Намедни

Намедни
Заставка программы (2002—2004)
Жанр	информационная программа неполитических новостей за неделю (1 ноября 1990 — зима 1991, 1993-1996), документальный цикл (1 марта 1997 — 28 декабря 2003), информационно-аналитическая программа (9 сентября 2001 — 30 мая 2004)
Автор(ы)	Леонид Парфёнов
Шеф-редактор(ы)	Николай Картозия (2001—2004)
Производство	АТВ (1990—1991) НТВ (1993—2004)
Ведущий(е)	Леонид Парфёнов
Композитор	Сергей Чекрыжов (1990—1991, 1993—2000) Олег Эмиров и библиотечная музыка (2001—2004)
Страна производства	СССР СССР (1990—1991) Россия Россия (1991—2004)
Язык	русский
Производство
Продюсер(ы)	Антон Понизовский (2001—2002) София Гудкова Сергей Евдокимов (2003—2004) Сергей Кашкадамов (2001—2004) Роман Иванов Елена Кузнева
Место съёмок	Москва Москва Останкино
Продолжительность	~45 минут (1993—2000), ~1 час (2001—2002), ~1 час 30 минут (2002—2004)
Вещание
Телеканал(ы)	ЦТ СССР, Вторая программа ЦТ (1990—1991) НТВ (1993—2004)
Формат изображения	SECAM
Период трансляции	с 1 ноября 1990 года по 30 мая 2004 года
Премьерные показы	1990 — 2004 Россия Россия, Вторая программа ЦТ, НТВ
Повторные показы	24 DOC (2011—2013) Ретро (май 2015 — февраль 2016)
Хронология
Похожие передачи	Итоги Времена

«Намедни» — авторская программа Леонида Парфёнова, выходившая в эфир Второй программы ЦТ в период с ноября 1990 по 1991 год и канала НТВ в период с осени 1993 года по 30 мая 2004 года. За своё существование программа сменила три жанра: как информационная программа неполитических новостей за неделю выходила с 1990 по 1991 год и с 1993 по 1996 год, как документальный проект (см. Намедни 1961—2003: Наша эра) — с 1 марта 1997 года по 28 декабря 2003 (с 9 сентября 2001 года выходил только в конце декабря), как информационно-аналитическая программа — с 9 сентября 2001 по 30 мая 2004.

История программы

Намедни. Неполитические новости

Самый первый выпуск программы «Намедни» вышел в эфир Второй программы Центрального телевидения в ноябре 1990 года (производитель программы — АТВ). Первоначально, программа носила жанр «информационной программы неполитических новостей за неделю». Программа не смогла продержаться долго: в начале 1991 года Парфёнов был отстранён от эфира за неправильные высказывания по поводу отставки Шеварднадзе.

В октябре 1993 года Парфёнов переходит в только что созданную телекомпанию НТВ, где начинает снова выпускать программу «Намедни» в первоначальном варианте. В 1995 году программа была номинирована на премию ТЭФИ в номинации «Лучшая передача об искусстве». В неполитических «Намедни» также работали корреспонденты Елена Курляндцева, Алексей Пивоваров, Антон Понизовский, Светлана Куницына, Елизавета Листова и Павел Лобков. Среди прочих известных людей и журналистов в ней вёл 3 сюжета и Сергей Бодров.

Намедни 1961—2003. Наша эра

В 1996 году Парфёнов принимает решение поменять программе «Намедни» жанр — из «информационной программы неполитических новостей» в «документальный цикл». 1 марта 1997 года, в 22:40, в эфир канала НТВ выходит первый выпуск документального цикла «Намедни 1961-91. Наша эра». Проект оказался настолько успешным, что Парфёнов принял решение продлить проект до 1999. Новые серии проекта вышли в эфир в последние дни 1999 года. В конце 2000 года вышла серия проекта про 2000 год.

В конце 90-х Парфёновым была создана студия «Намедни», на базе которой Парфёнов, до настоящего времени, выпустил больше 120 серий разных документальных фильмов, первый из которых — «Живой Пушкин».

В 2007 году Парфёнов начал работу над книжным проектом «Намедни. Наша эра», первоначально разделённым на четыре тома — по десятилетиям. Материалы для издания Леонид Парфёнов собирал с помощью друзей, знакомых и многочисленных читателей дневника в «Живом журнале». Часть фотографий извлечена из личного архива Парфёнова. По его словам:

В книге собрано намного больше информации, чем было в телепроекте. Объём текста раз в пять больше. Телевидение сильно ограничивала вялая, старая кинохроника. Кроме того, в издании есть ряд тем, которых не было в телепроекте вообще: от диафильмов — до побега Нуреева.

Первый том вышел 11 ноября 2008 года. Четырёхтомник оказался настолько успешным, что в конце 2010 года Парфёнов начал работу над пятым томом, рассказывающий про 2000-е годы. 14 декабря 2011 года в «Буквоеде» на Невском, 46 Леонид Парфёнов представил 5-й том своей книги «Намедни». Он посвящён нашей эре, 2001—2005 гг. «281 феномен пятилетия» — подзаголовок книги. Краткое описание самых важных событий, которые прямо или косвенно повлияли на ход современной истории.

