Нака, Мидори
| Мидори Нака | |
| яп. 仲みどり | |
| Профессия: |
актриса театра сингэки |
|---|---|
| Годы активности: | |
| Театр: |
Малый театр Цукидзи[ja]; |
Мидори Нака (яп. 仲みどり; 19 июня 1909, Токио — 24 августа 1945, там же) — японская актриса театра сингэки[ja], пережившая атомную бомбардировку Хиросимы и умершая спустя 18 дней от лучевой болезни. Признана первой в мире жертвой радиационного облучения.
Содержание
Биография
Ранние годы
Мидори Нака родилась в округе Нихонбаси в районе Тюо, Токио 19 июня 1909. Её имя в переводе с японского означает «зелёный цвет». Была третьей из четырёх дочерей армейского офицера. Окончила колледж Дзёгакуин[ja] в Осаке и вступила в театральную труппу из квартала Асакуса в 1928 году. В 1931 году стала актрисой только что образованного Малого театра Цукидзи[ja] и стала играть в постановках жанра сингэки. Славу ей принесла главная роль в постановке по роману Александра Дюма-сына «Дама с камелиями».
В середине 1930-х годов она стала помогать сёстрам, которые владели кофейным магазином в Аскусе в Токио. В 1940 году полиция запретила выступление труппы Цукидзи, и Мидори ушла в театральную труппу «Кураку-дза» (боль и удовольствие) в 1942 году. Из-за авианалётов на Токио к январю 1945 года труппа также распалась. В марте 1945 года Нака стала главной актрисой в театральной группе «Сакура-тай», созданной актёром Садао Маруямой[ja][1][2][3].
Бомбардировка Хиросимы
7 июня 1945 года Нака приехала в Хиросиму, собираясь там провести очередной театральный сезон[3]. Девять актёров труппы арендовали дом, который находился примерно в 650 метрах от эпицентра взрыва атомной бомбы, сброшенной американцами в августе 1945 года. В доме также проживали шесть человек театральной группы Сангодза[4].
Мидори и 16 её коллег находились в том доме, когда в 8:15 взорвалась атомная бомба и прогремел взрыв. 13 человек умерли мгновенно, а их трупы сгорели. Выжили только Мидори Нака, Садао Маруяма, Кэйко Сонои[ja] и Сёдзо Такаяма[ja]. Нака позднее вспоминала:
Когда это произошло, я была на кухне, поскольку в этот раз была моя очередь готовить завтрак. Я была в лёгком красно-белом халате, а на голове у меня была повязка. Когда внезапно яркий свет заполнил комнату, моей первой мыслью было, что это взорвался водяной бойлер. Внезапно я потеряла сознание. Когда я пришла в себя, то уже было темно, а вскоре я осознала, что нахожусь среди развалин дома. Когда я попыталась выбраться наружу, то поняла, что на мне из одежды только трусы. Я провела рукой по лицу вверх-вниз и поняла, что не пострадала. Только руки и ноги были слегка оцарапаны. Я сразу же побежала к реке, где всё уже горело. Я прыгнула в воду и поплыла вниз по течению. Спустя несколько сотен метров меня выловили солдаты[5].
Болезнь и смерть
Благодаря своей известности через несколько дней Мидори смогла сесть на поезд, шедший в Токио. 16 августа Нака добровольно пришла в больницу Токийского университета, где её обследовали лучшие врачи страны, в том числе Масао Цудзуки[ja], самый известный эксперт по радиации[5][6]. В больнице актрисе постоянно делали переливание крови, чтобы спасти её жизнь. Изначально температура тела Мидори составляла 37,8 °C, пульс равнялся 80 ударам в минуту. В следующие дни у Мидори стали выпадать волосы, а количество белых кровяных телец уменьшилось с 8 тысяч до 300—400[7] (по некоторым оценкам, до 500—600)[3], что удивило врачей. Количество красных кровяных телец выросло до 3 миллионов[3]. 21 августа температура подскочила до 41 °C, а пульс поднялся до 158 ударов в минуту. 23 августа на теле Мидори появились 12—13 багровых пятен. В тот же день она заявила, что чувствует себя лучше[7], однако на следующий день, 24 августа 1945, она умерла.
