Наперсный крест

Крест наперсный — крест, носимый на груди (на персях), под одеждой или поверх неё, на шнуре или цепочке, надетых кругом шеи.

История

Предшественником наперсного креста является употреблявшийся в древней христианской церкви, а также в старину на Руси, так называемый энколпион или энколпий (от греч. έν κολπειώ — за пазухой, на груди). Энколпионы сначала имели форму четырёхстороннего ящичка, пустого внутри; с наружной стороны их помещалось изображение монограммы имени Иисуса Христа, а позже — и креста различной формы. В этом ящичке хранились частицы мощей, а в эпоху гонений — списки священных христианских книг. Два экземпляра энколпия, относящиеся, по мнению археологов, ко времени не позже IV века, найдены в 1571 году при раскопке одной из могил Ватикана.

О существовании энколпиев в IV веке свидетельствует Иоанн Златоуст (347 – 407 гг.) в слове «Против иудеев и язычников о том, что Иисус Христос есть истинный Бог»: «Почему к этому самому древу, на котором святое тело Иисусово было распростерто и пригвождено, все наперерыв притекают? Почему многие, как мужи, так и жены, получив малую частицу этого древа и обложив её золотом, вешают на свою шею, как украшение, между тем как оно было некогда знаком осуждения и наказания? Потому, что создавший все и все преобразующий, избавивши вселенную от нечестия и соделавший землю небом, Он и это орудие ненавистное и позорнейшее всех смертей превознес выше небес». (Выделенные слова нередко приводят в качестве цитаты из слова «Против аномеев», доказывая этим, будто этот обычай каким-то образом связан с арианством, но источник такого цитирования трудно установить).

Позже они имеют форму креста, сохраняя по-прежнему пустоту внутри, для хранения священных реликвий. В этом виде они стали принадлежностью епископского сана и носились епископами поверх одежды. Древнейший экземпляр такого энколпия найден в 1862 году в развалинах построенной Константином Великим базилики Святого Лаврентия в Риме, на груди скелета, погребенного при церкви — вероятно, епископа. Кресты-энколпии были также принадлежностью царского торжественного облачения в Константинополе, а позже — и в России, до Петра Великого. В древней Руси их носили иногда (под одеждой) и простые монашествующие, и даже благочестивые миряне, например паломники. В церковно-археологических коллекциях, например в музее Санкт-Петербургской духовной академии, находятся энколпии, замечательные по величине и рисунку.

В XVIII веке энколпии с ящичками внутри выходят из употребления и заменяются для епископов крестами меньшей величины, сделанными из металла или финифти, без пустоты или вложений внутри. В России ношение таких крестов с 1741 года было усвоено и архимандритам, состоявшим в составе Синода, а с 1742 года, по примеру монастырей киевской епархии (где наперсные кресты издавна носились всеми архимандритами) — всем архимандритам, в отличие от игуменов, что сохраняется и по настоящее время.

В Русской православной церкви

До XVIII века в Русской церкви только епископы имели право носить наперсные кресты. В 1742 году императрица Елизавета Петровна обратила внимание Святейшего Правительствующего Синода на то, что все малороссийские архимандриты носят наперсные кресты, в отличие от великороссийских, у которых подобного права не было. 9 декабря 1742 года Святйшим Синодом были направлены во все епархии указы о возложении на всех архимандритов наперсных крестов, для их отличия от игуменов. Наперсные кресты жаловались императрицами Елизаветой и Екатериной Великой своим духовникам.

В 1797 году императором Павлом установлен, как знак отличия, и выдавался протоиереям и священникам, наперсный крест четырёхконечный, серебряный позолоченный, с изображением Распятия. Он составлял четвёртую, по порядку, награду (после набедренника, скуфьи и камилавки).

С 1820 года такой же крест, но весь золотой, с литым Распятием и изображением императорской короны на внутренней стороне жаловался из Кабинета Его Величества придворным священникам, а также священникам православных заграничных церквей при поступлении их на службу, и оставлялся им навсегда, если они прослужат при тех церквах не менее семи лет.

Протоиереям и священникам, имеющим уже который-либо из двух вышеупомянутых наперсных крестов, разрешалось принимать и носить подносимые им прихожанами наперсные кресты с драгоценными украшениями. Священникам, имеющим учёные степени кандидата, магистра и доктора, выдавались особые кресты, из которых докторский — наперсный, а магистерский и кандидатский носился в петлице, укрепленной в воротнике рясы. Крест докторский и магистерский учреждены в 1808 году, кандидатский — в 1884 году. Кресты наперсные из бронзы коричневого цвета на владимирской ленте, учреждены были для раздачи всем священникам по окончании войн 1812—1814 и 1853—1855 годов.

