Наоборот

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Наоборот (роман)»)
Перейти к: навигация, поиск
Наоборот
À rebours
Жанр:

роман

Автор:

Ж. К. Гюисманс

Язык оригинала:

французский

Дата первой публикации:

1884

Текст произведения в Викитеке

«Наоборот» (À rebours) — роман французского писателя Жориса Карла Гюисманса (1884), который воплотил характерные настроения «конца века» и прославился как «библия декадента»[1][2]. В романе практически отсутствует действие[3], а вместо сюжета читателю предъявляется каталог пристрастий и антипатий пресыщенного жизнью декадента[4].





Содержание

Герцог Жан дез Эссент — чудак и эстет, болезненный антигерой, последний представитель вырождающегося рода. Испытывая к окружающему буржуазному миру одно отвращение, дез Эссент продаёт замок предков и приобретает загородный дом в Фонтене-о-Роз, где предается утонченным и извращённым удовольствиям. Здесь он «творит пьянящие „симфонии запахов“, неестественные, не встречающиеся в природе сочетания красок, изобретает небывалые остро-пряные кушанья»[5]. «Воображение должно заменить вульгарную реальность фактов» — руководствуясь этим принципом, дез Эссент преображает свой дом в искусственный, насквозь эстетизированный рай.

Герцог наполняет свою библиотеку романами Петрония и Апулея (живших, когда античный мир клонился к закату), некрофильскими рассказами Эдгара По, чувственными романами вроде «Саламбо», сочинениями Барбе д’Оревильи, Бодлера, Верлена и Малларме. По стенам развешивает картины Гюстава Моро и Одилона Редона. Он мечтает, как будет радовать его взгляд черепаха с панцирем, инкрустированным драгоценными камнями, ползая по изысканным коврам павильона, однако животное издыхает под тяжестью бриллиантов. Начитавшись романов Диккенса, дез Эссент собирается посетить Лондон, но возвращается с вокзала, решив, что путешествовать лучше в своём воображении, ибо реальность неизбежно разочаровывает. Он предаётся воспоминаниям о связях с женщинами, которые напоминают мужчин, и о близости с юношей. В конце концов декаденту изменяет здоровье, и из-за болей в желудке он переходит к искусственному питанию, втайне радуясь, что на этом достиг «предела искусственности».

Замысел и реализация

Гюисманс получил известность натуралистическими романами в манере Золя, старательно документировавшими прозябание пролетариев на дне буржуазного общества. В 1883 году он услышал от поэта Малларме рассказ о том, как тот посетил уединённую виллу модного денди Робера де Монтескье. Если верить воспоминаниям самого Монтескье, Малларме «потерял дар речи при виде этой пещеры Али-Бабы»[6]:

Немногочисленные подсвечники скудно освещали комнаты, однако в мерцающем свете Малларме разглядел, что дверной колокольчик был принесён из церкви, что одна комната была обставлена в подражание келье монаха, а другая — каюте яхты, что в третьей стояла церковная кафедра в стиле Людовика XV, три или четыре скамьи из собора и фрагмент отделки алтаря. Ему показали также сани, живописно водружённые на белоснежную шкуру медведя, собрание редких книг в обложках соответственных оттенков и останки несчастной черепахи с позолоченным панцирем[6].

Гюисманс увидел в утончённых вкусах «наперекор природе» своеобразную примету своего времени. Он начал записывать странные пристрастия (как собственные, так и знакомых) в рукописи под рабочим названием «Одинокий» (Seul). Замысел постепенно обрёл форму эклектичного «романа-анатомии» наподобие «Бювара и Пекюше» (1881)[7]. На успех столь бессюжетной книги Гюисманс не рассчитывал. Роман, действительно, вызвал оторопь у Золя, который упрекнул своего ученика в отходе от постулатов натурализма. Потеряв прежнюю публику и уважение коллег-натуралистов, Гюисманс, однако, обрёл новую читающую аудиторию.