Мидори Нака была последним членом театральной труппы «Сакура-тай»; выжившие после взрыва три актёра также умерли от радиационного облучения[6]. Нака стала первым в мире человеком, официально умершим от радиации. В прессе её имя активно освещалось на первой церемонии памяти жертв бомбардировки Хиросимы.
Память
Мидори Нака была первым человеком в мире, причиной смерти которого официально указана болезнь, вызванная последствиями ядерного взрыва (радиационное отравление)[8][9]. Журналист Роберт Юнг считает, что именно болезнь Мидори и её популярность среди простых людей позволили людям узнать правду о возникшей «новой болезни». Вплоть до кончины Мидори никто не придавал значения загадочным смертям людей, выживших в момент взрыва и умерших при неизвестных тогдашней науке обстоятельствах. Юнг считает, что смерть Мидори стала стимулом для ускорения исследований в области ядерной физики и медицины, которые вскоре сумели спасти жизни многих людей от радиационного облучения[7].
11 сентября 1945 материалы о 37 жертвах взрыва, составленные учёными Киотского университета, были конфискованы генералом армии США Томасом Фарреллом. Среди материалов находились и останки Мидори. В 1972 году её останки, изученные американскими учёными, были возвращены в Японию в стеклянных сосудах. Ныне они выставлены на Мемориале мира в Хиросиме[8].
Французский поэт Жак Гошерон упоминает Наку в своём стихотворении «Под знаком Хиросимы» (фр. Sous le Signe d'Hiroshima), сравнивая её со снежинкой[10]. Стихотворение было опубликовано в 48-м номере литературного журнала Europe: Revue Littéraire Mensuelle в 1970 году[11].
В 1988 году режиссёром Канэто Синдо был снят документальный фильм Сакура-тай тиру[ja], повествующий об истории театральной труппы и судьбе её членов. Роль Мидори Наки в фильме исполнила Ясуко Ягами[ja].
Напишите отзыв о статье "Нака, Мидори"
Примечания
- ↑ [books.google.com/books?id=jrJqVBYvgv8C&pg=PA133&dq=sadao+maruyama&hl=en&ei=SdjVS6zPFY3T-Qaj1LybDA&sa=X&oi=book_result&ct=result&resnum=8&ved=0CE8Q6AEwBzge#v=onepage&q=naka&f=false Powell, Brian (2002). Japan’s Modern Theater: A Century of Change and Continuity. London: Japan Library, p. 133]
- ↑ [gyanpedia.in/tft/Resources/books/childrenoftheashes.pdf Jungk, Robert (1961). Children of the Ashes: The Story of a Rebirth. Harcourt, Brace & World, p. 33]
- ↑ 1 2 3 4 [books.google.com/books?id=bBSzfcb4yfEC&pg=PA159&dq=midori+naka&hl=en&ei=DGzPS_XGB5OYOPCUnMAP&sa=X&oi=book_result&ct=result&resnum=2&ved=0CDcQ6AEwATgU#v=onepage&q=midori%20naka&f=false Minear, Richard H. (1990). Hiroshima: Three Witnesses, p. 159. Princeton, New Jersey: Princeton University Press]
- ↑ Sakura-tai Chiru (1988)
- ↑ 1 2 [gyanpedia.in/tft/Resources/books/childrenoftheashes.pdf Jungk, Robert (1961). Children of the Ashes: The Story of a Rebirth. Harcourt, Brace & World, p. 34]
- ↑ 1 2 Kimura, Motoharu (1993). Living with Nuclei: 50 Years in the Nuclear Age, Memoirs of a Japanese Physicist. Sasaki Printing and Publishing, p. 70
- ↑ 1 2 3 [gyanpedia.in/tft/Resources/books/childrenoftheashes.pdf Jungk, Robert (1961). Children of the Ashes: The Story of a Rebirth. Harcourt, Brace & World, p. 35]
- ↑ 1 2 [www.foe.org.au/anti-nuclear/issues/weapons-various/sacredground.pdf Langley, Paul J. (2008). Sacred Ground. State Library of South Australia, p. 2-3]
- ↑ Marks, Toshiko & Nish, Ian Hill & Prichard John B. (1989). Japan and the Second World War. «International Studies», Vol. 197. Suntory Toyota International Centre for Economics and Related Disciplines, London School of Economics and Political Science, p. 6.