В 1896 году (по случаю коронации) императором Николаем II был учрежден новый тип наперсного креста; в указе говорится: «согласно определению Святейшего Синода <…> всем состоящим на службе иереям монашествующего и белого духовенства, равно как и рукополагаемым вновь в означенный сан <предоставляется> право возлагать на себя крест» установленного образца. Крест был учрежден восьмиконечной формы, изготавливался из серебра, на лицевой стороне изображалось Распятие, на оборотной — слова «образ буди верным словом, житием, любовию, духом, верою, чистотою» (1 Тим 4, 12), а также вензель императора Николая II и дата его коронации на церковнославянском языке (церковнославянскими числами). С тех пор наперсный крест является в России привычной принадлежностью священника, в отличие от, например, Греции, где простые священники не носят наперсного креста.

Николаевский восьмиконечный наперсный крест после 1896 года стали носить все священники от момента рукоположения в сан иерея вплоть до награждения четырехконечным — «павловским».

В середине XX века появился золотой Патриарший наперсный крест — который является высшим знаком признания заслуг протоиерея или архимандрита. Награждение им производится в исключительных случаях, за особые церковные заслуги, по воле и указом Патриарха Московского и всея Руси, независимо от выслуги лет и предшествующих наград (см.: список награждённых Патриаршим наперсным крестом).

В настоящее время всем священникам после их рукоположения выдаётся наперсный крест, который носится ими за богослужением поверх риз, а в повседневной обстановке — поверх рясы. Он имеет восьмиконечную форму. На лицевой стороне помещено рельефное изображение распятого Иисуса Христа и надписи в верхней части: «Гдь, ЦР҃Ь СЛ҃ВЫ» («Господь — Царь Славы»); в концах широкой перекладины «ІС҃ ХС҃» («Иисус Христос»), под нижней косой перекладиной — «НИКА» (греч. — победитель). На обратной стороне креста надпись: «Образ буди верным словом, житием, любовию, духом, верою, чистотою» (1Тим. 4:12).

В Католической церкви

История применения

В первые века христианства взрослые люди обычно крест не носили. Носили медальоны с изображением закланного Агнца или Распятия. Но уже св. Иоанн Златоуст (конец IV века н. э.) , порицая неразумных женщин, возлагавших на просвещенных Св. Крещением младенцев амулеты, восклицал: "Не следует возлагать на младенцев ничего, кроме спасительного креста". Известно, что св. Григорий Великий послал Феоделинде, королеве лангобардов, два плоских медальона с изображением на них Распятия для ношения на груди. Он же другим лицам посылал кресты для ношения. Только в актах 7-го Вселенского Собора (акт 4-й) говорится, что мученик Прокопий (ум. 303), пострадавший при Диоклетиане, носил на шее крест, наполовину золотой, наполовину серебряный. То же известно о христианском воине мученике Оресте (ум. 304).

Кресты носились как на теле (под одеждой), так и поверх одежды, причем во втором случае крест символизирует род служения, которое несет человек (епископ, священник). Одно из самых ранних упоминаний о наперсном кресте является его упоминание папой римским Гиларием в 461 году. В 811 году византийский император Никифор I послал папе римскому Льву III золотой наперсный крест.

Однако до XIV века наперсный крест не получил в Западной Церкви широкого распространения. Использование наперсного креста в римском обряде стало необходимым впервые в Римском Понтификале Пия V.

Первым англиканским епископом, носящим наперсный крест был Эдуард Кинг, епископ Линкольна (1885—1910).

Нательный крест

Крест, даваемый каждому православному христианину при крещении; носится обыкновенно прямо на теле, почему и называется тельным крестом, или тельником; бывает или металлический, или деревянный (особенно часто — кипарисный). Традиция ношения нательного креста подразумевает его символическое значение: готовность следовать евангельским словам: «кто хочет идти за Мною, отвергнись себя, и возьми крест свой, и следуй за Мною» (Мк. 8:34). Традиция эта не универсальна, хотя в России среди православных носит всеобщий характер. В Советском Союзе для многих ношение креста было формой исповедничества, по окончании гонений некоторое время стало модным. Ношение креста наряду с иконками, поясами и даже кольцами с текстами молитв, может носить суеверный характер, если носящий воспринимает его как один из возможных оберегов.

