Нарбут, Теодор

Теодор Нарбут
Teodor Narbutt
военный инженер, историк, мифолог публицист
Дата рождения:	28 октября 1784(1784-10-28)
Место рождения:	Шавры Лидского повета ныне Вороновский район Гродненской области
Дата смерти:	14 ноября 1864(1864-11-14) (80 лет)
Место смерти:	Вильна

Тео́дор На́рбут (Феодор Ефимович Нарбут, польск. Teodor Narbutt, лит. Teodoras Narbutas, белор. Тэадор (Тодар) Нарбут; 28 октября (8 ноября) 1784, местечко Шавры Лидского повета, ныне Вороновский район Гродненской области Беларуси — 14 (26) ноября 1864, Вильна) — военный инженер, историк, публицист, исследователь литовской мифологии; писал на польском языке.

Семья

Нарбуты — дворянский род герба «Трубы», литовского происхождения, который ведёт корни с XV века. Войцех Нарбут (1508) был хорунжим надворным литовским и маршалком королевским, Пётр (1506) — подкоморием великим литовским. Род Нарбутов разделился на несколько ветвей, внесённых в VI и I части родословных книг Виленской, Гродненской, Витебской, Ковенской и Могилевской губерний. Николай Андреевич Нарбут после захвата Смоленска остался на службе у русского царя (1655) и стал первым в ветви Нарбутов, внесенных в VI часть родословной книги Тверской и Смоленской губерний. Некоторое время между исследователями не существовало единой позиции относительно того, кто же по национальности Теодор Нарбут. Высказывалось даже мнение, что его предки — цыгане, но потом была доказана полная несостоятельность этого утверждения. Подавляющее большинство местных дворян и знати, крестя своих детей в костёле, давали им двойные имена. Поэтому Нарбута назвали Теодор Матеуш. Во время службы в царской армии Теодор Матеуш берет имя Федор Ефимович — так гораздо проще было обращаться к Нарбуту его соратникам и друзьям-военным. Что же касается фамилии, то сам Теодор любил писать её как Остик-Нарбут, чтобы лишний раз подчеркнуть древность своего рода и связь с некогда очень сильным родом Остиков. Отец Иоахим Нарбут. Жена Кристина Нарбут, урождённая Садовская (1813—1899), по происхождению крестьянка, дочь солдата армии Тадеуша Костюшко; за поддержку повстанцев 1863 г. была выслана вглубь России (1864), вернулась в Шавры в 1871. Сын Людвик Нарбутт (1832—1863), офицер, руководил отрядом повстанцев в Лидском уезде, погиб в бою с русскими войсками 5 мая 1863. Дочь Теодора Нарбут, в замужестве Мончуньская (р. 1839) была вынуждена выехать за границу и была за причастность к восстанию 1863 г. заочно приговорена к каторжным работам. Сын Болеслав Нарбут (1843—1889) участвовал в восстании 1863 г., был приговорен к смертной казни, заменённой, по молодости лет осуждённого, ссылкой.

Биография

Получив первоначальное образование дома, в Шаврах, Теодор Нарбут продолжал учёбу в Лиде, а затем в Виленском университете (1799—1803), на математическо-инженерном факультете. Учился у известных архитекторов того времени Л. Гуцовича и М. Шульца. Изучал инженерное дело в Главной виленской школе, в 1803 году преобразованной в Виленский университет (1799—1803). В 1803 году поступил в петербургский кадетский корпус и до 1812 служил в русской армии инженером. Участвовал в войне России и Пруссии против Франции (1806—1807) и русско-шведской войне (1808—1809). Получил звание капитана. Проектировал и участвовал в строительстве Бобруйской крепости.

В начале 1810-х годов начал проводить археологические раскопки, собирал и изучал литовские древности, старинные книги и документы, сведения по фольклору и этнографии края. С 1817 года публиковал в периодике статьи о литовских древностях. Поддерживал связи с Симонасом Даукантасом и другими историками и литераторами, занимающимися прошлым Литвы. За историю Литвы в 9 томах (Вильно, 1835—1841) императором Николаем I награждён перстнем с бриллиантом.

Спроектировал и содействовал строительству костёла в Эйшишках (1847—1852). Состоял членом Виленской археологической комиссии.