10 марта 2013 года вышел шестой том «Намедни. Наша эра. 2006—2010 гг.». 30 октября 2014 года состоялась презентация «нулевого тома» (1946—1960).

В планах также выпустить том «Намедни. Наша эра. 2011—2015 гг.».

Намедни. Информационно-аналитическая программа

В 2001 году, в связи со скандалом, произошедшим 14 апреля вокруг НТВ, программа снова поменяла жанр — из «документального проекта» в «информационно-аналитическую программу». 9 сентября того же года обновлённые «Намедни» вышли в эфир канала. Программа выходила по воскресеньям в 20:00 (с 14 октября 2001 года программа стала выходить в 21:00), снималась в 11-й студии Останкино и имела хронометраж в час. Повтор программы демонстрировался в понедельник утром после 10-часового выпуска передачи «Сегодня». Повтор программы утром демонстрировался в сокращённом варианте — так как программа в премьерном показе постоянно перебирала выделенный ей в сетке вещания хронометраж в час или полтора часа, из повтора, дабы уложиться в час эфира, систематически убирали записи прямых включений и оперативной информации.

Одноимённая информационная программа отличалась от других, в своё время, новым, нестандартным для российского телевидения подходом к подаче информации. В «Намедни» отказывались от принципа «политика-экономика-культура-спорт-погода», принятого в отечественной журналистике. Другой особенностью программы стало наличие компьютерных спецэффектов, вещей в студии, а также иронических мини-заставок к каждому репортажу передачи — например, «ТВ-6-Минус» (парафраз от НТВ-Плюс), «Тополиный пух и прах» и др. Именно благодаря этой программе сформировались новые понятия: «Живенький политический сюжет» (в противовес «Большому политическому сюжету» в «Итогах») и «Парфенята», относящееся к репортёрам-последователям парфёновской журналистской манеры.

В первом сезоне программы круг репортёров, работавших для «Намедни», был достаточно широк — он полностью совпадал с аналогичным в программе «Сегодня». С 2002 года постоянными авторами репортажей в программе являлись как репортёры из команды старого НТВ (Борис Кольцов, Алексей Пивоваров, Вадим Такменёв, Илья Зимин, Дмитрий Новиков, Владимир Кондратьев, Владимир Чернышёв, Павел Лобков), так и такие новички, как Борис Корчевников, Андрей Лошак, Юлия Панкратова, Василий Арканов, Никита Анисимов, Юлия Варенцова и другие. По утверждению самого Парфёнова, «программа „Намедни“ была помоднее, повеселее, пожестче, чем программа Евгения Киселёва „Итоги“, которая к тому времени совершенно забронзовела в своём величии». За этот вариант программы команда Леонида Парфёнова получила 4 статуэтки премии ТЭФИ.

Однако Парфёнов не оставил в стороне предыдущий жанр: в конце каждого года (вплоть до 2003) выходил специальный выпуск программы, в котором подводились итоги года.

В рамках еженедельных выпусков программы часто выходили специальные проекты, некоторые из которых готовились совместно с другими средствами массовой информации — «Кому принадлежит Россия?», «Что-то будет…», «Настоящее прошлое», «Ударник капиталистического труда», «Made in USSR», «Колода Российской Федерации», «Бедные люди».

Некоторые сюжеты в программе вызывали широкий общественный резонанс: сначала пресс-секретарь президента Алексей Громов высказал недовольство сюжетом обозревателя Алексея Пивоварова о визите Путина в Красноярск, где он сравнил Путина с Александрм Лебедем. А в мае 2002 года, после прошедшего в «Намедни» видеосюжета о книге Строуба Тэлботта, в которой рассказываются скабрёзные подробности о жизни президента Ельцина, Министерство печати отказало телеканалу в автоматическом продлении лицензии.

В сентябре 2002 года программа претерпела изменения: продолжительность увеличилась до полутора часов, выпуск начал состоять из трёх постоянных блоков (информационного, исследовательского и лирического) и, конечно же, в рамках программы начал выходить мультсериал о приключениях Масяни, который пришёл в программу из Интернета. Благодаря этому, Масяня приобрела популярность вне интернетовских кругов, а любительский мультсериал Олега Куваева постепенно перерос в масштабный проект профессиональной студии «Мульт. Ру».

Широкий общественный резонанс в октябре того же года вызвал выпуск, полностью посвящённый террористическому акту на Дубровке — событиям в Москве 23—26 октября 2002 года. В ходе программы была показана видеозапись совещания президента Путина с силовиками по вопросу освобождения заложников, находившихся в театральном центре. Запись была без звука — корреспонденты НТВ попросили сурдопереводчиков, умеющих читать по губам, расшифровать всё то, о чём силовики говорили на совещании. В рамках эфира той же программы были показаны видеосюжет авторства Асет Вацуевой о судьбах чеченских женщин, а также репортаж с родины Мовсара Бараева. Освещение трагедии «Норд-Оста» в эфире НТВ вызвало недовольство со стороны властей. Вскоре после этого выпуска программы «Намедни» (а также выпуска ток-шоу Савика Шустера «Свобода слова» от 25 октября 2002 года на ту же тему) гендиректор НТВ Борис Йордан покинет свой пост. Доля того выпуска составила более 35 % с рейтингом выше 17 % — такие высокие рейтинговые показатели не получала ни одна другая аналитическая программа ни до, ни после этого выпуска программы «Намедни» от 27 октября 2002 года.

