Нариманов, Нариман Кербалаи Наджаф оглы

Нариман Нариманов азерб. نریمان نریمان‌اوو, Nəriman Nərimanov<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Фотопортрет Наримана Нариманова, снятый в фотоателье Климашевской в Астрахани в 1913 году.</td></tr>
Председатель ЦИК СССР от ЗСФСР
30 декабря 1922 — 19 марта 1925
Предшественник:	Должность учреждена
Преемник:	Газанфар Мусабеков
Председатель СНК Азербайджанской ССР
28 апреля 1920 — 6 мая 1922
Предшественник:	Должность учреждена
Преемник:	Газанфар Мусабеков
Народный комиссар иностранных дел Азербайджанской ССР
28 апреля 1920 — 2 мая 1921
Предшественник:	Должность учреждена
Преемник:	Мирза Давуд Гусейнов
Вероисповедание:	Ислам, шиитского толка, затем стал атеистом
Рождение:	2 (14) апреля 1870(1870-04-14) Тифлис, Тифлисский уезд, Тифлисская губерния, Российская империя
Смерть:	19 марта 1925(1925-03-19) (54 года) Москва, РСФСР, СССР
Место погребения:	Некрополь у Кремлёвской стены, Москва
Отец:	Кербалаи Наджаф Аллахверди оглы Нариманов
Мать:	Халима Гаджи Мамед Гасым кызы Заманова
Супруга:	Гюльсум Алиева
Дети:	сын: Наджаф
Образование:	1) Горийская учительская семинария 2) Новороссийский университет
Профессия:	Учитель начального училища, лекарь
Сайт:	[www.nerimanov.az/rus imanov.az/rus]
Автограф:
Награды:

Нарима́н Кербалаи Наджа́ф оглы́ Нарима́нов (азерб. نریمان نریمان‌اوو, Nəriman Kərbəlayi Nəcəf oğlu Nərimanov; 2 (14) апреля 1870 — 19 марта 1925) — азербайджанский писатель, крупный общественный и политический деятель, большевик, нарком иностранных дел (1920—1921) и председатель СНК Азербайджанской ССР (1920—1922).

Биография

Ранние годы

Нариман Нариманов родился 2 (14) апреля 1870 в Тифлисе в бедной азербайджанской семье Кербалаи Наджафа Аллахверди оглы Нариманова и Халимы-ханум Гаджи Мамед Гасым кызы Замановой и был самым младшим из девятерых детей в семье. Его назвали в честь прадеда Наримана Аллахверди, который по сообщению грузинского поэта Г. Орбелиани являлся одним из известных ханенде в Грузии. В своей поэме «Калмасоба» грузинский писатель князь Иоанн Багратиони ставит имя Наримана Аллахверди рядом с именем известного армянского поэта Саят-Новы.

1 (13) сентября 1879 Нариманов поступает в Тифлисскую мусульманскую духовную школу, которую оканчивает 18 (30) июня 1885. 1 (13) сентября 1885 этого же года он поступает на начальный подготовительный курс Закавказской учительской семинарии в Гори. Ранние годы Нариманова были довольно трудными. В своей автобиографии он писал: «Матери моей сильно хотелось отдать меня в русскую школу. В 1882 г. меня приняли в Закавказскую учительскую семинарию, где я и окончил курс. Будучи ещё в выпускном классе, я мечтал о продолжении образования в учительском институте. Но, к сожалению, за два месяца до окончания мною семинарского курса, умер у меня отец. Это обстоятельство сильно повлияло на меня, и я расстался с мечтою о продолжении образования, а стал думать о семье, оставшейся после отца без всяких средств к жизни».

30 мая (11 июня) 1887 Нариманов был переведён на трехгодичное основное отделение Закавказской учительской семинарии в Гори. 26 июля (7 августа) 1887 он в Менглисе начинает свой дневник записью любимых классикой азербайджанской, русской и мировой литературы. 20 июня (2 июля) 1890 Нариман Нариманов окончил Закавказскую учительскую семинарию в Гори. После окончания учительской семинарии Нариманов был назначен учителем в школу села Кызыл-Аджали Борчалинского уезда Тифлисской губернии. В июне 1891 года он переехал в Баку, где начал работать преподавателем азербайджанского и русского языков в приготовительном классе частной Бакинской прогимназии А. Победоносцева.

• Документы Нариманова в его доме-музее в Баку
• Certificate of Nariman Narimanov (Tiflis muslim school, 1885).jpg

  Свидетельство об окончании Тифлисской мусульманской школы, 1885

• Certificate of Nariman Narimanov (Gori Seminaria, 1890).jpg

  Свидетельство об окончании Закавказской учительской семинарии в Гори

«Нариманова читальня»

Нариманов вынашивал план создания национальной публичной библиотеки-читальни. Вместе с Султан Меджид Ганизаде, Г. Махмудбековым и другими он стал собирать комплекты газет, а также произведения таких поэтов и писателей как Низами, Фирдоуси, Саади, Хафиза, Физули, Вагифа, Бакиханова, Закира, М. Ф. Ахундова, С. А. Ширвани. В издательства, редакции газет и журналы различных стран он посылал письма, в которых ходатайствовал об оказании помощи в создании библиотеки. К нему в ответ массово стали поступать газеты, журналы и книги не только из различных частей страны, но из-за рубежа. Впоследствии, в библиотеку, стали также поступать некоторые запрещёнными царским правительством издания: калькутский журнал «Хабль-ульматин» («Прочные узы»), газеты «Иттифак» («Союз») — из Софии, «Аль-Нил» («Нил») — из Каира, «Меламет» («Осуждение»), «Терджумани хагигат» («Переводчик правды»), «Хезинеи фюнун» («Сокровищница наук»), «Маариф» («Просвещение») и «Ахбар» («Известия») — из Стамбула.

Его усилия увенчались успехом. 1 августа 1894 года в Баку открылась первая в Азербайджане общедоступная библиотека-читальня с литературой на родном языке, превратившуюся в просветительский центр для мусульманского населения всего Кавказа. Первым азербайджанским библиотекарем стал ближайший помощник и воспитанник Нариманова — учитель Алискендер Джафарзаде. В народе эта библиотека получила название «Нариманова читальня». Первоначально она располагась по улице Горчакова (впоследствии ул. Малыгина) в доме Керимова, а позже — в доме Лалаева, около парапета (впоследствии сад им. Карла Маркса).

«Нариманова читальня» пользовалась большой популярностью среди населения. Армянский журнал «Мурдж» («Молот») писал: «Ни одна из армянских библиотек не располагает таким количеством читателей, каким располагает эта библиотека. К этому числу надо добавить и тех мулл и сеидов, которые стесняются посещать библиотеку и тайно получают газеты и журналы из указанной библиотеки в домах. Нужно собственными глазами видеть то, как газеты переходят из рук в руки и изнашиваются от массового потребления». Тот же журнал сообщал, что с 8 апреля по 4 мая 1896 года библиотеку посетило 710 человек, из которых 200 русских, 25 грузин, 135 приезжих мусульман, 151 бакинский мусульманин, 8 немцев, 5 французов и 40 евреев. В начале 1898 года в газете «Каспий» сообщалось:

Библиотеку-читальню г. Нариманова в 1897 году посетило: мусульман — 8.619, русских — 6.636, армян — 4.881 и других национальностей — 3.715, а всего — 25.849 лиц, более 1896 года на 4.840. Абонентов на чтение газет, книг и журналов было 326, на 42 более предшествующего года. В том же году библиотекой получалось: газет разных наименований на русском языке 12, персидском — 6 и турецком — 2; ежемесячных журналов на русском языке — 4; еженедельных русских — 5; персидских — 1 и турецких — 2. Приведённые цифры как нельзя более указывают на возрастающую у нас потребность в чтении.

Против деятельности читальни выступило духовенство. Нариман Нариманова обвинили в развращении сознания молодёжи, а сама библиотека была закрыта правительством 5 октября 1898 года «за вредное направление».

Просветительская деятельность

В те годы деятельность Н. Нариманова носила разнообразный характер. Большое внимание он уделял родному языку. В 1899 году он составил учебник «Краткая грамматика тюркско-азербайджанского языка», изданная в Баку. Этот учебник в течение долгого времени служила пособием для обучения азербайджанских детей грамматике своего родного языка. В том же году вышел его второй учебник «Самоучитель русского языка». Нариманов выступал за чистоту азербайджанского языка, резко критиковал тех, кто недооценивал свой язык. В одной из своих статей, опубликованных в газете, он образно выражал свою любовь к нему: «Родной язык! Язык, на котором тебе признаётся в любви милое создание! Язык, звучность и приятность которого были услышаны тобой ещё в виде «баю-бай», который запечатлелся в самых глубоких уголках твоей души!».

Н. Нариманов организует постановку ряда спектаклей, собранные средства от которых он отдаёт на содержание библиотеки, в помощь ученикам. 15 января 1895 года в Баку актёрами-любителями впервые была поставлена драма самого Нариманова «Наданлыг». В 1896 году любительской труппой из «Нариманова читальни» впервые на азербайджанской сцене была поставлена пьеса Николая Гоголя «Ревизор». Сам Нариманов выступил в комедии в роли городничего. Самед Ага Агамалы оглы в своих воспоминаниях писал: «...тюркская (азербайджанская — прим.) публика была ошеломлена правдивостью пьесы, ибо всё это так напоминало окружающую действительность. Это было действительно нечто неслыханное в тюркской жизни».

В это же время он обратился в Главное управление по делам печати с прошением о разрешении издавать на азербайджанском языке с параллельным переводом на русский еженедельную газету «Таза хабарлар» («Новые вести»), но получил отказ.

Начало политической деятельности

В 1902 году поступает на медицинский факультет Новороссийского университета. В 1903 году студенты второго курса ставят в торговом порту для матросов и грузчиков обличительную комедию Тургенева «Холостяк». Постановщик и главный исполнитель — Нариман Нариманов. По окончании Новороссийского университета работал врачом. В 1905 году вступил в мусульманскую социал-демократическую организацию «Гуммет».