На следующий же день после публикации романа (в мае 1884) к автору приехал с поздравлениями художник Уистлер[6]. Восторженные рецензии опубликовали такие властители умов, как Поль Бурже и Леон Блуа. Роман «Наоборот» стал одной из самых резонансных и модных книг десятилетия. Этот гимн силам деструдо покорил Оскара Уайлда, который пропел ему хвалу в «Портрете Дориана Грея»[8]. Юный Поль Валери, как и многие другие молодые французы, сделал его своей настольной книгой[6]. Сто лет спустя Серж Генсбур попробовал создать иронический аналог «Наоборот» (роман «Евгений Соколов», 1980)[9].

Значение

Хотя первым декадентским романом ныне принято считать «Сумерки богов» Элемира Буржа (1883), именно книга Гюисманса стала «той скалой, на которой было воздвигнуто здание декадентской беллетристики», а дез Эссент остался в истории как «исчерпывающее олицетворение декадентского сознания»[2]. Современный литературовед характеризует текст Гюисманса как наиболее влиятельное изложение доктрины декадентства, учебник декадентских вкусов и модель для других «вырожденческих» произведений искусства, включая ранние романы д'Аннунцио[2].

Символом бессмысленной, беспросветной, невыносимой жизни у Ж.-К. Гюисманса становится шопенгауэровский маятник, раскачивающийся между страданием и тоской. Герои Гюисманса, бегущие от зла и безысходности действительного мира, находят убежище в искусственном мире, реализованном через творчество. Именно в этом романе совершенно отчетливо воплощается тезис о приоритетности категории искусства по отношению к объективной действительности, который будет положен в основу русского варианта декадентской эстетики, утверждающего, что жизнь подражает искусству, а не наоборот[10].

См. также

Напишите отзыв о статье "Наоборот"

Примечания

  1. А. Саймонс называл его «требником декадентства» (the breviary of the Decadence).
  2. 1 2 3 Brian M. Stableford. Glorious Perversity: The Decline and Fall of Literary Decadence. Wildside Press, 1998. ISBN 9780809519088. P. 41.
  3. Для литературы конца XIX века вообще характерна психологизация (интериоризация) сюжетного действия.
  4. Комарова Е.А. Роман «Наоборот» в контексте художественного творчества Ж.-К. Гюисманса: Автореф. дис. … канд. филол. наук; МПГУ.- М., 2003.- 21 с.
  5. История всемирной литературы. Том 7. М.: Наука, 1991. С. 308—315.
  6. 1 2 3 4 Robert Baldick. The Life of J.-K. Huysmans. Dedalus, 2006. P. 115-123.
  7. The Cambridge Companion to the French Novel (Timothy Unwin, ed.). Cambridge University Press, 1997. ISBN 9780521499149. P. 95-96.
  8. Дориан Грей во многом подражает художественным вкусам Дез Эссента. См.: О. Вайнштейн. Денди. Новое литературное обозрение, 2005. ISBN 9785867933654. С. 337.
  9. Verlant, Gilles. Gainsbourg. Paris: Albin Michel, 1992. P. 213.
  10. А. Н. Долгенко. [old.kpfu.ru/f10/publications/2004/articles_1_1.php?id=14&num=3000000 Русский декадентский роман]. Перемена, 2005. С. 45.

Ссылки

  • [briefly.ru/gjuismans/naoborot/ Краткое содержание романа]