31 января 2003 года программа «Намедни» удостоилась премии ТЭФИ в номинации «Информационно-аналитическая программа». Примерно в это же время большой общественный резонанс вызвал прошедший в эфир в программе «Намедни» сатирический сюжет Павла Лобкова о новом генеральном директоре НТВ, докторе медицинских наук Николае Сенкевиче. В сюжете Лобков привёл доказательства, цитируя статью Сенкевича «Советы Вольтеру», что новый гендиректор НТВ по своей медицинской специальности не столько терапевт, а скорее — проктолог.

4 февраля 2003 года состоялась встреча Леонида Парфёнова с председателем правления ОАО «Газпром» Алексеем Миллером, после которой ведущий подал заявление на трёхмесячный творческий отпуск, во время которого программа «Намедни» не будет выходить в эфир. Причиной, по словам Парфёнова и шеф-редактора программы Николая Картозии, стала невозможность работать в условиях ситуации, сложившейся в последнее время вокруг НТВ. Решение о «роспуске» программы было коллективным. Евгений Киселёв, ведущий информационно-аналитической передачи «Итоги», тогда ещё выходившей на «ТВС», не исключил возможность перехода «Намедни» на данный телеканал. 9 февраля Леонид Парфёнов сообщил о своём решении в конце очередного выпуска программы.

18 мая того же года программа вернулась в вещательную сетку НТВ. Но мало кто знал, что происходило за кадром. После прихода Николая Сенкевича на пост генерального директора НТВ цензура на канале стала жёстче.

Кроме того, в мае 2003 года на канале появилась информационно-аналитическая программа Александра Герасимова «Личный вклад», по формату полностью копировавшая «Намедни». С её ведущим (а по совместительству — заместителем генерального директора канала по информационному вещанию) у автора «Намедни» возник конфликт: Парфёнов утверждал, что ему невозможно работать, когда по субботам идёт «Намедни-лайт» (под этим понятием подразумевался «Личный вклад»), а по воскресеньям — «Намедни». Конфликт обострился ещё и тем, что репортажи для обоих программ готовились корреспондентами Службы информации НТВ (программы «Сегодня», «Страна и мир», «Намедни» и «Личный вклад»). Началась так называемая «делёжка кадров» — например, Парфёнов отправлял корреспондента в командировку, а её не подписывали по причине того, что этот же корреспондент в данный момент времени нужен «Личному вкладу». Так как программа Герасимова выходила в субботу вечером, Парфёнову, чтобы избежать повторов, приходилось отказываться от освещения ряда выигрышных тем, уже прошедших в «Личном вкладе».

16 ноября 2003 года Николай Сенкевич ввёл строгий запрет на упоминание в очередном выпуске программы книги журналистки Елены Трегубовой «Байки кремлёвского диггера».

14 марта 2004 года в самом конце программы «Намедни» «на сладкое» хотели показать мультипликационный видеоклип на песню ВИА «Путiна» с лейтмотивом «Отмечаем, зажигаем!». Но во время выпуска программы примерно в 21:30 появились первые видеокадры горящего Манежа и прямые включения от корреспондента Сергея Гапонова с места произошедшего, вследствие чего Леонид Парфёнов даже вынужден был оговориться: «…в свете сегодняшнего пожара название песенки выглядит несколько двусмысленно». По причине двусмысленности или же из-за перебора эфирного времени (вслед за «Намедни» из соседней студии должна была выходить программа «Свобода слова» с Савиком Шустером, в которой должны были обсуждать подводящиеся итоги выборов президента России), клип показали в урезанном виде, а в утреннем повторе этот клип с компьютерным Путиным и вовсе был опущен.

23 мая 2004 года в эфир вышла программа, охарактеризованная критиками как «выпуск не для слабонервных». В программу, помимо прочего, вошёл сюжет из рубрики «Журналист не меняет профессию» с участием спортсменки и телеведущей Иоланды Чен, которая решила сделать себе липосакцию. Весь процесс процедуры снимался на камеру, включал в себя закадровые комментарии Чен со стороны и был показан в эфире. Пять дней спустя, 28 мая 2004 года Ирина Петровская обрушилась с критикой на программу в газете «Известия».

Закрытие

30 мая 2004 года Герасимов ввёл запрет на показ на европейскую часть России сюжета «Выйти замуж за Зелимхана», содержащее интервью со вдовой Зелимхана Яндарбиева (ранее сюжет вышел в эфир на азиатскую часть страны). Чтобы снять с себя всякую ответственность за попытку цензуры, Парфёнов потребовал издать письменное распоряжение о снятии интервью с эфира, которое, в свою очередь, Парфёнов опубликовал в газете «Коммерсантъ». В результате этого генеральный директор канала Николай Сенкевич закрыл программу «Намедни», а Парфёнова уволил с НТВ. Согласно официальному приказу — по сокращению штата, согласно разъяснениям официальных лиц телекомпании — за нарушение корпоративной этики. Сайт программы был также закрыт, из «общих» же форумов методически удалялись все сообщения, посвящённые данной проблеме.