По инициативе Гасан-бека Зардаби и Наримана Нариманова в августе 1906 года в Баку состоялся I съезд учителей-мусульман, на котором Нариманов был избран заместителем председателя съезда, коим являлся Зардаби. На съезде обсуждались важные вопросы народного образования. По предложению Нариманова съезд принял решения по вопросам преподавания азербайджанского языка: введение его как обязательного предмета в школах и увеличение числа уроков в неделю, уравнение преподавателей азербайджанского языка в правах с учителями других предметов, а также принятие учителей азербайджанского языка на работу и увольнения с согласия общественности. Некоторые либерально настроенные участники съезда встретили предложения Нариманова крайне отрицательно. Приглашённый на следующий же день бакинский миллионер Гаджи Зейналабдин Тагиев обрушился с резкой критикой в адрес Нариманова: «Вчерашнее ваше решение указывает на то, что съездом руководят недальновидные люди, вроде Нариманова. Знайте кто такой Нариманов: он в кармане не имеет ни одной копейки, учится на мой счёт, а здесь смеет произносить революционные речи и вводит нас в заблуждение. Я прошу отменить вчерашнее решение, так как оно бросает тень на всю нацию перед правительством». В ответ на критику Нариманов сделал яркое заявление, встреченное аплодисментами делегатов съезда:

Товарищи! В числе других стипендиатов г. Тагиева нахожусь и я, но я не знал, что г. Тагиев помогает бедным учителям для того, чтобы они не имели своего мнения. Если до сих пор г. Тагиев помогал студентам для того, чтобы жить только мнение г. Тагиева, то во всяком случае, я не могу из-за своего прошлого и настоящее омрачать позором: молчать там, где нужно кричать. Никому я не давал права и не позволю за презренный металл заставить меня молчать, когда в это же время не только открыто говорят, но проливают свою кровь за освобождение от царского гнёта. Перед всем съездом я с радостью отказываюсь от стипендии г. Тагиева, чтобы быть свободным от тиранов нашего времени и чтобы потомки наши не продавали себя за презренное золото.

В 1906 году он впервые перевёл на азербайджанский язык программу РСДРП. Тогда же, будучи главой социал-демократической партии «Муджахид», отправлял в Персию агитаторов.

20 октября (2 ноября) 1908 Нариман Нариманов на заседании медицинской испытательной комиссии при Новороссийском университете сдал экзамены на степень лекаря и получил диплом врача. 14 (27) ноября 1908 прогрессивная интеллигенция Баку устроила торжественный приём в связи с окончанием Наримановым университета и возвращения его в Баку. В ноябре Нариманов поступает на работу врачом в Бакинскую городскую больницу. В конце месяца он выступает с докладом «Гасан бек Зардаби и театр» в женской русско-татарской школе.

1 марта 1909 года Нариманов был арестован и заключён в Метехский тюремный замок. Его арест вызвал широкий общественный резонанс. В различных газетах, таких как «Баку» от 30 августа, «Закавказье» от 3 сентября, «Таракки» от 17 октября и других, сообщалось об аресте Нариманова, были опубликованы просьбы и ходатайства для его освобождения, в том числе и петиция об освобождении Нариманова в Государственную думу. Поэт Али Назми в своём сатирическом стихотворении «Боюсь» выразил свой протест против ареста Нариманова. В августе Нариман Нариманов был выслан в Астраханский край сроком на 5 лет. В 1911 году политически ссыльный доктор Нариманов оказывает помощь Мечникову в исследовании очагов чумы в глубине Киргизской степи. В 1912 году Нариманова избирают председателем Совета общества «Народных университетов» в Астрахани. Находясь в Астрахани, Нариманов вёл активную культурно-просветительскую работу. Бакинские газеты сообщали следующее:

В результате агитации г. Нариман-бека Нариманова в Астрахани организована первая мусульманская театральная группа и впервые со дня существования Астрахани был дан спектакль на татарском языке… Закладка фундамента мусульманского театра в Астрахани принадлежит целиком Нариман-беку Нариманову… Небезынтересно отметить, что Нариманов, будучи врачом, сам же режиссировал и участвовал в представлениях.

22 мая (4 июня) 1914 Нариманов получает место врача временной лечебницы в Чёрном городе. 14 (27) июня 1914 Нариманов был назначен заведующим отделением 9-й районной больницы. 16 (29) августа 1914 он назначается доверенным врачом страхового общества «Россия» в Баку. 25 сентября (8 октября) 1914 Нариман Нариманов был переведён на должность заведующего 8-й лечебницы, где проработал до 3 (16) мая 1918 и был освобождён в связи с утверждением его комиссаром городского хозяйства Бакинского Совнаркома.

В декабре 1916 года Нариманов избирается в состав правления «Народного дома», легального центра Бакинской партийной организации большевиков. В марте 1917 года становится членом Бакинского комитета РСДРП(б). С 3 июля на азербайджанском языке начала издаваться газета «Гуммет», редактором которой был Нариманов. Ежедневно встречается с рабочими нефтяных промыслов и заводов, читает лекции и доклады на темы: «Русская революция и её постепенный прогресс», «Политические партии и их программы», «Наш взгляд на русскую революцию» и т. п. В марте 1918 год]а входит в состав Комитета революционной обороны Баку. В апреле-июне комиссар городского хозяйства Бакинского Совнаркома. Позднее являлся комиссаром по народному образованию в Астраханской губернии. В 1919 год по предложению Ленина Нариманов был назначен заведующим отделом Ближнего Востока Народного комиссариата иностранных дел. Нарком иностранных дел РСФСР Г. В. Чичерин в записке от 3 августа 1919 г. писал: «Познакомившись с т. Наримановым, я сейчас же убедился, что это превосходный руководитель партийной пропаганды и агитации среди мусульман России и Ближнего Востока».

Деятельность в Азербайджане

В ночь с 27 на 28 апреля 1920 года в Баку началось вооружённое восстание рабочих и коммунистов. Одновременно части XI-й Красной Армии перешли границу. В ходе скоротечной операции мусаватское правительство было свергнуто, а в Азербайджане восстановлена Советская власть. Постановлением ЦК АКП(б) был учреждён Временный военно-революционный комитет Азербайджана (Азревком) во главе с Н. Наримановым. 16 мая специальный поезд с Нариман Наримановым прибыл на бакинский вокзал. На страницах газет крупным шрифтом было написано «Хош гялдин» («Добро пожаловать»). Прибывшего в Баку Нариманова орган АзКП «Коммунист» величал уже как «вождя Мусульманской Советской Социалистической Республики». Газета желала ему «ещё долгие годы жить и работать для дела освобождения сотен миллионов рабов мусульманского Востока от ига грабительской буржуазии».

16 мая Нариманов приезжает в Баку. В тот же день он занимает должность председателя Временного военно-революционного комитета Азербайджана. 1-8 сентября в Баку по инициативе Нариманова состоялся I съезд народов Востока, на котором присутствовали представители 37 мусульманских народов, около 2000 человек; среди делегатов в качестве почётных гостей были Бела Кун, Джон Рид, Хо Ши Мин, Мустафа Субхи и др. I съезд народов Востока в качестве постоянно действующего органа избрал Совет пропаганды и действия народов Востока, в состав которого вошёл Нариманов. Вмешательство Нариманова спасло от репрессий царских генералов Мехмандарова и Шихлинского, обратившись с соответствующим письмом к Ленину.

12 марта 1922 года Нариманов стал председателем Союзного Совета ЗСФСР, оставаясь на этом посту до 13 декабря. 30 декабря того же года постановлением I-й сессии ЦИК СССР I-го созыва Нариман Нариманов был назначен председателем ЦИК СССР. С 25 апреля 1923 года кандидат в члены ЦК РКП(б). При разрешении территориальных споров Нариманов сыграл важнейшую роль в вопросе Нагорного Карабаха, по результатом которого Нагорный Карабах остался в составе Азербайджана. В течение всего 1924 года Нариманов, наряду с государственной работой, читает лекции в институте востоковедения при ЦИК СССР и в Коммунистическом университете трудящихся Востока, сотрудничает с «Правдой» и «Известиями», готовит к печати свои труды о Ленине: «Ленин и мусульманский восток», «В глазах мусульман Ленин — необыкновенное имя», «Ленин и Восток», «Год работы без Ленина». Тогда же написаны его научные исследования: «Пути понимания коммунизма», «Национальный вопрос».

С 28 апреля 1920 года до апреля 1922 года — председатель Совета Народных Комиссаров Азербайджанской ССР. С именем Нариманова тесно связан созыв первого всесоюзного тюркологического съезда. В 1922 году Нариманов в составе первой советской делегации участвовал в работе международной Генуэзской конференции. Перед своим отъездом в Геную Бакинский Совет дал ему специальный наказ: «Бакинский совет обязывает тебя напомнить мировой буржуазии о тех величайших разрушениях, которые были причинены Азербайджану гражданской войной, навязанной нам империализмом, и потребовать полного возмещения убытков». Как член советской делегации, Н. Нариманов отстаивал на ней позицию Советского правительства. По возвращению домой, он выступил с докладом о Генуэзской конференции на съезде трудящихся женщин Закавказья, закончив его словами: «...признаться, из Генуи я уехал под очень тяжёлым впечатлением. К Генуэзской конференции я подхожу не только как коммунист-большевик, но и как литератор, и говорю на основании всего того, что я там видел и слышал: ...Разум в настоящее время в Западной Европе в плену у капитала... Надо скорее объединиться и общими усилиями освободить этот разум из плена капитала». Им была подготовлена специальная книга «Что такое Генуя?».

С 30 декабря 1922 года был председателем ЦИК СССР.

Нелестную характеристику деятельности Нариманова дает О.Г.Шатуновская, бывший секретарь руководителя Бакинского совнаркома, в ту пору секретарь ЦК комсомола. По свидетельству Шатуновской, Нариманов активно препятствовал национализации земли, пытаясь использовать своё служебное положение в личных целях: "Когда второй раз пришла советская власть, Нариманов завладел особняками. Рабочие ЧОНа (частей особого назначения) протестовали, требовали, чтобы в них были детские дома. В то время из сорока губерний России привозили тысячи голодающих детей... Когда мы говорили об этом в Москве, нам сказали: „Мы это знаем, ничего. Пока пусть он будет"... Нариманов был нужен, чтобы придать азербайджанский облик новому советскому правительству Азербайджана, в котором слишком мало было сколько-нибудь заметных азербайджанцев. Большинство образованных азербайджанцев бежали от советской власти в Иран и впоследствии остались в эмиграции. А Нариманов все-таки был известный человек, писатель. И он нужен был как вывеска. Поэтому, до известной меры, его терпели".