Отрывок, характеризующий Наоборот

– Тебе Кирилл Андреевич Денисов, обер интендант, как приходится? – перебил его Кутузов.
– Дядя г'одной, ваша светлость.
– О! приятели были, – весело сказал Кутузов. – Хорошо, хорошо, голубчик, оставайся тут при штабе, завтра поговорим. – Кивнув головой Денисову, он отвернулся и протянул руку к бумагам, которые принес ему Коновницын.
– Не угодно ли вашей светлости пожаловать в комнаты, – недовольным голосом сказал дежурный генерал, – необходимо рассмотреть планы и подписать некоторые бумаги. – Вышедший из двери адъютант доложил, что в квартире все было готово. Но Кутузову, видимо, хотелось войти в комнаты уже свободным. Он поморщился…
– Нет, вели подать, голубчик, сюда столик, я тут посмотрю, – сказал он. – Ты не уходи, – прибавил он, обращаясь к князю Андрею. Князь Андрей остался на крыльце, слушая дежурного генерала.
Во время доклада за входной дверью князь Андрей слышал женское шептанье и хрустение женского шелкового платья. Несколько раз, взглянув по тому направлению, он замечал за дверью, в розовом платье и лиловом шелковом платке на голове, полную, румяную и красивую женщину с блюдом, которая, очевидно, ожидала входа влавввквмандующего. Адъютант Кутузова шепотом объяснил князю Андрею, что это была хозяйка дома, попадья, которая намеревалась подать хлеб соль его светлости. Муж ее встретил светлейшего с крестом в церкви, она дома… «Очень хорошенькая», – прибавил адъютант с улыбкой. Кутузов оглянулся на эти слова. Кутузов слушал доклад дежурного генерала (главным предметом которого была критика позиции при Цареве Займище) так же, как он слушал Денисова, так же, как он слушал семь лет тому назад прения Аустерлицкого военного совета. Он, очевидно, слушал только оттого, что у него были уши, которые, несмотря на то, что в одном из них был морской канат, не могли не слышать; но очевидно было, что ничто из того, что мог сказать ему дежурный генерал, не могло не только удивить или заинтересовать его, но что он знал вперед все, что ему скажут, и слушал все это только потому, что надо прослушать, как надо прослушать поющийся молебен. Все, что говорил Денисов, было дельно и умно. То, что говорил дежурный генерал, было еще дельнее и умнее, но очевидно было, что Кутузов презирал и знание и ум и знал что то другое, что должно было решить дело, – что то другое, независимое от ума и знания. Князь Андрей внимательно следил за выражением лица главнокомандующего, и единственное выражение, которое он мог заметить в нем, было выражение скуки, любопытства к тому, что такое означал женский шепот за дверью, и желание соблюсти приличие. Очевидно было, что Кутузов презирал ум, и знание, и даже патриотическое чувство, которое выказывал Денисов, но презирал не умом, не чувством, не знанием (потому что он и не старался выказывать их), а он презирал их чем то другим. Он презирал их своей старостью, своею опытностью жизни. Одно распоряжение, которое от себя в этот доклад сделал Кутузов, откосилось до мародерства русских войск. Дежурный редерал в конце доклада представил светлейшему к подписи бумагу о взысканий с армейских начальников по прошению помещика за скошенный зеленый овес.
Кутузов зачмокал губами и закачал головой, выслушав это дело.
– В печку… в огонь! И раз навсегда тебе говорю, голубчик, – сказал он, – все эти дела в огонь. Пуская косят хлеба и жгут дрова на здоровье. Я этого не приказываю и не позволяю, но и взыскивать не могу. Без этого нельзя. Дрова рубят – щепки летят. – Он взглянул еще раз на бумагу. – О, аккуратность немецкая! – проговорил он, качая головой.