Кавалер ордена Святого Владимира 4-й степени, Святой Анны 4-й степени, ордена Святой Анны 2-й степени (1809 (за строительство Бобруйской крепости).

Научная деятельность

Собирая письменные исторические источники, начал одним из первых их публиковать. Издал «Хронику Быховца» (Вильна, 1846), наиболее пространный вариант свода литовских летописей (1846), и другие материалы. На основе собрания копий литовских исторических актов подготовил индекс исторических памятников Литвы, сборник источников Великого княжества Литовского конца XVII — конца XVIII века. Собирал и использовал в своих исторических трудах фольклор и данные этнографии. Начал исследование памятников архитектуры. Основной труд «История литовского народа» (1835—1841) — крупнейшая по объёму и первая история Литвы, обособленная от истории Польши; доведена до 1572.

Первый том «Истории литовского народа» занимает описание литовской мифологии. Используя широкий круг рукописных и печатных источников, включая работы современных ему историков и филологов, Нарбут в огромное число литовских божеств и мифологических существ включил персонажей прусской, жмудской, отчасти славянской мифологии, латышского фольклора, также персонажей, которые считаются историческими (Бирута, Поята). Среди них ряд божеств со ссылками на устные предания, недостоверные и сомнительные материалы (отчасти им же и выдуманные) сочинён им самим по аналогии с индуистскими, египетскими, греческими.

Для доказательства своих гипотез зачастую прибегал к фальсификациям исторических документов.

Воззрениями близок к романтическим историографам и писателям (С. Даукантас, Ю. И. Крашевский, А. Мицкевич, Л. Юцевич) с характерным возвышением героической и экзотичной древности.

Его труды способствовали популяризации исторических знаний в Литве, расширению исследований в области нумизматики, исторической географии, истории культуры. Деятельность Теодора Нарбута оказала влияние на развитие литовской культуры и культуры Литвы, формирование литовского национального самосознания и национально-освободительное движение.

Имя Нарбута носит улица в Вильнюсе.

Издания

• Dzieje starożytne narodu litewskiego… Wilno, t. 1—9, 1835—1841.
• Pomniki do dziejów litewskich. Pod względem historycznym, dyplomatycznym, geograficznym, statystycznym, obyczajowym, orcheograficznym i t. p. Z różnych rękopisnych lub rzadkich wydań dziejopisów, tudzież dyplomatów i dalszych zabytków przeszłości odkrytych, w archiwach tajnych królewieckich, tudzież w archiwach ryskich i innych krajowych. Zebrane przez …; z ryciną i facsimille. Wilno: R. Rafałowicz, 1846.
• Dzieje narodu litewskiego w krótkości zebrane z dołączeniem potoku pochodzeń ludów narodu litewskiego i czterech tablic rodowych xiążąt litewskich przez … Wilno: R. Rafałowicz, 1847
• Pomniejsze pisma historyczne szczególnie do historyi Litwy odnoszące się (z dziesięciu rycinami). Wilno: T. Glücksberg, 1856.

Переводы

• Teodoras Narbutas. Grovo Kyburg’o kelionė Lietuvona 1397 m. / lietuviškai išguldė J. Basanavičius; su D. L. K. Vitauto paveikslu. Plymouth (Pa): Tėvynės Mylėtojų Draugystė, 1900
• Teodoras Narbutas. Lietuvių tautos istorija, t. 1 (antrasis pataisytas ir papildytas leidimas). Vilnius: Mintis, 1998; t. 3, 1994; t. 2, 1995; t. 4, 1997; t. 5, 2001 (издание продолжается).
• Simono Daukanto raštai, Laiškai Teodorui Narbutui: epistolinis dialogas / įvadinis straipsnis, leidinio sudarymas, redagavimas, aiškinimas, Teodoro Narbuto laiškų vertimas iš lenkų kalbos Reda Griškaitė. Vilnius: Mokslas, 1996.