Смерть и похороны

Нариман Нариманов скончался 19 марта 1925 года в 20:30 вечера в Москве. Обстоятельства его смерти, по выражению Й. Баберовски, покрыты завесой тайны. По официальной версии смерть наступила от сердечного приступа, случившегося с ним на улице Москвы недалеко от Кремля. Постановлением Президиума ЦИК СССР во всех правительственных учреждениях Москвы и всего Советского Союза были прекращены работы. Коллегия Народного комиссариата иностранных дел объявила двухдневный траур во всех ведомственных учреждениях страны и за её пределами. 20 марта постановлением ЦИК СССР была организована специальная комиссия для организации похорон. Гроб с телом Нариманова установили в тот же день в Колонном зале Дома профсоюзов. Для прощания населения с покойным доступ к его телу был открыт в течение 24 часов. Вечером играл симфонический оркестр города Москвы. День похорон доктора Н. Нариманова был объявлен траурным днём. В связи с этим были отменены все спектакли, концерты, кино и другие развлекательные представления. По случаю смерти на всей территории СССР на пять минут были приспущены все государственные флаги, начиная от правительственных зданий и заканчивая судами военного и торгового флота СССР.

22 марта гроб с телом Нариманова на орудийном лафете был доставлен через площадь Революции на Красную площадь. Впереди гроба шёл командующий Московским военным округом К. Е. Ворошилов, за ним следовали семья покойного, члены ЦИК СССР и союзных республик, СНК и Президиума ЦК профсоюзов СССР. Похороны Н. Нариманова были засняты оператором «Азкино» А. Яловым. В день похорон в 13:00 по московскому времени во всех гарнизонах РККА по приказу Реввоенсовета СССР был произведён салют артиллерийскими выстрелами одной батареи. Там, где не было артиллерии, воинские части произвели ружейный залп холостыми патронами одного батальона. В Москве, Баку, Тифлисе и Эривани было произведено 6 залпов с перерывами в две минуты. Наримана Нариманова похоронили у Кремлёвской стены и он является единственным азербайджанцем, похороненным здесь. На месте захоронения выступали председатель ЦИК СССР от РСФСР М. И. Калинин, член Политбюро Л. Б. Каменев, от Заккрайкома — М. Г. Цхакая, от Совета национальностей — Н. А. Скрыпник. Республики Средней Азии представлял А. И. Исламов. Зато от Азербайджана не было никого.

Орджоникидзе в своей статье памяти о Нариманове называл его «самым крупным представителем нашей партии на Востоке».

В Ульяновске в день его смерти Казанский тракт был переименован в Наримановское шоссе (ныне Проспект Нариманова).

Литературное творчество

Нариманов — крупный азербайджанский романист и драматург. В своих произведениях он отражал этапы борьбы за раскрепощение Востока. По своей художественной манере Нариманов — реалист-бытовик с публицистическим уклоном.

Нариман Нариманов создал ряд крупных художественных произведений, имевшие огромное значение для развития азербайджанской литературы. В 1895 году в Баку была опубликована пьеса «Беда от языка» или «Шамдан-бек». В 1896 году вышел его роман «Бахадур и Сона», или как сам автор его назвал «Маленький роман», в основе сюжета которого лежит любовь азербайджанского юноши Бахадура и армянской девушки Соны. Роман вызвал гневную реакцию у духовенства. Это произведение стало первым реалистическим романом в азербайджанской литературе. Нариманов — автор первой в истории азербайджанской литературы исторической трагедии «Надир-шах» (1899). Долгое время царские власти воспрепятствовали постановки трагедии и она была поставлена на азербайджанской сцене лишь после Первой русской революции.

В повести «Пир» Нариманов выступает против религии, бичует фанатизм и разоблачает духовенство царской России. Это произведение — один из лучших образцов агитационно-пропагандистской, антирелигиозной литературы. В этом же духе написана и другая повесть «Наданлык» («Невежество»). В 1915 году был опубликован его рассказ «Приключения одного селения».

В литературно-критических статьях Нариманов рассматривал проблемы реализма в сочинениях Касум-бека Закира, Мирзы Фатали Ахундова, Джалила Мамедкулизаде, А. Сабира и др.. Он отстаивал реализм, критиковал теорию «чистого» искусства. Автор воспоминаний о В. И. Ленине.

По мотивам произведений Наримана Нариманова в 1956 году был снят фильм Шамдан-бек (реж. Р. Казимовский), а в 1962 году поставлена опера Бахадур и Сона композитора Сулеймана Алескерова.

Мировоззрение

В 1890-х гг. Нариман Нариманов стоял на просветительских позициях и выдвигал демократические, гуманистические, интернационалистические идеи, но уже в годы Первой русской революции он начал склоняться к позиции марксизма.

Важное место в его мировоззрение занимал вопрос о государстве, к которому он подходил исторически, выдвигая идею народовластия. Он писал: «Необходимо внедрить в сознание нации, что государство должно служить интересам нации, родины, а не наоборот. Трудовой люд должен понять, что государство возникло не по воле и молитвам божеским. Достаточно, чтобы он понял это. В таком случае можно считать, что порох готов, нужна только искра». Вспоминая два года борьбы за победу советской власти в Азербайджане, Нариманов писал:

В течение двух лет мы, коммунисты, находясь в России, всё время думали об Азербайджане, каждую минуту заботились о нём. Если наши тела были в России, наша душа была в Азербайджане. Мы твёрдо знали, что Азербайджан не может существовать без России, что Азербайджан должен иметь связь с Россией. Мы твёрдо знали, что турки, англичане и другие захватчики приходят в Азербайджан ради своих интересов, что они там временно, а вечное счастье Азербайджанской республики связано с Россией.

Касаясь суверенитета Азербайджанской ССР, он отмечал, что "все наши учреждения свободны и самостоятельны и никаких ниоткуда давлений нет и мы ни у кого не спрашиваем: можно ли издавать такие-то законы или нет", но суверенитет Азербайджана нуждается в братском сотрудничестве и взаимопомощи: "Ныне, вопрос (о независимости — прим.) находится в такой плоскости: Армянская республика вполне зависит от нас, так как она всё будет получать от Советского Азербайджана. В Грузию мы отправляем совершенно бесплатно нефть, без счетов, без всего Советская Россия присылает 25000 комплектов обмундирования, из Советской России мы получаем миллионы пудов хлеба, массу сахару и много прочего. И никаких счетов, никакой бухгалтерии на всё это не ведётся".

Семья

Летом 1915 года Нариман Нариманов женился на Гюльсум-ханум Мир-Кязим кызы (1900—1953), которая получила домашнее образование и хорошо владела русским языком. Ещё 8 марта 1914 года поэт Абдулла Шаиг посвятил стихотворение обручению Нариманова с Гюльсум-ханум:

Обручился ты, слышал я, да будет счастье. Пусть судьба твоя будет ясной подобно утренней звезде. Здравствуй долгие годы с новобрачной своей. Пусть спокойным будет ваш жизненный путь. После бурь и штормов, ясное дело, Прекрасно бывает спокойствие и отдых. Нет, ты пламя такое, которое не любит спокойствия, От могучей руки твоей сгинет грозный враг.

2 декабря 1919 года у семейной пары родился сын Наджаф. В 1940 году он окончил военное училище в Киеве. Во время Великой Отечественной войны Наджаф Нариманов, будучи командиром танкового взвода, принимал участие в освобождении Сталинграда и в боях на Донбассе. Погиб в бою за Волноваху.

Память

• В честь Нариманова были выпущены почтовые марки СССР и Азербайджана.
• В 1965 году памятник Нариманову был установлен в Сумгаите (архитекторы Э. Исмайлов, Ф. Леонтьева), а в 1972 году — в Баку (скульптор Дж. Карягды).
• В 1977 году в Баку был открыт Мемориальный музей Наримана Нариманова.
• О жизни Наримана Нариманова был снят фильм «Звёзды не гаснут», в главной роли - Владимир Самойлов.
• Писатель Мирза Ибрагимов создал роман-эпопею «Пэр-ванэ», посвящённой жизни и революционной деятельности Нариманова.
• Мемориальная доска Нариман Нариманова установлена в Баку, на стене дома, в котором жил Нариманов. Ныне в этом здании расположен первый корпус Национального музея искусств Азербайджана.
• В Баку на доме по улице Наджафгулу Рафиева, где Нариманов с 1914 по 1917 год работал врачом установлена мемориальная доска. Сейчас тут расположен Азербайджанский музей медицины.
• Мемориальная доска Нариманова установлена на стене дома в Москве (улица Поварская, № 11), где жил Нариманов.
• 28 мая 2013 года состоялось открытие мемориальной доски Нариманова в Казани, на доме № 52 по ул. Наримана Нариманова.

• Buildings in Istiglaliyyat Street of Baku, 35.jpg

  Здание мемориального музея Наримана Нариманова в Баку.

• Ошибка создания миниатюры: Файл не найден

  Мемориальная доска на стене здания в Баку, где Нариманов с 1914 по 1917 год работал врачом

• Nariman Narimanov's plague on De Burs palace Baku.JPG

  Мемориальная доска Нариманова на стене дома в Баку, в котором жил Нариманов. Ныне в этом здании расположен первый корпус Национального музея искусств Азербайджана

• Plague of Nariman Narimanov on Povarskaya Street 11.jpg

  Мемориальная доска Нариманова на стене дома в Москве (улица Поварская, № 11), где жил Нариманов

Объекты, названные в честь Н. Нариманова

Внешние видеофайлы
	[www.youtube.com/watch?v=WUz9_rxWNCk Фильм «Звёзды не гаснут», 1971 (на русск.)]

Именем Наримана Нариманова названы:

Поселок в Волгоградской области

• Город и одноимённый район в Астраханской области (Россия).
• Азербайджанский медицинский университет.
• Саринский рыбокомбинат в Ленкоранском районе (Азербайджан).
• Бакинская детская клиническая больница.
• Улицы в городах
  • России (Москве, Казани, Астрахани, Волжском, Костроме, Ростове-на-Дону, Воронеже, Касимове, Шатуре и Набережных Челнах)
  • Азербайджана (Гяндже, Имишли)
• Улица в посёлке Чернянка Белгородской области (Россия).
• Проспект, район, станция метро, обувная фабрика и кинотеатр в Баку
• Проспект (см. Проспект Нариманова (Ульяновск)) и площадь в Ульяновске.
• Аэропорт в Астрахани (Россия) .
• Дом культуры в Шатуре.
• Центральный парк в Кусарах (Азербайджан).
• Населённые пункты Азербайджана
  • Сёла Нариманлы в Шамкирском и Геранбойском
  • Нариманкенд в Билясуварском, Гобустанском, Кедабекском и Сабирабадском
  • Посёлок городского типа Нариманабад в Ленкоранском и деревня с таким же названием в Евлахском районах Азербайджана.
• Футбольный стадион в Нефтчале.
• Колхозы в Кулинском районе Дагестана и Володарском районе Астраханской области.
• Городская средняя школа № 9 в Евлахском районе Азербайджана.
• Школа № 2 имени Наримана Нариманова в городе Худат.
• Школа № 5 имени Нариманова в городе Каракол, Киргизия

Именем Нариманова были названы:

• Московский институт востоковедения
• В 1981 году его имя было присвоено посёлку в Узбекистане (ныне город Пайарык).
• Бакинская обувная фабрика.
• Памятник в городе Нариманове (Астраханская область, Россия).

