову ему приходит идея отправиться на Запад и притвориться глухонемым. Он пишет сестре записку с просьбой пересечься с ним перед его отъездом, чтобы он смог отдать ей занятые у неё деньги. Фиби, однако, узнав о планах брата, требует взять её с собой; он упорно не соглашается, но в итоге, увидев, как расстроена девочка, решает отказаться от своей затеи. Чтобы окончательно примириться с сестрёнкой, он ведёт её в Зоопарк Центрального парка. Брат с сестрой обнаруживают, что, несмотря на сезон, в парке работает карусель; видя, что девочка явно хочет прокатиться, Холден уговаривает её сесть на карусель, хотя она считает себя слишком большой для этого и немного стесняется. Роман оканчивается описанием карусели, кружащейся под внезапно хлынувшим ливнем: Холден любуется маленькой сестрёнкой и наконец-то чувствует себя счастливым. В коротком эпилоге Холден подводит итог всей этой истории и немногословно описывает последовавшие за ней события.

История создания

Первыми предшественниками «Над пропастью во ржи» стали ранние рассказы Сэлинджера, во многих из которых намечаются темы, впоследствии поднятые писателем в романе. Во время обучения в Колумбийском университете им был написан рассказ «Молодые ребята», одна из героинь которого описывалась исследователями как «едва очерченный прототип Салли Хейс». В ноябре 1941 года был написан рассказ под названием «Лёгкий бунт на Мэдисон-авеню», который впоследствии превратился в семнадцатую главу романа: в нём описывается ссора Холдена с Салли после катка и его встреча с Карлом Льюсом. «Лёгкий бунт на Мэдисон-авеню» стал первым произведением Сэлинджера, в котором появился персонаж по имени Холден Колфилд. Другой рассказ, под названием «Я сумасшедший», содержит в себе наброски двух эпизодов из «Над пропастью во ржи» (прощание Холдена с учителем истории и его разговор с матерью одного из одноклассников по дороге из школы в Нью-Йорк); его главный герой тоже носит имя Холдена Колфилда. В рассказе «День перед прощанием» (1944 год), к главному герою Джону Глэдуоллеру приезжает его друг, Винсент Колфилд, который рассказывает о своем младшем брате Холдене, «которого сто раз выгоняли из школы». Из повествования следует, что Холден служил в армии и пропал без вести, когда ему не было и 20 лет. В 1949 году The New Yorker принял к печати девяностостраничную рукопись под авторством Сэлинджера, главным героем которой был опять же Холден Колфилд, но впоследствии сам писатель отозвал текст обратно. Окончательный вариант романа был выпущен издательством Little, Brown and Company в 1951 году.

Автобиографические детали романа

Произведение четко переплетается с биографией Джерома Сэлинджера. Так, описывая свою семью, Холден Колфилд, рассказывает о своём старшем брате Д. Б. По всей видимости данная аналогия относится к самому Сэлинджеру, так как Д. Б. является писателем, который «писал рассказы», «учился в Колумбийском университете», пока не перебрался в Голливуд (отличие лишь в том, что Сэлинджер не делал киносценарии как прототип книги). Дополнению к всему сказанному есть цитата, про воинскую службу в американской армии во время Второй Мировой Войны:

Мой брат, Д. Б., четыре года как проклятый торчал в армии. Он и на войне был, участвовал во втором фронте и все такое — но, по-моему, он ненавидел армейскую службу больше, чем войну. Я был ещё совсем маленький, но помню, когда он приезжал домой в отпуск, он всё время лежал у себя на кровати. Он даже в гостиную выходил редко. Потом он попал в Европу, на войну, но не был ранен, и ему даже не пришлось ни в кого стрелять. Целыми днями он только и делал, что возил какого-то ковбойского генерала в штабной машине. Он как-то сказал нам с Алли, что, если б ему пришлось стрелять, он не знал бы в кого пустить пулю. Он сказал, что в армии полно сволочей, не хуже, чем у фашистов. Помню, как Алли его спросил — может быть, ему полезно было побывать на войне, потому что он писатель и теперь ему есть о чём писать. А он заставил Алли принести ему бейсбольную рукавицу со стихами и потом спросил: кто лучше писал про войну — Руперт Брук или Эмили Дикинсон?

Известно, что сам писатель участвовал в высадке десанта в Нормандии и в 1945 году угодил в госпиталь с нервным срывом. Весьма примечательна и личная жизнь, включая мироощущение автора знаменитого романа. Сэлинджер очень любил детей, с их наивным, но честным взглядом на окружающую действительность. Он ставил на первое место нонконформизм, индивидуализм: вечную борьбу между стереотипными взглядами и внутренним миром, показывая, что буддийское «созерцание», а сам писатель был большим поклонником Восточной философии, куда важнее бытовых проблем о благополучии и успешности. Второй проекцией писательских воззрений, пожалуй самой важной, стал и сам главный герой Холден Колфилд. Мысли уединения не покидают Холдена на протяжении всего романа:

И вдруг мне пришла в голову мысль. — Слушай! — говорю. — Вот какая у меня мысль. Хочешь удрать отсюда ко всем чертям? Вот что я придумал. У меня есть один знакомый в Гринич-Вилледж, я у него могу взять машину недельки на две. Он учился в нашей школе и до сих пор должен мне десять долларов. Мы можем сделать вот что. Завтра утром мы можем поехать в Массачусетс, в Вермонт, объездить там всякие места. Красиво там до чёрта, понимаешь? Удивительно красиво! — Чем больше я говорил, тем больше я волновался. Я даже наклонился и схватил Салли за руку, идиот проклятый! — Нет, кроме шуток! — говорю. — У меня есть около ста восьмидесяти долларов на книжке. Завтра утром, как только откроют банк, я их возьму, а потом можно поехать и взять машину у этого парня. Кроме шуток. Будем жить в туристских лагерях и во всяких таких местах, пока деньги не кончатся. А когда кончатся, я могу достать работу, будем жить где нибудь у ручья, а потом когда-нибудь мы с тобой поженимся, всё как надо. Я сам буду рубить для нас дрова зимой. Честное слово, нам так будет хорошо, так весело! Ну как? Ты поедешь? Поедешь со мной? Поедешь, да?

Я решил уехать. Решил, что не вернусь больше домой и ни в какие школы не поступлю. Решил, что повидаюсь с сестрёнкой, отдам ей деньги, а потом выйду на шоссе и буду голосовать, пока не уеду далеко на Запад. Я решил — сначала доеду до Холленд-Таннел, оттуда проголосую и поеду дальше, потом опять проголосую и опять, так, чтобы через несколько дней оказаться далеко на Западе, где тепло и красиво и где меня никто не знает. И там я найду себе работу. Я подумал, что легко найду работу на какой-нибудь заправочной станции у бензоколонки, буду обслуживать проезжих. В общем, мне было всё равно, какую работу делать, лишь бы меня никто не знал и я никого не знал. Я решил сделать вот что: притвориться глухонемым. Тогда не надо будет ни с кем заводить всякие ненужные глупые разговоры. Если кто-нибудь захочет со мной поговорить, ему придётся писать на бумажке и показывать мне. Им это так в конце концов осточертеет, что я на всю жизнь избавлюсь от разговоров. Все будут считать, что я несчастный глухонемой дурачок, и оставят меня в покое. Я буду заправлять их дурацкие машины, получать за это жалованье и потом построю себе на скопленные деньги хижину и буду там жить до конца жизни. Хижина будет стоять на опушке леса — только не в самой чаще, я люблю, чтобы солнце светило на меня во все лопатки. Готовить еду я буду сам, а позже, когда мне захочется жениться, я, может быть, встречу какую-нибудь красивую глухонемую девушку, и мы поженимся. Она будет жить со мной в хижине, а если захочет что-нибудь сказать — пусть тоже пишет на бумажке. Если пойдут дети, мы их от всех спрячем. Купим много книжек и сами выучим их читать и писать.

Любопытно заметить, что грёзы о хижине у ручья на опушке, воплотились и в реальной жизни Сэлинджера. В 1955 году писатель женится на своей девятнадцатилетней избраннице Клэр Дуглас. Будучи ещё совсем юной, девушка родила писателю двух детей — дочку Маргарет и сына Мэтью. Также как и Холден, Сэлинджер был капитаном команды по фехтованию.

Полемика

В период с 1961 по 1982 годы «Над пропастью во ржи» стала самой запрещаемой книгой в школах и библиотеках США. Причинами были «грубый язык» романа, незавуалированные упоминания o сексe (в частности, сцена с проституткой). Холдена описывали как «дурной пример» для молодёжи, утверждали, что он поощряет в детях склонность к бунту, пьянству и разврату. Запретительные действия зачастую приводили к обратному эффекту: роман привлекал к себе только больше интереса. Попытки ограничить доступ подростков к роману или исключить его из школьной программы иногда встречаются и по сей день.

Скандальную известность роману принесло убийство Джона Леннона Марком Чэпменом. У Чэпмена, схваченного тут же после убийства, был найден при себе экземпляр книги, на внутренней стороне обложки рукой Чэпмена была сделана запись: «Холдену Колфилду. От Холдена Колфилда. Это моё заявление» (Dear Holden Caulfield, From Holden Caulfield, This is my statement). Экземпляр романа был при себе и у Роберта Джона Бардо, убийцы актрисы Ребекки Шеффер. Оба преступника страдали психическими заболеваниями, хотя и были признаны вменяемыми на суде.