Литература

Нарбут, Теодор // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

• Ненадавец А. М. Тэадор Нарбут. Мінск, 1996.
• Реда Гришкайте. В поисках истоков самосознания. Теодор Нарбут в русско-шведской войне 1808—1809 гг. // Вильнюс. 1996. № 3, май-июнь, с. 95—121.
• Семянчук А. Тэадор Нарбут — гісторык Вялікага Княства Літоўскага і Браслаўшчыны // Браслаўскія чытанні. Матэрыялы VI-й навуковай канферэнцыі, прысвечанай 150-й гадавіне з дня нараджэння браслаўскага лекара, грамадзскага дзеяча Стніслава Нарбута. Браслаў, 2003.
• Reda Griškaitė. Pirmosios Teodoro Narbuto biografijos // Lituanistica. 1993, Nr. 2, p. 3—13
• Reda Griškaitė. Naujoji Teodoro Narbuto Lietuvių mitologija // Lituanistica. 1993, Nr. 3 (15), p. 9—16.
• Reda Griškaitė. Keletas minčių jau pasirodžius pirmajam Teodoro Narbuto Lietuvių tautos istorijos tomui lietuvių kalba // Lietuvos istorijos metraštis. 1993 metai. Vilnius, 1994, p. 150—166.
• Reda Griškaitė. Teodoras Narbutas ir pijorų edukacinė sistema // Naujasis židinys — Aidai. 1995, Nr. 6, p. 454—469.
• Reda Griškaitė. Adomas Mickevičius — Teodoras Narbutas. Trys sąlyčio taškai // Metai. 1999, Nr. 3, p. 109—128; Nr. 4, p. 102—116.
• [pawet.net/library/history/city_district/data_people/scientists/narbut_t/Теадор_Нарбут._Шавры.html Теадор Нарбут. Шавры]

Отрывок, характеризующий Нарбут, Теодор

– Oh, c'est un dur a cuire, [С этим чертом не сладишь.] – говорил один из офицеров, сидевших в тени с противоположной стороны костра.
– Il les fera marcher les lapins… [Он их проберет…] – со смехом сказал другой. Оба замолкли, вглядываясь в темноту на звук шагов Долохова и Пети, подходивших к костру с своими лошадьми.
– Bonjour, messieurs! [Здравствуйте, господа!] – громко, отчетливо выговорил Долохов.
Офицеры зашевелились в тени костра, и один, высокий офицер с длинной шеей, обойдя огонь, подошел к Долохову.
– C'est vous, Clement? – сказал он. – D'ou, diable… [Это вы, Клеман? Откуда, черт…] – но он не докончил, узнав свою ошибку, и, слегка нахмурившись, как с незнакомым, поздоровался с Долоховым, спрашивая его, чем он может служить. Долохов рассказал, что он с товарищем догонял свой полк, и спросил, обращаясь ко всем вообще, не знали ли офицеры чего нибудь о шестом полку. Никто ничего не знал; и Пете показалось, что офицеры враждебно и подозрительно стали осматривать его и Долохова. Несколько секунд все молчали.
– Si vous comptez sur la soupe du soir, vous venez trop tard, [Если вы рассчитываете на ужин, то вы опоздали.] – сказал с сдержанным смехом голос из за костра.
Долохов отвечал, что они сыты и что им надо в ночь же ехать дальше.