• Памятники Нариману Нариманову
• Ошибка создания миниатюры: Файл не найден

  Памятник Нариманову перед Домом культуры, носящим его имя. Сумгайыт. Скульптор Мир-Али Мир-Касимов

• Monument to Narimanov in Qusar city.jpg

  Памятник в Кусарах

• Ошибка создания миниатюры: Файл не найден

  Памятник в Баку

Образ Н. Нариманова в художественных фильмах

• 1971 — «Звёзды не гаснут» (реж. А. Ибрагимов) — Владимир Самойлов.
• 1981 — Послезавтра, в полночь (реж. А. Бабаев) — Мелик Дадашев.

В филателии

• 1973 CPA 4269.jpg

  Почтовая марка СССР, 1973 год

• Stamp of Azerbaijan 442.jpg

  Почтовая марка Азербайджана, 1997 год

Награды и звания

• Бронзовая медаль (1897) — за добросовестную работу в гимназии
• Орден Станислава III степени (1899)
• Орден Красного Знамени (1921)
• Почётный Пролетарский нагрудный знак Азербайджанской ССР
• Почётный гражданин Дагестанской АССР

Ссылки

• Густерин П. В. [islam-info.ru/raznoe/page,1,1583-pamyati-narimana-narimanova.html Памяти Наримана Нариманова].
• www.oval.ru/enc/46208.html
• www.persona.myfind.ru/people/8354.html
• www.praviteli.org/ussr/ussr1/narimanov.php

Литература

• Баберовски Й. Враг есть везде. Сталинизм на Кавказе. — М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), Фонд «Президентский центр Б.Н. Ельцина», 2010. — 855 с. — ISBN 978-5-8243-1435-9.
• Казиев М. Нариман Нариманов. (Жизнь и деятельность). — Баку: Азербайджанское гос. изд-во, 1970. — 186 с.

Отрывок, характеризующий Нариманов, Нариман Кербалаи Наджаф оглы

– Соня, ты прочла письмо? – сказала она.
– Да, – тихо сказала Соня.
Наташа восторженно улыбнулась.
– Нет, Соня, я не могу больше! – сказала она. – Я не могу больше скрывать от тебя. Ты знаешь, мы любим друг друга!… Соня, голубчик, он пишет… Соня…
Соня, как бы не веря своим ушам, смотрела во все глаза на Наташу.
– А Болконский? – сказала она.
– Ах, Соня, ах коли бы ты могла знать, как я счастлива! – сказала Наташа. – Ты не знаешь, что такое любовь…
– Но, Наташа, неужели то всё кончено?
Наташа большими, открытыми глазами смотрела на Соню, как будто не понимая ее вопроса.
– Что ж, ты отказываешь князю Андрею? – сказала Соня.
– Ах, ты ничего не понимаешь, ты не говори глупости, ты слушай, – с мгновенной досадой сказала Наташа.
– Нет, я не могу этому верить, – повторила Соня. – Я не понимаю. Как же ты год целый любила одного человека и вдруг… Ведь ты только три раза видела его. Наташа, я тебе не верю, ты шалишь. В три дня забыть всё и так…
– Три дня, – сказала Наташа. – Мне кажется, я сто лет люблю его. Мне кажется, что я никого никогда не любила прежде его. Ты этого не можешь понять. Соня, постой, садись тут. – Наташа обняла и поцеловала ее.
– Мне говорили, что это бывает и ты верно слышала, но я теперь только испытала эту любовь. Это не то, что прежде. Как только я увидала его, я почувствовала, что он мой властелин, и я раба его, и что я не могу не любить его. Да, раба! Что он мне велит, то я и сделаю. Ты не понимаешь этого. Что ж мне делать? Что ж мне делать, Соня? – говорила Наташа с счастливым и испуганным лицом.
– Но ты подумай, что ты делаешь, – говорила Соня, – я не могу этого так оставить. Эти тайные письма… Как ты могла его допустить до этого? – говорила она с ужасом и с отвращением, которое она с трудом скрывала.
– Я тебе говорила, – отвечала Наташа, – что у меня нет воли, как ты не понимаешь этого: я его люблю!
– Так я не допущу до этого, я расскажу, – с прорвавшимися слезами вскрикнула Соня.
– Что ты, ради Бога… Ежели ты расскажешь, ты мой враг, – заговорила Наташа. – Ты хочешь моего несчастия, ты хочешь, чтоб нас разлучили…
Увидав этот страх Наташи, Соня заплакала слезами стыда и жалости за свою подругу.
– Но что было между вами? – спросила она. – Что он говорил тебе? Зачем он не ездит в дом?
Наташа не отвечала на ее вопрос.
– Ради Бога, Соня, никому не говори, не мучай меня, – упрашивала Наташа. – Ты помни, что нельзя вмешиваться в такие дела. Я тебе открыла…
– Но зачем эти тайны! Отчего же он не ездит в дом? – спрашивала Соня. – Отчего он прямо не ищет твоей руки? Ведь князь Андрей дал тебе полную свободу, ежели уж так; но я не верю этому. Наташа, ты подумала, какие могут быть тайные причины ?
Наташа удивленными глазами смотрела на Соню. Видно, ей самой в первый раз представлялся этот вопрос и она не знала, что отвечать на него.
– Какие причины, не знаю. Но стало быть есть причины!
Соня вздохнула и недоверчиво покачала головой.
– Ежели бы были причины… – начала она. Но Наташа угадывая ее сомнение, испуганно перебила ее.
– Соня, нельзя сомневаться в нем, нельзя, нельзя, ты понимаешь ли? – прокричала она.
– Любит ли он тебя?
– Любит ли? – повторила Наташа с улыбкой сожаления о непонятливости своей подруги. – Ведь ты прочла письмо, ты видела его?
– Но если он неблагородный человек?
– Он!… неблагородный человек? Коли бы ты знала! – говорила Наташа.
– Если он благородный человек, то он или должен объявить свое намерение, или перестать видеться с тобой; и ежели ты не хочешь этого сделать, то я сделаю это, я напишу ему, я скажу папа, – решительно сказала Соня.
– Да я жить не могу без него! – закричала Наташа.
– Наташа, я не понимаю тебя. И что ты говоришь! Вспомни об отце, о Nicolas.
– Мне никого не нужно, я никого не люблю, кроме его. Как ты смеешь говорить, что он неблагороден? Ты разве не знаешь, что я его люблю? – кричала Наташа. – Соня, уйди, я не хочу с тобой ссориться, уйди, ради Бога уйди: ты видишь, как я мучаюсь, – злобно кричала Наташа сдержанно раздраженным и отчаянным голосом. Соня разрыдалась и выбежала из комнаты.
Наташа подошла к столу и, не думав ни минуты, написала тот ответ княжне Марье, который она не могла написать целое утро. В письме этом она коротко писала княжне Марье, что все недоразуменья их кончены, что, пользуясь великодушием князя Андрея, который уезжая дал ей свободу, она просит ее забыть всё и простить ее ежели она перед нею виновата, но что она не может быть его женой. Всё это ей казалось так легко, просто и ясно в эту минуту.

В пятницу Ростовы должны были ехать в деревню, а граф в среду поехал с покупщиком в свою подмосковную.
В день отъезда графа, Соня с Наташей были званы на большой обед к Карагиным, и Марья Дмитриевна повезла их. На обеде этом Наташа опять встретилась с Анатолем, и Соня заметила, что Наташа говорила с ним что то, желая не быть услышанной, и всё время обеда была еще более взволнована, чем прежде. Когда они вернулись домой, Наташа начала первая с Соней то объяснение, которого ждала ее подруга.
– Вот ты, Соня, говорила разные глупости про него, – начала Наташа кротким голосом, тем голосом, которым говорят дети, когда хотят, чтобы их похвалили. – Мы объяснились с ним нынче.
– Ну, что же, что? Ну что ж он сказал? Наташа, как я рада, что ты не сердишься на меня. Говори мне всё, всю правду. Что же он сказал?
Наташа задумалась.
– Ах Соня, если бы ты знала его так, как я! Он сказал… Он спрашивал меня о том, как я обещала Болконскому. Он обрадовался, что от меня зависит отказать ему.
Соня грустно вздохнула.
– Но ведь ты не отказала Болконскому, – сказала она.
– А может быть я и отказала! Может быть с Болконским всё кончено. Почему ты думаешь про меня так дурно?
– Я ничего не думаю, я только не понимаю этого…
– Подожди, Соня, ты всё поймешь. Увидишь, какой он человек. Ты не думай дурное ни про меня, ни про него.
– Я ни про кого не думаю дурное: я всех люблю и всех жалею. Но что же мне делать?
Соня не сдавалась на нежный тон, с которым к ней обращалась Наташа. Чем размягченнее и искательнее было выражение лица Наташи, тем серьезнее и строже было лицо Сони.
– Наташа, – сказала она, – ты просила меня не говорить с тобой, я и не говорила, теперь ты сама начала. Наташа, я не верю ему. Зачем эта тайна?
– Опять, опять! – перебила Наташа.
– Наташа, я боюсь за тебя.
– Чего бояться?
– Я боюсь, что ты погубишь себя, – решительно сказала Соня, сама испугавшись того что она сказала.
Лицо Наташи опять выразило злобу.
– И погублю, погублю, как можно скорее погублю себя. Не ваше дело. Не вам, а мне дурно будет. Оставь, оставь меня. Я ненавижу тебя.
– Наташа! – испуганно взывала Соня.
– Ненавижу, ненавижу! И ты мой враг навсегда!
Наташа выбежала из комнаты.
Наташа не говорила больше с Соней и избегала ее. С тем же выражением взволнованного удивления и преступности она ходила по комнатам, принимаясь то за то, то за другое занятие и тотчас же бросая их.
Как это ни тяжело было для Сони, но она, не спуская глаз, следила за своей подругой.
Накануне того дня, в который должен был вернуться граф, Соня заметила, что Наташа сидела всё утро у окна гостиной, как будто ожидая чего то и что она сделала какой то знак проехавшему военному, которого Соня приняла за Анатоля.
Соня стала еще внимательнее наблюдать свою подругу и заметила, что Наташа была всё время обеда и вечер в странном и неестественном состоянии (отвечала невпопад на делаемые ей вопросы, начинала и не доканчивала фразы, всему смеялась).
После чая Соня увидала робеющую горничную девушку, выжидавшую ее у двери Наташи. Она пропустила ее и, подслушав у двери, узнала, что опять было передано письмо. И вдруг Соне стало ясно, что у Наташи был какой нибудь страшный план на нынешний вечер. Соня постучалась к ней. Наташа не пустила ее.
«Она убежит с ним! думала Соня. Она на всё способна. Нынче в лице ее было что то особенно жалкое и решительное. Она заплакала, прощаясь с дяденькой, вспоминала Соня. Да это верно, она бежит с ним, – но что мне делать?» думала Соня, припоминая теперь те признаки, которые ясно доказывали, почему у Наташи было какое то страшное намерение. «Графа нет. Что мне делать, написать к Курагину, требуя от него объяснения? Но кто велит ему ответить? Писать Пьеру, как просил князь Андрей в случае несчастия?… Но может быть, в самом деле она уже отказала Болконскому (она вчера отослала письмо княжне Марье). Дяденьки нет!» Сказать Марье Дмитриевне, которая так верила в Наташу, Соне казалось ужасно. «Но так или иначе, думала Соня, стоя в темном коридоре: теперь или никогда пришло время доказать, что я помню благодеяния их семейства и люблю Nicolas. Нет, я хоть три ночи не буду спать, а не выйду из этого коридора и силой не пущу ее, и не дам позору обрушиться на их семейство», думала она.