- ↑ [translate.google.com/translate?hl=en&sl=ja&u=www.coal-sack.com/04/04_07_04.html&ei=0YnRS6G2PKeiOIC_7eoN&sa=X&oi=translate&ct=result&resnum=5&ved=0CBcQ7gEwBA&prev=/search%3Fq%3Dmidori%2Bnaka%2Bunder%2Bthe%2Bhiroshima%2Bstar%26hl%3Den%26safe%3Doff Gaucheron, Jacques. Under the Star of Hiroshima.](недоступная ссылка с 27-04-2015 (3286 дней)) Webpage translated from Japanese. Poem is included in its professional English translation by Noriko Mizusaki
- ↑ Europe: Revue Littéraire Mensuelle (1970), Vol. 48, p. 43-47.Les Éditions Denoël.
Отрывок, характеризующий Нака, Мидори
Князь Василий не обдумывал своих планов. Он еще менее думал сделать людям зло для того, чтобы приобрести выгоду. Он был только светский человек, успевший в свете и сделавший привычку из этого успеха. У него постоянно, смотря по обстоятельствам, по сближениям с людьми, составлялись различные планы и соображения, в которых он сам не отдавал себе хорошенько отчета, но которые составляли весь интерес его жизни. Не один и не два таких плана и соображения бывало у него в ходу, а десятки, из которых одни только начинали представляться ему, другие достигались, третьи уничтожались. Он не говорил себе, например: «Этот человек теперь в силе, я должен приобрести его доверие и дружбу и через него устроить себе выдачу единовременного пособия», или он не говорил себе: «Вот Пьер богат, я должен заманить его жениться на дочери и занять нужные мне 40 тысяч»; но человек в силе встречался ему, и в ту же минуту инстинкт подсказывал ему, что этот человек может быть полезен, и князь Василий сближался с ним и при первой возможности, без приготовления, по инстинкту, льстил, делался фамильярен, говорил о том, о чем нужно было.Пьер был у него под рукою в Москве, и князь Василий устроил для него назначение в камер юнкеры, что тогда равнялось чину статского советника, и настоял на том, чтобы молодой человек с ним вместе ехал в Петербург и остановился в его доме. Как будто рассеянно и вместе с тем с несомненной уверенностью, что так должно быть, князь Василий делал всё, что было нужно для того, чтобы женить Пьера на своей дочери. Ежели бы князь Василий обдумывал вперед свои планы, он не мог бы иметь такой естественности в обращении и такой простоты и фамильярности в сношении со всеми людьми, выше и ниже себя поставленными. Что то влекло его постоянно к людям сильнее или богаче его, и он одарен был редким искусством ловить именно ту минуту, когда надо и можно было пользоваться людьми.
Пьер, сделавшись неожиданно богачом и графом Безухим, после недавнего одиночества и беззаботности, почувствовал себя до такой степени окруженным, занятым, что ему только в постели удавалось остаться одному с самим собою. Ему нужно было подписывать бумаги, ведаться с присутственными местами, о значении которых он не имел ясного понятия, спрашивать о чем то главного управляющего, ехать в подмосковное имение и принимать множество лиц, которые прежде не хотели и знать о его существовании, а теперь были бы обижены и огорчены, ежели бы он не захотел их видеть. Все эти разнообразные лица – деловые, родственники, знакомые – все были одинаково хорошо, ласково расположены к молодому наследнику; все они, очевидно и несомненно, были убеждены в высоких достоинствах Пьера. Беспрестанно он слышал слова: «С вашей необыкновенной добротой» или «при вашем прекрасном сердце», или «вы сами так чисты, граф…» или «ежели бы он был так умен, как вы» и т. п., так что он искренно начинал верить своей необыкновенной доброте и своему необыкновенному уму, тем более, что и всегда, в глубине души, ему казалось, что он действительно очень добр и очень умен. Даже люди, прежде бывшие злыми и очевидно враждебными, делались с ним нежными и любящими. Столь сердитая старшая из княжен, с длинной талией, с приглаженными, как у куклы, волосами, после похорон пришла в комнату Пьера. Опуская глаза и беспрестанно вспыхивая, она сказала ему, что очень жалеет о бывших между ними недоразумениях и что теперь не чувствует себя вправе ничего просить, разве только позволения, после постигшего ее удара, остаться на несколько недель в доме, который она так любила и где столько принесла жертв. Она не могла удержаться и заплакала при этих словах. Растроганный тем, что эта статуеобразная княжна могла так измениться, Пьер взял ее за руку и просил извинения, сам не зная, за что. С этого дня княжна начала вязать полосатый шарф для Пьера и совершенно изменилась к нему.