В русской православной традиции на обороте нательного креста часто помещают надпись «Спаси и сохрани». Изображение на нательном кресте распятия — поздняя традиция. Старообрядцы такие кресты категорически отвергают, считая, что изображения человека уподобляют нательный крест иконе, ношение которой противоречит правилу Василия Великого (см. Номоканон): «Всякий, носящий на себе в качестве ладанки какую-либо икону, подвергаться должен отлучению от причастия на три года». Зато у старообрядцев приветствуется изображение, например, лозы на женском кресте в качестве напоминающая о словах псалмопевца: “Жена твоя, яко лоза плодовита в странах дому твоего” (Пс. 127:3).

См. также

• Список награждённых Патриаршим наперсным крестом
• Энколпион

Литература

• [www.magister.msk.ru/library/bible/comment/nkss/nkss17.htm Одеяния духовенства (Настольная книга священнослужителя)]. — М.: Издательский Совет РПЦ.
• Крест наперсный // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Ссылки

• [www.solovky.ru/reserve/collections/plastika/podrobno.htm Краткий обзор коллекции меднолитой пластики Собрания Соловецкого музея-заповедника]
• [azbyka.ru/dictionary/10/krest_natelnyi-all.shtml Крест нательный]

Отрывок, характеризующий Наперсный крест

– Ты знаешь, что это самое большое мое удовольствие, – сказала Наташа.
– Это дурно, – сам едет, велел седлать, а нам ничего не сказал.
– Тщетны россам все препоны, едем! – прокричал Петя.
– Да ведь тебе и нельзя: маменька сказала, что тебе нельзя, – сказал Николай, обращаясь к Наташе.
– Нет, я поеду, непременно поеду, – сказала решительно Наташа. – Данила, вели нам седлать, и Михайла чтоб выезжал с моей сворой, – обратилась она к ловчему.
И так то быть в комнате Даниле казалось неприлично и тяжело, но иметь какое нибудь дело с барышней – для него казалось невозможным. Он опустил глаза и поспешил выйти, как будто до него это не касалось, стараясь как нибудь нечаянно не повредить барышне.