Анатоль последнее время переселился к Долохову. План похищения Ростовой уже несколько дней был обдуман и приготовлен Долоховым, и в тот день, когда Соня, подслушав у двери Наташу, решилась оберегать ее, план этот должен был быть приведен в исполнение. Наташа в десять часов вечера обещала выйти к Курагину на заднее крыльцо. Курагин должен был посадить ее в приготовленную тройку и везти за 60 верст от Москвы в село Каменку, где был приготовлен расстриженный поп, который должен был обвенчать их. В Каменке и была готова подстава, которая должна была вывезти их на Варшавскую дорогу и там на почтовых они должны были скакать за границу.
У Анатоля были и паспорт, и подорожная, и десять тысяч денег, взятые у сестры, и десять тысяч, занятые через посредство Долохова.
Два свидетеля – Хвостиков, бывший приказный, которого употреблял для игры Долохов и Макарин, отставной гусар, добродушный и слабый человек, питавший беспредельную любовь к Курагину – сидели в первой комнате за чаем.
В большом кабинете Долохова, убранном от стен до потолка персидскими коврами, медвежьими шкурами и оружием, сидел Долохов в дорожном бешмете и сапогах перед раскрытым бюро, на котором лежали счеты и пачки денег. Анатоль в расстегнутом мундире ходил из той комнаты, где сидели свидетели, через кабинет в заднюю комнату, где его лакей француз с другими укладывал последние вещи. Долохов считал деньги и записывал.
– Ну, – сказал он, – Хвостикову надо дать две тысячи.
– Ну и дай, – сказал Анатоль.
– Макарка (они так звали Макарина), этот бескорыстно за тебя в огонь и в воду. Ну вот и кончены счеты, – сказал Долохов, показывая ему записку. – Так?
– Да, разумеется, так, – сказал Анатоль, видимо не слушавший Долохова и с улыбкой, не сходившей у него с лица, смотревший вперед себя.
Долохов захлопнул бюро и обратился к Анатолю с насмешливой улыбкой.
– А знаешь что – брось всё это: еще время есть! – сказал он.
– Дурак! – сказал Анатоль. – Перестань говорить глупости. Ежели бы ты знал… Это чорт знает, что такое!
– Право брось, – сказал Долохов. – Я тебе дело говорю. Разве это шутка, что ты затеял?
– Ну, опять, опять дразнить? Пошел к чорту! А?… – сморщившись сказал Анатоль. – Право не до твоих дурацких шуток. – И он ушел из комнаты.
Долохов презрительно и снисходительно улыбался, когда Анатоль вышел.
– Ты постой, – сказал он вслед Анатолю, – я не шучу, я дело говорю, поди, поди сюда.
Анатоль опять вошел в комнату и, стараясь сосредоточить внимание, смотрел на Долохова, очевидно невольно покоряясь ему.
– Ты меня слушай, я тебе последний раз говорю. Что мне с тобой шутить? Разве я тебе перечил? Кто тебе всё устроил, кто попа нашел, кто паспорт взял, кто денег достал? Всё я.
– Ну и спасибо тебе. Ты думаешь я тебе не благодарен? – Анатоль вздохнул и обнял Долохова.
– Я тебе помогал, но всё же я тебе должен правду сказать: дело опасное и, если разобрать, глупое. Ну, ты ее увезешь, хорошо. Разве это так оставят? Узнается дело, что ты женат. Ведь тебя под уголовный суд подведут…
– Ах! глупости, глупости! – опять сморщившись заговорил Анатоль. – Ведь я тебе толковал. А? – И Анатоль с тем особенным пристрастием (которое бывает у людей тупых) к умозаключению, до которого они дойдут своим умом, повторил то рассуждение, которое он раз сто повторял Долохову. – Ведь я тебе толковал, я решил: ежели этот брак будет недействителен, – cказал он, загибая палец, – значит я не отвечаю; ну а ежели действителен, всё равно: за границей никто этого не будет знать, ну ведь так? И не говори, не говори, не говори!
– Право, брось! Ты только себя свяжешь…
– Убирайся к чорту, – сказал Анатоль и, взявшись за волосы, вышел в другую комнату и тотчас же вернулся и с ногами сел на кресло близко перед Долоховым. – Это чорт знает что такое! А? Ты посмотри, как бьется! – Он взял руку Долохова и приложил к своему сердцу. – Ah! quel pied, mon cher, quel regard! Une deesse!! [О! Какая ножка, мой друг, какой взгляд! Богиня!!] A?
Долохов, холодно улыбаясь и блестя своими красивыми, наглыми глазами, смотрел на него, видимо желая еще повеселиться над ним.
– Ну деньги выйдут, тогда что?
– Тогда что? А? – повторил Анатоль с искренним недоумением перед мыслью о будущем. – Тогда что? Там я не знаю что… Ну что глупости говорить! – Он посмотрел на часы. – Пора!
Анатоль пошел в заднюю комнату.
– Ну скоро ли вы? Копаетесь тут! – крикнул он на слуг.
Долохов убрал деньги и крикнув человека, чтобы велеть подать поесть и выпить на дорогу, вошел в ту комнату, где сидели Хвостиков и Макарин.
Анатоль в кабинете лежал, облокотившись на руку, на диване, задумчиво улыбался и что то нежно про себя шептал своим красивым ртом.
– Иди, съешь что нибудь. Ну выпей! – кричал ему из другой комнаты Долохов.
– Не хочу! – ответил Анатоль, всё продолжая улыбаться.
– Иди, Балага приехал.
Анатоль встал и вошел в столовую. Балага был известный троечный ямщик, уже лет шесть знавший Долохова и Анатоля, и служивший им своими тройками. Не раз он, когда полк Анатоля стоял в Твери, с вечера увозил его из Твери, к рассвету доставлял в Москву и увозил на другой день ночью. Не раз он увозил Долохова от погони, не раз он по городу катал их с цыганами и дамочками, как называл Балага. Не раз он с их работой давил по Москве народ и извозчиков, и всегда его выручали его господа, как он называл их. Не одну лошадь он загнал под ними. Не раз он был бит ими, не раз напаивали они его шампанским и мадерой, которую он любил, и не одну штуку он знал за каждым из них, которая обыкновенному человеку давно бы заслужила Сибирь. В кутежах своих они часто зазывали Балагу, заставляли его пить и плясать у цыган, и не одна тысяча их денег перешла через его руки. Служа им, он двадцать раз в году рисковал и своей жизнью и своей шкурой, и на их работе переморил больше лошадей, чем они ему переплатили денег. Но он любил их, любил эту безумную езду, по восемнадцати верст в час, любил перекувырнуть извозчика и раздавить пешехода по Москве, и во весь скок пролететь по московским улицам. Он любил слышать за собой этот дикий крик пьяных голосов: «пошел! пошел!» тогда как уж и так нельзя было ехать шибче; любил вытянуть больно по шее мужика, который и так ни жив, ни мертв сторонился от него. «Настоящие господа!» думал он.
Анатоль и Долохов тоже любили Балагу за его мастерство езды и за то, что он любил то же, что и они. С другими Балага рядился, брал по двадцати пяти рублей за двухчасовое катанье и с другими только изредка ездил сам, а больше посылал своих молодцов. Но с своими господами, как он называл их, он всегда ехал сам и никогда ничего не требовал за свою работу. Только узнав через камердинеров время, когда были деньги, он раз в несколько месяцев приходил поутру, трезвый и, низко кланяясь, просил выручить его. Его всегда сажали господа.
– Уж вы меня вызвольте, батюшка Федор Иваныч или ваше сиятельство, – говорил он. – Обезлошадничал вовсе, на ярманку ехать уж ссудите, что можете.
И Анатоль и Долохов, когда бывали в деньгах, давали ему по тысяче и по две рублей.
Балага был русый, с красным лицом и в особенности красной, толстой шеей, приземистый, курносый мужик, лет двадцати семи, с блестящими маленькими глазами и маленькой бородкой. Он был одет в тонком синем кафтане на шелковой подкладке, надетом на полушубке.
Он перекрестился на передний угол и подошел к Долохову, протягивая черную, небольшую руку.
– Федору Ивановичу! – сказал он, кланяясь.
– Здорово, брат. – Ну вот и он.
– Здравствуй, ваше сиятельство, – сказал он входившему Анатолю и тоже протянул руку.
– Я тебе говорю, Балага, – сказал Анатоль, кладя ему руки на плечи, – любишь ты меня или нет? А? Теперь службу сослужи… На каких приехал? А?
– Как посол приказал, на ваших на зверьях, – сказал Балага.
– Ну, слышишь, Балага! Зарежь всю тройку, а чтобы в три часа приехать. А?
– Как зарежешь, на чем поедем? – сказал Балага, подмигивая.
– Ну, я тебе морду разобью, ты не шути! – вдруг, выкатив глаза, крикнул Анатоль.
– Что ж шутить, – посмеиваясь сказал ямщик. – Разве я для своих господ пожалею? Что мочи скакать будет лошадям, то и ехать будем.
– А! – сказал Анатоль. – Ну садись.
– Что ж, садись! – сказал Долохов.
– Постою, Федор Иванович.
– Садись, врешь, пей, – сказал Анатоль и налил ему большой стакан мадеры. Глаза ямщика засветились на вино. Отказываясь для приличия, он выпил и отерся шелковым красным платком, который лежал у него в шапке.
– Что ж, когда ехать то, ваше сиятельство?
– Да вот… (Анатоль посмотрел на часы) сейчас и ехать. Смотри же, Балага. А? Поспеешь?
– Да как выезд – счастлив ли будет, а то отчего же не поспеть? – сказал Балага. – Доставляли же в Тверь, в семь часов поспевали. Помнишь небось, ваше сиятельство.
– Ты знаешь ли, на Рожество из Твери я раз ехал, – сказал Анатоль с улыбкой воспоминания, обращаясь к Макарину, который во все глаза умиленно смотрел на Курагина. – Ты веришь ли, Макарка, что дух захватывало, как мы летели. Въехали в обоз, через два воза перескочили. А?
– Уж лошади ж были! – продолжал рассказ Балага. – Я тогда молодых пристяжных к каурому запрег, – обратился он к Долохову, – так веришь ли, Федор Иваныч, 60 верст звери летели; держать нельзя, руки закоченели, мороз был. Бросил вожжи, держи, мол, ваше сиятельство, сам, так в сани и повалился. Так ведь не то что погонять, до места держать нельзя. В три часа донесли черти. Издохла левая только.