Продолжение

В 2009 году шведский писатель Фредрик Колтинг опубликовал под псевдонимом Джон Дэвид Калифорния роман «60 Years Later: Coming Through the Rye». Варианты перевода названия на русский язык, встречающиеся в СМИ: «60 лет спустя: Шагая по ржи», «60 лет спустя: пробираясь сквозь рожь», «60 лет спустя: пройдя сквозь рожь». Он представляет собой своего рода продолжение романа Сэлинджера: герой Колтинга, 76-летний старик, мистер К., сбежав из дома престарелых, бродит по улицам Нью-Йорка и вспоминает свою юность. 1 июня 2009 года Сэлинджер подал иск о защите интеллектуальной собственности в окружной суд Манхэттена, обвинив Колтинга в плагиате. 1 июля 2009 года суд запретил публикацию романа Колтинга в США. Книга Колтинга запрещена к публикации в США и Канаде, и то лишь до окончания срока действия авторских прав на оригинал. Частично она уже была издана в Швеции и Великобритании, и после положительного решения суда, разрешающего публикацию в других странах, творением Колтинга заинтересовались издатели.

Перевод на русский язык

«Классический» перевод романа на русский язык был выполнен Ритой Райт-Ковалёвой. Название было изменено ею с «The Catcher in the Rye» («Ловец во ржи») на «Над пропастью во ржи», так как в русском языке слово «ловец» не несёт всех коннотаций, характерных для его английского аналога. Сам текст, на родине писателя критиковавшийся за «грубость», был ею немного «смягчён».

В 1998 году был выпущен перевод Сергея Махова под названием «Обрыв на краю ржаного поля детства». Данный перевод планировался к изданию еще при жизни Норы Галь, которая во внутренней рецензии на него заявила «о совершенном непрофессионализме автора этой попытки, о полнейшей его глухоте».

В 2008 году появился перевод романа, выполненный Максимом Немцовым и озаглавленный «Ловец на хлебном поле». Новый перевод вызвал у критиков неоднозначные оценки: так, Михаил Идов в своей рецензии написал, что в редакции Немцова книга, по легенде сподвигшая Чепмена на убийство Леннона, «сможет вдохновить неуравновешенного читателя разве что на ограбление пивного ларька» и добавил, что попытки Немцова «огрубить» и «осовременить» язык романа, хоть и объяснимы, но изначально тщетны, а кроме того — весьма неуклюжи.

Влияние на реальный мир

• Книгой был одержим Джон Хинкли-мл. — человек, совершивший в 1981 г. покушение на 40-го президента США Рональда Рейгана.
• Маньяк Роберт Джон Бардо (род. в 1970 году), три года преследовал, а затем в 1989 году убил актрису Ребекку Шеффер. В момент выстрела в актрису у Бардо была с собой книга «Над пропастью во ржи».
• Убийца Джона Леннона, Марк Чепмен, после пяти выстрелов в кумира, в ожидании полиции, усевшись под уличный фонарь, стал читать эту книгу. Чепмен заявил в полиции, что зашифрованный приказ убить Леннона он нашёл на страницах «Над пропастью во ржи». Убийца был признан вменяемым. В новом переводе М. Ручайской этот факт упоминается в эпилоге.

Влияние на культуру

• В игре Life is Strange фамилия главной героини - Колфилд.
• Роман неоднократно упоминается в научно-фантастическом романе Стивена Кинга «11/22/63».
• К роману часто обращается в лице героев своих произведений известный английский писатель Джон Фаулз. Например, в книге «Коллекционер» есть момент, когда Миранда, неверно истолковав поведение Фредерика, заставляет прочитать его «Над пропастью во ржи», так как ей кажется, что главный герой книги очень походит в своих суждениях об окружающем мире на её похитителя.
• Роман в фильме «Теория заговора» выступает связующим звеном между группой специально подготовленных убийц, не знающих своих жертв.
• Роман был обнаружен при обыске у одного из главных героев книги Джоди Пиколт «Девятнадцать минут» — семнадцатилетнего подростка Питера Хьютона, застрелившего 10 учеников в собственной школе.
• В книге Харуки Мураками «Норвежский лес» главный герой ассоциируется у нескольких людей с Холденом Колфилдом.
• Сюжет романа пересказывает окружающим главный герой в фильме «Плезантвиль».
• Нездоровую приверженность к роману имеет главный герой фильма «Глава 27» — Марк Чепмен.
• В фильме «Хорошо быть тихоней» учитель дарит эту книгу ученику на память.
• В серии «История о Скроти Макбугерболлзе» мультсериала «Южный парк» главные герои, недовольные тем, что «Над пропастью во ржи» неоправданно считают непристойной, решают написать по-настоящему отвратительную книгу.
• В сериале «Молокососы» один из главных героев  — Тони, цитирует строчку из романа.
• В сериале «Конь Боджек» главные герои подшучивают над читателями Дж.Д.Селинджера, имея в виду, что «Над пропастью во ржи» — единственное, за что автора почитают люди, которые называются поклонниками его творчества.
• У российской рок-группы Оргия Праведников в альбоме «Для тех, кто видит сны. Vol.1» имеется песня The Catcher in the rye.
• У российской группы Сплин в альбоме «Пыльная быль» (1994) есть песня «Мне сказали слово…» со словами «Ты увидишь солнце с ослепительных вершин,/Если ты ловил кого-то вечером во ржи».
• У российской рок-группы Слот в альбоме Тринити (2007) есть песня-аллюзия «Над пропастью во лжи»
• У поп-певца Михаила Бублика в альбоме «ART-Обстрел» есть песня «Такие новости» со словами «Уходи дверь закрой так, чтобы осталась пустота чтобы я мог помечтать, снова один. Прости… Над моей пропастью там во ржи играет труба… Такие новости».
• У российской группы Би-2 в альбоме «16+» (2014) есть песня «Над пропастью во ржи»
• У американской рок-группы Guns N' Roses в альбоме «Chinese Democracy» есть песня Catcher In The Rye.
• C главным героем романа Холденом ассоциируется персонаж «Смеющийся человек» аниме-сериала «Призрак в доспехах: Синдром одиночки». Сам роман упоминается в сериале: его части явно или прикрыто цитируются.
• В манге «Класс убийц» в 53 главе выясняется, что Коро-сенсей советовал почитать эту книгу своим ученикам на двух языках.
• В саундтреке Oxxxymiron'a «В стране женщин» есть строчка: «Обращается с путанами как Холден Колфилд». Также в треке «Не от мира сего» есть строфа «Где бездумные, бездомные, потертые / Обдолбанные Колфилды и дерганные Дёрдены»
• У барда Тимура Шаова в песне «Отцы и дети» есть строчки: «А мы, а мы в их возрасте читали/И Холден Колфилд нам был парень в доску свой»
• Главный герой романа, Холден, упоминается в романе Джона Грина "Виноваты звёзды".

