Нарезной мушкет

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Нарезной мушкет (англ. Rifled musket) — один из видов огнестрельного оружия созданный в середине XIX века. Первоначально этот термин относился только к тем мушкетам, которые были изначально произведены в качестве гладкоствольного оружия, а затем уже у них была произведена замена на нарезные стволы. Позднее это наименование присваивалось и к тем винтовкам, имевшим такую же конструкцию в целом, как, гладкоствольный мушкет.



Использование

Нарезные мушкеты, вроде Springfield Model 1861, широко использовались в Гражданской войне в США. Британский Pattern 1853 Enfield был наиболее широко используемым в войне в войсках Конфедерации, а американский Спрингфилд обр. 1861 в частях федеральной армии.[1]

Pattern 1853 Enfield активно использовался британской армией в Крымской войне, благодаря чему британцы имели явное преимущество над русскими, вооружённых гладкоствольными ружьями.

Однако нарезные мушкеты были не всегда эффективны. Так, в Австро-итало-французской войне 1859 года, французские войска разбили австрийцев, вооружённых нарезными мушкетами, в ходе быстрых штыковых атак.[2]

Напишите отзыв о статье "Нарезной мушкет"

Примечания

  1. Thomas Dean, and Earl J. Coates (1996). An Introduction to Civil War Small Arms
  2. War in the Age of Technology: Myriad Faces of Modern Armed Conflict. — NYU Press, 2001.

Отрывок, характеризующий Нарезной мушкет


Прошло четыре недели с тех пор, как Пьер был в плену. Несмотря на то, что французы предлагали перевести его из солдатского балагана в офицерский, он остался в том балагане, в который поступил с первого дня.
В разоренной и сожженной Москве Пьер испытал почти крайние пределы лишений, которые может переносить человек; но, благодаря своему сильному сложению и здоровью, которого он не сознавал до сих пор, и в особенности благодаря тому, что эти лишения подходили так незаметно, что нельзя было сказать, когда они начались, он переносил не только легко, но и радостно свое положение. И именно в это то самое время он получил то спокойствие и довольство собой, к которым он тщетно стремился прежде. Он долго в своей жизни искал с разных сторон этого успокоения, согласия с самим собою, того, что так поразило его в солдатах в Бородинском сражении, – он искал этого в филантропии, в масонстве, в рассеянии светской жизни, в вине, в геройском подвиге самопожертвования, в романтической любви к Наташе; он искал этого путем мысли, и все эти искания и попытки все обманули его. И он, сам не думая о том, получил это успокоение и это согласие с самим собою только через ужас смерти, через лишения и через то, что он понял в Каратаеве. Те страшные минуты, которые он пережил во время казни, как будто смыли навсегда из его воображения и воспоминания тревожные мысли и чувства, прежде казавшиеся ему важными. Ему не приходило и мысли ни о России, ни о войне, ни о политике, ни о Наполеоне. Ему очевидно было, что все это не касалось его, что он не призван был и потому не мог судить обо всем этом. «России да лету – союзу нету», – повторял он слова Каратаева, и эти слова странно успокоивали его. Ему казалось теперь непонятным и даже смешным его намерение убить Наполеона и его вычисления о кабалистическом числе и звере Апокалипсиса. Озлобление его против жены и тревога о том, чтобы не было посрамлено его имя, теперь казались ему не только ничтожны, но забавны. Что ему было за дело до того, что эта женщина вела там где то ту жизнь, которая ей нравилась? Кому, в особенности ему, какое дело было до того, что узнают или не узнают, что имя их пленного было граф Безухов?