После закрытия программы её коллектив раскололся на несколько неравных частей: многие постоянные авторы передачи стали делать сюжеты для новостных программ «Сегодня», «Страна и мир» и (недолго) «Личный вклад», некоторые пошли в программу «Профессия — репортёр», а шеф-редактор Николай Картозия и продюсер Сергей Евдокимов вскоре запустили в эфир НТВ «Программу максимум» и ещё ряд передач субботнего и воскресного прайм-тайма схожей тематики.

Закрытие программы прокомментировал известный тележурналист и президент фонда «Академия российского телевидения» Владимир Познер: «Снятие с эфира таких программ, как „Красная стрела“, „Свобода слова“, „Намедни“, — это безобразие. Они имели прекрасный рейтинг и были сделаны отличным образом на хорошем, а иногда блистательном профессиональном уровне».

Ссылки

• [leonidparfenov.ru/namedni/namedni-nasha-era Видеоархив «Намедни 1961—2003: Наша эра»]
• [www.snob.ru/profile/blog/10007/29055 СНОБ: Леонид Парфенов: Мы показываем фильм «20 лет „Намедни“»]

Отрывок, характеризующий Намедни

– Извините меня, ваше превосходительство, – начал он (Пьер был хорошо знаком с этим сенатором, но считал здесь необходимым обращаться к нему официально), – хотя я не согласен с господином… (Пьер запнулся. Ему хотелось сказать mon tres honorable preopinant), [мой многоуважаемый оппонент,] – с господином… que je n'ai pas L'honneur de connaitre; [которого я не имею чести знать] но я полагаю, что сословие дворянства, кроме выражения своего сочувствия и восторга, призвано также для того, чтобы и обсудить те меры, которыми мы можем помочь отечеству. Я полагаю, – говорил он, воодушевляясь, – что государь был бы сам недоволен, ежели бы он нашел в нас только владельцев мужиков, которых мы отдаем ему, и… chair a canon [мясо для пушек], которую мы из себя делаем, но не нашел бы в нас со… со… совета.
Многие поотошли от кружка, заметив презрительную улыбку сенатора и то, что Пьер говорит вольно; только Илья Андреич был доволен речью Пьера, как он был доволен речью моряка, сенатора и вообще всегда тою речью, которую он последнею слышал.
– Я полагаю, что прежде чем обсуждать эти вопросы, – продолжал Пьер, – мы должны спросить у государя, почтительнейше просить его величество коммюникировать нам, сколько у нас войска, в каком положении находятся наши войска и армии, и тогда…
Но Пьер не успел договорить этих слов, как с трех сторон вдруг напали на него. Сильнее всех напал на него давно знакомый ему, всегда хорошо расположенный к нему игрок в бостон, Степан Степанович Апраксин. Степан Степанович был в мундире, и, от мундира ли, или от других причин, Пьер увидал перед собой совсем другого человека. Степан Степанович, с вдруг проявившейся старческой злобой на лице, закричал на Пьера:
– Во первых, доложу вам, что мы не имеем права спрашивать об этом государя, а во вторых, ежели было бы такое право у российского дворянства, то государь не может нам ответить. Войска движутся сообразно с движениями неприятеля – войска убывают и прибывают…
Другой голос человека, среднего роста, лет сорока, которого Пьер в прежние времена видал у цыган и знал за нехорошего игрока в карты и который, тоже измененный в мундире, придвинулся к Пьеру, перебил Апраксина.
– Да и не время рассуждать, – говорил голос этого дворянина, – а нужно действовать: война в России. Враг наш идет, чтобы погубить Россию, чтобы поругать могилы наших отцов, чтоб увезти жен, детей. – Дворянин ударил себя в грудь. – Мы все встанем, все поголовно пойдем, все за царя батюшку! – кричал он, выкатывая кровью налившиеся глаза. Несколько одобряющих голосов послышалось из толпы. – Мы русские и не пожалеем крови своей для защиты веры, престола и отечества. А бредни надо оставить, ежели мы сыны отечества. Мы покажем Европе, как Россия восстает за Россию, – кричал дворянин.
Пьер хотел возражать, но не мог сказать ни слова. Он чувствовал, что звук его слов, независимо от того, какую они заключали мысль, был менее слышен, чем звук слов оживленного дворянина.
Илья Андреич одобривал сзади кружка; некоторые бойко поворачивались плечом к оратору при конце фразы и говорили:
– Вот так, так! Это так!
Пьер хотел сказать, что он не прочь ни от пожертвований ни деньгами, ни мужиками, ни собой, но что надо бы знать состояние дел, чтобы помогать ему, но он не мог говорить. Много голосов кричало и говорило вместе, так что Илья Андреич не успевал кивать всем; и группа увеличивалась, распадалась, опять сходилась и двинулась вся, гудя говором, в большую залу, к большому столу. Пьеру не только не удавалось говорить, но его грубо перебивали, отталкивали, отворачивались от него, как от общего врага. Это не оттого происходило, что недовольны были смыслом его речи, – ее и забыли после большого количества речей, последовавших за ней, – но для одушевления толпы нужно было иметь ощутительный предмет любви и ощутительный предмет ненависти. Пьер сделался последним. Много ораторов говорило после оживленного дворянина, и все говорили в том же тоне. Многие говорили прекрасно и оригинально.
Издатель Русского вестника Глинка, которого узнали («писатель, писатель! – послышалось в толпе), сказал, что ад должно отражать адом, что он видел ребенка, улыбающегося при блеске молнии и при раскатах грома, но что мы не будем этим ребенком.
– Да, да, при раскатах грома! – повторяли одобрительно в задних рядах.
Толпа подошла к большому столу, у которого, в мундирах, в лентах, седые, плешивые, сидели семидесятилетние вельможи старики, которых почти всех, по домам с шутами и в клубах за бостоном, видал Пьер. Толпа подошла к столу, не переставая гудеть. Один за другим, и иногда два вместе, прижатые сзади к высоким спинкам стульев налегающею толпой, говорили ораторы. Стоявшие сзади замечали, чего не досказал говоривший оратор, и торопились сказать это пропущенное. Другие, в этой жаре и тесноте, шарили в своей голове, не найдется ли какая мысль, и торопились говорить ее. Знакомые Пьеру старички вельможи сидели и оглядывались то на того, то на другого, и выражение большей части из них говорило только, что им очень жарко. Пьер, однако, чувствовал себя взволнованным, и общее чувство желания показать, что нам всё нипочем, выражавшееся больше в звуках и выражениях лиц, чем в смысле речей, сообщалось и ему. Он не отрекся от своих мыслей, но чувствовал себя в чем то виноватым и желал оправдаться.
– Я сказал только, что нам удобнее было бы делать пожертвования, когда мы будем знать, в чем нужда, – стараясь перекричать другие голоса, проговорил он.
Один ближайший старичок оглянулся на него, но тотчас был отвлечен криком, начавшимся на другой стороне стола.
– Да, Москва будет сдана! Она будет искупительницей! – кричал один.
– Он враг человечества! – кричал другой. – Позвольте мне говорить… Господа, вы меня давите…


