Названия Таллина

По отношению к Таллину использовались названия Колывань, Линданисе, Реваль / Ревель, Таллин / Таллинн.

Колывань

Колывань — название современного города Таллин в древнерусских письменных источниках (1223 — нач. XVIII) и устной традиции (до XVIII).

История упоминаний

Впервые название Колывань встречается в сочинении арабского географа Аль-Идриси «Книга Рожера», написанном в 1154 году на Сицилии. В разделе, содержащем описание района Балтийского моря, упомянута страна Astlanda, то есть Эстланда, Эстландия, и говорится: «К городам Астланды относится также город Колуван (Quoluwany). Это маленький город вроде большой крепости. Жители его землепашцы, и их доход скуден, но у них много скота». Свои сведения географ, как правило, заимствовал у мореплавателей, скорее всего норманнов.

В древнерусских источниках название Колывань упоминается под 1223 годом в суздальской летописи по академическому списку: «прииде князь Ярослав (Всеволодович) от брата в Новгород с всею областию и поиде к Колываню, и повоева всю землю Чюдьскую; а полона приведоша бес числа, но города не взяша и злата много взяша». Затем Колывань упоминается в летописях под годами 1228, 1268, 1269, 1343, 1391, 1433, 1495, 1572 и прочее.

Таллин продолжает называться Колыванью ещё в XVII и XVIII столетиях. Так, в ноте Карлу XII, которой Россией объявлялось война Швеции, Таллин упоминался под этим названием. При этом Шафиров, указывая на законность притязания русских на Эстонию, выводит имя Колывань от русских слов кола (ограды) Ивана. Такая этимология вряд ли заслуживает серьёзного рассмотрения, но она доказывает, насколько русские считали имя Колывань национальным наименованием. Колывань фигурирует в документах в начале XVIII века, когда Петр Первый в письме фельдмаршалу Б. П. Шереметеву от 5 августа 1702 года, касаясь военных действий в Прибалтике, писал о желательности продвинуться к Колывани.

После завоевания Эстляндии Таллин (тогда — Ревель) официально уже перестал называться Колыванью, тем не менее, в народе название сохранялось ещё в течение XVIII века, вместе с памятью о переименовании. Так, в солдатской песне времен Петра Великого о взятии Ревеля, записанной в Рязанской губернии, поется: «как во славном то во городе в Колывани, что по нонешнему названьицу славный город Ревель, там стояли полатушки белы-каменныя» и прочее. Вариант этой песни, с именем города Колыванова вместо Колывани, был записан ещё в 1893 году на Кавказе. Фамилию «Колыванова» получила родившаяся в 1780 году в Ревеле внебрачная дочь князя А. И. Вяземского, в замужестве Екатерина Андреевна Карамзина.

Этимология

Наиболее расхожая версия происхождения названия выводит его не из русского, а из финно-угорских языков. Предания о национальном карело-финском и эстонском богатыре Калеве, были распространенны во всей области проживания карелов, финнов и эстонцев и отождествлялись, как правило, с местностью, на которой возник Таллин. Так, одна старинная эстонская песня о смерти Калева говорит, что он похоронен под горой близ города.

Есть и сказание об основании Таллина сыном Калева, Калевипоэгом. По всей стране эстов и ливов рассеяны воспоминания о геройском сыне Калева. Главные герои финской Калевалы носят эпитет сынов Калева. Таким образом, русское «Колывань» происходит, скорее всего, от Kaleven или Kalevan — древнеэстонской формы родительного падежа слова «Kalev», относящегося к древнему эстскому городищу, называвшемуся, возможно, «Kaleven linna» или «Kalevan (Kałevan) litha» — «город Калева». M. Фасмер связывает проникновение в древнерусскую литературу названия «Колывань» со встречавшимся в русских былинах именем Колыван, и только само имя опосредованно возводит к герою эстонского и карело-финского эпосов.

Линданисе

В «Хронике Ливонии» Генриха Латвийского (1-я половина XIII века), написанной на латыни, приведено скандинавское название Lyndanise, Линданисе (дат. Lyndanisse, швед. Lindanäs). По-шведски это значило «паровой (залежный) мыс» : linda — «пар», näs — «мыс, нос». Хотя и нет достоверныx свидетельств тех времён, документально подтверждающих что Таллинн шведы действительно называли Lindanäs, видна смысловая аналогия между названием Kesoniemi из старо-финского яз. Это прямой перевод шведского «Lindanäs» был перенят финнами и означал то же самое.