Он отдал лошадей солдату, мешавшему в котелке, и на корточках присел у костра рядом с офицером с длинной шеей. Офицер этот, не спуская глаз, смотрел на Долохова и переспросил его еще раз: какого он был полка? Долохов не отвечал, как будто не слыхал вопроса, и, закуривая коротенькую французскую трубку, которую он достал из кармана, спрашивал офицеров о том, в какой степени безопасна дорога от казаков впереди их.
– Les brigands sont partout, [Эти разбойники везде.] – отвечал офицер из за костра.
Долохов сказал, что казаки страшны только для таких отсталых, как он с товарищем, но что на большие отряды казаки, вероятно, не смеют нападать, прибавил он вопросительно. Никто ничего не ответил.
«Ну, теперь он уедет», – всякую минуту думал Петя, стоя перед костром и слушая его разговор.
Но Долохов начал опять прекратившийся разговор и прямо стал расспрашивать, сколько у них людей в батальоне, сколько батальонов, сколько пленных. Спрашивая про пленных русских, которые были при их отряде, Долохов сказал:
– La vilaine affaire de trainer ces cadavres apres soi. Vaudrait mieux fusiller cette canaille, [Скверное дело таскать за собой эти трупы. Лучше бы расстрелять эту сволочь.] – и громко засмеялся таким странным смехом, что Пете показалось, французы сейчас узнают обман, и он невольно отступил на шаг от костра. Никто не ответил на слова и смех Долохова, и французский офицер, которого не видно было (он лежал, укутавшись шинелью), приподнялся и прошептал что то товарищу. Долохов встал и кликнул солдата с лошадьми.
«Подадут или нет лошадей?» – думал Петя, невольно приближаясь к Долохову.
Лошадей подали.
– Bonjour, messieurs, [Здесь: прощайте, господа.] – сказал Долохов.
Петя хотел сказать bonsoir [добрый вечер] и не мог договорить слова. Офицеры что то шепотом говорили между собою. Долохов долго садился на лошадь, которая не стояла; потом шагом поехал из ворот. Петя ехал подле него, желая и не смея оглянуться, чтоб увидать, бегут или не бегут за ними французы.
Выехав на дорогу, Долохов поехал не назад в поле, а вдоль по деревне. В одном месте он остановился, прислушиваясь.
– Слышишь? – сказал он.
Петя узнал звуки русских голосов, увидал у костров темные фигуры русских пленных. Спустившись вниз к мосту, Петя с Долоховым проехали часового, который, ни слова не сказав, мрачно ходил по мосту, и выехали в лощину, где дожидались казаки.
– Ну, теперь прощай. Скажи Денисову, что на заре, по первому выстрелу, – сказал Долохов и хотел ехать, но Петя схватился за него рукою.
– Нет! – вскрикнул он, – вы такой герой. Ах, как хорошо! Как отлично! Как я вас люблю.
– Хорошо, хорошо, – сказал Долохов, но Петя не отпускал его, и в темноте Долохов рассмотрел, что Петя нагибался к нему. Он хотел поцеловаться. Долохов поцеловал его, засмеялся и, повернув лошадь, скрылся в темноте.