В это время быстрыми шагами перед расступившейся толпой дворян, в генеральском мундире, с лентой через плечо, с своим высунутым подбородком и быстрыми глазами, вошел граф Растопчин.
– Государь император сейчас будет, – сказал Растопчин, – я только что оттуда. Я полагаю, что в том положении, в котором мы находимся, судить много нечего. Государь удостоил собрать нас и купечество, – сказал граф Растопчин. – Оттуда польются миллионы (он указал на залу купцов), а наше дело выставить ополчение и не щадить себя… Это меньшее, что мы можем сделать!
Начались совещания между одними вельможами, сидевшими за столом. Все совещание прошло больше чем тихо. Оно даже казалось грустно, когда, после всего прежнего шума, поодиночке были слышны старые голоса, говорившие один: «согласен», другой для разнообразия: «и я того же мнения», и т. д.
Было велено секретарю писать постановление московского дворянства о том, что москвичи, подобно смолянам, жертвуют по десять человек с тысячи и полное обмундирование. Господа заседавшие встали, как бы облегченные, загремели стульями и пошли по зале разминать ноги, забирая кое кого под руку и разговаривая.
– Государь! Государь! – вдруг разнеслось по залам, и вся толпа бросилась к выходу.
По широкому ходу, между стеной дворян, государь прошел в залу. На всех лицах выражалось почтительное и испуганное любопытство. Пьер стоял довольно далеко и не мог вполне расслышать речи государя. Он понял только, по тому, что он слышал, что государь говорил об опасности, в которой находилось государство, и о надеждах, которые он возлагал на московское дворянство. Государю отвечал другой голос, сообщавший о только что состоявшемся постановлении дворянства.
– Господа! – сказал дрогнувший голос государя; толпа зашелестила и опять затихла, и Пьер ясно услыхал столь приятно человеческий и тронутый голос государя, который говорил: – Никогда я не сомневался в усердии русского дворянства. Но в этот день оно превзошло мои ожидания. Благодарю вас от лица отечества. Господа, будем действовать – время всего дороже…
Государь замолчал, толпа стала тесниться вокруг него, и со всех сторон слышались восторженные восклицания.
– Да, всего дороже… царское слово, – рыдая, говорил сзади голос Ильи Андреича, ничего не слышавшего, но все понимавшего по своему.
Из залы дворянства государь прошел в залу купечества. Он пробыл там около десяти минут. Пьер в числе других увидал государя, выходящего из залы купечества со слезами умиления на глазах. Как потом узнали, государь только что начал речь купцам, как слезы брызнули из его глаз, и он дрожащим голосом договорил ее. Когда Пьер увидал государя, он выходил, сопутствуемый двумя купцами. Один был знаком Пьеру, толстый откупщик, другой – голова, с худым, узкобородым, желтым лицом. Оба они плакали. У худого стояли слезы, но толстый откупщик рыдал, как ребенок, и все твердил:
– И жизнь и имущество возьми, ваше величество!
Пьер не чувствовал в эту минуту уже ничего, кроме желания показать, что все ему нипочем и что он всем готов жертвовать. Как упрек ему представлялась его речь с конституционным направлением; он искал случая загладить это. Узнав, что граф Мамонов жертвует полк, Безухов тут же объявил графу Растопчину, что он отдает тысячу человек и их содержание.
Старик Ростов без слез не мог рассказать жене того, что было, и тут же согласился на просьбу Пети и сам поехал записывать его.
На другой день государь уехал. Все собранные дворяне сняли мундиры, опять разместились по домам и клубам и, покряхтывая, отдавали приказания управляющим об ополчении, и удивлялись тому, что они наделали.