– Сделай это для нее, mon cher; всё таки она много пострадала от покойника, – сказал ему князь Василий, давая подписать какую то бумагу в пользу княжны.
Князь Василий решил, что эту кость, вексель в 30 т., надо было всё таки бросить бедной княжне с тем, чтобы ей не могло притти в голову толковать об участии князя Василия в деле мозаикового портфеля. Пьер подписал вексель, и с тех пор княжна стала еще добрее. Младшие сестры стали также ласковы к нему, в особенности самая младшая, хорошенькая, с родинкой, часто смущала Пьера своими улыбками и смущением при виде его.
Пьеру так естественно казалось, что все его любят, так казалось бы неестественно, ежели бы кто нибудь не полюбил его, что он не мог не верить в искренность людей, окружавших его. Притом ему не было времени спрашивать себя об искренности или неискренности этих людей. Ему постоянно было некогда, он постоянно чувствовал себя в состоянии кроткого и веселого опьянения. Он чувствовал себя центром какого то важного общего движения; чувствовал, что от него что то постоянно ожидается; что, не сделай он того, он огорчит многих и лишит их ожидаемого, а сделай то то и то то, всё будет хорошо, – и он делал то, что требовали от него, но это что то хорошее всё оставалось впереди.
Более всех других в это первое время как делами Пьера, так и им самим овладел князь Василий. Со смерти графа Безухого он не выпускал из рук Пьера. Князь Василий имел вид человека, отягченного делами, усталого, измученного, но из сострадания не могущего, наконец, бросить на произвол судьбы и плутов этого беспомощного юношу, сына его друга, apres tout, [в конце концов,] и с таким огромным состоянием. В те несколько дней, которые он пробыл в Москве после смерти графа Безухого, он призывал к себе Пьера или сам приходил к нему и предписывал ему то, что нужно было делать, таким тоном усталости и уверенности, как будто он всякий раз приговаривал:
«Vous savez, que je suis accable d'affaires et que ce n'est que par pure charite, que je m'occupe de vous, et puis vous savez bien, que ce que je vous propose est la seule chose faisable». [Ты знаешь, я завален делами; но было бы безжалостно покинуть тебя так; разумеется, что я тебе говорю, есть единственно возможное.]
– Ну, мой друг, завтра мы едем, наконец, – сказал он ему однажды, закрывая глаза, перебирая пальцами его локоть и таким тоном, как будто то, что он говорил, было давным давно решено между ними и не могло быть решено иначе.
– Завтра мы едем, я тебе даю место в своей коляске. Я очень рад. Здесь у нас всё важное покончено. А мне уж давно бы надо. Вот я получил от канцлера. Я его просил о тебе, и ты зачислен в дипломатический корпус и сделан камер юнкером. Теперь дипломатическая дорога тебе открыта.
Несмотря на всю силу тона усталости и уверенности, с которой произнесены были эти слова, Пьер, так долго думавший о своей карьере, хотел было возражать. Но князь Василий перебил его тем воркующим, басистым тоном, который исключал возможность перебить его речь и который употреблялся им в случае необходимости крайнего убеждения.
– Mais, mon cher, [Но, мой милый,] я это сделал для себя, для своей совести, и меня благодарить нечего. Никогда никто не жаловался, что его слишком любили; а потом, ты свободен, хоть завтра брось. Вот ты всё сам в Петербурге увидишь. И тебе давно пора удалиться от этих ужасных воспоминаний. – Князь Василий вздохнул. – Так так, моя душа. А мой камердинер пускай в твоей коляске едет. Ах да, я было и забыл, – прибавил еще князь Василий, – ты знаешь, mon cher, что у нас были счеты с покойным, так с рязанского я получил и оставлю: тебе не нужно. Мы с тобою сочтемся.