Однако мысы таллиннского побережья не изобилуют характерными для этого определения землями и залежными полями. Тем более не могли они быть чем-то подобным 800—900 лет назад, когда ещё стояли нетронутыми участки первозданных лесов, торфянников, а многие прибрежные районы были песчаными отмелями. В начале XX века в ряде публикаций по ономастике обсуждался тезис, интерпретирующий такое несоответствие как результат адаптации и ассимиляции новых имён.
Согласно представленной трактовке, данный случай — пример заимствования, когда на образование топонимa повлияла народная этимология. Переосмыслив чужое название, eго старались адаптировать и объяснить через существующее в родном языке слово. Таким образом, наиболее вероятно, что викинги одновременно с городищем познакомились и с его оригинальным названием. Оно было перенято и адаптировано к старо-шведскому языку. Рассматривался возможный вариант исходного наименования.

Вероятно, одним из древнейших названий было Литн или Лидна — праформа слова linn («город») в современном эстонском. В этом слове вместо долгого -nn- стояло -tn- или -dn-, сходное с родственными языками. Например, водский язык имеет lidna, а вепсский язык — lidn. Та же «Хроника Ливонии» в названии нескольких городищ, таких как Сомелинде и Агелинде, приводит слово linde. В эстонских текстах XVII—XVIII веков тоже неоднократно встречается lidn. А древнее городище называлось, да и сейчас называется в диалектах: linnaase («место города»). «Ase» — исконное угро-финское слово, им обозначают вообще место, где живут или находятся.
Эстонское linnaase могло быть общим названием городища и расположенного рядом с ним поселения — местa, где селились. Ныне обиходное в эстонском слово ase («место, ложе»), генитив aseme, ранее звучало asõn, генитив asõmõn. Примерно 1000 лет назад нынешнее linnaase имело бы форму litnan-asõn или lidnanasõn. Именно эта форма по звучанию моглa казаться шведам очень близкой к сложному слову их родного языка linda+näs.

Тем не менее, при отсутствии новых источников информации (археологические находки, письменные документы, и т. п.), дискуссии по этой теме продолжаются до сих пор.

Реваль / Ревель

Скандинавы и немцы называли город Ре́валь (Reval).

Русское название города Ре́вель было заимствовано из немецкого (шведского) языка и стало официальным после присоединения отвоёванной в ходе Северной войны Эстонии к Российской империи. В 1719 году была учреждена также Ревельская губерния.

Таллин / Таллинн

Предполагается, что название «Tallinn(a)» в эстонском языке происходит от слов «taani linn» («датский град»), «tali linn» («зимний град») или «talu linn» («дом, усадьба-замок»). Корень -linna означает то же самое, что и русский -град или немецкий -burg — вначале означавший «крепость», а сейчас использующийся для формирования названий городов.

Когда после Октябрьской революции Советская власть признала право народов России на самоопределение, она признала и местные названия в той форме, как они употреблялись коренными народами.

7 декабря 1988 года на сессии Верховного Совета Эстонской ССР была принята поправка к русскому тексту Конституции ЭССР, согласно которой с 1 января 1989 года название города стало писаться с двумя «н» (Таллинн). Такое изменение объяснялось стремлением привести русское написание в соответствие с эстонским.

Современность

Распоряжением Администрации Президента Российской Федерации от 17 августа 1995 года № 1495 «О написании названий государств-бывших республик СССР и их столиц» было установлено следующее написание названия города: Таллин.

В эстонских средствах массовой информации, издающихся на не имеющем в независимой Эстонии официального статуса русском языке, преимущественно распространено написание Таллинн, что обусловлено требованиями Языковой инспекции.

Отрывок, характеризующий Названия Таллина

Но граф в ту же минуту оправился от волнения.
– Ну, ну, – сказал он. – Вот воин еще! Глупости то оставь: учиться надо.
– Это не глупости, папенька. Оболенский Федя моложе меня и тоже идет, а главное, все равно я не могу ничему учиться теперь, когда… – Петя остановился, покраснел до поту и проговорил таки: – когда отечество в опасности.
– Полно, полно, глупости…
– Да ведь вы сами сказали, что всем пожертвуем.
– Петя, я тебе говорю, замолчи, – крикнул граф, оглядываясь на жену, которая, побледнев, смотрела остановившимися глазами на меньшого сына.
– А я вам говорю. Вот и Петр Кириллович скажет…
– Я тебе говорю – вздор, еще молоко не обсохло, а в военную службу хочет! Ну, ну, я тебе говорю, – и граф, взяв с собой бумаги, вероятно, чтобы еще раз прочесть в кабинете перед отдыхом, пошел из комнаты.
– Петр Кириллович, что ж, пойдем покурить…
Пьер находился в смущении и нерешительности. Непривычно блестящие и оживленные глаза Наташи беспрестанно, больше чем ласково обращавшиеся на него, привели его в это состояние.
– Нет, я, кажется, домой поеду…
– Как домой, да вы вечер у нас хотели… И то редко стали бывать. А эта моя… – сказал добродушно граф, указывая на Наташу, – только при вас и весела…
– Да, я забыл… Мне непременно надо домой… Дела… – поспешно сказал Пьер.
– Ну так до свидания, – сказал граф, совсем уходя из комнаты.
– Отчего вы уезжаете? Отчего вы расстроены? Отчего?.. – спросила Пьера Наташа, вызывающе глядя ему в глаза.
«Оттого, что я тебя люблю! – хотел он сказать, но он не сказал этого, до слез покраснел и опустил глаза.
– Оттого, что мне лучше реже бывать у вас… Оттого… нет, просто у меня дела.
– Отчего? нет, скажите, – решительно начала было Наташа и вдруг замолчала. Они оба испуганно и смущенно смотрели друг на друга. Он попытался усмехнуться, но не мог: улыбка его выразила страдание, и он молча поцеловал ее руку и вышел.
Пьер решил сам с собою не бывать больше у Ростовых.