Анатоль вышел из комнаты и через несколько минут вернулся в подпоясанной серебряным ремнем шубке и собольей шапке, молодцовато надетой на бекрень и очень шедшей к его красивому лицу. Поглядевшись в зеркало и в той самой позе, которую он взял перед зеркалом, став перед Долоховым, он взял стакан вина.
– Ну, Федя, прощай, спасибо за всё, прощай, – сказал Анатоль. – Ну, товарищи, друзья… он задумался… – молодости… моей, прощайте, – обратился он к Макарину и другим.
Несмотря на то, что все они ехали с ним, Анатоль видимо хотел сделать что то трогательное и торжественное из этого обращения к товарищам. Он говорил медленным, громким голосом и выставив грудь покачивал одной ногой. – Все возьмите стаканы; и ты, Балага. Ну, товарищи, друзья молодости моей, покутили мы, пожили, покутили. А? Теперь, когда свидимся? за границу уеду. Пожили, прощай, ребята. За здоровье! Ура!.. – сказал он, выпил свой стакан и хлопнул его об землю.
– Будь здоров, – сказал Балага, тоже выпив свой стакан и обтираясь платком. Макарин со слезами на глазах обнимал Анатоля. – Эх, князь, уж как грустно мне с тобой расстаться, – проговорил он.
– Ехать, ехать! – закричал Анатоль.
Балага было пошел из комнаты.
– Нет, стой, – сказал Анатоль. – Затвори двери, сесть надо. Вот так. – Затворили двери, и все сели.
– Ну, теперь марш, ребята! – сказал Анатоль вставая.
Лакей Joseph подал Анатолю сумку и саблю, и все вышли в переднюю.
– А шуба где? – сказал Долохов. – Эй, Игнатка! Поди к Матрене Матвеевне, спроси шубу, салоп соболий. Я слыхал, как увозят, – сказал Долохов, подмигнув. – Ведь она выскочит ни жива, ни мертва, в чем дома сидела; чуть замешкаешься, тут и слезы, и папаша, и мамаша, и сейчас озябла и назад, – а ты в шубу принимай сразу и неси в сани.
Лакей принес женский лисий салоп.
– Дурак, я тебе сказал соболий. Эй, Матрешка, соболий! – крикнул он так, что далеко по комнатам раздался его голос.
Красивая, худая и бледная цыганка, с блестящими, черными глазами и с черными, курчавыми сизого отлива волосами, в красной шали, выбежала с собольим салопом на руке.
– Что ж, мне не жаль, ты возьми, – сказала она, видимо робея перед своим господином и жалея салопа.
Долохов, не отвечая ей, взял шубу, накинул ее на Матрешу и закутал ее.
– Вот так, – сказал Долохов. – И потом вот так, – сказал он, и поднял ей около головы воротник, оставляя его только перед лицом немного открытым. – Потом вот так, видишь? – и он придвинул голову Анатоля к отверстию, оставленному воротником, из которого виднелась блестящая улыбка Матреши.
– Ну прощай, Матреша, – сказал Анатоль, целуя ее. – Эх, кончена моя гульба здесь! Стешке кланяйся. Ну, прощай! Прощай, Матреша; ты мне пожелай счастья.
– Ну, дай то вам Бог, князь, счастья большого, – сказала Матреша, с своим цыганским акцентом.
У крыльца стояли две тройки, двое молодцов ямщиков держали их. Балага сел на переднюю тройку, и, высоко поднимая локти, неторопливо разобрал вожжи. Анатоль и Долохов сели к нему. Макарин, Хвостиков и лакей сели в другую тройку.
– Готовы, что ль? – спросил Балага.
– Пущай! – крикнул он, заматывая вокруг рук вожжи, и тройка понесла бить вниз по Никитскому бульвару.
– Тпрру! Поди, эй!… Тпрру, – только слышался крик Балаги и молодца, сидевшего на козлах. На Арбатской площади тройка зацепила карету, что то затрещало, послышался крик, и тройка полетела по Арбату.
Дав два конца по Подновинскому Балага стал сдерживать и, вернувшись назад, остановил лошадей у перекрестка Старой Конюшенной.
Молодец соскочил держать под уздцы лошадей, Анатоль с Долоховым пошли по тротуару. Подходя к воротам, Долохов свистнул. Свисток отозвался ему и вслед за тем выбежала горничная.
– На двор войдите, а то видно, сейчас выйдет, – сказала она.
Долохов остался у ворот. Анатоль вошел за горничной на двор, поворотил за угол и вбежал на крыльцо.
Гаврило, огромный выездной лакей Марьи Дмитриевны, встретил Анатоля.
– К барыне пожалуйте, – басом сказал лакей, загораживая дорогу от двери.
– К какой барыне? Да ты кто? – запыхавшимся шопотом спрашивал Анатоль.
– Пожалуйте, приказано привесть.
– Курагин! назад, – кричал Долохов. – Измена! Назад!
Долохов у калитки, у которой он остановился, боролся с дворником, пытавшимся запереть за вошедшим Анатолем калитку. Долохов последним усилием оттолкнул дворника и схватив за руку выбежавшего Анатоля, выдернул его за калитку и побежал с ним назад к тройке.