Литература

• Graham Sarah. J.D. Salinger's The Catcher in the Rye. — Routledge, 2007. — ISBN 0-415-34452-2.

Ссылки

• [www.fedpo.com/BookDetail.php?bk=213 Фотографии оригинального издания произведения]  (англ.)

Отрывок, характеризующий Над пропастью во ржи

Петя выскочил к своему тезке, чтобы переговорить о деле.
Он просил его узнать, примут ли его в гусары.
Пьер шел по гостиной, не слушая Петю.
Петя дернул его за руку, чтоб обратить на себя его вниманье.
– Ну что мое дело, Петр Кирилыч. Ради бога! Одна надежда на вас, – говорил Петя.
– Ах да, твое дело. В гусары то? Скажу, скажу. Нынче скажу все.
– Ну что, mon cher, ну что, достали манифест? – спросил старый граф. – А графинюшка была у обедни у Разумовских, молитву новую слышала. Очень хорошая, говорит.
– Достал, – отвечал Пьер. – Завтра государь будет… Необычайное дворянское собрание и, говорят, по десяти с тысячи набор. Да, поздравляю вас.
– Да, да, слава богу. Ну, а из армии что?
– Наши опять отступили. Под Смоленском уже, говорят, – отвечал Пьер.
– Боже мой, боже мой! – сказал граф. – Где же манифест?
– Воззвание! Ах, да! – Пьер стал в карманах искать бумаг и не мог найти их. Продолжая охлопывать карманы, он поцеловал руку у вошедшей графини и беспокойно оглядывался, очевидно, ожидая Наташу, которая не пела больше, но и не приходила в гостиную.
– Ей богу, не знаю, куда я его дел, – сказал он.
– Ну уж, вечно растеряет все, – сказала графиня. Наташа вошла с размягченным, взволнованным лицом и села, молча глядя на Пьера. Как только она вошла в комнату, лицо Пьера, до этого пасмурное, просияло, и он, продолжая отыскивать бумаги, несколько раз взглядывал на нее.
– Ей богу, я съезжу, я дома забыл. Непременно…
– Ну, к обеду опоздаете.
– Ах, и кучер уехал.
Но Соня, пошедшая в переднюю искать бумаги, нашла их в шляпе Пьера, куда он их старательно заложил за подкладку. Пьер было хотел читать.
– Нет, после обеда, – сказал старый граф, видимо, в этом чтении предвидевший большое удовольствие.
За обедом, за которым пили шампанское за здоровье нового Георгиевского кавалера, Шиншин рассказывал городские новости о болезни старой грузинской княгини, о том, что Метивье исчез из Москвы, и о том, что к Растопчину привели какого то немца и объявили ему, что это шампиньон (так рассказывал сам граф Растопчин), и как граф Растопчин велел шампиньона отпустить, сказав народу, что это не шампиньон, а просто старый гриб немец.
– Хватают, хватают, – сказал граф, – я графине и то говорю, чтобы поменьше говорила по французски. Теперь не время.
– А слышали? – сказал Шиншин. – Князь Голицын русского учителя взял, по русски учится – il commence a devenir dangereux de parler francais dans les rues. [становится опасным говорить по французски на улицах.]
– Ну что ж, граф Петр Кирилыч, как ополченье то собирать будут, и вам придется на коня? – сказал старый граф, обращаясь к Пьеру.
Пьер был молчалив и задумчив во все время этого обеда. Он, как бы не понимая, посмотрел на графа при этом обращении.
– Да, да, на войну, – сказал он, – нет! Какой я воин! А впрочем, все так странно, так странно! Да я и сам не понимаю. Я не знаю, я так далек от военных вкусов, но в теперешние времена никто за себя отвечать не может.
После обеда граф уселся покойно в кресло и с серьезным лицом попросил Соню, славившуюся мастерством чтения, читать.
– «Первопрестольной столице нашей Москве.
Неприятель вошел с великими силами в пределы России. Он идет разорять любезное наше отечество», – старательно читала Соня своим тоненьким голоском. Граф, закрыв глаза, слушал, порывисто вздыхая в некоторых местах.
Наташа сидела вытянувшись, испытующе и прямо глядя то на отца, то на Пьера.
Пьер чувствовал на себе ее взгляд и старался не оглядываться. Графиня неодобрительно и сердито покачивала головой против каждого торжественного выражения манифеста. Она во всех этих словах видела только то, что опасности, угрожающие ее сыну, еще не скоро прекратятся. Шиншин, сложив рот в насмешливую улыбку, очевидно приготовился насмехаться над тем, что первое представится для насмешки: над чтением Сони, над тем, что скажет граф, даже над самым воззванием, ежели не представится лучше предлога.