Наполеон начал войну с Россией потому, что он не мог не приехать в Дрезден, не мог не отуманиться почестями, не мог не надеть польского мундира, не поддаться предприимчивому впечатлению июньского утра, не мог воздержаться от вспышки гнева в присутствии Куракина и потом Балашева.
Александр отказывался от всех переговоров потому, что он лично чувствовал себя оскорбленным. Барклай де Толли старался наилучшим образом управлять армией для того, чтобы исполнить свой долг и заслужить славу великого полководца. Ростов поскакал в атаку на французов потому, что он не мог удержаться от желания проскакаться по ровному полю. И так точно, вследствие своих личных свойств, привычек, условий и целей, действовали все те неперечислимые лица, участники этой войны. Они боялись, тщеславились, радовались, негодовали, рассуждали, полагая, что они знают то, что они делают, и что делают для себя, а все были непроизвольными орудиями истории и производили скрытую от них, но понятную для нас работу. Такова неизменная судьба всех практических деятелей, и тем не свободнее, чем выше они стоят в людской иерархии.
Теперь деятели 1812 го года давно сошли с своих мест, их личные интересы исчезли бесследно, и одни исторические результаты того времени перед нами.
Но допустим, что должны были люди Европы, под предводительством Наполеона, зайти в глубь России и там погибнуть, и вся противуречащая сама себе, бессмысленная, жестокая деятельность людей – участников этой войны, становится для нас понятною.
Провидение заставляло всех этих людей, стремясь к достижению своих личных целей, содействовать исполнению одного огромного результата, о котором ни один человек (ни Наполеон, ни Александр, ни еще менее кто либо из участников войны) не имел ни малейшего чаяния.
Теперь нам ясно, что было в 1812 м году причиной погибели французской армии. Никто не станет спорить, что причиной погибели французских войск Наполеона было, с одной стороны, вступление их в позднее время без приготовления к зимнему походу в глубь России, а с другой стороны, характер, который приняла война от сожжения русских городов и возбуждения ненависти к врагу в русском народе. Но тогда не только никто не предвидел того (что теперь кажется очевидным), что только этим путем могла погибнуть восьмисоттысячная, лучшая в мире и предводимая лучшим полководцем армия в столкновении с вдвое слабейшей, неопытной и предводимой неопытными полководцами – русской армией; не только никто не предвидел этого, но все усилия со стороны русских были постоянно устремляемы на то, чтобы помешать тому, что одно могло спасти Россию, и со стороны французов, несмотря на опытность и так называемый военный гений Наполеона, были устремлены все усилия к тому, чтобы растянуться в конце лета до Москвы, то есть сделать то самое, что должно было погубить их.
В исторических сочинениях о 1812 м годе авторы французы очень любят говорить о том, как Наполеон чувствовал опасность растяжения своей линии, как он искал сражения, как маршалы его советовали ему остановиться в Смоленске, и приводить другие подобные доводы, доказывающие, что тогда уже будто понята была опасность кампании; а авторы русские еще более любят говорить о том, как с начала кампании существовал план скифской войны заманивания Наполеона в глубь России, и приписывают этот план кто Пфулю, кто какому то французу, кто Толю, кто самому императору Александру, указывая на записки, проекты и письма, в которых действительно находятся намеки на этот образ действий. Но все эти намеки на предвидение того, что случилось, как со стороны французов так и со стороны русских выставляются теперь только потому, что событие оправдало их. Ежели бы событие не совершилось, то намеки эти были бы забыты, как забыты теперь тысячи и миллионы противоположных намеков и предположений, бывших в ходу тогда, но оказавшихся несправедливыми и потому забытых. Об исходе каждого совершающегося события всегда бывает так много предположений, что, чем бы оно ни кончилось, всегда найдутся люди, которые скажут: «Я тогда еще сказал, что это так будет», забывая совсем, что в числе бесчисленных предположений были делаемы и совершенно противоположные.
Предположения о сознании Наполеоном опасности растяжения линии и со стороны русских – о завлечении неприятеля в глубь России – принадлежат, очевидно, к этому разряду, и историки только с большой натяжкой могут приписывать такие соображения Наполеону и его маршалам и такие планы русским военачальникам. Все факты совершенно противоречат таким предположениям. Не только во все время войны со стороны русских не было желания заманить французов в глубь России, но все было делаемо для того, чтобы остановить их с первого вступления их в Россию, и не только Наполеон не боялся растяжения своей линии, но он радовался, как торжеству, каждому своему шагу вперед и очень лениво, не так, как в прежние свои кампании, искал сражения.
При самом начале кампании армии наши разрезаны, и единственная цель, к которой мы стремимся, состоит в том, чтобы соединить их, хотя для того, чтобы отступать и завлекать неприятеля в глубь страны, в соединении армий не представляется выгод. Император находится при армии для воодушевления ее в отстаивании каждого шага русской земли, а не для отступления. Устроивается громадный Дрисский лагерь по плану Пфуля и не предполагается отступать далее. Государь делает упреки главнокомандующим за каждый шаг отступления. Не только сожжение Москвы, но допущение неприятеля до Смоленска не может даже представиться воображению императора, и когда армии соединяются, то государь негодует за то, что Смоленск взят и сожжен и не дано пред стенами его генерального сражения.
Так думает государь, но русские военачальники и все русские люди еще более негодуют при мысли о том, что наши отступают в глубь страны.