Петя, после полученного им решительного отказа, ушел в свою комнату и там, запершись от всех, горько плакал. Все сделали, как будто ничего не заметили, когда он к чаю пришел молчаливый и мрачный, с заплаканными глазами.
На другой день приехал государь. Несколько человек дворовых Ростовых отпросились пойти поглядеть царя. В это утро Петя долго одевался, причесывался и устроивал воротнички так, как у больших. Он хмурился перед зеркалом, делал жесты, пожимал плечами и, наконец, никому не сказавши, надел фуражку и вышел из дома с заднего крыльца, стараясь не быть замеченным. Петя решился идти прямо к тому месту, где был государь, и прямо объяснить какому нибудь камергеру (Пете казалось, что государя всегда окружают камергеры), что он, граф Ростов, несмотря на свою молодость, желает служить отечеству, что молодость не может быть препятствием для преданности и что он готов… Петя, в то время как он собирался, приготовил много прекрасных слов, которые он скажет камергеру.
Петя рассчитывал на успех своего представления государю именно потому, что он ребенок (Петя думал даже, как все удивятся его молодости), а вместе с тем в устройстве своих воротничков, в прическе и в степенной медлительной походке он хотел представить из себя старого человека. Но чем дальше он шел, чем больше он развлекался все прибывающим и прибывающим у Кремля народом, тем больше он забывал соблюдение степенности и медлительности, свойственных взрослым людям. Подходя к Кремлю, он уже стал заботиться о том, чтобы его не затолкали, и решительно, с угрожающим видом выставил по бокам локти. Но в Троицких воротах, несмотря на всю его решительность, люди, которые, вероятно, не знали, с какой патриотической целью он шел в Кремль, так прижали его к стене, что он должен был покориться и остановиться, пока в ворота с гудящим под сводами звуком проезжали экипажи. Около Пети стояла баба с лакеем, два купца и отставной солдат. Постояв несколько времени в воротах, Петя, не дождавшись того, чтобы все экипажи проехали, прежде других хотел тронуться дальше и начал решительно работать локтями; но баба, стоявшая против него, на которую он первую направил свои локти, сердито крикнула на него:
– Что, барчук, толкаешься, видишь – все стоят. Что ж лезть то!
– Так и все полезут, – сказал лакей и, тоже начав работать локтями, затискал Петю в вонючий угол ворот.
Петя отер руками пот, покрывавший его лицо, и поправил размочившиеся от пота воротнички, которые он так хорошо, как у больших, устроил дома.
Петя чувствовал, что он имеет непрезентабельный вид, и боялся, что ежели таким он представится камергерам, то его не допустят до государя. Но оправиться и перейти в другое место не было никакой возможности от тесноты. Один из проезжавших генералов был знакомый Ростовых. Петя хотел просить его помощи, но счел, что это было бы противно мужеству. Когда все экипажи проехали, толпа хлынула и вынесла и Петю на площадь, которая была вся занята народом. Не только по площади, но на откосах, на крышах, везде был народ. Только что Петя очутился на площади, он явственно услыхал наполнявшие весь Кремль звуки колоколов и радостного народного говора.
Одно время на площади было просторнее, но вдруг все головы открылись, все бросилось еще куда то вперед. Петю сдавили так, что он не мог дышать, и все закричало: «Ура! урра! ура!Петя поднимался на цыпочки, толкался, щипался, но ничего не мог видеть, кроме народа вокруг себя.
На всех лицах было одно общее выражение умиления и восторга. Одна купчиха, стоявшая подле Пети, рыдала, и слезы текли у нее из глаз.
– Отец, ангел, батюшка! – приговаривала она, отирая пальцем слезы.
– Ура! – кричали со всех сторон. С минуту толпа простояла на одном месте; но потом опять бросилась вперед.
Петя, сам себя не помня, стиснув зубы и зверски выкатив глаза, бросился вперед, работая локтями и крича «ура!», как будто он готов был и себя и всех убить в эту минуту, но с боков его лезли точно такие же зверские лица с такими же криками «ура!».
