Накаряков, Михаил

Михаил Накаряков (1866 — 4 августа 1918, Соликамск, Пермская область) — священнослужитель Русской Православной Церкви.

Канонизирован в 2000 году в лике священномученика.

Биография

Место рождения неизвестно. Служил третьим священником в Спасо-Преображенском Соборе села Усолье Соликамского уезда. Преподавал Закон Божий в церковно-приходской школе. Подвергся расстрелу, выжил. Был забит прикладами и утоплен в реке Усолка в городе Соликамск.

Служил в Спасо-Преображенском Соборе села (ныне города) Усолье третьим священником. Основным служением было требоисполнение: крещение новорожденных, венчание молодых, отпевание усопших, молебны о нуждах людей села и близлежащих селений. Был любим прихожанами за нестяжательный образ жизни. Прикладывал большие усилия для образования бедных детей из семей рабочих. Занимался сбором средств на подарки неимущим к праздникам.

20 июля (2 августа) 1918 года отец Михаил Накаряков, как уважаемый и любимый народом священник, был вызван в ЧК Усолья, в связи с народными волнениями, которые начали распространяться после того, как в храмах перестали совершать требы (крещения, венчания, отпевания). Виной всему стал арест правящего архиерея Пермской епархии архиепископа Пермского и Кунгурского Андроника (Никольского), который запретил служить, для того, чтобы народ требовал освобождения духовенства из тюрем. На приказ ЧК о требоисполнении, для успокоения бунтующих, отец Михаил ответил: «Я клятву давал перед Крестом при рукоположении — подчиняться своему архиерею. И пока он не отдаст распоряжения, я служить не буду. Отпустите его, и тогда я буду совершать требы». За отказ, священник Михаил Накаряков, был приговорен к казни.

Вечером 20 июля (2 августа) 1918 года, когда отца Михаила везли на расстрел, один из солдат шепнул священнику: «Батюшка, мы тебя везем расстреливать, а нам тебя жалко. Мы все помним тебя, ты нас учил, помогал семьям. Не можем мы тебя убить. Мы будем стрелять в воздух, а ты падай». — «Нет уж, что распорядились делать со мной ваши начальники, то и делайте», — ответил отец Михаил. Солдаты стреляли, но утром 21 июля (3 августа) обнаружилось, что священник был только ранен тремя пулями, но не убит. Тогда было решено везти священника Михаила в тюрьму города Соликамска, причем по дороге солдаты остановились в одном селе и просили спрятать отца Михаила или хотя бы перевязать ему раны, но никто из крестьян не решился помочь, и даже местный священник отказался предоставить приют собрату, предав его из страха перед новой властью. Только одна женщина напоила раненого парным молоком, но оставить его у себя отказалась и она. Священник Михаил Накаряков был доставлен в тюрьму.

22 июля (4 августа) 1918 года священника Михаила Накарякова вывели во двор и там забили ударами прикладов по голове, после чего, привязав к телу священника камень, сбросили в реку Усолка.

Почитание и общецерковная канонизация

Почитание как святого мученика, священника Михаила Накарякова, началось с епископа Феофана (Ильменского), который после убийства архиепископа Андроника (Никольского) возглавил Пермскую епархию. Епископ Феофан (Ильменский) совершил в Перми Всенощную службу, на которой поминал отца Михаила священномучеником: «о котором не только мы молимся, но и он молится о нас перед Богом», — сказал епископ.

Для общецерковного почитания, священник Михаил Накаряков, был причислен к лику святых Новомучеников и Исповедников Российских на Юбилейном Архиерейском Соборе Русской Православной Церкви в августе 2000 года.

Священник Михаил Накаряков является небесным покровителем Спасо-Преображенского женского монастыря города Усолье Пермской епархии.

