Налог на общественные туалеты

Налог на общественные туалеты (дословно «мочевой налог») был введен римским императором Титом Флавием Веспасианом-старшим (17 ноября 9 года — 24 июня 79 года). Туалетным налогом облагалось содержание и посещение общественных уборных, которые римские граждане использовали не только для отправления естественных надобностей, но и для общения.

Необходимость как можно быстрее пополнить казну государства после только что закончившейся гражданской войны заставила Веспасиана вводить самые разные налоги и жестоко карать за попытки уклониться от их уплаты, что давало римлянам повод для злословий. Римский историк Гай Светоний Транквилл (70 — 140 г. н.э.) описывает диалог, состоящийся между императором Веспасианом и его сыном Титом. Когда последний упрекнул отца в неблагородном происхождении денег, собранных путём введения налога на туалеты, император заставил сына понюхать монеты и спросил, чем они пахнут. «Ничем» — ответил сын. «Странно, а ведь они из мочи!» — поставил точку в диалоге император. Так родилось крылатое выражение non olet pecunia — «деньги не пахнут» (также aes non olet — «медь не пахнет»).

Своей популярностью это удачное выражение во многом обязана позднейшим авторам, в частности, римскому писателю-сатирику Ювеналу (Децим Юний Ювенал, ок. 60 — ок. 127). Его строка из 14-й сатиры была очень известной в Риме: Lucri bonus est odor ex re qualibet — «Запах прибыли хорош, каково бы ни было её происхождение».

Отрывок, характеризующий Налог на общественные туалеты

Поезд Ростовых в эту ночь стоял в Мытищах, в двадцати верстах от Москвы. 1 го сентября они выехали так поздно, дорога так была загромождена повозками и войсками, столько вещей было забыто, за которыми были посылаемы люди, что в эту ночь было решено ночевать в пяти верстах за Москвою. На другое утро тронулись поздно, и опять было столько остановок, что доехали только до Больших Мытищ. В десять часов господа Ростовы и раненые, ехавшие с ними, все разместились по дворам и избам большого села. Люди, кучера Ростовых и денщики раненых, убрав господ, поужинали, задали корму лошадям и вышли на крыльцо.
В соседней избе лежал раненый адъютант Раевского, с разбитой кистью руки, и страшная боль, которую он чувствовал, заставляла его жалобно, не переставая, стонать, и стоны эти страшно звучали в осенней темноте ночи. В первую ночь адъютант этот ночевал на том же дворе, на котором стояли Ростовы. Графиня говорила, что она не могла сомкнуть глаз от этого стона, и в Мытищах перешла в худшую избу только для того, чтобы быть подальше от этого раненого.
Один из людей в темноте ночи, из за высокого кузова стоявшей у подъезда кареты, заметил другое небольшое зарево пожара. Одно зарево давно уже видно было, и все знали, что это горели Малые Мытищи, зажженные мамоновскими казаками.
– А ведь это, братцы, другой пожар, – сказал денщик.
Все обратили внимание на зарево.