Прочтя об опасностях, угрожающих России, о надеждах, возлагаемых государем на Москву, и в особенности на знаменитое дворянство, Соня с дрожанием голоса, происходившим преимущественно от внимания, с которым ее слушали, прочла последние слова: «Мы не умедлим сами стать посреди народа своего в сей столице и в других государства нашего местах для совещания и руководствования всеми нашими ополчениями, как ныне преграждающими пути врагу, так и вновь устроенными на поражение оного, везде, где только появится. Да обратится погибель, в которую он мнит низринуть нас, на главу его, и освобожденная от рабства Европа да возвеличит имя России!»
– Вот это так! – вскрикнул граф, открывая мокрые глаза и несколько раз прерываясь от сопенья, как будто к носу ему подносили склянку с крепкой уксусной солью. – Только скажи государь, мы всем пожертвуем и ничего не пожалеем.
Шиншин еще не успел сказать приготовленную им шутку на патриотизм графа, как Наташа вскочила с своего места и подбежала к отцу.
– Что за прелесть, этот папа! – проговорила она, целуя его, и она опять взглянула на Пьера с тем бессознательным кокетством, которое вернулось к ней вместе с ее оживлением.
– Вот так патриотка! – сказал Шиншин.
– Совсем не патриотка, а просто… – обиженно отвечала Наташа. – Вам все смешно, а это совсем не шутка…
– Какие шутки! – повторил граф. – Только скажи он слово, мы все пойдем… Мы не немцы какие нибудь…
– А заметили вы, – сказал Пьер, – что сказало: «для совещания».
– Ну уж там для чего бы ни было…
В это время Петя, на которого никто не обращал внимания, подошел к отцу и, весь красный, ломающимся, то грубым, то тонким голосом, сказал:
– Ну теперь, папенька, я решительно скажу – и маменька тоже, как хотите, – я решительно скажу, что вы пустите меня в военную службу, потому что я не могу… вот и всё…
Графиня с ужасом подняла глаза к небу, всплеснула руками и сердито обратилась к мужу.
– Вот и договорился! – сказала она.
Но граф в ту же минуту оправился от волнения.
– Ну, ну, – сказал он. – Вот воин еще! Глупости то оставь: учиться надо.
– Это не глупости, папенька. Оболенский Федя моложе меня и тоже идет, а главное, все равно я не могу ничему учиться теперь, когда… – Петя остановился, покраснел до поту и проговорил таки: – когда отечество в опасности.
– Полно, полно, глупости…
– Да ведь вы сами сказали, что всем пожертвуем.
– Петя, я тебе говорю, замолчи, – крикнул граф, оглядываясь на жену, которая, побледнев, смотрела остановившимися глазами на меньшого сына.
– А я вам говорю. Вот и Петр Кириллович скажет…
– Я тебе говорю – вздор, еще молоко не обсохло, а в военную службу хочет! Ну, ну, я тебе говорю, – и граф, взяв с собой бумаги, вероятно, чтобы еще раз прочесть в кабинете перед отдыхом, пошел из комнаты.
– Петр Кириллович, что ж, пойдем покурить…
Пьер находился в смущении и нерешительности. Непривычно блестящие и оживленные глаза Наташи беспрестанно, больше чем ласково обращавшиеся на него, привели его в это состояние.
– Нет, я, кажется, домой поеду…
– Как домой, да вы вечер у нас хотели… И то редко стали бывать. А эта моя… – сказал добродушно граф, указывая на Наташу, – только при вас и весела…
– Да, я забыл… Мне непременно надо домой… Дела… – поспешно сказал Пьер.
– Ну так до свидания, – сказал граф, совсем уходя из комнаты.
– Отчего вы уезжаете? Отчего вы расстроены? Отчего?.. – спросила Пьера Наташа, вызывающе глядя ему в глаза.
«Оттого, что я тебя люблю! – хотел он сказать, но он не сказал этого, до слез покраснел и опустил глаза.
– Оттого, что мне лучше реже бывать у вас… Оттого… нет, просто у меня дела.
– Отчего? нет, скажите, – решительно начала было Наташа и вдруг замолчала. Они оба испуганно и смущенно смотрели друг на друга. Он попытался усмехнуться, но не мог: улыбка его выразила страдание, и он молча поцеловал ее руку и вышел.
Пьер решил сам с собою не бывать больше у Ростовых.