– Ну, теперь все, – сказал Кутузов, подписывая последнюю бумагу, и, тяжело поднявшись и расправляя складки своей белой пухлой шеи, с повеселевшим лицом направился к двери.
Попадья, с бросившеюся кровью в лицо, схватилась за блюдо, которое, несмотря на то, что она так долго приготовлялась, она все таки не успела подать вовремя. И с низким поклоном она поднесла его Кутузову.
Глаза Кутузова прищурились; он улыбнулся, взял рукой ее за подбородок и сказал:
– И красавица какая! Спасибо, голубушка!
Он достал из кармана шаровар несколько золотых и положил ей на блюдо.
– Ну что, как живешь? – сказал Кутузов, направляясь к отведенной для него комнате. Попадья, улыбаясь ямочками на румяном лице, прошла за ним в горницу. Адъютант вышел к князю Андрею на крыльцо и приглашал его завтракать; через полчаса князя Андрея позвали опять к Кутузову. Кутузов лежал на кресле в том же расстегнутом сюртуке. Он держал в руке французскую книгу и при входе князя Андрея, заложив ее ножом, свернул. Это был «Les chevaliers du Cygne», сочинение madame de Genlis [«Рыцари Лебедя», мадам де Жанлис], как увидал князь Андрей по обертке.
– Ну садись, садись тут, поговорим, – сказал Кутузов. – Грустно, очень грустно. Но помни, дружок, что я тебе отец, другой отец… – Князь Андрей рассказал Кутузову все, что он знал о кончине своего отца, и о том, что он видел в Лысых Горах, проезжая через них.
– До чего… до чего довели! – проговорил вдруг Кутузов взволнованным голосом, очевидно, ясно представив себе, из рассказа князя Андрея, положение, в котором находилась Россия. – Дай срок, дай срок, – прибавил он с злобным выражением лица и, очевидно, не желая продолжать этого волновавшего его разговора, сказал: – Я тебя вызвал, чтоб оставить при себе.
– Благодарю вашу светлость, – отвечал князь Андрей, – но я боюсь, что не гожусь больше для штабов, – сказал он с улыбкой, которую Кутузов заметил. Кутузов вопросительно посмотрел на него. – А главное, – прибавил князь Андрей, – я привык к полку, полюбил офицеров, и люди меня, кажется, полюбили. Мне бы жалко было оставить полк. Ежели я отказываюсь от чести быть при вас, то поверьте…
Умное, доброе и вместе с тем тонко насмешливое выражение светилось на пухлом лице Кутузова. Он перебил Болконского:
– Жалею, ты бы мне нужен был; но ты прав, ты прав. Нам не сюда люди нужны. Советчиков всегда много, а людей нет. Не такие бы полки были, если бы все советчики служили там в полках, как ты. Я тебя с Аустерлица помню… Помню, помню, с знаменем помню, – сказал Кутузов, и радостная краска бросилась в лицо князя Андрея при этом воспоминании. Кутузов притянул его за руку, подставляя ему щеку, и опять князь Андрей на глазах старика увидал слезы. Хотя князь Андрей и знал, что Кутузов был слаб на слезы и что он теперь особенно ласкает его и жалеет вследствие желания выказать сочувствие к его потере, но князю Андрею и радостно и лестно было это воспоминание об Аустерлице.
– Иди с богом своей дорогой. Я знаю, твоя дорога – это дорога чести. – Он помолчал. – Я жалел о тебе в Букареште: мне послать надо было. – И, переменив разговор, Кутузов начал говорить о турецкой войне и заключенном мире. – Да, немало упрекали меня, – сказал Кутузов, – и за войну и за мир… а все пришло вовремя. Tout vient a point a celui qui sait attendre. [Все приходит вовремя для того, кто умеет ждать.] A и там советчиков не меньше было, чем здесь… – продолжал он, возвращаясь к советчикам, которые, видимо, занимали его. – Ох, советчики, советчики! – сказал он. Если бы всех слушать, мы бы там, в Турции, и мира не заключили, да и войны бы не кончили. Всё поскорее, а скорое на долгое выходит. Если бы Каменский не умер, он бы пропал. Он с тридцатью тысячами штурмовал крепости. Взять крепость не трудно, трудно кампанию выиграть. А для этого не нужно штурмовать и атаковать, а нужно терпение и время. Каменский на Рущук солдат послал, а я их одних (терпение и время) посылал и взял больше крепостей, чем Каменский, и лошадиное мясо турок есть заставил. – Он покачал головой. – И французы тоже будут! Верь моему слову, – воодушевляясь, проговорил Кутузов, ударяя себя в грудь, – будут у меня лошадиное мясо есть! – И опять глаза его залоснились слезами.