«Так вот что такое государь! – думал Петя. – Нет, нельзя мне самому подать ему прошение, это слишком смело!Несмотря на то, он все так же отчаянно пробивался вперед, и из за спин передних ему мелькнуло пустое пространство с устланным красным сукном ходом; но в это время толпа заколебалась назад (спереди полицейские отталкивали надвинувшихся слишком близко к шествию; государь проходил из дворца в Успенский собор), и Петя неожиданно получил в бок такой удар по ребрам и так был придавлен, что вдруг в глазах его все помутилось и он потерял сознание. Когда он пришел в себя, какое то духовное лицо, с пучком седевших волос назади, в потертой синей рясе, вероятно, дьячок, одной рукой держал его под мышку, другой охранял от напиравшей толпы.
– Барчонка задавили! – говорил дьячок. – Что ж так!.. легче… задавили, задавили!
Государь прошел в Успенский собор. Толпа опять разровнялась, и дьячок вывел Петю, бледного и не дышащего, к царь пушке. Несколько лиц пожалели Петю, и вдруг вся толпа обратилась к нему, и уже вокруг него произошла давка. Те, которые стояли ближе, услуживали ему, расстегивали его сюртучок, усаживали на возвышение пушки и укоряли кого то, – тех, кто раздавил его.
– Этак до смерти раздавить можно. Что же это! Душегубство делать! Вишь, сердечный, как скатерть белый стал, – говорили голоса.
Петя скоро опомнился, краска вернулась ему в лицо, боль прошла, и за эту временную неприятность он получил место на пушке, с которой он надеялся увидать долженствующего пройти назад государя. Петя уже не думал теперь о подаче прошения. Уже только ему бы увидать его – и то он бы считал себя счастливым!
Во время службы в Успенском соборе – соединенного молебствия по случаю приезда государя и благодарственной молитвы за заключение мира с турками – толпа пораспространилась; появились покрикивающие продавцы квасу, пряников, мака, до которого был особенно охотник Петя, и послышались обыкновенные разговоры. Одна купчиха показывала свою разорванную шаль и сообщала, как дорого она была куплена; другая говорила, что нынче все шелковые материи дороги стали. Дьячок, спаситель Пети, разговаривал с чиновником о том, кто и кто служит нынче с преосвященным. Дьячок несколько раз повторял слово соборне, которого не понимал Петя. Два молодые мещанина шутили с дворовыми девушками, грызущими орехи. Все эти разговоры, в особенности шуточки с девушками, для Пети в его возрасте имевшие особенную привлекательность, все эти разговоры теперь не занимали Петю; ou сидел на своем возвышении пушки, все так же волнуясь при мысли о государе и о своей любви к нему. Совпадение чувства боли и страха, когда его сдавили, с чувством восторга еще более усилило в нем сознание важности этой минуты.
Вдруг с набережной послышались пушечные выстрелы (это стреляли в ознаменование мира с турками), и толпа стремительно бросилась к набережной – смотреть, как стреляют. Петя тоже хотел бежать туда, но дьячок, взявший под свое покровительство барчонка, не пустил его. Еще продолжались выстрелы, когда из Успенского собора выбежали офицеры, генералы, камергеры, потом уже не так поспешно вышли еще другие, опять снялись шапки с голов, и те, которые убежали смотреть пушки, бежали назад. Наконец вышли еще четверо мужчин в мундирах и лентах из дверей собора. «Ура! Ура! – опять закричала толпа.
– Который? Который? – плачущим голосом спрашивал вокруг себя Петя, но никто не отвечал ему; все были слишком увлечены, и Петя, выбрав одного из этих четырех лиц, которого он из за слез, выступивших ему от радости на глаза, не мог ясно разглядеть, сосредоточил на него весь свой восторг, хотя это был не государь, закричал «ура!неистовым голосом и решил, что завтра же, чего бы это ему ни стоило, он будет военным.
Толпа побежала за государем, проводила его до дворца и стала расходиться. Было уже поздно, и Петя ничего не ел, и пот лил с него градом; но он не уходил домой и вместе с уменьшившейся, но еще довольно большой толпой стоял перед дворцом, во время обеда государя, глядя в окна дворца, ожидая еще чего то и завидуя одинаково и сановникам, подъезжавшим к крыльцу – к обеду государя, и камер лакеям, служившим за столом и мелькавшим в окнах.