Старый граф, всегда державший огромную охоту, теперь же передавший всю охоту в ведение сына, в этот день, 15 го сентября, развеселившись, собрался сам тоже выехать.
Через час вся охота была у крыльца. Николай с строгим и серьезным видом, показывавшим, что некогда теперь заниматься пустяками, прошел мимо Наташи и Пети, которые что то рассказывали ему. Он осмотрел все части охоты, послал вперед стаю и охотников в заезд, сел на своего рыжего донца и, подсвистывая собак своей своры, тронулся через гумно в поле, ведущее к отрадненскому заказу. Лошадь старого графа, игреневого меренка, называемого Вифлянкой, вел графский стремянной; сам же он должен был прямо выехать в дрожечках на оставленный ему лаз.
Всех гончих выведено было 54 собаки, под которыми, доезжачими и выжлятниками, выехало 6 человек. Борзятников кроме господ было 8 человек, за которыми рыскало более 40 борзых, так что с господскими сворами выехало в поле около 130 ти собак и 20 ти конных охотников.
Каждая собака знала хозяина и кличку. Каждый охотник знал свое дело, место и назначение. Как только вышли за ограду, все без шуму и разговоров равномерно и спокойно растянулись по дороге и полю, ведшими к отрадненскому лесу.
Как по пушному ковру шли по полю лошади, изредка шлепая по лужам, когда переходили через дороги. Туманное небо продолжало незаметно и равномерно спускаться на землю; в воздухе было тихо, тепло, беззвучно. Изредка слышались то подсвистыванье охотника, то храп лошади, то удар арапником или взвизг собаки, не шедшей на своем месте.
Отъехав с версту, навстречу Ростовской охоте из тумана показалось еще пять всадников с собаками. Впереди ехал свежий, красивый старик с большими седыми усами.
– Здравствуйте, дядюшка, – сказал Николай, когда старик подъехал к нему.
– Чистое дело марш!… Так и знал, – заговорил дядюшка (это был дальний родственник, небогатый сосед Ростовых), – так и знал, что не вытерпишь, и хорошо, что едешь. Чистое дело марш! (Это была любимая поговорка дядюшки.) – Бери заказ сейчас, а то мой Гирчик донес, что Илагины с охотой в Корниках стоят; они у тебя – чистое дело марш! – под носом выводок возьмут.
– Туда и иду. Что же, свалить стаи? – спросил Николай, – свалить…
Гончих соединили в одну стаю, и дядюшка с Николаем поехали рядом. Наташа, закутанная платками, из под которых виднелось оживленное с блестящими глазами лицо, подскакала к ним, сопутствуемая не отстававшими от нее Петей и Михайлой охотником и берейтором, который был приставлен нянькой при ней. Петя чему то смеялся и бил, и дергал свою лошадь. Наташа ловко и уверенно сидела на своем вороном Арабчике и верной рукой, без усилия, осадила его.
Дядюшка неодобрительно оглянулся на Петю и Наташу. Он не любил соединять баловство с серьезным делом охоты.
– Здравствуйте, дядюшка, и мы едем! – прокричал Петя.
– Здравствуйте то здравствуйте, да собак не передавите, – строго сказал дядюшка.
– Николенька, какая прелестная собака, Трунила! он узнал меня, – сказала Наташа про свою любимую гончую собаку.
«Трунила, во первых, не собака, а выжлец», подумал Николай и строго взглянул на сестру, стараясь ей дать почувствовать то расстояние, которое должно было их разделять в эту минуту. Наташа поняла это.
– Вы, дядюшка, не думайте, чтобы мы помешали кому нибудь, – сказала Наташа. Мы станем на своем месте и не пошевелимся.
– И хорошее дело, графинечка, – сказал дядюшка. – Только с лошади то не упадите, – прибавил он: – а то – чистое дело марш! – не на чем держаться то.
Остров отрадненского заказа виднелся саженях во ста, и доезжачие подходили к нему. Ростов, решив окончательно с дядюшкой, откуда бросать гончих и указав Наташе место, где ей стоять и где никак ничего не могло побежать, направился в заезд над оврагом.
– Ну, племянничек, на матерого становишься, – сказал дядюшка: чур не гладить (протравить).
– Как придется, отвечал Ростов. – Карай, фюит! – крикнул он, отвечая этим призывом на слова дядюшки. Карай был старый и уродливый, бурдастый кобель, известный тем, что он в одиночку бирал матерого волка. Все стали по местам.
Старый граф, зная охотничью горячность сына, поторопился не опоздать, и еще не успели доезжачие подъехать к месту, как Илья Андреич, веселый, румяный, с трясущимися щеками, на своих вороненьких подкатил по зеленям к оставленному ему лазу и, расправив шубку и надев охотничьи снаряды, влез на свою гладкую, сытую, смирную и добрую, поседевшую как и он, Вифлянку. Лошадей с дрожками отослали. Граф Илья Андреич, хотя и не охотник по душе, но знавший твердо охотничьи законы, въехал в опушку кустов, от которых он стоял, разобрал поводья, оправился на седле и, чувствуя себя готовым, оглянулся улыбаясь.
Подле него стоял его камердинер, старинный, но отяжелевший ездок, Семен Чекмарь. Чекмарь держал на своре трех лихих, но также зажиревших, как хозяин и лошадь, – волкодавов. Две собаки, умные, старые, улеглись без свор. Шагов на сто подальше в опушке стоял другой стремянной графа, Митька, отчаянный ездок и страстный охотник. Граф по старинной привычке выпил перед охотой серебряную чарку охотничьей запеканочки, закусил и запил полубутылкой своего любимого бордо.