Х
Вернувшись к караулке, Петя застал Денисова в сенях. Денисов в волнении, беспокойстве и досаде на себя, что отпустил Петю, ожидал его.
– Слава богу! – крикнул он. – Ну, слава богу! – повторял он, слушая восторженный рассказ Пети. – И чег'т тебя возьми, из за тебя не спал! – проговорил Денисов. – Ну, слава богу, тепег'ь ложись спать. Еще вздг'емнем до утг'а.
– Да… Нет, – сказал Петя. – Мне еще не хочется спать. Да я и себя знаю, ежели засну, так уж кончено. И потом я привык не спать перед сражением.
Петя посидел несколько времени в избе, радостно вспоминая подробности своей поездки и живо представляя себе то, что будет завтра. Потом, заметив, что Денисов заснул, он встал и пошел на двор.
На дворе еще было совсем темно. Дождик прошел, но капли еще падали с деревьев. Вблизи от караулки виднелись черные фигуры казачьих шалашей и связанных вместе лошадей. За избушкой чернелись две фуры, у которых стояли лошади, и в овраге краснелся догоравший огонь. Казаки и гусары не все спали: кое где слышались, вместе с звуком падающих капель и близкого звука жевания лошадей, негромкие, как бы шепчущиеся голоса.
Петя вышел из сеней, огляделся в темноте и подошел к фурам. Под фурами храпел кто то, и вокруг них стояли, жуя овес, оседланные лошади. В темноте Петя узнал свою лошадь, которую он называл Карабахом, хотя она была малороссийская лошадь, и подошел к ней.
– Ну, Карабах, завтра послужим, – сказал он, нюхая ее ноздри и целуя ее.
– Что, барин, не спите? – сказал казак, сидевший под фурой.
– Нет; а… Лихачев, кажется, тебя звать? Ведь я сейчас только приехал. Мы ездили к французам. – И Петя подробно рассказал казаку не только свою поездку, но и то, почему он ездил и почему он считает, что лучше рисковать своей жизнью, чем делать наобум Лазаря.
– Что же, соснули бы, – сказал казак.
– Нет, я привык, – отвечал Петя. – А что, у вас кремни в пистолетах не обились? Я привез с собою. Не нужно ли? Ты возьми.
Казак высунулся из под фуры, чтобы поближе рассмотреть Петю.
– Оттого, что я привык все делать аккуратно, – сказал Петя. – Иные так, кое как, не приготовятся, потом и жалеют. Я так не люблю.
– Это точно, – сказал казак.
– Да еще вот что, пожалуйста, голубчик, наточи мне саблю; затупи… (но Петя боялся солгать) она никогда отточена не была. Можно это сделать?
– Отчего ж, можно.
Лихачев встал, порылся в вьюках, и Петя скоро услыхал воинственный звук стали о брусок. Он влез на фуру и сел на край ее. Казак под фурой точил саблю.
– А что же, спят молодцы? – сказал Петя.
– Кто спит, а кто так вот.
– Ну, а мальчик что?
– Весенний то? Он там, в сенцах, завалился. Со страху спится. Уж рад то был.
Долго после этого Петя молчал, прислушиваясь к звукам. В темноте послышались шаги и показалась черная фигура.
– Что точишь? – спросил человек, подходя к фуре.
– А вот барину наточить саблю.
– Хорошее дело, – сказал человек, который показался Пете гусаром. – У вас, что ли, чашка осталась?
– А вон у колеса.
Гусар взял чашку.
– Небось скоро свет, – проговорил он, зевая, и прошел куда то.
Петя должен бы был знать, что он в лесу, в партии Денисова, в версте от дороги, что он сидит на фуре, отбитой у французов, около которой привязаны лошади, что под ним сидит казак Лихачев и натачивает ему саблю, что большое черное пятно направо – караулка, и красное яркое пятно внизу налево – догоравший костер, что человек, приходивший за чашкой, – гусар, который хотел пить; но он ничего не знал и не хотел знать этого. Он был в волшебном царстве, в котором ничего не было похожего на действительность. Большое черное пятно, может быть, точно была караулка, а может быть, была пещера, которая вела в самую глубь земли. Красное пятно, может быть, был огонь, а может быть – глаз огромного чудовища. Может быть, он точно сидит теперь на фуре, а очень может быть, что он сидит не на фуре, а на страшно высокой башне, с которой ежели упасть, то лететь бы до земли целый день, целый месяц – все лететь и никогда не долетишь. Может быть, что под фурой сидит просто казак Лихачев, а очень может быть, что это – самый добрый, храбрый, самый чудесный, самый превосходный человек на свете, которого никто не знает. Может быть, это точно проходил гусар за водой и пошел в лощину, а может быть, он только что исчез из виду и совсем исчез, и его не было.
Что бы ни увидал теперь Петя, ничто бы не удивило его. Он был в волшебном царстве, в котором все было возможно.
Он поглядел на небо. И небо было такое же волшебное, как и земля. На небе расчищало, и над вершинами дерев быстро бежали облака, как будто открывая звезды. Иногда казалось, что на небе расчищало и показывалось черное, чистое небо. Иногда казалось, что эти черные пятна были тучки. Иногда казалось, что небо высоко, высоко поднимается над головой; иногда небо спускалось совсем, так что рукой можно было достать его.
Петя стал закрывать глаза и покачиваться.
Капли капали. Шел тихий говор. Лошади заржали и подрались. Храпел кто то.
– Ожиг, жиг, ожиг, жиг… – свистела натачиваемая сабля. И вдруг Петя услыхал стройный хор музыки, игравшей какой то неизвестный, торжественно сладкий гимн. Петя был музыкален, так же как Наташа, и больше Николая, но он никогда не учился музыке, не думал о музыке, и потому мотивы, неожиданно приходившие ему в голову, были для него особенно новы и привлекательны. Музыка играла все слышнее и слышнее. Напев разрастался, переходил из одного инструмента в другой. Происходило то, что называется фугой, хотя Петя не имел ни малейшего понятия о том, что такое фуга. Каждый инструмент, то похожий на скрипку, то на трубы – но лучше и чище, чем скрипки и трубы, – каждый инструмент играл свое и, не доиграв еще мотива, сливался с другим, начинавшим почти то же, и с третьим, и с четвертым, и все они сливались в одно и опять разбегались, и опять сливались то в торжественно церковное, то в ярко блестящее и победное.