Петя, после полученного им решительного отказа, ушел в свою комнату и там, запершись от всех, горько плакал. Все сделали, как будто ничего не заметили, когда он к чаю пришел молчаливый и мрачный, с заплаканными глазами.
На другой день приехал государь. Несколько человек дворовых Ростовых отпросились пойти поглядеть царя. В это утро Петя долго одевался, причесывался и устроивал воротнички так, как у больших. Он хмурился перед зеркалом, делал жесты, пожимал плечами и, наконец, никому не сказавши, надел фуражку и вышел из дома с заднего крыльца, стараясь не быть замеченным. Петя решился идти прямо к тому месту, где был государь, и прямо объяснить какому нибудь камергеру (Пете казалось, что государя всегда окружают камергеры), что он, граф Ростов, несмотря на свою молодость, желает служить отечеству, что молодость не может быть препятствием для преданности и что он готов… Петя, в то время как он собирался, приготовил много прекрасных слов, которые он скажет камергеру.
Петя рассчитывал на успех своего представления государю именно потому, что он ребенок (Петя думал даже, как все удивятся его молодости), а вместе с тем в устройстве своих воротничков, в прическе и в степенной медлительной походке он хотел представить из себя старого человека. Но чем дальше он шел, чем больше он развлекался все прибывающим и прибывающим у Кремля народом, тем больше он забывал соблюдение степенности и медлительности, свойственных взрослым людям. Подходя к Кремлю, он уже стал заботиться о том, чтобы его не затолкали, и решительно, с угрожающим видом выставил по бокам локти. Но в Троицких воротах, несмотря на всю его решительность, люди, которые, вероятно, не знали, с какой патриотической целью он шел в Кремль, так прижали его к стене, что он должен был покориться и остановиться, пока в ворота с гудящим под сводами звуком проезжали экипажи. Около Пети стояла баба с лакеем, два купца и отставной солдат. Постояв несколько времени в воротах, Петя, не дождавшись того, чтобы все экипажи проехали, прежде других хотел тронуться дальше и начал решительно работать локтями; но баба, стоявшая против него, на которую он первую направил свои локти, сердито крикнула на него:
– Что, барчук, толкаешься, видишь – все стоят. Что ж лезть то!
– Так и все полезут, – сказал лакей и, тоже начав работать локтями, затискал Петю в вонючий угол ворот.
Петя отер руками пот, покрывавший его лицо, и поправил размочившиеся от пота воротнички, которые он так хорошо, как у больших, устроил дома.
Петя чувствовал, что он имеет непрезентабельный вид, и боялся, что ежели таким он представится камергерам, то его не допустят до государя. Но оправиться и перейти в другое место не было никакой возможности от тесноты. Один из проезжавших генералов был знакомый Ростовых. Петя хотел просить его помощи, но счел, что это было бы противно мужеству. Когда все экипажи проехали, толпа хлынула и вынесла и Петю на площадь, которая была вся занята народом. Не только по площади, но на откосах, на крышах, везде был народ. Только что Петя очутился на площади, он явственно услыхал наполнявшие весь Кремль звуки колоколов и радостного народного говора.
Одно время на площади было просторнее, но вдруг все головы открылись, все бросилось еще куда то вперед. Петю сдавили так, что он не мог дышать, и все закричало: «Ура! урра! ура!Петя поднимался на цыпочки, толкался, щипался, но ничего не мог видеть, кроме народа вокруг себя.
На всех лицах было одно общее выражение умиления и восторга. Одна купчиха, стоявшая подле Пети, рыдала, и слезы текли у нее из глаз.
– Отец, ангел, батюшка! – приговаривала она, отирая пальцем слезы.
– Ура! – кричали со всех сторон. С минуту толпа простояла на одном месте; но потом опять бросилась вперед.
Петя, сам себя не помня, стиснув зубы и зверски выкатив глаза, бросился вперед, работая локтями и крича «ура!», как будто он готов был и себя и всех убить в эту минуту, но с боков его лезли точно такие же зверские лица с такими же криками «ура!».
«Так вот что такое государь! – думал Петя. – Нет, нельзя мне самому подать ему прошение, это слишком смело!Несмотря на то, он все так же отчаянно пробивался вперед, и из за спин передних ему мелькнуло пустое пространство с устланным красным сукном ходом; но в это время толпа заколебалась назад (спереди полицейские отталкивали надвинувшихся слишком близко к шествию; государь проходил из дворца в Успенский собор), и Петя неожиданно получил в бок такой удар по ребрам и так был придавлен, что вдруг в глазах его все помутилось и он потерял сознание. Когда он пришел в себя, какое то духовное лицо, с пучком седевших волос назади, в потертой синей рясе, вероятно, дьячок, одной рукой держал его под мышку, другой охранял от напиравшей толпы.
– Барчонка задавили! – говорил дьячок. – Что ж так!.. легче… задавили, задавили!