Илья Андреич был немножко красен от вина и езды; глаза его, подернутые влагой, особенно блестели, и он, укутанный в шубку, сидя на седле, имел вид ребенка, которого собрали гулять. Худой, со втянутыми щеками Чекмарь, устроившись с своими делами, поглядывал на барина, с которым он жил 30 лет душа в душу, и, понимая его приятное расположение духа, ждал приятного разговора. Еще третье лицо подъехало осторожно (видно, уже оно было учено) из за леса и остановилось позади графа. Лицо это был старик в седой бороде, в женском капоте и высоком колпаке. Это был шут Настасья Ивановна.
– Ну, Настасья Ивановна, – подмигивая ему, шопотом сказал граф, – ты только оттопай зверя, тебе Данило задаст.
– Я сам… с усам, – сказал Настасья Ивановна.
– Шшшш! – зашикал граф и обратился к Семену.
– Наталью Ильиничну видел? – спросил он у Семена. – Где она?
– Они с Петром Ильичем от Жаровых бурьяно встали, – отвечал Семен улыбаясь. – Тоже дамы, а охоту большую имеют.
– А ты удивляешься, Семен, как она ездит… а? – сказал граф, хоть бы мужчине в пору!
– Как не дивиться? Смело, ловко.
– А Николаша где? Над Лядовским верхом что ль? – всё шопотом спрашивал граф.
– Так точно с. Уж они знают, где стать. Так тонко езду знают, что мы с Данилой другой раз диву даемся, – говорил Семен, зная, чем угодить барину.
– Хорошо ездит, а? А на коне то каков, а?
– Картину писать! Как намеднись из Заварзинских бурьянов помкнули лису. Они перескакивать стали, от уймища, страсть – лошадь тысяча рублей, а седоку цены нет. Да уж такого молодца поискать!
– Поискать… – повторил граф, видимо сожалея, что кончилась так скоро речь Семена. – Поискать? – сказал он, отворачивая полы шубки и доставая табакерку.
– Намедни как от обедни во всей регалии вышли, так Михаил то Сидорыч… – Семен не договорил, услыхав ясно раздававшийся в тихом воздухе гон с подвыванием не более двух или трех гончих. Он, наклонив голову, прислушался и молча погрозился барину. – На выводок натекли… – прошептал он, прямо на Лядовской повели.
Граф, забыв стереть улыбку с лица, смотрел перед собой вдаль по перемычке и, не нюхая, держал в руке табакерку. Вслед за лаем собак послышался голос по волку, поданный в басистый рог Данилы; стая присоединилась к первым трем собакам и слышно было, как заревели с заливом голоса гончих, с тем особенным подвыванием, которое служило признаком гона по волку. Доезжачие уже не порскали, а улюлюкали, и из за всех голосов выступал голос Данилы, то басистый, то пронзительно тонкий. Голос Данилы, казалось, наполнял весь лес, выходил из за леса и звучал далеко в поле.
Прислушавшись несколько секунд молча, граф и его стремянной убедились, что гончие разбились на две стаи: одна большая, ревевшая особенно горячо, стала удаляться, другая часть стаи понеслась вдоль по лесу мимо графа, и при этой стае было слышно улюлюканье Данилы. Оба эти гона сливались, переливались, но оба удалялись. Семен вздохнул и нагнулся, чтоб оправить сворку, в которой запутался молодой кобель; граф тоже вздохнул и, заметив в своей руке табакерку, открыл ее и достал щепоть. «Назад!» крикнул Семен на кобеля, который выступил за опушку. Граф вздрогнул и уронил табакерку. Настасья Ивановна слез и стал поднимать ее.
Граф и Семен смотрели на него. Вдруг, как это часто бывает, звук гона мгновенно приблизился, как будто вот, вот перед ними самими были лающие рты собак и улюлюканье Данилы.
Граф оглянулся и направо увидал Митьку, который выкатывавшимися глазами смотрел на графа и, подняв шапку, указывал ему вперед, на другую сторону.
– Береги! – закричал он таким голосом, что видно было, что это слово давно уже мучительно просилось у него наружу. И поскакал, выпустив собак, по направлению к графу.
Граф и Семен выскакали из опушки и налево от себя увидали волка, который, мягко переваливаясь, тихим скоком подскакивал левее их к той самой опушке, у которой они стояли. Злобные собаки визгнули и, сорвавшись со свор, понеслись к волку мимо ног лошадей.
Волк приостановил бег, неловко, как больной жабой, повернул свою лобастую голову к собакам, и также мягко переваливаясь прыгнул раз, другой и, мотнув поленом (хвостом), скрылся в опушку. В ту же минуту из противоположной опушки с ревом, похожим на плач, растерянно выскочила одна, другая, третья гончая, и вся стая понеслась по полю, по тому самому месту, где пролез (пробежал) волк. Вслед за гончими расступились кусты орешника и показалась бурая, почерневшая от поту лошадь Данилы. На длинной спине ее комочком, валясь вперед, сидел Данила без шапки с седыми, встрепанными волосами над красным, потным лицом.
– Улюлюлю, улюлю!… – кричал он. Когда он увидал графа, в глазах его сверкнула молния.
– Ж… – крикнул он, грозясь поднятым арапником на графа.
– Про…ли волка то!… охотники! – И как бы не удостоивая сконфуженного, испуганного графа дальнейшим разговором, он со всей злобой, приготовленной на графа, ударил по ввалившимся мокрым бокам бурого мерина и понесся за гончими. Граф, как наказанный, стоял оглядываясь и стараясь улыбкой вызвать в Семене сожаление к своему положению. Но Семена уже не было: он, в объезд по кустам, заскакивал волка от засеки. С двух сторон также перескакивали зверя борзятники. Но волк пошел кустами и ни один охотник не перехватил его.