Марья Дмитриевна, застав заплаканную Соню в коридоре, заставила ее во всем признаться. Перехватив записку Наташи и прочтя ее, Марья Дмитриевна с запиской в руке взошла к Наташе.
– Мерзавка, бесстыдница, – сказала она ей. – Слышать ничего не хочу! – Оттолкнув удивленными, но сухими глазами глядящую на нее Наташу, она заперла ее на ключ и приказав дворнику пропустить в ворота тех людей, которые придут нынче вечером, но не выпускать их, а лакею приказав привести этих людей к себе, села в гостиной, ожидая похитителей.
Когда Гаврило пришел доложить Марье Дмитриевне, что приходившие люди убежали, она нахмурившись встала и заложив назад руки, долго ходила по комнатам, обдумывая то, что ей делать. В 12 часу ночи она, ощупав ключ в кармане, пошла к комнате Наташи. Соня, рыдая, сидела в коридоре.
– Марья Дмитриевна, пустите меня к ней ради Бога! – сказала она. Марья Дмитриевна, не отвечая ей, отперла дверь и вошла. «Гадко, скверно… В моем доме… Мерзавка, девчонка… Только отца жалко!» думала Марья Дмитриевна, стараясь утолить свой гнев. «Как ни трудно, уж велю всем молчать и скрою от графа». Марья Дмитриевна решительными шагами вошла в комнату. Наташа лежала на диване, закрыв голову руками, и не шевелилась. Она лежала в том самом положении, в котором оставила ее Марья Дмитриевна.
– Хороша, очень хороша! – сказала Марья Дмитриевна. – В моем доме любовникам свидания назначать! Притворяться то нечего. Ты слушай, когда я с тобой говорю. – Марья Дмитриевна тронула ее за руку. – Ты слушай, когда я говорю. Ты себя осрамила, как девка самая последняя. Я бы с тобой то сделала, да мне отца твоего жалко. Я скрою. – Наташа не переменила положения, но только всё тело ее стало вскидываться от беззвучных, судорожных рыданий, которые душили ее. Марья Дмитриевна оглянулась на Соню и присела на диване подле Наташи.
– Счастье его, что он от меня ушел; да я найду его, – сказала она своим грубым голосом; – слышишь ты что ли, что я говорю? – Она поддела своей большой рукой под лицо Наташи и повернула ее к себе. И Марья Дмитриевна, и Соня удивились, увидав лицо Наташи. Глаза ее были блестящи и сухи, губы поджаты, щеки опустились.
– Оставь… те… что мне… я… умру… – проговорила она, злым усилием вырвалась от Марьи Дмитриевны и легла в свое прежнее положение.
– Наталья!… – сказала Марья Дмитриевна. – Я тебе добра желаю. Ты лежи, ну лежи так, я тебя не трону, и слушай… Я не стану говорить, как ты виновата. Ты сама знаешь. Ну да теперь отец твой завтра приедет, что я скажу ему? А?
Опять тело Наташи заколебалось от рыданий.
– Ну узнает он, ну брат твой, жених!
– У меня нет жениха, я отказала, – прокричала Наташа.
– Всё равно, – продолжала Марья Дмитриевна. – Ну они узнают, что ж они так оставят? Ведь он, отец твой, я его знаю, ведь он, если его на дуэль вызовет, хорошо это будет? А?
– Ах, оставьте меня, зачем вы всему помешали! Зачем? зачем? кто вас просил? – кричала Наташа, приподнявшись на диване и злобно глядя на Марью Дмитриевну.
– Да чего ж ты хотела? – вскрикнула опять горячась Марья Дмитриевна, – что ж тебя запирали что ль? Ну кто ж ему мешал в дом ездить? Зачем же тебя, как цыганку какую, увозить?… Ну увез бы он тебя, что ж ты думаешь, его бы не нашли? Твой отец, или брат, или жених. А он мерзавец, негодяй, вот что!
– Он лучше всех вас, – вскрикнула Наташа, приподнимаясь. – Если бы вы не мешали… Ах, Боже мой, что это, что это! Соня, за что? Уйдите!… – И она зарыдала с таким отчаянием, с каким оплакивают люди только такое горе, которого они чувствуют сами себя причиной. Марья Дмитриевна начала было опять говорить; но Наташа закричала: – Уйдите, уйдите, вы все меня ненавидите, презираете. – И опять бросилась на диван.
Марья Дмитриевна продолжала еще несколько времени усовещивать Наташу и внушать ей, что всё это надо скрыть от графа, что никто не узнает ничего, ежели только Наташа возьмет на себя всё забыть и не показывать ни перед кем вида, что что нибудь случилось. Наташа не отвечала. Она и не рыдала больше, но с ней сделались озноб и дрожь. Марья Дмитриевна подложила ей подушку, накрыла ее двумя одеялами и сама принесла ей липового цвета, но Наташа не откликнулась ей. – Ну пускай спит, – сказала Марья Дмитриевна, уходя из комнаты, думая, что она спит. Но Наташа не спала и остановившимися раскрытыми глазами из бледного лица прямо смотрела перед собою. Всю эту ночь Наташа не спала, и не плакала, и не говорила с Соней, несколько раз встававшей и подходившей к ней.
На другой день к завтраку, как и обещал граф Илья Андреич, он приехал из Подмосковной. Он был очень весел: дело с покупщиком ладилось и ничто уже не задерживало его теперь в Москве и в разлуке с графиней, по которой он соскучился. Марья Дмитриевна встретила его и объявила ему, что Наташа сделалась очень нездорова вчера, что посылали за доктором, но что теперь ей лучше. Наташа в это утро не выходила из своей комнаты. С поджатыми растрескавшимися губами, сухими остановившимися глазами, она сидела у окна и беспокойно вглядывалась в проезжающих по улице и торопливо оглядывалась на входивших в комнату. Она очевидно ждала известий об нем, ждала, что он сам приедет или напишет ей.
Когда граф взошел к ней, она беспокойно оборотилась на звук его мужских шагов, и лицо ее приняло прежнее холодное и даже злое выражение. Она даже не поднялась на встречу ему.
– Что с тобой, мой ангел, больна? – спросил граф. Наташа помолчала.
– Да, больна, – отвечала она.
На беспокойные расспросы графа о том, почему она такая убитая и не случилось ли чего нибудь с женихом, она уверяла его, что ничего, и просила его не беспокоиться. Марья Дмитриевна подтвердила графу уверения Наташи, что ничего не случилось. Граф, судя по мнимой болезни, по расстройству дочери, по сконфуженным лицам Сони и Марьи Дмитриевны, ясно видел, что в его отсутствие должно было что нибудь случиться: но ему так страшно было думать, что что нибудь постыдное случилось с его любимою дочерью, он так любил свое веселое спокойствие, что он избегал расспросов и всё старался уверить себя, что ничего особенного не было и только тужил о том, что по случаю ее нездоровья откладывался их отъезд в деревню.


Со дня приезда своей жены в Москву Пьер сбирался уехать куда нибудь, только чтобы не быть с ней. Вскоре после приезда Ростовых в Москву, впечатление, которое производила на него Наташа, заставило его поторопиться исполнить свое намерение. Он поехал в Тверь ко вдове Иосифа Алексеевича, которая обещала давно передать ему бумаги покойного.
Когда Пьер вернулся в Москву, ему подали письмо от Марьи Дмитриевны, которая звала его к себе по весьма важному делу, касающемуся Андрея Болконского и его невесты. Пьер избегал Наташи. Ему казалось, что он имел к ней чувство более сильное, чем то, которое должен был иметь женатый человек к невесте своего друга. И какая то судьба постоянно сводила его с нею.
«Что такое случилось? И какое им до меня дело? думал он, одеваясь, чтобы ехать к Марье Дмитриевне. Поскорее бы приехал князь Андрей и женился бы на ней!» думал Пьер дорогой к Ахросимовой.
На Тверском бульваре кто то окликнул его.
– Пьер! Давно приехал? – прокричал ему знакомый голос. Пьер поднял голову. В парных санях, на двух серых рысаках, закидывающих снегом головашки саней, промелькнул Анатоль с своим всегдашним товарищем Макариным. Анатоль сидел прямо, в классической позе военных щеголей, закутав низ лица бобровым воротником и немного пригнув голову. Лицо его было румяно и свежо, шляпа с белым плюмажем была надета на бок, открывая завитые, напомаженные и осыпанные мелким снегом волосы.
«И право, вот настоящий мудрец! подумал Пьер, ничего не видит дальше настоящей минуты удовольствия, ничто не тревожит его, и оттого всегда весел, доволен и спокоен. Что бы я дал, чтобы быть таким как он!» с завистью подумал Пьер.
В передней Ахросимовой лакей, снимая с Пьера его шубу, сказал, что Марья Дмитриевна просят к себе в спальню.
Отворив дверь в залу, Пьер увидал Наташу, сидевшую у окна с худым, бледным и злым лицом. Она оглянулась на него, нахмурилась и с выражением холодного достоинства вышла из комнаты.
– Что случилось? – спросил Пьер, входя к Марье Дмитриевне.
– Хорошие дела, – отвечала Марья Дмитриевна: – пятьдесят восемь лет прожила на свете, такого сраму не видала. – И взяв с Пьера честное слово молчать обо всем, что он узнает, Марья Дмитриевна сообщила ему, что Наташа отказала своему жениху без ведома родителей, что причиной этого отказа был Анатоль Курагин, с которым сводила ее жена Пьера, и с которым она хотела бежать в отсутствие своего отца, с тем, чтобы тайно обвенчаться.
Пьер приподняв плечи и разинув рот слушал то, что говорила ему Марья Дмитриевна, не веря своим ушам. Невесте князя Андрея, так сильно любимой, этой прежде милой Наташе Ростовой, променять Болконского на дурака Анатоля, уже женатого (Пьер знал тайну его женитьбы), и так влюбиться в него, чтобы согласиться бежать с ним! – Этого Пьер не мог понять и не мог себе представить.
Милое впечатление Наташи, которую он знал с детства, не могло соединиться в его душе с новым представлением о ее низости, глупости и жестокости. Он вспомнил о своей жене. «Все они одни и те же», сказал он сам себе, думая, что не ему одному достался печальный удел быть связанным с гадкой женщиной. Но ему всё таки до слез жалко было князя Андрея, жалко было его гордости. И чем больше он жалел своего друга, тем с большим презрением и даже отвращением думал об этой Наташе, с таким выражением холодного достоинства сейчас прошедшей мимо него по зале. Он не знал, что душа Наташи была преисполнена отчаяния, стыда, унижения, и что она не виновата была в том, что лицо ее нечаянно выражало спокойное достоинство и строгость.
– Да как обвенчаться! – проговорил Пьер на слова Марьи Дмитриевны. – Он не мог обвенчаться: он женат.
– Час от часу не легче, – проговорила Марья Дмитриевна. – Хорош мальчик! То то мерзавец! А она ждет, второй день ждет. По крайней мере ждать перестанет, надо сказать ей.
Узнав от Пьера подробности женитьбы Анатоля, излив свой гнев на него ругательными словами, Марья Дмитриевна сообщила ему то, для чего она вызвала его. Марья Дмитриевна боялась, чтобы граф или Болконский, который мог всякую минуту приехать, узнав дело, которое она намерена была скрыть от них, не вызвали на дуэль Курагина, и потому просила его приказать от ее имени его шурину уехать из Москвы и не сметь показываться ей на глаза. Пьер обещал ей исполнить ее желание, только теперь поняв опасность, которая угрожала и старому графу, и Николаю, и князю Андрею. Кратко и точно изложив ему свои требования, она выпустила его в гостиную. – Смотри же, граф ничего не знает. Ты делай, как будто ничего не знаешь, – сказала она ему. – А я пойду сказать ей, что ждать нечего! Да оставайся обедать, коли хочешь, – крикнула Марья Дмитриевна Пьеру.
Пьер встретил старого графа. Он был смущен и расстроен. В это утро Наташа сказала ему, что она отказала Болконскому.
– Беда, беда, mon cher, – говорил он Пьеру, – беда с этими девками без матери; уж я так тужу, что приехал. Я с вами откровенен буду. Слышали, отказала жениху, ни у кого не спросивши ничего. Оно, положим, я никогда этому браку очень не радовался. Положим, он хороший человек, но что ж, против воли отца счастья бы не было, и Наташа без женихов не останется. Да всё таки долго уже так продолжалось, да и как же это без отца, без матери, такой шаг! А теперь больна, и Бог знает, что! Плохо, граф, плохо с дочерьми без матери… – Пьер видел, что граф был очень расстроен, старался перевести разговор на другой предмет, но граф опять возвращался к своему горю.
Соня с встревоженным лицом вошла в гостиную.
– Наташа не совсем здорова; она в своей комнате и желала бы вас видеть. Марья Дмитриевна у нее и просит вас тоже.
– Да ведь вы очень дружны с Болконским, верно что нибудь передать хочет, – сказал граф. – Ах, Боже мой, Боже мой! Как всё хорошо было! – И взявшись за редкие виски седых волос, граф вышел из комнаты.
Марья Дмитриевна объявила Наташе о том, что Анатоль был женат. Наташа не хотела верить ей и требовала подтверждения этого от самого Пьера. Соня сообщила это Пьеру в то время, как она через коридор провожала его в комнату Наташи.
Наташа, бледная, строгая сидела подле Марьи Дмитриевны и от самой двери встретила Пьера лихорадочно блестящим, вопросительным взглядом. Она не улыбнулась, не кивнула ему головой, она только упорно смотрела на него, и взгляд ее спрашивал его только про то: друг ли он или такой же враг, как и все другие, по отношению к Анатолю. Сам по себе Пьер очевидно не существовал для нее.
– Он всё знает, – сказала Марья Дмитриевна, указывая на Пьера и обращаясь к Наташе. – Он пускай тебе скажет, правду ли я говорила.
Наташа, как подстреленный, загнанный зверь смотрит на приближающихся собак и охотников, смотрела то на того, то на другого.
– Наталья Ильинична, – начал Пьер, опустив глаза и испытывая чувство жалости к ней и отвращения к той операции, которую он должен был делать, – правда это или не правда, это для вас должно быть всё равно, потому что…
– Так это не правда, что он женат!
– Нет, это правда.
– Он женат был и давно? – спросила она, – честное слово?
Пьер дал ей честное слово.
– Он здесь еще? – спросила она быстро.
– Да, я его сейчас видел.
Она очевидно была не в силах говорить и делала руками знаки, чтобы оставили ее.