Наполеон, разрезав армии, движется в глубь страны и упускает несколько случаев сражения. В августе месяце он в Смоленске и думает только о том, как бы ему идти дальше, хотя, как мы теперь видим, это движение вперед для него очевидно пагубно.
Факты говорят очевидно, что ни Наполеон не предвидел опасности в движении на Москву, ни Александр и русские военачальники не думали тогда о заманивании Наполеона, а думали о противном. Завлечение Наполеона в глубь страны произошло не по чьему нибудь плану (никто и не верил в возможность этого), а произошло от сложнейшей игры интриг, целей, желаний людей – участников войны, не угадывавших того, что должно быть, и того, что было единственным спасением России. Все происходит нечаянно. Армии разрезаны при начале кампании. Мы стараемся соединить их с очевидной целью дать сражение и удержать наступление неприятеля, но и этом стремлении к соединению, избегая сражений с сильнейшим неприятелем и невольно отходя под острым углом, мы заводим французов до Смоленска. Но мало того сказать, что мы отходим под острым углом потому, что французы двигаются между обеими армиями, – угол этот делается еще острее, и мы еще дальше уходим потому, что Барклай де Толли, непопулярный немец, ненавистен Багратиону (имеющему стать под его начальство), и Багратион, командуя 2 й армией, старается как можно дольше не присоединяться к Барклаю, чтобы не стать под его команду. Багратион долго не присоединяется (хотя в этом главная цель всех начальствующих лиц) потому, что ему кажется, что он на этом марше ставит в опасность свою армию и что выгоднее всего для него отступить левее и южнее, беспокоя с фланга и тыла неприятеля и комплектуя свою армию в Украине. А кажется, и придумано это им потому, что ему не хочется подчиняться ненавистному и младшему чином немцу Барклаю.
Император находится при армии, чтобы воодушевлять ее, а присутствие его и незнание на что решиться, и огромное количество советников и планов уничтожают энергию действий 1 й армии, и армия отступает.
В Дрисском лагере предположено остановиться; но неожиданно Паулучи, метящий в главнокомандующие, своей энергией действует на Александра, и весь план Пфуля бросается, и все дело поручается Барклаю, Но так как Барклай не внушает доверия, власть его ограничивают.
Армии раздроблены, нет единства начальства, Барклай не популярен; но из этой путаницы, раздробления и непопулярности немца главнокомандующего, с одной стороны, вытекает нерешительность и избежание сражения (от которого нельзя бы было удержаться, ежели бы армии были вместе и не Барклай был бы начальником), с другой стороны, – все большее и большее негодование против немцев и возбуждение патриотического духа.
Наконец государь уезжает из армии, и как единственный и удобнейший предлог для его отъезда избирается мысль, что ему надо воодушевить народ в столицах для возбуждения народной войны. И эта поездка государя и Москву утрояет силы русского войска.
Государь отъезжает из армии для того, чтобы не стеснять единство власти главнокомандующего, и надеется, что будут приняты более решительные меры; но положение начальства армий еще более путается и ослабевает. Бенигсен, великий князь и рой генерал адъютантов остаются при армии с тем, чтобы следить за действиями главнокомандующего и возбуждать его к энергии, и Барклай, еще менее чувствуя себя свободным под глазами всех этих глаз государевых, делается еще осторожнее для решительных действий и избегает сражений.
Барклай стоит за осторожность. Цесаревич намекает на измену и требует генерального сражения. Любомирский, Браницкий, Влоцкий и тому подобные так раздувают весь этот шум, что Барклай, под предлогом доставления бумаг государю, отсылает поляков генерал адъютантов в Петербург и входит в открытую борьбу с Бенигсеном и великим князем.
В Смоленске, наконец, как ни не желал того Багратион, соединяются армии.
Багратион в карете подъезжает к дому, занимаемому Барклаем. Барклай надевает шарф, выходит навстречу v рапортует старшему чином Багратиону. Багратион, в борьбе великодушия, несмотря на старшинство чина, подчиняется Барклаю; но, подчинившись, еще меньше соглашается с ним. Багратион лично, по приказанию государя, доносит ему. Он пишет Аракчееву: «Воля государя моего, я никак вместе с министром (Барклаем) не могу. Ради бога, пошлите меня куда нибудь хотя полком командовать, а здесь быть не могу; и вся главная квартира немцами наполнена, так что русскому жить невозможно, и толку никакого нет. Я думал, истинно служу государю и отечеству, а на поверку выходит, что я служу Барклаю. Признаюсь, не хочу». Рой Браницких, Винцингероде и тому подобных еще больше отравляет сношения главнокомандующих, и выходит еще меньше единства. Сбираются атаковать французов перед Смоленском. Посылается генерал для осмотра позиции. Генерал этот, ненавидя Барклая, едет к приятелю, корпусному командиру, и, просидев у него день, возвращается к Барклаю и осуждает по всем пунктам будущее поле сражения, которого он не видал.
Пока происходят споры и интриги о будущем поле сражения, пока мы отыскиваем французов, ошибившись в их месте нахождения, французы натыкаются на дивизию Неверовского и подходят к самым стенам Смоленска.
Надо принять неожиданное сражение в Смоленске, чтобы спасти свои сообщения. Сражение дается. Убиваются тысячи с той и с другой стороны.
Смоленск оставляется вопреки воле государя и всего народа. Но Смоленск сожжен самими жителями, обманутыми своим губернатором, и разоренные жители, показывая пример другим русским, едут в Москву, думая только о своих потерях и разжигая ненависть к врагу. Наполеон идет дальше, мы отступаем, и достигается то самое, что должно было победить Наполеона.