Государь прошел в Успенский собор. Толпа опять разровнялась, и дьячок вывел Петю, бледного и не дышащего, к царь пушке. Несколько лиц пожалели Петю, и вдруг вся толпа обратилась к нему, и уже вокруг него произошла давка. Те, которые стояли ближе, услуживали ему, расстегивали его сюртучок, усаживали на возвышение пушки и укоряли кого то, – тех, кто раздавил его.
– Этак до смерти раздавить можно. Что же это! Душегубство делать! Вишь, сердечный, как скатерть белый стал, – говорили голоса.
Петя скоро опомнился, краска вернулась ему в лицо, боль прошла, и за эту временную неприятность он получил место на пушке, с которой он надеялся увидать долженствующего пройти назад государя. Петя уже не думал теперь о подаче прошения. Уже только ему бы увидать его – и то он бы считал себя счастливым!
Во время службы в Успенском соборе – соединенного молебствия по случаю приезда государя и благодарственной молитвы за заключение мира с турками – толпа пораспространилась; появились покрикивающие продавцы квасу, пряников, мака, до которого был особенно охотник Петя, и послышались обыкновенные разговоры. Одна купчиха показывала свою разорванную шаль и сообщала, как дорого она была куплена; другая говорила, что нынче все шелковые материи дороги стали. Дьячок, спаситель Пети, разговаривал с чиновником о том, кто и кто служит нынче с преосвященным. Дьячок несколько раз повторял слово соборне, которого не понимал Петя. Два молодые мещанина шутили с дворовыми девушками, грызущими орехи. Все эти разговоры, в особенности шуточки с девушками, для Пети в его возрасте имевшие особенную привлекательность, все эти разговоры теперь не занимали Петю; ou сидел на своем возвышении пушки, все так же волнуясь при мысли о государе и о своей любви к нему. Совпадение чувства боли и страха, когда его сдавили, с чувством восторга еще более усилило в нем сознание важности этой минуты.
Вдруг с набережной послышались пушечные выстрелы (это стреляли в ознаменование мира с турками), и толпа стремительно бросилась к набережной – смотреть, как стреляют. Петя тоже хотел бежать туда, но дьячок, взявший под свое покровительство барчонка, не пустил его. Еще продолжались выстрелы, когда из Успенского собора выбежали офицеры, генералы, камергеры, потом уже не так поспешно вышли еще другие, опять снялись шапки с голов, и те, которые убежали смотреть пушки, бежали назад. Наконец вышли еще четверо мужчин в мундирах и лентах из дверей собора. «Ура! Ура! – опять закричала толпа.
– Который? Который? – плачущим голосом спрашивал вокруг себя Петя, но никто не отвечал ему; все были слишком увлечены, и Петя, выбрав одного из этих четырех лиц, которого он из за слез, выступивших ему от радости на глаза, не мог ясно разглядеть, сосредоточил на него весь свой восторг, хотя это был не государь, закричал «ура!неистовым голосом и решил, что завтра же, чего бы это ему ни стоило, он будет военным.
Толпа побежала за государем, проводила его до дворца и стала расходиться. Было уже поздно, и Петя ничего не ел, и пот лил с него градом; но он не уходил домой и вместе с уменьшившейся, но еще довольно большой толпой стоял перед дворцом, во время обеда государя, глядя в окна дворца, ожидая еще чего то и завидуя одинаково и сановникам, подъезжавшим к крыльцу – к обеду государя, и камер лакеям, служившим за столом и мелькавшим в окнах.
За обедом государя Валуев сказал, оглянувшись в окно:
– Народ все еще надеется увидать ваше величество.
Обед уже кончился, государь встал и, доедая бисквит, вышел на балкон. Народ, с Петей в середине, бросился к балкону.
– Ангел, отец! Ура, батюшка!.. – кричали народ и Петя, и опять бабы и некоторые мужчины послабее, в том числе и Петя, заплакали от счастия. Довольно большой обломок бисквита, который держал в руке государь, отломившись, упал на перилы балкона, с перил на землю. Ближе всех стоявший кучер в поддевке бросился к этому кусочку бисквита и схватил его. Некоторые из толпы бросились к кучеру. Заметив это, государь велел подать себе тарелку бисквитов и стал кидать бисквиты с балкона. Глаза Пети налились кровью, опасность быть задавленным еще более возбуждала его, он бросился на бисквиты. Он не знал зачем, но нужно было взять один бисквит из рук царя, и нужно было не поддаться. Он бросился и сбил с ног старушку, ловившую бисквит. Но старушка не считала себя побежденною, хотя и лежала на земле (старушка ловила бисквиты и не попадала руками). Петя коленкой отбил ее руку, схватил бисквит и, как будто боясь опоздать, опять закричал «ура!», уже охриплым голосом.
Государь ушел, и после этого большая часть народа стала расходиться.
– Вот я говорил, что еще подождать – так и вышло, – с разных сторон радостно говорили в народе.
Как ни счастлив был Петя, но ему все таки грустно было идти домой и знать, что все наслаждение этого дня кончилось. Из Кремля Петя пошел не домой, а к своему товарищу Оболенскому, которому было пятнадцать лет и который тоже поступал в полк. Вернувшись домой, он решительно и твердо объявил, что ежели его не пустят, то он убежит. И на другой день, хотя и не совсем еще сдавшись, но граф Илья Андреич поехал узнавать, как бы пристроить Петю куда нибудь побезопаснее.