Пьер не остался обедать, а тотчас же вышел из комнаты и уехал. Он поехал отыскивать по городу Анатоля Курагина, при мысли о котором теперь вся кровь у него приливала к сердцу и он испытывал затруднение переводить дыхание. На горах, у цыган, у Comoneno – его не было. Пьер поехал в клуб.
В клубе всё шло своим обыкновенным порядком: гости, съехавшиеся обедать, сидели группами и здоровались с Пьером и говорили о городских новостях. Лакей, поздоровавшись с ним, доложил ему, зная его знакомство и привычки, что место ему оставлено в маленькой столовой, что князь Михаил Захарыч в библиотеке, а Павел Тимофеич не приезжали еще. Один из знакомых Пьера между разговором о погоде спросил у него, слышал ли он о похищении Курагиным Ростовой, про которое говорят в городе, правда ли это? Пьер, засмеявшись, сказал, что это вздор, потому что он сейчас только от Ростовых. Он спрашивал у всех про Анатоля; ему сказал один, что не приезжал еще, другой, что он будет обедать нынче. Пьеру странно было смотреть на эту спокойную, равнодушную толпу людей, не знавшую того, что делалось у него в душе. Он прошелся по зале, дождался пока все съехались, и не дождавшись Анатоля, не стал обедать и поехал домой.
Анатоль, которого он искал, в этот день обедал у Долохова и совещался с ним о том, как поправить испорченное дело. Ему казалось необходимо увидаться с Ростовой. Вечером он поехал к сестре, чтобы переговорить с ней о средствах устроить это свидание. Когда Пьер, тщетно объездив всю Москву, вернулся домой, камердинер доложил ему, что князь Анатоль Васильич у графини. Гостиная графини была полна гостей.
Пьер не здороваясь с женою, которую он не видал после приезда (она больше чем когда нибудь ненавистна была ему в эту минуту), вошел в гостиную и увидав Анатоля подошел к нему.
– Ah, Pierre, – сказала графиня, подходя к мужу. – Ты не знаешь в каком положении наш Анатоль… – Она остановилась, увидав в опущенной низко голове мужа, в его блестящих глазах, в его решительной походке то страшное выражение бешенства и силы, которое она знала и испытала на себе после дуэли с Долоховым.
– Где вы – там разврат, зло, – сказал Пьер жене. – Анатоль, пойдемте, мне надо поговорить с вами, – сказал он по французски.
Анатоль оглянулся на сестру и покорно встал, готовый следовать за Пьером.
Пьер, взяв его за руку, дернул к себе и пошел из комнаты.
– Si vous vous permettez dans mon salon, [Если вы позволите себе в моей гостиной,] – шопотом проговорила Элен; но Пьер, не отвечая ей вышел из комнаты.
Анатоль шел за ним обычной, молодцоватой походкой. Но на лице его было заметно беспокойство.
Войдя в свой кабинет, Пьер затворил дверь и обратился к Анатолю, не глядя на него.
– Вы обещали графине Ростовой жениться на ней и хотели увезти ее?
– Мой милый, – отвечал Анатоль по французски (как и шел весь разговор), я не считаю себя обязанным отвечать на допросы, делаемые в таком тоне.
Лицо Пьера, и прежде бледное, исказилось бешенством. Он схватил своей большой рукой Анатоля за воротник мундира и стал трясти из стороны в сторону до тех пор, пока лицо Анатоля не приняло достаточное выражение испуга.
– Когда я говорю, что мне надо говорить с вами… – повторял Пьер.
– Ну что, это глупо. А? – сказал Анатоль, ощупывая оторванную с сукном пуговицу воротника.
– Вы негодяй и мерзавец, и не знаю, что меня воздерживает от удовольствия разможжить вам голову вот этим, – говорил Пьер, – выражаясь так искусственно потому, что он говорил по французски. Он взял в руку тяжелое пресспапье и угрожающе поднял и тотчас же торопливо положил его на место.
– Обещали вы ей жениться?
– Я, я, я не думал; впрочем я никогда не обещался, потому что…
Пьер перебил его. – Есть у вас письма ее? Есть у вас письма? – повторял Пьер, подвигаясь к Анатолю.
Анатоль взглянул на него и тотчас же, засунув руку в карман, достал бумажник.
Пьер взял подаваемое ему письмо и оттолкнув стоявший на дороге стол повалился на диван.
– Je ne serai pas violent, ne craignez rien, [Не бойтесь, я насилия не употреблю,] – сказал Пьер, отвечая на испуганный жест Анатоля. – Письма – раз, – сказал Пьер, как будто повторяя урок для самого себя. – Второе, – после минутного молчания продолжал он, опять вставая и начиная ходить, – вы завтра должны уехать из Москвы.
– Но как же я могу…
– Третье, – не слушая его, продолжал Пьер, – вы никогда ни слова не должны говорить о том, что было между вами и графиней. Этого, я знаю, я не могу запретить вам, но ежели в вас есть искра совести… – Пьер несколько раз молча прошел по комнате. Анатоль сидел у стола и нахмурившись кусал себе губы.
– Вы не можете не понять наконец, что кроме вашего удовольствия есть счастье, спокойствие других людей, что вы губите целую жизнь из того, что вам хочется веселиться. Забавляйтесь с женщинами подобными моей супруге – с этими вы в своем праве, они знают, чего вы хотите от них. Они вооружены против вас тем же опытом разврата; но обещать девушке жениться на ней… обмануть, украсть… Как вы не понимаете, что это так же подло, как прибить старика или ребенка!…
Пьер замолчал и взглянул на Анатоля уже не гневным, но вопросительным взглядом.
– Этого я не знаю. А? – сказал Анатоль, ободряясь по мере того, как Пьер преодолевал свой гнев. – Этого я не знаю и знать не хочу, – сказал он, не глядя на Пьера и с легким дрожанием нижней челюсти, – но вы сказали мне такие слова: подло и тому подобное, которые я comme un homme d'honneur [как честный человек] никому не позволю.
Пьер с удивлением посмотрел на него, не в силах понять, чего ему было нужно.
– Хотя это и было с глазу на глаз, – продолжал Анатоль, – но я не могу…
– Что ж, вам нужно удовлетворение? – насмешливо сказал Пьер.
– По крайней мере вы можете взять назад свои слова. А? Ежели вы хотите, чтоб я исполнил ваши желанья. А?
– Беру, беру назад, – проговорил Пьер и прошу вас извинить меня. Пьер взглянул невольно на оторванную пуговицу. – И денег, ежели вам нужно на дорогу. – Анатоль улыбнулся.
Это выражение робкой и подлой улыбки, знакомой ему по жене, взорвало Пьера.
– О, подлая, бессердечная порода! – проговорил он и вышел из комнаты.
На другой день Анатоль уехал в Петербург.


Пьер поехал к Марье Дмитриевне, чтобы сообщить об исполнении ее желанья – об изгнании Курагина из Москвы. Весь дом был в страхе и волнении. Наташа была очень больна, и, как Марья Дмитриевна под секретом сказала ему, она в ту же ночь, как ей было объявлено, что Анатоль женат, отравилась мышьяком, который она тихонько достала. Проглотив его немного, она так испугалась, что разбудила Соню и объявила ей то, что она сделала. Во время были приняты нужные меры против яда, и теперь она была вне опасности; но всё таки слаба так, что нельзя было думать везти ее в деревню и послано было за графиней. Пьер видел растерянного графа и заплаканную Соню, но не мог видеть Наташи.
Пьер в этот день обедал в клубе и со всех сторон слышал разговоры о попытке похищения Ростовой и с упорством опровергал эти разговоры, уверяя всех, что больше ничего не было, как только то, что его шурин сделал предложение Ростовой и получил отказ. Пьеру казалось, что на его обязанности лежит скрыть всё дело и восстановить репутацию Ростовой.
Он со страхом ожидал возвращения князя Андрея и каждый день заезжал наведываться о нем к старому князю.
Князь Николай Андреич знал через m lle Bourienne все слухи, ходившие по городу, и прочел ту записку к княжне Марье, в которой Наташа отказывала своему жениху. Он казался веселее обыкновенного и с большим нетерпением ожидал сына.
Чрез несколько дней после отъезда Анатоля, Пьер получил записку от князя Андрея, извещавшего его о своем приезде и просившего Пьера заехать к нему.
Князь Андрей, приехав в Москву, в первую же минуту своего приезда получил от отца записку Наташи к княжне Марье, в которой она отказывала жениху (записку эту похитила у княжны Марьи и передала князю m lle Вourienne) и услышал от отца с прибавлениями рассказы о похищении Наташи.
Князь Андрей приехал вечером накануне. Пьер приехал к нему на другое утро. Пьер ожидал найти князя Андрея почти в том же положении, в котором была и Наташа, и потому он был удивлен, когда, войдя в гостиную, услыхал из кабинета громкий голос князя Андрея, оживленно говорившего что то о какой то петербургской интриге. Старый князь и другой чей то голос изредка перебивали его. Княжна Марья вышла навстречу к Пьеру. Она вздохнула, указывая глазами на дверь, где был князь Андрей, видимо желая выразить свое сочувствие к его горю; но Пьер видел по лицу княжны Марьи, что она была рада и тому, что случилось, и тому, как ее брат принял известие об измене невесты.
– Он сказал, что ожидал этого, – сказала она. – Я знаю, что гордость его не позволит ему выразить своего чувства, но всё таки лучше, гораздо лучше он перенес это, чем я ожидала. Видно, так должно было быть…