Ссылки

• Пермские епархиальные ведомости. 1919. № 1, 2.
• Игумен Дамаскин (Орловский). «Мученики, исповедники и подвижники благочестия Русской Православной Церкви ХХ столетия. Жизнеописания и материалы к ним. Книга 2» Тверь. 2001. С. 180—187
• www.fond.ru/index.php?menu_id=370&menu_parent_id=0&person_id=575

Отрывок, характеризующий Накаряков, Михаил

Мавра Кузминишна не дала договорить ему.
– Вы минуточку бы повременили, батюшка. Одною минуточку, – сказала она. И как только офицер отпустил руку от калитки, Мавра Кузминишна повернулась и быстрым старушечьим шагом пошла на задний двор к своему флигелю.
В то время как Мавра Кузминишна бегала к себе, офицер, опустив голову и глядя на свои прорванные сапоги, слегка улыбаясь, прохаживался по двору. «Как жалко, что я не застал дядюшку. А славная старушка! Куда она побежала? И как бы мне узнать, какими улицами мне ближе догнать полк, который теперь должен подходить к Рогожской?» – думал в это время молодой офицер. Мавра Кузминишна с испуганным и вместе решительным лицом, неся в руках свернутый клетчатый платочек, вышла из за угла. Не доходя несколько шагов, она, развернув платок, вынула из него белую двадцатипятирублевую ассигнацию и поспешно отдала ее офицеру.
– Были бы их сиятельства дома, известно бы, они бы, точно, по родственному, а вот может… теперича… – Мавра Кузминишна заробела и смешалась. Но офицер, не отказываясь и не торопясь, взял бумажку и поблагодарил Мавру Кузминишну. – Как бы граф дома были, – извиняясь, все говорила Мавра Кузминишна. – Христос с вами, батюшка! Спаси вас бог, – говорила Мавра Кузминишна, кланяясь и провожая его. Офицер, как бы смеясь над собою, улыбаясь и покачивая головой, почти рысью побежал по пустым улицам догонять свой полк к Яузскому мосту.
А Мавра Кузминишна еще долго с мокрыми глазами стояла перед затворенной калиткой, задумчиво покачивая головой и чувствуя неожиданный прилив материнской нежности и жалости к неизвестному ей офицерику.


В недостроенном доме на Варварке, внизу которого был питейный дом, слышались пьяные крики и песни. На лавках у столов в небольшой грязной комнате сидело человек десять фабричных. Все они, пьяные, потные, с мутными глазами, напруживаясь и широко разевая рты, пели какую то песню. Они пели врозь, с трудом, с усилием, очевидно, не для того, что им хотелось петь, но для того только, чтобы доказать, что они пьяны и гуляют. Один из них, высокий белокурый малый в чистой синей чуйке, стоял над ними. Лицо его с тонким прямым носом было бы красиво, ежели бы не тонкие, поджатые, беспрестанно двигающиеся губы и мутные и нахмуренные, неподвижные глаза. Он стоял над теми, которые пели, и, видимо воображая себе что то, торжественно и угловато размахивал над их головами засученной по локоть белой рукой, грязные пальцы которой он неестественно старался растопыривать. Рукав его чуйки беспрестанно спускался, и малый старательно левой рукой опять засучивал его, как будто что то было особенно важное в том, чтобы эта белая жилистая махавшая рука была непременно голая. В середине песни в сенях и на крыльце послышались крики драки и удары. Высокий малый махнул рукой.
– Шабаш! – крикнул он повелительно. – Драка, ребята! – И он, не переставая засучивать рукав, вышел на крыльцо.
Фабричные пошли за ним. Фабричные, пившие в кабаке в это утро под предводительством высокого малого, принесли целовальнику кожи с фабрики, и за это им было дано вино. Кузнецы из соседних кузень, услыхав гульбу в кабаке и полагая, что кабак разбит, силой хотели ворваться в него. На крыльце завязалась драка.
Целовальник в дверях дрался с кузнецом, и в то время как выходили фабричные, кузнец оторвался от целовальника и упал лицом на мостовую.
Другой кузнец рвался в дверь, грудью наваливаясь на целовальника.
Малый с засученным рукавом на ходу еще ударил в лицо рвавшегося в дверь кузнеца и дико закричал:
– Ребята! наших бьют!
В это время первый кузнец поднялся с земли и, расцарапывая кровь на разбитом лице, закричал плачущим голосом:
– Караул! Убили!.. Человека убили! Братцы!..
– Ой, батюшки, убили до смерти, убили человека! – завизжала баба, вышедшая из соседних ворот. Толпа народа собралась около окровавленного кузнеца.
– Мало ты народ то грабил, рубахи снимал, – сказал чей то голос, обращаясь к целовальнику, – что ж ты человека убил? Разбойник!