15 го числа утром, на третий день после этого, у Слободского дворца стояло бесчисленное количество экипажей.
Залы были полны. В первой были дворяне в мундирах, во второй купцы с медалями, в бородах и синих кафтанах. По зале Дворянского собрания шел гул и движение. У одного большого стола, под портретом государя, сидели на стульях с высокими спинками важнейшие вельможи; но большинство дворян ходило по зале.
Все дворяне, те самые, которых каждый день видал Пьер то в клубе, то в их домах, – все были в мундирах, кто в екатерининских, кто в павловских, кто в новых александровских, кто в общем дворянском, и этот общий характер мундира придавал что то странное и фантастическое этим старым и молодым, самым разнообразным и знакомым лицам. Особенно поразительны были старики, подслеповатые, беззубые, плешивые, оплывшие желтым жиром или сморщенные, худые. Они большей частью сидели на местах и молчали, и ежели ходили и говорили, то пристроивались к кому нибудь помоложе. Так же как на лицах толпы, которую на площади видел Петя, на всех этих лицах была поразительна черта противоположности: общего ожидания чего то торжественного и обыкновенного, вчерашнего – бостонной партии, Петрушки повара, здоровья Зинаиды Дмитриевны и т. п.
Пьер, с раннего утра стянутый в неловком, сделавшемся ему узким дворянском мундире, был в залах. Он был в волнении: необыкновенное собрание не только дворянства, но и купечества – сословий, etats generaux – вызвало в нем целый ряд давно оставленных, но глубоко врезавшихся в его душе мыслей о Contrat social [Общественный договор] и французской революции. Замеченные им в воззвании слова, что государь прибудет в столицу для совещания с своим народом, утверждали его в этом взгляде. И он, полагая, что в этом смысле приближается что то важное, то, чего он ждал давно, ходил, присматривался, прислушивался к говору, но нигде не находил выражения тех мыслей, которые занимали его.
Был прочтен манифест государя, вызвавший восторг, и потом все разбрелись, разговаривая. Кроме обычных интересов, Пьер слышал толки о том, где стоять предводителям в то время, как войдет государь, когда дать бал государю, разделиться ли по уездам или всей губернией… и т. д.; но как скоро дело касалось войны и того, для чего было собрано дворянство, толки были нерешительны и неопределенны. Все больше желали слушать, чем говорить.
Один мужчина средних лет, мужественный, красивый, в отставном морском мундире, говорил в одной из зал, и около него столпились. Пьер подошел к образовавшемуся кружку около говоруна и стал прислушиваться. Граф Илья Андреич в своем екатерининском, воеводском кафтане, ходивший с приятной улыбкой между толпой, со всеми знакомый, подошел тоже к этой группе и стал слушать с своей доброй улыбкой, как он всегда слушал, в знак согласия с говорившим одобрительно кивая головой. Отставной моряк говорил очень смело; это видно было по выражению лиц, его слушавших, и по тому, что известные Пьеру за самых покорных и тихих людей неодобрительно отходили от него или противоречили. Пьер протолкался в середину кружка, прислушался и убедился, что говоривший действительно был либерал, но совсем в другом смысле, чем думал Пьер. Моряк говорил тем особенно звучным, певучим, дворянским баритоном, с приятным грассированием и сокращением согласных, тем голосом, которым покрикивают: «Чеаек, трубку!», и тому подобное. Он говорил с привычкой разгула и власти в голосе.
– Что ж, что смоляне предложили ополченцев госуаю. Разве нам смоляне указ? Ежели буародное дворянство Московской губернии найдет нужным, оно может выказать свою преданность государю импературу другими средствами. Разве мы забыли ополченье в седьмом году! Только что нажились кутейники да воры грабители…
Граф Илья Андреич, сладко улыбаясь, одобрительно кивал головой.
– И что же, разве наши ополченцы составили пользу для государства? Никакой! только разорили наши хозяйства. Лучше еще набор… а то вернется к вам ни солдат, ни мужик, и только один разврат. Дворяне не жалеют своего живота, мы сами поголовно пойдем, возьмем еще рекрут, и всем нам только клич кликни гусай (он так выговаривал государь), мы все умрем за него, – прибавил оратор одушевляясь.