На другой день после отъезда сына князь Николай Андреич позвал к себе княжну Марью.
– Ну что, довольна теперь? – сказал он ей, – поссорила с сыном! Довольна? Тебе только и нужно было! Довольна?.. Мне это больно, больно. Я стар и слаб, и тебе этого хотелось. Ну радуйся, радуйся… – И после этого княжна Марья в продолжение недели не видала своего отца. Он был болен и не выходил из кабинета.
К удивлению своему, княжна Марья заметила, что за это время болезни старый князь так же не допускал к себе и m lle Bourienne. Один Тихон ходил за ним.
Через неделю князь вышел и начал опять прежнюю жизнь, с особенной деятельностью занимаясь постройками и садами и прекратив все прежние отношения с m lle Bourienne. Вид его и холодный тон с княжной Марьей как будто говорил ей: «Вот видишь, ты выдумала на меня налгала князю Андрею про отношения мои с этой француженкой и поссорила меня с ним; а ты видишь, что мне не нужны ни ты, ни француженка».
Одну половину дня княжна Марья проводила у Николушки, следя за его уроками, сама давала ему уроки русского языка и музыки, и разговаривая с Десалем; другую часть дня она проводила в своей половине с книгами, старухой няней и с божьими людьми, которые иногда с заднего крыльца приходили к ней.
О войне княжна Марья думала так, как думают о войне женщины. Она боялась за брата, который был там, ужасалась, не понимая ее, перед людской жестокостью, заставлявшей их убивать друг друга; но не понимала значения этой войны, казавшейся ей такою же, как и все прежние войны. Она не понимала значения этой войны, несмотря на то, что Десаль, ее постоянный собеседник, страстно интересовавшийся ходом войны, старался ей растолковать свои соображения, и несмотря на то, что приходившие к ней божьи люди все по своему с ужасом говорили о народных слухах про нашествие антихриста, и несмотря на то, что Жюли, теперь княгиня Друбецкая, опять вступившая с ней в переписку, писала ей из Москвы патриотические письма.
«Я вам пишу по русски, мой добрый друг, – писала Жюли, – потому что я имею ненависть ко всем французам, равно и к языку их, который я не могу слышать говорить… Мы в Москве все восторжены через энтузиазм к нашему обожаемому императору.
Бедный муж мой переносит труды и голод в жидовских корчмах; но новости, которые я имею, еще более воодушевляют меня.
Вы слышали, верно, о героическом подвиге Раевского, обнявшего двух сыновей и сказавшего: «Погибну с ними, но не поколеблемся!И действительно, хотя неприятель был вдвое сильнее нас, мы не колебнулись. Мы проводим время, как можем; но на войне, как на войне. Княжна Алина и Sophie сидят со мною целые дни, и мы, несчастные вдовы живых мужей, за корпией делаем прекрасные разговоры; только вас, мой друг, недостает… и т. д.
Преимущественно не понимала княжна Марья всего значения этой войны потому, что старый князь никогда не говорил про нее, не признавал ее и смеялся за обедом над Десалем, говорившим об этой войне. Тон князя был так спокоен и уверен, что княжна Марья, не рассуждая, верила ему.
Весь июль месяц старый князь был чрезвычайно деятелен и даже оживлен. Он заложил еще новый сад и новый корпус, строение для дворовых. Одно, что беспокоило княжну Марью, было то, что он мало спал и, изменив свою привычку спать в кабинете, каждый день менял место своих ночлегов. То он приказывал разбить свою походную кровать в галерее, то он оставался на диване или в вольтеровском кресле в гостиной и дремал не раздеваясь, между тем как не m lle Bourienne, a мальчик Петруша читал ему; то он ночевал в столовой.
Первого августа было получено второе письмо от кня зя Андрея. В первом письме, полученном вскоре после его отъезда, князь Андрей просил с покорностью прощения у своего отца за то, что он позволил себе сказать ему, и просил его возвратить ему свою милость. На это письмо старый князь отвечал ласковым письмом и после этого письма отдалил от себя француженку. Второе письмо князя Андрея, писанное из под Витебска, после того как французы заняли его, состояло из краткого описания всей кампании с планом, нарисованным в письме, и из соображений о дальнейшем ходе кампании. В письме этом князь Андрей представлял отцу неудобства его положения вблизи от театра войны, на самой линии движения войск, и советовал ехать в Москву.
За обедом в этот день на слова Десаля, говорившего о том, что, как слышно, французы уже вступили в Витебск, старый князь вспомнил о письме князя Андрея.
– Получил от князя Андрея нынче, – сказал он княжне Марье, – не читала?
– Нет, mon pere, [батюшка] – испуганно отвечала княжна. Она не могла читать письма, про получение которого она даже и не слышала.